§ 9. ЛИТЕРАТУРНЫЕ САЛОНЫ

§ 9. ЛИТЕРАТУРНЫЕ САЛОНЫ

Политические и литературные салоны возникли в Европе в XVIII веке, исполняя подчас значительную роль в культурной и общественной жизни страны. В России они стали появляться в конце XVIII века, но особого расцвета достигли в 20–30-х годах XIX века. Принадлежавшие людям, причастным к искусству, или сановным меценатам, салоны тех лет собирали представителей как дворянской интеллигенции, так и «высшего света». В них обсуждали последние литературные, театральные или политические новости; читали стихи, музицировали, пели. «Выдающиеся умы» блистали перед слушателями своими ораторскими дарованиями. Здесь же происходила светская тренировка ума и чувств: встречаясь с людьми «своего круга», шутили, злословили, флиртовали.

В целом, салоны были сугубо дворянским явлением культурной жизни, но характер и даже состав их были разнородными. Наряду с салонами, где преобладали литературные или театральные интересы, возникали и такие, посетители которых обсуждали, главным образом, научные проблемы или вопросы просвещения. С течением времени в салонах начинают принимать участие, кроме великосветской знати и просвещенного дворянства, представители разночинной интеллигенции. Таким образом, характер салонов изменялся в соответствии с развитием культурной и общественной жизни страны.

Примером типично великосветского салона может служить салон Елизаветы Михайловны Хитрово, урожденной Кутузовой. Семья М. И. Кутузова ни по происхождению, ни по состоянию не принадлежала к высшим слоям российской знати, однако заслуги фельдмаршала чрезвычайно возвысили ее положение. По отзывам современника, Елизавета Михайловна, «не отличаясь особенным умом, обладала в высшей степени свесткостью, приветливостью самой изысканной…». Салон ее, так же как и «вечера» ее дочери, графини Фикельмон, носили «эклектический» характер в смысле духовных интересов. «Вся животрепещущая жизнь европейская и русская, политическая, литературная, общественная — имела верные отголоски… в двух этих родственных салонах… (здесь) можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи. Было тут обозрение текущих событий, были первые лица Петербурга с суждениями своими, был и легкий флирт». Если в салонах Е. М. Хитрово, Фикельмон и им подобных занимались в основном обсуждением текущих новостей и «легким флиртом», то целый ряд великосветских гостиных и салонов отличались художественной сферой интересов.

Одним из таких наиболее известных великосветских салонов был салон Зинаиды Александровны Волконской, замечательной женщины своего времени. По рождению (княгиня Белосельская-Белозерская) и по мужу она принадлежала к высшему кругу дворянства, получила прекрасное европейское образование, так как росла и воспитывалась во Франции, обладала разносторонними дарованиями — увлекалась искусством, прекрасно пела и рисовала, в то же время успешно занималась математикой. Ее стихи, отрывки из путевых заметок (она много путешествовала), кое-какие статьи печатались в «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике», «Литературной газете», в альманахе «Северные цветы». Пушкин посвятил ей своих «Цыган». Культ высокого и чистого искусства определял характер ее вечеров. Страстная любительница музыки, она устраивала у себя не только концерты, но ставила целые итальянские оперы, «являясь сама на сцене в роли Танкредо, поражая всех игрою и чудным голосом; трудно было найти равный ей контральто». Хоры в операх состояли из «любителей» — князей Петра и Александра Мещерских, братьев Берс и др. Не ограничиваясь оперными постановками, княгиня Волконская являлась и во французских пьесах — комедиях Мольера. В ее салоне, где, по словам посетителя, «все дышало грацией и поэзией», собиралось «самое блестящее общество первопрестольной столицы». «В великолепных залах Белосельского дома… оперы, живые картины, маскарады часто сменяли друг друга». Блистая в свете умом, образованием, талантами и богатством, княгиня Зинаида Александровна «украшала свой дом оригиналами и копиями знаменитейших произведений живописи и ваяния; комнаты своего дома, настоящего музея, она раскрашивала фресками в стиле разных эпох…». Бывали у нее, помимо «цвета тогдашнего аристократического общества», литераторы и поэты — Вяземский, Пушкин, Баратынский, Дельвиг, Мицкевич, Одоевский.

