ГЛАВА 12. ПОСЛЕДНИЙ РАУНД
ГЛАВА 12.
ПОСЛЕДНИЙ РАУНД
Когда Россия пообещала эвакуировать Маньчжурию, Восточная Азия начала терять в глазах русских свое очарование. К 1902 г. даже те, кто когда-то, как, например, Ухтомский, с энтузиазмом настаивали на восточном пути России, стали осторожнее в своих высказываниях. Периодические издания, за исключением газеты Ухтомского «Санкт-Петербургские ведомости», теперь освещали более близкие зарубежные события — на Балканах и на Ближнем Востоке. Что касается Маньчжурии, огромные расходы на КВЖД подвергались все большей критике. По мнению многих русских, внутренние проблемы были важнее дорогостоящих авантюр на Тихоокеанском побережье. В редакционной статье в феврале 1903 г. Суворин убеждал: «Все дело идет о коренной России, и сюда необходимы образовательные и материальные средства. <…> Широкие планы на Дальнем Востоке необходимо отложить до поры до времени. Нам надо существенное, близкое, а не дальнее, не будущая история, а настоящая, не журавль в небе, а хоть синица в руках»{987}.
По мере того как газеты все смелее нападали на дальневосточные предприятия министра финансов, его недруги при дворе и среди чиновничества изо всех сил старались подорвать его авторитет{988}. Дело усугублялось еще и затянувшейся рецессией в России{989}. Хуже всего было то, что Витте постепенно терял свое влияние на царя. В первые годы правления Николая его почтение к памяти отца и недостаточная уверенность в себе позволяли Витте добиваться своего. Теперь, когда император уверился в своих способностях, властность министра финансов стала вызывать его недовольство{990}.
Для царя, однако, все еще была жива мечта об Азии, и его интерес к ней возродился с неожиданной стороны. Все началось в 1896 г. с лесной концессии в Корее. В то время Петербург играл ведущую роль в делах королевства, и российских предпринимателей всячески поощряли завоевывать там позиции. Это и сделал купец из Владивостока, Юлий Бриннер, который получил право на освоение массивной лесной полосы на берегах рек Ялу (Ялуцзян) и Туманган вдоль северной границы Кореи. Дело так и не сдвинулось с мертвой точки, и через год он избавился от этой концессии{991}.
В 1899 г. проект оказался в руках группы инвесторов, состоявшей из аристократов и гвардейских офицеров с тесными связями при дворе. Главными в этой группе были Владимир Вонлярлярский, кавалергардский полковник, ставший предпринимателем, и Александр Безобразов, бывший капитан того же полка. Вонлярлярский был в очень хороших отношениях с Вячеславом Плеве, будущим министром внутренних дел, а также с великим князем Александром Михайловичем. Он использовал эти связи, чтобы попытаться заинтересовать Витте и императора своей «Восточно-азиатской промышленной компанией», которая создавалась по образцу Британской Ост-Индской компании и к тому моменту превратилась в любопытный гибрид коммерции и геополитики{992}.
Витте увидел в этом предприятии угрозу собственным дальневосточным проектам и не поддержал его. Однако эта идея завладела воображением Николая II. В течение нескольких последующих лет он время от времени занимался этим проектом: то выделял средства на разведку региона, на который распространялась концессия, то лично приобретал акции. Его шурин проявил еще больший энтузиазм. Александр Михайлович, который выступал в роли посредника Вонлярлярского перед Николаем, написал в 1899 г. докладную записку, в которой излагал аргументы в пользу использования компании для завоевания влияния в Северной Корее. Он предупреждал императора: «Рано или поздно нам придется считаться с Японией; лучше теперь же поставить наши взаимные интересы в определенные рамки, чтобы не было ничего недосказано»{993}.
Тем не менее Витте удалось воспрепятствовать потенциальному сопернику, и в течение следующих двух лет «Восточноазиатская промышленная компания» постепенно угасала. Затем неожиданно в январе 1903 г. царь дал указание министру финансов втайне открыть кредит на два миллиона рублей «для целей, известных Его Величеству», на имя гвардии капитана Безобразова, который к тому времени стал главным лицом компании. Николай добавил, что Безобразов вряд ли потратит всю сумму, но большие средства были необходимы «для придания веса и значения порученному мною делу». В чем именно состояло его задание, не указывалось{994}.
