Литературные жанры

Литературные жанры

Открытие шумерской литературы стало, несомненно, одним из самых значительных научных достижений последнего времени. Лучше, наверное, сказать «открытие заново», ведь большинство текстов были к тому моменту уже известны на протяжении нескольких десятилетий; но их фрагментарность, огромные трудности расшифровки и, надо сказать, несовершенство копий, сделанных учеными с этих надписей, не позволяли увидеть общую картину. Сегодня, благодаря терпеливому и неустанному труду множества ученых, ситуация совсем иная. Особо следует отметить вклад американца Крамера, посвятившего много лет изучению материалов, которые были обнаружены в Ниппуре. Сейчас эти материалы составляют важнейшее ядро дошедших до нас шумерских письменных источников. Крамер заново изучил тексты, сделал новые копии и сравнил их; в результате ему удалось научно получить множество новых интерпретаций, проливших новый свет на мысли, верования и образ жизни шумерского народа.

Уцелевшая литература представляет собой десятки тысяч глиняных табличек, исписанных клинописными текстами. Это идеографическое письмо в основном слогового характера, выдавленное в мягкой глине специальной палочкой. Распространение шумерской цивилизации привело к тому, что эта письменность использовалась как среди других народов Месопотамии, так и в обширной прилегающей области, а потому стала внешним признаком четко определенной культурной зоны. Сейчас мы располагаем множеством табличек самой разной сохранности. Таблички различаются между собой по размерам и количеству текста («шрифт» на разных табличках также различается по размеру). Некоторые таблички несут на себе десяток колонок, каждая из которых насчитывает сотни строк; другие – всего одну колонку из нескольких строк. На одной табличке редко можно найти полный текст; скажем, крупные поэтические произведения занимают по нескольку табличек; этим обусловлена одна из фундаментальных проблем реконструкции шумерской литературы, а именно определение последовательности отдельных частей каждого текста.

Некоторые особенности шумерской литературы кажутся нам необычными. Прежде чем переходить к анализу различных литературных жанров, имеет смысл упомянуть эти черты, поскольку именно они определяют природу и содержание жанров. Для начала скажем, что все работы анонимны: нам неизвестно имя автора ни одного из дошедших до нас великих произведений. Это невозможно приписать случаю: имена переписчиков встречаются так часто и записывались так тщательно, что имена авторов, безусловно, сохранились бы тоже, если бы им придавали хоть какое-нибудь значение. Во-вторых, в шумерской литературе не удается различить никакого исторического развития в стиле или сюжетах, очевидного во всех западных литературах, причем возражение о том, что сделать это не дает ограниченность наших знаний, не выдерживает критики. Дошедшие до нас материалы не оставляют сомнений в том, что шумерские грамотеи рассматривали подражание более ранним образцам, копирование и сведение воедино древних текстов как одну из самых достойных задач и регулярно занимались этим, тогда как оригинальность или новизна, судя по всему, никого не вдохновляла.

Шумерская концепция искусства, совмещавшая в себе и обуславливавшая обе эти особенности, в корне отличалась от нашей. Целью шумерского искусства было не создание оригинальных и субъективных творений, выражающих индивидуальность отдельного человека, но объективное и неизменное выражение коллективного начала. Поэтому художник, строго говоря, превращался у них в ремесленника. Он не давал себе труда подписывать собственные творения, как современные мастеровые не подписывают своих изделий, да и не стремился к свободному творчеству. Напротив, его заветной целью было скопировать образец до мельчайших деталей. В такой ситуации личность художника – а шумерские авторы, безусловно, обладали такой характеристикой, как «личность», – ускользает от нас, а процесс художественного развития, который, так или иначе, должен был иметь место хотя бы в самой слабой форме, теряется под грудой копий, пересказов и компиляций прежних образцов.