Салон княгини Волконской существовал в Москве с 1824 по 1829 год. В ее доме останавливалась М. Н. Волконская, следуя в сибирскую ссылку за своим мужем — декабристом князем С. Г. Волконским. В 40-х годы 3. А. Волконская уехала в Италию, где прожила до своей кончины.

В Петербурге в эти же годы одним из наиболее интересных салонов был салон А. Н. Оленина. Алексей Николаевич Оленин сыграл значительную роль в истории русской культуры первой половины XIX века, как человек разносторонне одаренный и широкообразованный. Десятилетним мальчиком он был отвезен отцом, Касимовским предводителем дворянства, в Петербург к родственнице княгине Е. Р. Дашковой. Представленный Екатерине II, он был зачислен в пажи и для «обучения военным наукам и словесности» отправлен в Дрезденскую артиллерийскую школу. Там наряду с военными науками изучал в королевской библиотеке археологию и историю древнего мира, пристрастился к живописи, изучал гравировальное искусство. По возвращении в Петербург был избран в члены Российской академии за работу по составлению словаря старинных русских военных речений, сблизился с Державиным, Дмитриевым, Батюшковым. В 1790 году участвовал в шведской войне, был произведен в полковники, но уволился с военной службы; увлекаясь искусством и будучи способным рисовальщиком, иллюстрировал сочинения Державина, басни Хемницера, одновременно серьезно занимался археологией и в 1809 году организовал «экспедицию для открытия и описания древних достопримечательностей». Свои обширные знания Оленин неустанно пополнял, так, владея пятью европейскими языками, зная латынь и греческий, он уже в зрелом возрасте начал изучать арабский и древнееврейский.

Свои научные знания Оленин успешно совмещал с государственной службой. В 1808 году он был назначен директором императорской библиотеки, в 1812 году вместо Сперанского стал государственным секретарем. В 20-е годы Оленин — президент Академии художеств и директор петербургской публичной библиотеки. Быстрому его продвижению по службе способствовали не столько высокие связи, сколько выдающиеся организаторские способности, образованность, ум. Сослуживцы отмечали, что его отличало доброжелательное отношение к подчиненным; в общении Оленин был прост, доступен, внимателен.

«Дом Оленина, — писал историк Петербурга Пыляев, — соединял все, что было замечательного в Петербурге по части литературы и искусства. Здесь Озеров читал в первый раз свою трагедию „Эдип в Афинах“; тут раздавались роли артистам: Яковлеву, Шушерину, Семеновой; здесь писал свои чудные декорации Гонзаго и строил свои театральные машины славный механик итальянец Бриганций». В его гостиной собирались люди самых различных художественных направлений, писатели, художники, музыканты, ученые. Среди них Гнедич, Озеров, Крылов, Батюшков, Грибоедов, Жуковский, Катенин, Пушкин, Карамзин, Брюллов и Кипренский. Вместе с тем оленинский салон, наряду с художниками и поэтами, посещали и представители передовой дворянской интеллигенции. Среди них — будущие декабристы: братья Муравьевы, Никита и Александр, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, полковник генерального штаба И. Г. Бурцов, штабс-капитан А. О. Корнилович, сослуживец сына хозяина, Петра Алексеевича Оленина, по Семеновскому гвардейскому полку князь С. П. Трубецкой. Художник и медальер Ф. П. Толстой, будучи членом Коренной управы Союза Благоденствия, ввел в дом Оленина братьев Бестужевых — известного романиста Александра и Николая, историка русского флота. Бестужевы с детства увлекались искусством, особенно рисованием.

Мемуары сохранили картину оленинских вечеров. «Предметы литературы и искусства оживляли разговоры, — писал часто бывавший в салоне С. С. Уваров, — совершенная свобода в обхождении, непринужденная откровенность, добродушный прием хозяев давали этому кругу что-то патриархальное, семейное… Сюда обыкновенно приводились все литературные новости, вновь появившиеся стихи, известия о театрах, о книгах — словом, все, что могло питать любопытство людей, более или менее движимых любовью к просвещению».[173] Наиболее близок был хозяину дома И. А. Крылов, с которым его соединяла долголетняя дружба. Оленин покровительствовал баснописцу. По его рекомендации Крылов был принят на службу в Публичную библиотеку. Холостяк Крылов, любивший уют семейного, хлебосольного дома Олениных, стал постоянным посетителем их вечеров.