В предшествующие месяцы Безобразов усиленно втирался в доверие к царю. Они часто подолгу беседовали вдвоем. Николаю очень импонировали его оптимизм и энтузиазм в отношении места России на Востоке, которые выгодно отличались от унылого пессимизма царских министров{995}.
На эти деньги Безобразов отправился в расточительное путешествие по Маньчжурии. Работники Министерства финансов следовали за ним по пятам. 24 января агент в Мукдене сообщал, что «жизнь здесь вращается вокруг Безобразова и его спутников: устраивались обеды и ужины, ответные обеды и ответные ужины; поднимались тосты за союз Китая и России»{996}. В другом письме сообщалось, что Безобразов прибыл в ореоле двух миллионов рублей и в сопровождении блестящей свиты и после многочисленных обедов и угощений, после щедрых финансовых даров и пожертвований как китайцам, так и русским отправился в конце концов в Порт-Артур и Пекин для дальнейших переговоров{997}. Через четыре дня Безобразов был в Дальнем, откуда другой чиновник министерства доносил, что это совершенно пустой человек, но несомненно обладающий хорошими связями: все ждут его с огромным нетерпением, и он не стесняется критиковать Министерство финансов{998}.
Щедрость Безобразова впечатляла. Он жертвовал деньги на больницы и для газеты Порт-Артура, покупал угольную шахту, планировал строительство электростанции и телефонной линии в Мукдене, организовывал сельскохозяйственные поселения, создавал судоходную компанию и везде предлагал высокооплачиваемую работу{999}. Бывший офицер также начал работу на лесопильной концессии Ялу, но гораздо больше внимания он уделял созданию службы безопасности, чем рубке деревьев[163]. К июлю почти все два миллиона рублей были потрачены{1000}.
Дмитрий Покотилов, главный агент Витте в Китае, выехал из Пекина в феврале, чтобы попытаться разобраться в деятельности Безобразова. Это было не просто. Об их первом разговоре он телеграфировал в Петербург, что трудно всерьез воспринимать человека, который часами без конца говорит на всяческие темы, но при этом не задает никаких вопросов{1001}.
Через несколько дней он снова встретился с Безобразовым. За два дня они в общей сложности проговорили двенадцать часов, и Покотилову удалось понять его планы. Основная цель концессии на Ялу состояла в создании оборонительного щита на расстоянии от Владивостока до Порт-Артура для защиты Маньчжурии от японских атак. Основное подразделение должно было расположиться в устье реки Ялу «под видом лесной охранной стражи»{1002}. За несколько дней до этого в менее длительной беседе с Юговичем Безобразов сказал почти то же самое, добавив, что Россия ни в коем случае не должна эвакуировать Маньчжурию. Что касается договора с Китаем, подписанного год назад, он заявил, что об этой мелочи позаботится сила оружия{1003}.
Безобразов также встретился с адмиралом Алексеевым, у которого изначально сложилось негативное мнение о напыщенном офицере. В письме Ламздорфу адмирал выразил опасение, что предприятие на Ялу может усложнить переговоры с Китаем{1004}. Когда Николаю доложили мнение Алексеева, он решил призвать своего протеже назад в Петербург для объяснений{1005}.
Тем не менее Безобразову удавалось сохранять благосклонность царя еще несколько месяцев. В мае Николай даже пожаловал его в статс-секретари. Гвардейский капитан еще раз поедет на Дальний Восток в июне и будет продолжать забрасывать своего государя докладными с соображениями о необходимости мощного военного присутствия в Маньчжурии и Корее{1006}. Но к лету 1903 г. его роль стала почти незаметной. Еще в мае Безобразову удалось настоять на своем на министерском совещании по вопросу реки Ялу, но уже в следующем месяце его голос был едва слышен во время обсуждений по поводу Порт-Артура{1007}. Даже Николай начал уставать от его тирад. В августе, беседуя с Куропаткиным, царь заметил, что раньше ему нравились критические выступления Безобразова, но теперь он находит их утомительными{1008}. К осени первоначальное двухмиллионное ассигнование истощилось, а Министерство финансов отклонило прошение о выделении дополнительных средств[164]. Безобразов решил отправиться в длительную поездку за границу{1009}.