Но даже такое коллективное статичное искусство должно было иметь смысл и цель, хотя художники того времени и не стремились к свободному эстетическому самовыражению, столь характерному для нашей цивилизации. Цель шумерского искусства, вероятно, вполне прагматичная, ведь шумерская литература представляет собой вполне практическое выражение жизни общества. А поскольку, как мы уже указывали, доминирующей и объединяющей чертой этой жизни была религия, то и искусство по сути своей религиозно. Это искусство вопреки всему или, по крайней мере, искусство без стремления к искусству: это практичное и устойчивое выражение божественной концепции и отношений человека с божествами.

Из всех литературных жанров у шумеров откровенно преобладает мифологическая поэзия. Поэмы рассказывают о приключениях и взаимоотношениях богов, выражая таким образом шумерские представления о Вселенной, ее происхождении и дальнейшей судьбе. Они раскрывают взгляды шумерского народа на жизнь и, естественно, отражают жизненные условия и традиции.

Поразительный пример мифа о происхождении всего вокруг – сказание об Энки и Шумере. В ней рассказывается, как бог Энки принес в мир порядок и организовал обработку земли. Энки подходит к берегам Тигра и Евфрата – двух рек, удобряющих песчаную почву Междуречья, и вливает в них пенные воды. Затем он населяет их воды рыбой и устанавливает законы для моря и ветра. Каждому месту и каждой стихии он назначает особого бога-покровителя. Затем он обращает внимание свое на обработку земли. Он создает злаки и другие растения и поручает плуг и ярмо богу «каналов и канав», а мотыгу – богу кирпичей. Затем приходит черед домов, стойл и овчарен: бог закладывает фундаменты и строит, наполняя одновременно долину животными. Этот миф отражает сельскохозяйственный характер древней шумерской цивилизации и доминирующую в ней своеобразную концепцию порядка, изначально и неразделимо присущего всякому существованию. Не зря понятия «создать» и «упорядочить» для шумеров синонимичны.

С самого начала времен человек неизменно обращается мыслями к загробной жизни. Самое исчерпывающее изложение соответствующих верований шумеров можно найти в мифе о нисхождении Инанны в нижний мир. Значение этого мифа не ограничивается рассказом об этом путешествии; в нем содержится красочное описание природного растительного цикла – доминирующей темы Древнего Востока. Инанна, богиня Матери-Земли, однажды решила навестить свою сестру Эрешкигаль, царицу нижнего мира. Однако она опасалась предательства, а потому оставила инструкции о том, что если она не вернется через три дня, то за ней должны отправляться на поиски. Это поэтическое произведение, а надо отметить, что древне-восточная поэзия основывалась не столько на размере стиха (хотя размер, безусловно, существует, его исследования продолжаются), сколько на параллелизме – представлении одной идеи в двух или даже трех фразах, вторая из которых (и третья, если есть) выстраивается параллельно первой, повторяет ту же мысль другими словами, или дополняет ее, или представляет противоположную мысль. Таким образом достигается особый вид гармонии. Итак, Инанна спускается в нижний мир:

Инанна ко дворцу, лазурной горе, подходит,

Ко вратам подземного царства спешит, полна гнева,

У врат подземного царства кричит гневно:

«Открой дворец, привратник, открой!

Открой дворец. Нети, открой, и к единой моей

Я да войду!»

Нети, главный страж царства,

Светлой Инанне отвечает:

«Кто же ты, кто?»

«Я – звезда солнечного восхода!

«Если ты – звезда солнечного восхода,

Зачем пришла к Стране без возврата?

Как твое сердце тебя послало на путь,

Откуда нет возврата?»

Инанна объясняет, что пришла навестить свою сестру Эрешкигаль, и ее впускают во дворец. Однако, по мере того как она проходит через каждые из семи врат нижнего мира, стражи лишают ее одного из предметов одежды или украшений:

И у нее, когда вошла,

Венец Эдена, Шугур, снял с головы.

«Что это, что?»

«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!

Инанна, во время подземных обрядов молчи!»

И когда вошла во вторые врата,

Знаки владычества и суда у нее отобрал.

«Что это, что?»

«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!