Однако дружеские отношения не мешали баснописцу иногда высказывать нелицеприятное мнение о хозяине. Есть сведения, что в басне «Соловей», впервые прочитанной в оленинском салоне, содержался намек на Оленина. Действительно, слова басни о том, что «бедняжка Соловей, Чем пел приятней и нежней, тем берегли его плотней» — могли быть прямо отнесены к Оленину, обремененному своими служебными и светскими обязанностями. В эти годы он был президентом Академии художеств, директором петербургской Публичной библиотеки, статс-секретарем, членом Государственного совета — и не имел времени для научных занятий.

О чтении басен Крылова в салоне Оленина упоминала в своих воспоминаниях и А. П. Керн. На одном из вечером у Олениных она встретила А. С. Пушкина, но сначала не заметила его, так как вниманием ее полностью завладел Крылов: «Я никогда не забуду, — писала Керн, — как он был хорош, читая своего „Осла“! И теперь мне слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произносил: „Осел был самых честных правил!“.[174] Вечера у Олениных кончались обычно ужином, который подавали на маленьких столиках без церемоний и чинов. За ужином продолжались разговоры, шутки. Так было и в тот вечер, когда Пушкин, видимо, не случайно оказался за одним столом с А. П. Керн, тогда состоялось их знакомство, продолжившееся встречами в Михайловском и запечатлевшееся в одном из поэтических шедевров Пушкина („Я помню чудное мгновенье“). Помимо разговоров о литературе и театре и светских бесед в салоне Олениных часто устраивались театрализованные представления, модные тогда „немые картины“, разыгрывались шарады.

Летом собрания у Оленина продолжались в его имении Приютино в 17 верстах от Петербурга. Туда приезжало много гостей, особенно на именины хозяйки дома, молодежь водила хороводы на лугу, разыгрывались шарады, часто ставились басни Крылова в лицах.

Более специфически литературный и серьезный характер носили собрания у Жуковского, происходившие с перерывом с 1808 до середины 30-х годов. Первоначально кружок людей, „чувствовавших призвание к литературе и понимавших важность благородных умственных занятий“, собирался у Жуковского по пятницам в течение 1808 и в начале 1809 года. Среди посетителей были и литераторы Батюшков, Гнедич, Вяземский, и такие видные сановники, как Сперанский и Оленин, и люди, интересовавшиеся литературными занятиями и в какой-то мере причастные к ним: Уваров, Дашков, Блудов, С. Румянцев (брат Н. П. Румянцева). Часто бывал и Крылов, который особенно любил собрания у Жуковского, „где отсутствие дам, чтение литературных новостей и большая свобода в отношениях развязывали его всегдашнюю осторожность“. Бывавший на этих собраниях Плетнев особенно отметил атмосферу, царившую на них: „Сфера идей, тон суждений, краски языка естественно соглашались с понятиями, стремлениями и умом лиц, соединенных в собрание… ни тени взаимной зависти…“.

После перерыва салон Жуковского был возобновлен в середине 30-х годов по субботам.

„Многие из тогдашних (то есть прежних) посетителей… опять к нему явились, но еще многочисленнее было молодое поколение талантов. Они все были радушно принимаемы добрым хозяином. Им всем у него было равно весело и равно полезно. Живой, острый, окрепший в мышлении ум Пушкина блистал в разговорах светлостью идей, быстротой соображения и верностью взгляда“.[175] Кроме Пушкина, из „молодых талантов“ Жуковского посещали Гоголь, М. И. Глинка, Виельгорский, а из прежних посетителей — Крылов, Гнедич, Вяземский. В салоне читались новые произведения. Глинка — начинающий композитор — музицировал.