Роли Безобразова в российской политике уделялось большое внимание. Для своих врагов — Витте и Куропаткина — он был удобным козлом отпущения, на которого можно было возложить вину за войну с Японией. Но не следует преувеличивать значение гвардейского капитана и его действий. Барон Розен, тогда посланник в Токио, отмечал, что японское правительство не обращало особого внимания на печально известное лесное предприятие Безобразова: «Вопрос лесной концессии на р. Ялу не поднимался и даже не упоминался в ходе переговоров, предшествовавших войне. <…> Поэтому обвинения в том, что он послужил непосредственной причиной разрыва отношений с Японией… ни в коем случае ничего не значат»{1010}.
С другой стороны, Безобразов представлял собой характерный пример того, как император все больше пренебрегал рекомендациями своих министров в важных государственных вопросах. Хотя Николай и выслушивал их еженедельные доклады и покорно читал их служебные записки, временами идеи людей, подобных Безобразову, казались ему ближе. В марте 1903 г. Куропаткин в отчаянии говорил: «Явились на Дальнем Востоке две политики — “императорская” и “безобразовская”»{1011}.
* * *
Роль самого Безобразова была мимолетной, но были и другие, кто разделял его бескомпромиссную позицию во время ужесточившихся дебатов по поводу эвакуации из Маньчжурии в 1903 г. В течение всего года одно за другим проходили совещания по этому вопросу, но каждое последующее, казалось, только еще больше удалялось от принятия решения. Японский министр иностранных дел барон Комура говорил о «серьезных разногласиях среди российских советников»{1012}.
26 сентября 1902 г. был осуществлен первый этап соглашения об эвакуации, и русские войска удалились из южной части Мукденской провинции, а также из города Мукдена. Вскоре после этого Витте, Ламздорф, генерал Куропаткин и новый министр внутренних дел Вячеслав Плеве собрались в Ялте по приказу Николая, чтобы обсудить меры по обеспечению постоянного контроля над КВЖД. Этот вопрос возник после того, как генерал-губернатор Приамурья Н.И. Гродеков сообщил, что Пекин, возможно, будет поощрять массовую миграцию в Маньчжурию{1013}. Единодушно решив, что «в будущем Маньчжурия должна или присоединиться к России, или же стать от нее в полную зависимость», министры не могли договориться о том, как этого следует достичь. Скорее всего, это заявление делалось лишь для того, чтобы успокоить царя, поскольку МИД по-прежнему подтверждал намерение Петербурга вывести войска из Маньчжурии. Даже идея Гродекова заселить земли вдоль железной дороги русскими крестьянами, официально выдвинутая на заседании Куропаткиным, была отвергнута как неосуществимая, поскольку формально территория принадлежала китайскому правительству{1014}.
Этот русский лубок, на котором казак порет японского офицера, передает оптимистический настрой военных накануне Русско-японской войны.
(Коллекция автора)
Через три месяца, 25 января 1903 г., Ламздорф, Витте и Куропаткин продолжили дискуссию на другом совещании в Петербурге{1015}. Государственным деятелям, к которым присоединились адмирал Тыртов и несколько дипломатов, теперь было поручено составить новые инструкции для посланника в Пекине. До второго этапа эвакуации оставалось два месяца, и нарастающая обеспокоенность неустойчивым положением дел в регионе привела к переоценке этой проблемы на Певческом мосту. Хотя дипломаты соглашались, что Россия обязана вернуть провинции Китаю, они предлагали провести с Пекином переговоры о дополнительных гарантиях преобладания российского влияния и после эвакуации[165].
Министры также кратко обсудили проблему Японии. Ламздорф объявил, что Токио в июле 1902 г. снова предлагал Маньчжурию в обмен на контроль над Кореей, но что он, Ламздорф, отклонил это предложение. Большинство участников согласились с тем, что желательно было бы достичь договоренности с тихоокеанским соперником. Ламздорф решил, что предпочтительнее будет подождать нового предложения, чтобы Россия не выглядела слишком уж жаждущей такой развязки.