Инанна, во время подземных обрядов молчи!»

И когда вошла она в третьи врата,

Ожерелье лазурное с шеи снял.

 «Что это, что?»

«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!

Инанна, во время подземных обрядов молчи!»

Так происходит у каждых врат, и в конце концов богиня предстает перед ужасными судьями нижнего мира нагой и подавленной. Они устремляют на нее свои мертвящие взоры, и Инанна бездыханной падает наземь. Проходит три дня, после чего посланец Инанны, выполняя ее поручение, обращается к высшим богам с мольбой спасти свою госпожу. После нескольких безуспешных попыток он наконец обращается к Энки:

Перед Энки зарыдал:

«Отец Энки, не дай твоей дочери погибнуть

В подземном мире!

Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом

В подземном мире!

Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик

В подземном мире!

Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!

Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!»

Мольба услышана: Энки проливает на мертвую богиню «пищу жизни» и «воду жизни»; она оживает и поднимается из царства смерти в сопровождении толпы демонов больших и малых, грозивших на каждом шагу утащить ее назад в бездну.

Существует множество других мифов о богах, значительных и не очень; но нам пора переходить к литературному жанру, который часто отличают от мифа, но который связан с ним множеством важнейших нитей: а именно к героическому эпосу. Произведения этого жанра прославляли великих деятелей шумерского золотого века, живших в незапамятные времена. Связь с мифологией возникает благодаря тому, что боги постоянно вмешиваются в жизнь героев, а герои, в свою очередь, играют свою роль в божественной мифологии. Центральным в этой области литературы представляется сказание о Гильгамеше, шумерском Геракле, совершившем множество замечательных подвигов. Его история поднимает великий вопрос – вопрос о смерти, о трагической судьбе, которая ожидает все человечество и от которой не в силах уйти даже Гильгамеш со всей его силой. Фигура героя практически заслонена его скорбным жребием, и многие подвиги совершаются с единственной целью – чтоб если не сам он, то хотя бы имя его уцелело в веках.

В поэме, известной как «Гильгамеш и Страна жизни», герой грустно жалуется на скорбный удел человечества и обращается к богу Уту с просьбой позволить ему совершить долгое и опасное путешествие в Страну жизни, которое наверняка покроет его неувядаемой славой:

«Уту, слово тебе скажу, к моему слову ухо склони!

О моих замыслах скажу, к моим надеждам слух обрати!

В моем городе умирают люди, горюет сердце!

Люди уходят, сердце сжимается!

Через стену городскую свесился я,

Трупы в реке увидел я,

Разве не так уйду и я? Воистину так, воистину так!

Самый высокий не достигнет небес,

Самый огромный не покроет земли,

Гаданье на кирпиче не сулит жизни!

В горы пойду, добуду славы!

Среди славных имен себя прославлю!

Где имен не славят, богов прославлю!»

Уту мольбам его внял благосклонно,

Как благодетель оказал ему милость.

Гильгамеш пускается в путь в сопровождении своего верного друга Энкиду. Преодолев семь великих гор, они видят наконец свою цель, покрытую обширными кедровыми лесами. Но вожделенную страну охраняет ужасное чудовище Хувава. Напрасно друг предупреждает Гильгамеша о страшной опасности:

Господин, ты мужа того не видел —

Не трепетало сердце!

Я мужа того видел – трепетало сердце!

Богатырь! Его зубы – зубы дракона!

Его лик – лик львиный!

Его глотка – поток ревущий!

Его чело – жгучее пламя! Нет от него спасения!

Господин мой, тебе – в горы, а мне – в город!

О закате светоча твоего матери родимой твоей скажу,

заголосит она,

О гибели твоей затем скажу, завопит она!

Но Гильгамеша не страшат эти мрачные предсказания:

Никто другой за меня не умрет!

Лодка с грузом в воде не тонет!

Нить тройную нож не режет!

Один двоих не осилит!

В тростниковой хижине огонь не гаснет.