Более демократичным, чем салон Жуковского, был салон С. Д. Пономаревой, получивший широкую известность главным образом среди молодых литераторов. Широко образованная, способная женщина, она с 1815 года стала собирать у себя друзей, причастных к литературе. Один из них, баснописец и издатель журнала „Благонамеренный“ А. Е. Измайлов, так отзывался о Пономаревой: „Она действительно имеет необыкновенные таланты и получила отличное воспитание; знает прекрасно немецкий, французский, итальянский языки, отчасти латинский; переводит на русский прозою лучше многих западных литераторов, пишет весьма недурно стихи, рисует, танцует и играет на фортепиано превосходно“. С лицейских лет посещал салон и А. А. Дельвиг, посвятивший хозяйке несколько сонетов. В гостиной С. Д. Пономаревой можно было встретиться почти со всеми петербургскими литераторами. По отзыву современников, это был наиболее демократичный из дамских салонов того времени, как по непринужденной атмосфере собраний, так и по составу посетителей. Молодые поэты очень ухаживали за веселой привлекательной хозяйкой, любившей различные шутки и розыгрыши; то ей приходила мысль обмануть друзей, переодевшись кучером или кухаркой, то решив испытать кого-либо из поклонников, она ложилась в гроб, изображая покойницу. Душой многих вечеров был остроумный Измайлов, блиставший своими баснями, шарадами, эпиграммами. Он же, обратив внимание на Пушкина и его товарищей-поэтов, привлек их в свой журнал и в возглавляемое им „Вольное общество любителей словесности, наук и художеств“. Однако союз „Благонамеренного“ и молодых друзей Пушкина продолжался недолго. Позиции их были слишком различны. Вскоре на страницах журнала появились обвинения Дельвига и Кюхельбекера в „либерализме“. Охлаждение между этими двумя литературными группировками выразилось в потоке эпиграмм, часть из которых зачитывалась в гостиной Пономаревой, которую продолжали посещать и те, и другие.

Двоюродный брат А. А. Дельвига Д. И. Свербеев писал, что „один день у нее бывали литераторы одного кружка, другой день — другого. Впрочем, случалось литераторам разных кружков встречаться у нее, но встречи эти никогда не были поводом к неудовольствию“.[176] В 1824 году из-за скоропостижной смерти молодой хозяйки салон прекратил свое существование.

Наряду с литературными в Петербурге были и театральные салоны, как, например, известный „чердак“ Шаховского. Так называли друзья его квартиру, расположенную на последнем этаже. В отличие от великосветских гостей Оленина здесь собирались писатели, журналисты, актеры. Страстно влюбленный в театр хозяин был другом и наставником многих молодых драматических артистов. Вопросы театра занимали главное место в беседах его гостей.

В 30-е годы салоны начинают носить более сдержанный, серьезный характер. Сказались изменения в общественной обстановке. После 1825 года — осторожнее, а подчас и опасливее становятся разговоры, сужается круг общения, реже устраиваются в салонах различные развлечения — театрализованные представления, шарады и т. п.

Наиболее интересным в этот период был салон Е. А. Карамзиной, вдовы историка, — „самая остроумная и ученая гостиная в Петербурге“, по отзывам современников. Друзья — литераторы и начинающие молодые писатели — постоянно собирались в доме Карамзиных еще при жизни хозяина, который был „одушевителем молодого поколения“. После его смерти Екатерина Андреевна продолжила эту традицию. „У них каждый вечер собирался кружок, состоявший из цвета тогдашнего литературного и художественного мира: Глинка, Брюллов, Даргомыжский — словом, все, что носило известное в России имя в искусстве, прилежно посещало этот радушный, милый, высокоэстетичный дом“. Постоянными посетителями были: Жуковский, Пушкин, Хомяков, А. И. Тургенев. Атмосфера интеллектуальных интересов и доброжелательности объединяла очень разных посетителей. „Вельможи, дипломаты, писатели, светские львы, художники — все дружески встречались на этой общей почве; здесь всегда можно было узнать последние политические новости, услышать обсуждение вопроса дня или только что появившейся книги“.[177] Вечера начинались в 10 часов и длились до 1 часу, иногда 2 часов ночи. В обычные дни гостей было 8–10 человек, в воскресенье — более. Обстановка была самая скромная — гостиная с мебелью, обшитой красным шерстяным штофом, выцветшим от времени, скромное угощение, которое состояло из очень крепкого чая с очень густыми сливками и хлеба с очень свежим маслом, из которого Софья Николаевна (дочь историка — Н. Я.) умела делать необычайно тонкие тартинки, и все гости находили, что ничего не могло быть вкуснее чая, сливок и тартинок Карамзинского салона».[178] По наблюдению внимательной и тонкой мемуаристки, «люди отсюда выходили освеженные, отдохнувшие и оживленные». Причиной этому опять-таки был общий настрой — «в гостиной Карамзиной предметом разговоров были не философские вопросы, но и не петербургские пустые сплетни. Литература, русская и иностранная, важные события у нас и в Европе, особенно действия тогдашних государственных людей Англии — Каннинга — и других составляли чаще содержание наших бесед. Эти вечера, продолжавшиеся до поздней ночи, освежали и питали наши души и умы, что в тогдашней душной петербургской атмосфере было особенно полезно».[179] Гостиная Карамзиной, — вспоминал другой современник, — была единственной в Петербурге, где не играли в карты и говорили по-русски.