Что касается договора, заключенного в марте 1902 г., генерал Куропаткин вновь выразил свою обеспокоенность «наплывом желтой расы» в Восточную Сибирь. Единственным способом защитить азиатскую часть России, утверждал он, является сохранение контроля над Северной Маньчжурией. Поэтому он предлагал выполнить только половину предстоящего второго этапа эвакуации. И Витте, и Ламздорф не соглашались, указывая, что Китай и другие страны будут резко возражать против продолжительного российского присутствия. Куропаткин не добился своего, однако инструкции, утвержденные для новых переговоров в Пекине, были достаточно жесткими и потому могли затруднить достижение договоренности. В частности, Китай должен был пообещать не передавать территорию Маньчжурии третьей стороне, запретить иностранцам открывать там консульства и вести торговлю и оставить провинции в русской сфере влияния{1016}.
Временный глава русской дипломатической миссии Г.А. Плансон не спешил представлять новые требования китайцам, которые со своей стороны также не выказывали расторопности, так что в начале мая Плансон прервал переговоры. Если Пекину не к спеху улаживать этот вопрос, недовольно заявил он, то и его правительству тоже. Тем временем второй этап эвакуации был отложен на неопределенный срок{1017}. Когда позднее в тот месяц П.М. Лессар, новый посланник в Пекине, вернулся из Петербурга, он возобновил переговоры{1018}. Но его китайский коллега, принц Цин, еще не был готов сдаться. В конце июня, когда Россия усилила давление, направив дополнительные войска в Восточную Сибирь, настала очередь принца выразить недовольство. Он заверил Лессара, что его правительство готово обсуждать новые предложения России, но только после того, как Маньчжурия будет освобождена от всех иностранных войск.
К тому моменту обе стороны все меньше стремились идти навстречу друг другу. Китай продолжал искать помощи других держав, чтобы противостоять своему северному соседу, а в России некоторые стали требовать еще более строгих условий в обмен на эвакуацию{1019}. Безобразов, недавно вернувшийся с Дальнего Востока, был на пике своего взлета, в то время как его главный соперник, Витте, быстро терял расположение императора. Что еще более важно — в вопросах дальневосточной политики Николай все больше начинал доверять адмиралу Алексееву.
Император назвал жесткую политику, начатую весной 1903 г., «новым курсом»[166]. Ее цель, как он объяснял в телеграмме от 2 мая своему главнокомандующему на Тихом океане, состояла в том, чтобы «не допустить проникновения в Маньчжурию иностранного влияния в каком бы то ни было виде»{1020}. Решимость России, писал он Алексееву, будет подчеркнута усилением ее военного и коммерческого присутствия в Восточной Азии. Николай обещал «в минимальный срок и не останавливаясь перед нужными расходами, поставить нашу боевую готовность на Дальнем Востоке в полное равновесие с нашими политико-экономическими задачами, дав очевидное для всех доказательство решимости отстоять наше право на исключительное влияние в Маньчжурии»{1021}. Словно нарочно выставляя напоказ свою двойственность и неуверенность, царь добавлял, что его «новый курс» будет осуществляться «в связи с окончательно принятым решением точно исполнить договор 26 марта 1902 г».{1022}.
Через пять дней, 7 мая 1903 г., Николай созвал еще одно совещание для обсуждения этих вопросов{1023}. Собралось новое политическое созвездие: ко всегдашним участникам, Витте, Ламздорфу и Плеве, присоединились Безобразов и полковник Вогак, который теперь находился на жалованье у отставного гвардейского капитана[167]. Это совещание, проходившее под председательством императора, утвердило те пункты, которые он излагал в своей телеграмме Алексееву. Витте и Ламздорфа больше обеспокоило то, что Николай санкционировал лесную концессию Безобразова на реке Ялу как одно из главных средств для этой цели. Все же царь пообещал не принимать никаких окончательных решений, пока не узнает мнения Куропаткина и Алексеева.