Ты мне стань подмогой, я тебе стану подмогой,

Что может нас погубить?[5]

Друзья нападают на чудовище, одолевают его и приносят его тело богам.

Темой еще одного текста о Гильгамеше является смерть героя. В первых же строках герой узнает, что бог Энлиль не даровал ему бессмертия:

Энлиль, гора величия, отец богов —

Ибо таков, о царь Гильгамеш, смысл твоего сна, —

Назначил твою судьбу, о Гильгамеш, для царства, не для

вечной жизни…

Не обижайся, не тоскуй…

Свет и тьму человеческую даровал он тебе,

Верховенство над родом человеческим даровал он тебе…

Битву, в которой никто отступить не может, даровал он тебе,

Неподражаемые атаки даровал он тебе,

Атаки, где никто не уцелеет, даровал он тебе.

За этим следует описание героя на смертном одре – типичная для шумерской поэзии серия стихов, каждый из которых заканчивается рефреном: «Он лежит и не поднимается». Примерно так: разрушитель зла лежит и не поднимается; тот, кто установил на земле справедливость, лежит и не поднимается; тот, кто могуч был мускулами, лежит и не поднимается; тот, чьи черты были исполнены мудрости, лежит и не поднимается; тот, кто одолевал горы, лежит и не поднимается. Возможно, эти стихи оскорбляют наш литературный вкус, но отказать им в своеобразной «рваной» выразительности невозможно.

Шумерский герой, заслоненный трагичностью собственной судьбы, вызывает в памяти некоторые образы греческой трагедии; безусловно, Гильгамеш – одна из самых красноречивых фигур древней литературы.

Значительную часть шумерской литературы составляют гимны и молитвы. Существует несколько типов гимнов, но преобладают из них два: восхваление богов и восхваление героев. Часть гимнов составлена от третьего лица, часть – от первого, как эта песня Инанны:

Отец мой дал мне небеса, и землю дал мне: я —

правительница небес.

Есть ли кто, есть ли среди богов, кто может со мной

сравниться?

Энлиль дал мне небеса, и землю дал мне: я – правительница

небес.

Власть над мужами он даровал мне, власть над женами

даровал мне,

Битву он дал мне, стычку от дал мне,

Ураган он дал мне, и смерч он дал мне,

Небеса возложил он короной на мою голову,

Землю надел он сандалиями на ноги мои,

В сверкающую мантию божественности обернул меня,

Сияющий скипетр дал мне в руку…

Есть ли кто, есть ли среди богов, кто может со мной

сравниться?

Царь Шульги из третьей династии Ура удостоился особой хвалы. В одном из гимнов он рассказывает о себе в следующих стихах:

Я, царь, с материнской утробы был героем,

Я, Шульги, с рождения был могучим мужем.

Я лев с глазами ярости, лев, рожденный драконом,

Я царь четырех концов земли,

Я хранитель, я пастух шумеров,

Я герой, бог всех земель…

Добро я люблю,

Зло презираю,

Недружелюбные слова ненавижу.

Я, Шульги, могучий царь, водитель народов…

Далекие страны я покорил, своему народу дал безопасность,

В четырех концах земли люди в домах

Целыми днями славят мое имя…

Шульги, врагов уничтожающий, мир народу несущий,

Обладающий божественной силой небес и земли,

Не имеющий равных,

Шульги, сын, защищенный богом небес!

Один гимн, также посвященный монарху, на первый взгляд носит совершенно иной характер – ведь это любовная песнь, не больше и не меньше.

Жених, милый моему сердцу,

Прекрасна красота твоя, сладостный,

Лев, милый моему сердцу,

Прекрасна красота твоя, сладостный…

Дальше продолжается в том же духе, чисто любовным языком. Но если рассмотреть текст чуть более подробно, то выяснится, что певица – жрица Инанны, а ее возлюбленный – царь Шу-Син; по всей вероятности, это ритуальная песня, специальный гимн для церемонии, символизирующей брак Думузи и Инанны. Такая церемония проводилась в храме каждый Новый год, а участвовали в представлении царь и жрица.