Подлинным культурным центром Петербурга стал салон В. Ф. Одоевского. Князь Владимир Федорович Одоевский, представитель одной из древнейших дворянских фамилий, был человеком универсальных интересов и способностей — беллетрист, критик, журналист, ученый-естествоиспытатель, музыкант, педагог, библиотекарь.

Каждого, кто приходил в кабинет дома Одоевского (дом Одоевского находился в Мошковом переулке между Дворцовой набережной и Миллионной ул.), — так называемую «львину пещеру», — поражало обилие книг, лежащих повсюду — на полках, этажерках, креслах; выглядывавшие из всех углов скелеты, реторты, всевозможные приборы для химических опытов. Удивлял и костюм хозяина: длинный черный сюртук, черный шелковый колпак на голове — нечто вроде наряда средневекового астролога. Картину довершал черный кот, следовавший по пятам. В этом безмятежном святилище знаний, мысли, согласия и радушия сходился, — по словам В. А. Соллогуба, — весь цвет петербургского населения. Встречи с друзьями происходили два раза в неделю. Частыми гостями салона были Жуковский, Вяземский, Шаховской, Крылов, Пушкин, Гоголь, затем — Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Тютчев; ученые — барон Шиллинг, археолог Сахаров, музыканты — Виельгорский, Глинка. Одоевский страстно увлекался музыкой, сочинил ряд вальсов, хоралов, прелюдий. На этой почве сблизился с Грибоедовым. Почти все зарубежные исполнители, дирижеры, композиторы, побывавшие в Петербурге, посещали Одоевского — Роберт и Клара Шуман, Ференц Лист, Гектор Берлиоз и др.

В салоне Одоевского то шли научные дискуссии, то звучала музыка. Графиня Лаваль писала дочери (Е. Трубецкой) в Сибирь об Одоевском: «Он страстно увлекается музыкой, сочиняет, аккомпанирует, играет фантазии, вариации с таким чувством и такой выразительностью, что даже те, кто не понимает музыку, слушают его с удовольствием». Но самым серьезным и плодотворным увлечением Одоевского была педагогика. Педагогическую деятельность он начал в воспитательных домах Петербурга и Гатчины, помогая в организации музыкальных занятий и при этом дружески сойдясь с попечителем М. Ю. Виельгорским. В начале 30-х годов Одоевский познакомился с преподавателем Гатчинского воспитательного дома Е. О. Гугелем и его методом, который оказал на него большое влияние. В первой половине 30-х годов под псевдонимом Дедушки Иринея появляются первые детские сказки Одоевского — «Городок в табакерке», «Мороз Иванович», «Сиротинка» и др. В это же время он подготовил пособия для воспитательных и сиротских домов — «Азбуку для детских приютов», «Руководство для гувернанток», «Наука до науки», впервые в России разработал звуковой метод обучения грамоте; В 1846 году организовал в Петербурге «Общество посещения бедных».