Ламздорф был шокирован. Он пожаловался на «начало новой эры во внешней политике» и подал прошение об отставке (которое царь отклонил){1024}. Многим казалось, что на Дальнем Востоке России правят бывший гвардейский капитан и его сомнительное предприятие. На самом деле Безобразов уже миновал вершину своего успеха, как покажут дальнейшие события. В то же время было очевидно, что адмирал Алексеев начинает оттеснять Витте от роли главного советника по делам в Восточной Азии. В последующие месяцы сформировалось два союза — Ламздорф, Витте и Куропаткин, призывавшие к осмотрительности, и Алексеев и Плеве, выступавшие против примиренчества в отношении Китая и Японии.
Безобразов потерпел серьезную неудачу в июне в Порт-Артуре, куда он прибыл для участия в еще одном обсуждении дальневосточных вопросов. Генерал Куропаткин, только что вернувшийся из Японии, получил приказ возглавить десятидневную конференцию, на которой присутствовали адмирал Алексеев, полковник Вогак и несколько дипломатов, а также Безобразов. На открытии конференции 18 июня Куропаткин так объяснял ее задачу: «На обсуждение был поставлен вопрос о нынешнем положении России в Маньчжурии, в связи с Высочайшею волею; исполняя договор 26 марта 1902 г., сохранить достоинство России и удержать за нею в Маньчжурии положение, отвечающее произведенным уже ею затратам»{1025}.
Самыми важными вопросами на повестке дня были договор с Китаем об эвакуации и предприятие на реке Ялу. Ни по одному из них Безобразов не смог навязать своих взглядов. Лесная концессия обсуждалась только на шестой день, когда другие участники быстро решили, что «Русское лесопромышленное товарищество является действительно делом коммерческим», и таким образом существенно понизили его статус{1026}. В то же время чиновники подтвердили необходимость потребовать от Пекина более выгодных условий за оставление Маньчжурии. Эти условия включали: запрет для Китая на размещение любых войск или (нерусских) иностранных военных советников в Маньчжурии и при этом позволение для России держать своих солдат вдоль КВЖД, а также на различных постах вдоль правого берега реки Амур. На слова Лессара о том, что Китай вряд ли примет такие жесткие условия, Куропаткин ответил, что его войска просто не сдвинутся с места, пока договоренность не будет достигнута{1027}.
И снова результаты собрания были неоднозначными. Хотя амбициям Безобразова был дан отпор, по другим вопросам участники условились не соглашаться. Ламздорф написал царю, что, как было совершенно очевидно, конференция не пришла к желаемому единодушию и каждый участник остался при своем мнении{1028}.
Переговоры все же заставили Николая принять одно важное решение. Устав от бесконечных препирательств своих министров, 30 июля 1903 г. Николай издал указ о назначении адмирала Алексеева своим наместником на Дальнем Востоке. Как Николай объяснил своему новому заместителю, на этом посту он, по сути, являлся личным представителем царя на Тихом океане и полностью отвечал за политику в этом регионе. Все другие должностные лица, включая дипломатов, финансовых агентов и военнослужащих, подчинялись ему, а не своим министрам в Петербурге. Император был тверд в отношении новых полномочий Алексеева: «Мною поставленный… Наместник есть политический хозяин, радетель и исполнитель моей воли по вопросам дипломатическим, административным и политико-экономическим…»{1029} Через две недели, 15 августа, Николай устранил главного соперника Алексеева, сняв Сергея Витте с поста министра финансов{1030}. Витте понимал, почему его убрали: «Его величеству было благоугодно стараться склонить меня <…> к тому, чтобы мои возражения не были столь решительны, а часто и резки, — в последнем я признаю себя виновным, ибо нахожу, что в присутствии государя его верноподданные должны уметь себя сдерживать»{1031}.