До нас дошло не так уж много шумерских молитв. По жанру эти произведения близки гимнам, которые и напоминают по содержанию и форме. Следующая молитва адресована Гатумду, богине Лагаша, и произносится от лица царя Гудеа:

Царица моя, дщерь прекрасная священных небес,

Героиня, утоляющая всякую жажду, богиня с высоко

поднятой головой,

Дарующая жизнь земле Шумера,

Знающая, что на пользу пойдет твоему городу,

Ты царица, ты мать, основавшая Лагаш!

Когда обращаешь ты взгляд на народ твой, изобилие

приходит к нему;

Благочестивый молодой человек, которого ты опекаешь, да

живет долго!

У меня нет матери, ты моя мать,

И отца у меня нет, ты мой отец!

Ты приняла мое семя, в святости ты породила меня:

О Гатумду, как сладко звучит твое чистое имя!

Еще один жанр, близкий гимнам, – плачи. Это горестные жалобы, составленные в память о городах и домах, разрушенных врагом; можно считать, что они предшествовали библейским плачам. Так, богиня Нингаль причитает над руинами Ура:

В каналах моего города пыль собралась, воистину стали они

обиталищем лисицы;

Больше не текут по их руслам пенные воды, и рабочие

покинули русла;

В полях города больше нет зерна, и земледелец покинул

землю…

Мои пальмовые рощи и виноградники, изобильные медом и

вином, заросли горной колючкой…

Горе мне, мой дом – разрушенное стойло,

Я пастырь, чьи коровы рассеяны,

Я, Нингаль, подобна недостойному пастырю, стадо которого

пало под ударами!

Горе мне, я изгнанница из города, что не нашел упокоения;

Я странник, в чужом городе влачащий жизнь.

Еще одну чрезвычайно интересную группу текстов составляют дидактические, или поучительные, работы различных форм. Сюда входят пословицы и афоризмы, нередко выражающие глубокую мудрость.

Бедняку лучше быть мертвым, чем живым:

Если есть хлеб у него, то нет соли;

Если есть соль у него, то нет хлеба;

Если есть дом, то нет хлева;

 Если есть хлев, то нет дома.

Временами в подобных сентенциях можно увидеть замечательные психологические наблюдения:

Похвали юношу, и он сделает для тебя что захочешь;

Брось корку собаке, и она завиляет хвостом.

А вот призыв к самоконтролю:

В месте скандала не выказывай раздражения;

Когда гнев сжигает мужа, подобно пламени, умей потушить

пламя.

Если он говорит с тобою, пусть сердце твое с благодарностью

примет совет;

Если он оскорбляет тебя, не отвечай ему тем же.

Еще один тип дидактических композиций – басня; к несчастью, до нас дошло лишь несколько образцов шумерских басен: о птице и рыбе, о дереве и тростнике, о мотыге и плуге, о железе и бронзе. Басни часто принимают форму диалогов или споров о хороших и дурных качествах разных персонажей, примерно так, как мы видим в более поздних баснях Эзопа. Среди персонажей басен – не только животные и растения, минералы и инструменты, но также люди и ремесла; когда речь идет о последних, литературный жанр немного меняется и вмешательство богов приближает рассказ к мифологическому типу. Хороший пример – состязание за руку Инанны между пастухом Думузи и земледельцем Энкимду. Богиня благосклонна к земледельцу:

Пастух никогда не получит руки моей,

Никогда не укутает меня своим шерстяным плащом…

Я, дева, стану женой земледельца,

Земледельца, выращивающего растения,

Земледельца, взращивающего зерно.

Но пастух энергично защищается:

Энкимду, муж каналов, канав и канавок,

Земледелец, чем он лучше меня?