Не только соратники в просветительской деятельности, но и писатели, подобные Кольцову, Белинскому, а потом Достоевскому были постоянными гостями Одоевского по субботам. Современники замечали, что в салоне Одоевского существовало как бы два отделения: одно — светское, в гостиной около княгини, другое — демократическое, в кабинете у князя. А. Тургенев замечал: «Я понимаю княгиню, что она не дозволяет Одоевскому вводить в ее салон всех его субботних гостей… Да, господа, низко упали литераторы, от них со страхом сторонится светское общество…».[180] Несмотря на все старания Одоевского, ему не удалось сблизить литераторов со светским обществом.

К концу 40-х годов демократические писатели перестают появляться в салоне Одоевского, их сменяют сановные посетители. В начале 50-х годов «субботы» Одоевского прекратили свое существование.

В конце 30–40-х годов наряду со светскими салонами стали появляться и разночинные собрания, главным образом литераторов. Такими были, например, «среды» Н. В. Кукольника, довольно иронично описанные в воспоминаниях И. И. Панаева. В конце 30-х годов Н. В. Кукольник вместе с братом занимал квартиру в Фонарном переулке. Там и возникли его приемы по средам, которые посещали не только любители искусства и поклонники литературы, «а всякого рода весельчаки, военные и штатские, пожилые и молодые — даже игроки, аферисты и спекулянты». На этих вечерах нередко читались и новые литературные произведения, чаще самого хозяина. «Каждое чтение… оканчивалось ужином и шампанским. На этих ужинах поэт делал объяснения своим произведениям… Известно, что Кукольник почти всех своих героев заставлял красноречиво пророчествовать и любил сам пророчествовать о себе на дружеских сходках». Например, утверждая, что Пушкин талантлив, но не глубок, предполагая, что сам создает «что-нибудь прочное, серьезное, может быть, дает другое направление литературе». На средах Кукольника часто бывал и играл там важную роль Булгарин, «которого, — добавляет мемуарист, — новое пишущее и читающее поколение этого времени все без исключения презирало».[181]

В начале 40-х годов в Петербурге демократический литературный салон стал собираться на квартире И. И. Панаева в доме Лопатина на Невском у Аничкова моста. В отличие от разношерстных собраний Кукольника это был чисто литературный кружок, который посещали, кроме хозяина, Белинский, живший в том же доме, князь Одоевский; известный историк Петербурга Башуцкий; В. П. Боткин; переводчик Шекспира Кетчер; А. А. Комаров, преподаватель русской словесности в военно-учебных заведениях; Анненков — впоследствии издатель сочинений Пушкина, И. С. Тургенев, Тютчев и Н. М. Языков. С 1845 года кружок стали посещать Некрасов, Достоевский и Григорович. Средоточием кружка, по воспоминаниям племянника И. И. Панаева, был хозяин, «искренне, горячо и бескорыстно преданный литературе», приветливый, доброжелательный, и Белинский. Один из его посетителей вспоминал: «Аристократические салоны и тузы были нам известны только по именам. Но весело нам было очень… Мы мечтали о лучшем будущем, не формируя положительно, каким оно должно быть, жадно собирали все анекдоты, слухи и рассказы, из которых прямо или косвенно следовало, что апоплексический зверь недолго провоеводствует».[182] Подразумевая под «апоплексическим зверем» Николая I, автор таким образом свидетельствовал о присущих членам кружка антиправительственных настроениях. На собраниях обсуждались новые произведения, шли горячие споры о будущем русской литературы, об историческом значении Москвы и Петербурга. Нередко, собравшись, друзья шли в театр, театральные интересы также были сильны в кружке.

В 1843 году на квартире Панаева обсуждали очерк Некрасова «Петербургские углы». В 1845 году Достоевский читал роман «Бедные люди». Споры по поводу этих произведений сблизили Белинского, Панаева, Некрасова, Григоровича и др., подготавливая образование редакции знаменитого «Современника», положили начало объединению писателей, возглавивших новое реалистическое направление в русской литературе, известное под названием «натуральной школы».

В первой половине XIX века салоны существовали не только в Петербурге и Москве, но и в ряде провинциальных, преимущественно губернских городов. Есть сведения, что в начале XIX века своего рода литературный салон существовал в Харькове у жены губернского прокурора Любовниковой и собирал «цвет тогдашнего харьковского ученого и литературного света…».