Новое назначение Алексеева стало серьезным ударом для Куропаткина и Ламздорфа. Военный министр задумался об отставке, пожаловавшись царю, что тот, видимо, ему больше не доверяет{1032}. Что касается министра иностранных дел, то после оглашения указа он впал в депрессию. Иван Коростовец, дипломат на службе в Порт-Артуре, написал Алексееву, что новость задела гордость графа. Его коллеги на Певческом мосту жестоко пошутили, что Лондон запросил аккредитации для посла в Порт-Артуре{1033}. Когда Николай спросил Ламздорфа о его мыслях по поводу Азии в середине сентября, он ответил: «Мне трудно высказать свое мнение, Ваше Величество, поскольку в последнее время я нахожусь в неведении относительно нашей политики на Дальнем Востоке и потерял направление развития»{1034}.
«Дойдет до рукопашной?»
Конфликт интересов в Корее и Маньчжурии в 1903 г. продолжал обостряться. (Punch. 1903)
* * *
Решение Николая о назначении Алексеева вызвало и резкие отклики за границей{1035}. Сэр Чарльз Скотт, британский посол, писал, что этот шаг означает «решение императора придать больший вес мнению военных начальников на Дальнем Востоке, чем… дипломатическим и финансовым соображениям». Теперь ситуация, по его мнению, «усугубилась и несет в себе осложнения и угрозу для мира на Дальнем Востоке»{1036}. Япония увидела в этом назначении явную провокацию. Как сообщил барон Розен, назначение наместника на Дальнем Востоке было воспринято как наступательное действие{1037}. Японцы были крайне оскорблены, поскольку этот указ вышел всего через две недели после того, как японское правительство, подавив свою гордость, предложило новые переговоры{1038}.
На протяжении 1903 г. иностранные политики пребывали в замешательстве, тревоге, а часто и в гневе по причине частых перемен в политике царя, что привело к еще большей дипломатической изоляции России. Англия и Япония, вновь осмелевшие благодаря своему альянсу, проявляли особую активность и изо всех сил старались помешать переговорам России с Китаем. В то же время Германия цинично стравливала своих европейских соперников, то уверяя Петербург в своей лояльности, то обещая Лондону и Токио сохранять строгий нейтралитет{1039}.
Соединенные Штаты, чей государственный секретарь Джон Хей занял позицию морального превосходства, объявив в 1899 г. Китай открытым для любой иностранной торговли, негодовали по поводу постоянных попыток России закрыть Маньчжурию для американского бизнеса. Граф Кассини, теперь посол в Вашингтоне, заметил: «Хей настроен агрессивно». Американская общественность, взбудораженная известиями об антисемитских погромах в Кишиневе, тоже была настроена враждебно. Кассини сообщал, что «Соединенные Штаты, конечно, не станут вступать в войну против нас, но моральную и, возможно, финансовую поддержку они окажут Японии»{1040}.
Даже Франция была недовольна осложнениями на Тихом океане. Союз Парижа с Петербургом заключался для сдерживания Германии, а не Японии. Пятью годами ранее Россия очень вяло поддержала интересы Франции в Африке во время Фашодского кризиса, и теперь французский МИД дал понять, что не пойдет на большее, чтобы помочь своему союзнику на Дальнем Востоке{1041}. Китайские дипломаты прекрасно знали о настроениях других держав, и их несговорчивость по маньчжурскому вопросу во многом была основана на поддержке иностранных дипломатов, не желающих российского присутствия в северо-восточных провинциях.
Военная слабость Китая подрывала его позицию на переговорах. В обзоре ситуации в июле 1903 г. офицер британской разведки описывал нарастание русского присутствия и покорность жителей Маньчжурии. «Они [русские] совершенно серьезно намерены постепенно устанавливать свое господство на этой территории, пока силой обстоятельств она не станет русской провинцией», — отмечал он. Но превосходство не было гарантировано: «Возрастание роли России как главной политической, а в будущем и руководящей силы в трех восточных провинциях обеспечено по крайней мере до тех пор, пока другая сила не вытеснит ее вооруженной рукой»{1042}.
Осенью 1903 г. правительство Японии потеряло терпение. Когда Россия сорвала третий этап эвакуации из Маньчжурии (26 сентября), а менее чем за три недели до этого дерзнула повторно оккупировать Мукден, стало очевидно, что альтернативы нет. 24 января 1904 г. Токио приказал своим войскам примкнуть штыки, а адмиралу Того — взять курс на Порт-Артур.