Пусть даст он мне свое черное одеяние,

В ответ я дам ему, земледельцу, черную овцу;

Пусть даст он мне свое белое одеяние,

В ответ я дам ему, земледельцу, белую овцу;

Пусть нальет он мне лучшего своего пива,

В ответ я налью ему, земледельцу, желтого молока;

Пусть нальет он мне сладкого своего пива,

В ответ я поставлю перед ним, земледельцем, кислого

молока…

Наевшись и напившись,

Я оставлю для него лишний жир,

Я оставлю для него лишнее молоко:

Земледелец, чем же он лучше меня?

В конце концов Инанна выбирает пастуха. Но – и это очень важно – соперники мирятся, и земледелец также приносит богине свои дары. Это полностью согласуется с естественным порядком – устремлением и одновременно характерной чертой шумерского образа мыслей.

Произведения нравоучительного жанра включают в себя множество школьных текстов, один из которых, расшифрованный Крамером, особенно интересен. В нем рассказывается о юноше, который ходил в школу, усердно учился, готовил и писал все упражнения. По возвращении домой он рассказывает отцу обо всем, что сделал, и просит дать ему поужинать:

Я хочу пить, дай мне напиться!

Я голоден, дай мне хлеба!

Омой мне ноги, постели постель, я хочу спать.

И разбуди меня утром пораньше, я не должен опаздывать,

Или учитель побьет меня палкой.

На следующее утро юноша встает, берет два хлебца, приготовленные для него матерью, и вновь бежит в школу; но он опоздал, и встреча с начальником предвещает ему наказание. Возвратившись домой, он предлагает отцу пригласить наставника домой и ублаготворить его дарами. История продолжается:

Отец внял словам ученика.

Учителя школьного он позвал.

В дом пригласил, на место почета его посадил.

Школьник служил ему, пред ним он встал,

И все, что грамоте он постиг,

Отцу своему он показал.

Отец его с ликующим сердцем

Отцу школьному радостно молвит:

«Вот малыш мой руку раскрыл, и ты мудрость свою в нее

вложил.

Грамотейную мудрость, всю искусность ее ты ему открыл».

После такой похвалы настал черед даров: наставнику преподнесли вино, много масла, новое одеяние, кольцо. Побежденный таким великодушием, наставник оборачивается к юноше и хвалит его так:

Малыш, ты слов моих не отбрасывал, не отшвыривал.

Грамотейной мудрости вершины достигнешь, в совершенстве

ее изучишь!

Нечто ты сумел мне дать так, что я мог это принять.

Хлеб – мое пропитанье – сверх меры ты дал, честь великую

 мне оказал.

Нидаба, владычица защитниц, твоей покровительницей да

станет!

В тростниковую палочку удачу да вложит!

Из копии глиняной зло да изымет!

Перед братьями своими да встанешь!

Над сверстниками верховодить будешь!

Лучшим из лучших среди учеников школы да будешь

признан!

Эта история примечательна своей свежестью и спонтанностью, а временами просто забавна. Может быть, это сатира? Так можно было бы подумать, если бы не полная серьезность и даже мрачность шумерской литературы вообще.

Прежде чем закончить обсуждение дидактической и афористической литературы, следует упомянуть еще одну тему, впервые возникшую именно в шумерской литературе, но позже нашедшую широкое распространение на всем Древнем Востоке. Это тема страданий благочестивого человека. Почему судьба не благосклонна к тем, кто живет праведной жизнью? В шумерской поэтической композиции, известной под названием «Человек и его бог», проблема сформулирована следующим образом:

Я человек, человек прозорливый, но уважающий меня не

знает достатка,

Мое верное слово обращено в ложь,

Хитрецом я повержен и должен служить ему,

Не уважающий меня ославил меня перед тобой.

Ты вновь и вновь отмеряешь мне страдания,

Я в дом вошел, душа в расстройстве,

Я, человек, вышел на улицу с тяжелым сердцем,

На меня, храбреца, справедливый хозяин зол и смотрит

враждебно.

Мой пастырь затеял недоброе против меня, хотя я ему

не враг.