В 1820-х годах в Казани возник литературный салон в доме Федора Михайловича и Поликсении Ивановны Рындовских. Ф. М. Рындовский был не чужд литературе, печатал очерки в «Заволжском муравье». Жена принадлежала к литературному семейству Панаевых. В салоне Рындовских происходили литературные чтения. Собрания не носили регулярного характера.

Более известным и многочисленным был салон Карла Федоровича и Александры Андреевны Фукс. Хозяин — профессор Казанского университета — был широко образованным человеком. Кроме родного немецкого и русского языков, знал французский и, будучи в Казани, выучил татарский язык. Пользовался огромной популярностью как врач, вместе с тем изучал край, обычаи местного населения, собирал старопечатные книги; обладал огромной естественно-исторической коллекцией, большой библиотекой, картинной галереей с полотнами мастеров фламандской школы. Под его влиянием жена увлеклась этнографией, историей края, написала несколько пьес и романов. В салоне их собиралось общество в несколько десятков человек: местные помещики, профессора университета, чиновники. О содержании собраний можно судить по программе одного из них. Сначала хозяйкой был прочитан отрывок из ее романа «Зюлима» с описанием лагеря Пугачева под Казанью и «разными его неистовствами». Затем И. А. Второв читал «Воспоминания о Казани» начала XIX века «с разными интересными подробностями». Вечер завершился чтением описания татарской свадьбы К. Ф. Фукса. В 1833 году проездом через Казань дом Фуксов посетил А. С. Пушкин и провел у них целый день в беседе с хозяевами. Переписка великого поэта с профессором Казанского университета и его женой продолжалась до 1837 года.

Провинциальные салоны и кружки являлись центрами просвещения нередко для целых уездов, способствуя культурному развитию местных помещиков и чиновников.

Однако, несмотря на значительную роль в культурной жизни России, дворянские салоны и кружки безусловно носили сословно-замкнутый характер. Об этом позднее с горечью писал Кавелин в своих воспоминаниях: «Эти изящные, развитые, просвещенные, гуманные люди жили полной жизнью в своих кружках, не внося своим существованием ничего нового в наш тогдашний печальный, полудикий быт. Люди, глубоко понимавшие всю цену просвещения, не думали устраивать школ и обучать грамоте мужиков, посреди которых жили; к местной губернской или уездной администрации, наполненной невеждами, земскими ярыжками и подьячими старого закала, грабившей живых и мертвых, возмутительно притеснявшей простой народ, люди, проникнутые идеями правды и гуманности, относились с очень понятным омерзением и гадливостью, но они ничего не делали, чтобы поддержать лучших людей в этой печальной среде, чтобы помочь им выбраться из грязной действительности, чтобы пролить хоть какой-нибудь луч света в это царство мрака. Так же чуждо было им и все остальное — сельское духовенство и купечество и мещанство». Но тем не менее салоны наряду с литературными и научными обществами способствовали более широкому обсуждению актуальных культурных и политических вопросов, постоянному общению передовой части дворянской интеллигенции. Тот же Кавелин признавался, что он «безгранично был обязан на первой поре жизни многим салону Елагиной», и констатировал, что «в литературных кружках и салонах зарождалась, воспитывалась, созревала и развивалась тогда русская мысль, подготавливались к литературной и научной деятельности нарождавшиеся русские поколения».[183]

К концу 50-х годов XIX века «блестящее время» дворянских салонов пришло к концу; они, по выражению Кавелина, «отступили на второй план перед грозными политическими событиями, восточной войной и внутренними преобразованиями… Наступила другая эпоха». Действительно, пора утонченной культуры «аристократов духа и мысли» безвозвратно уходила в прошлое. Выразителем новой эпохи становится не человек типа Карамзина, а Белинский — разночинец, с точки зрения посетителей великосветского салона — «плебей до мозга костей». Наступил период, ознаменованный появлением в общественной и культурной жизни страны новой силы — разночинной интеллигенции, создавшей уже иные формы профессиональных и дружеских объединений.