Товарищ мой не говорит мне ни слова правды,

Друг отвечает ложью на правдивое слово,

Хитрец замышляет против меня,

Ты же, мой бог, не накажешь его за это!

Однако следует отметить, что в этих словах нет обиды на бога. Напротив, с шумерской точки зрения, какие бы страдания ни выпали на долю человека, какими бы несправедливыми они ни были, человеку все равно следует славить бога, каяться в грехах и ждать освобождения от страданий, о котором говорится в конце поэмы:

Этот человек – бог прислушался к его горьким слезам и

рыданиям,

Этот юноша – его жалобы и вопли смягчили сердце его бога,

Справедливые слова, чистые слова из его уст бог принял…

Злую судьбину, назначенную ему, отверг,

Он обратил страдания его в радость,

Послал доброго духа смотреть за ним и заботиться,

Дал ему… ангелов прекраснолицых.

Помимо литературы в строгом смысле слова шумеры оставили нам громадное количество письменных материалов, которые невозможно обсудить в рамках данной книги. Но интересно хотя бы представить себе сравнительные масштабы явления: достаточно сказать, что эти материалы составляют 95 процентов от всех уцелевших шумерских текстов. Большинство этих текстов представляют собой документы коммерческого характера: квитанции, договоры, списки людей и вещей. Но сюда же относятся лингвистические тексты (списки знаков и слов); научные труды, вроде интересных медицинских рецептов; частные и официальные письма; списки жителей, которые мы уже обсуждали и которые дали ученым огромное количество исторической информации; и, наконец, большое количество юридических текстов.

Этой последней группе необходимо уделить некоторое внимание, ибо чем дальше, тем больше из этих документов явствует, что шумерское общество было организовано на принципах справедливости. Мы уже упоминали кодекс царя Ур-Намму, жившего около 2050 г. до н. э. Слово «кодекс» не должно вводить нас в заблуждение относительно размеров документа: на самом деле он состоит из нескольких аналитических разборов, конкретных решений отдельных дел и не имеет в своей основе никаких сформулированных общих принципов; в этом отношении он точно отражает менталитет шумеров – а с ними и значительной части Древнего Востока. Тем не менее кодекс построен на определенных принципах и облачен в литературную форму. Он начинается с пролога, в котором царь перечисляет свои победы над врагами и воспевает проведенные в стране социальные реформы. Мы не знаем, был ли у этого кодекса эпилог, но в другом кодексе, также на шумерском языке, таковой имеется. Этот второй кодекс провозгласил Липит-Иштар, царь Исина, живший около 1900 г. до н. э. В нем больше рассказов об отдельных делах; имеются также пролог и эпилог, посвященные перечислению и прославлению деяний правителя. Это полноценный образец того литературного жанра, который позже достиг своей вершины в законах Хаммурапи, царя Вавилона.

Кодекс – не единственный уцелевший тип юридического документа, даже не самый распространенный. Еще более многочисленны документы, где говорится о юридических действиях или отдельных делах; многие из них хранились в архиве Лагаша. Эти документы можно примерно датировать концом 3-го тысячелетия до н. э., так что они представляют собой превосходный источник информации о шумерских законах – даже если законы Лагаша не во всем соответствовали законам других городов, а некоторые их элементы, судя по позднему появлению их в шумерской истории, возможно, имели семитское происхождение. Юридические документы носят название дитилла (суждение) и составлены по единой жесткой формуле: заголовок, суть вопроса, список свидетелей, подписи царского «комиссара» и судей, дата. Вот образец такого документа:

Дитилла. Поскольку Ниурум, сын Урнумушды, предстал и сделал заявление: «Я клянусь царским именем в том, что Гемейгалима, дочь Лугалкигаллы, выйдет замуж за Уригалиму, моего сына и наследника»; свидетели тому Лугалигихуш, сын смотрителя Урбабы, и Лашар, сын музыканта Ниурума; Ниурум признал заявление Лугалкигаллы; поскольку сын и наследник Ниурума женился на Инимлугале, Ниурум заплатит одну мину серебра Гемейгалине. Урсаталана, сын Ниму, представлял царя. Лушара, Луебгала, Лудингирра и Урсатарана были судьями в этом деле. Год, когда было проконопачено судно «Коза Абзу».

Суть дела такова: два отца, Ниурум и Лугалкигалла, заключили соглашение, по которому сын первого должен был жениться на дочери второго. Но сын Ниурума женился на другой, и Ниурум должен выплатить отвергнутой невесте неустойку.

Этот документ позволяет нам бросить беглый взгляд на повседневную жизнь шумерского общества. Совокупность множества «дитилл» дает достаточно подробную картину этой жизни. Общество разделено на три класса: свободные граждане, рабы и, в промежутке между ними, частично свободные люди, силой завербованные на службу и низведенные до положения царских слуг.

Глава семьи – отец. Как мы уже видели, молодежь вступает в брак по соглашению между отцами семейств. Брак моногамный и может быть расторгнут при наличии серьезной причины либо мужем, который произносит формулу отказа, либо женой, которая «отказывается от роли жены»:

Нинхилису, дочь портного Луны, вышла замуж за Лунин-шубуру, сына портного Урбабы. Поскольку Нинхилису хотела остаться в доме отца и сказала себе: «Я могу причинить Лунин-шубуре вред в его положении», она отказалась от роли жены.

Очевидно, женщины в шумерском обществе занимали высокое положение. На это указывает и тот факт, что отвергнутая мужем женщина имела право требовать компенсации. Женщин игнорировали лишь при наследовании; все имущество передавалось по мужской линии. Возможно, однако, что это была лишь формальность, – ведь отец девушки мог выделить ей приданое.

Большое количество документов, посвященных гарантиям, обязательствам, покупке и продаже, свидетельствуют о существовании в Шумере высокоразвитой торговли.

Наконец, уголовное законодательство представляется замечательно мягким по сравнению с тем, что вступит в силу несколькими столетиями позже, в юридической практике семитов. Главное наказание здесь – возмещение ущерба, что подтверждается несколькими читаемыми статьями кодекса Ур-Намму. Насколько можно судить в настоящее время, только в случае полной несостоятельности виновный становился рабом потерпевшей стороны. Все это указывает на то, что принцип возмездия «око за око, зуб за зуб», который мы обнаруживаем в кодексе Хаммурапи, был на тот момент новостью, введенной, скорее всего, представителями новой семитской династии.

С судебной процедурой мы уже разобрались. Следует лишь добавить, что опубликованные до сих пор документы по этому вопросу не подтверждают, судя по всему, впечатления о частном характере судебного разбирательства, о котором вроде бы свидетельствуют более поздние семитские тексты. Из них создается впечатление, что суд не мог состояться, если какое-нибудь частное лицо не выдвигало обвинений против виновного; но в шумерской практике власти могли привлечь человека к суду за нарушение закона, даже если истец не объявлялся; более того, в отличие от соответствующих семитских документов «дитиллы» не были просто сертификатами, предназначенными для частного использования заинтересованными сторонами, эти документы хранились в публичном судебном архиве.

Все это дополнительно подтверждает зрелость шумерского законодательства, по сравнению с которым некоторые более поздние нововведения можно рассматривать только как регресс. И то, что верно в отношении законодательства, верно и в отношении литературы в целом; ибо по сложности и тонкости затронутых тем, по зрелости и глубине основной мысли шумерская литература достигла столь высокой стадии развития, что ее можно рассматривать даже как своеобразный декаданс. Во всяком случае, эта литература отражает общество, разработавшее упорядоченную картину Вселенной и сумевшее создать адекватные средства для выражения этой концепции.

От этого момента до Библии и поэм Гомера – больше тысячи лет. Поэтому невозможно обвинить открывателей Шумера в ошибках или повышенном самомнении, когда они заявляют, что их открытие – один из самых важных вкладов, сделанных в наши дни в копилку знаний о человечестве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.