ХРУЩЕВ СНОВА ВЫВОДИТ ЛЫСЕНКО В ПРЕЗИДЕНТЫ ВАСХНИЛ Г л а в а XVI

ХРУЩЕВ СНОВА ВЫВОДИТ ЛЫСЕНКО В ПРЕЗИДЕНТЫ ВАСХНИЛ

Г л а в а XVI

"Нет иллюзорней и нету отчетливей Данного времени.

Нету гонимей и нет изворотливей Сорного семени".

Инна Лиснянская (1).

"Он поднял кулак, восторженно и грозно махая им над головой, и вдруг яростно опустил его вниз, как бы разбивая в прах противника. Неистовый вопль раздался со всех сторон, грянул оглушительный аплодисман. Аплодировала чуть ли не половина залы; увлекались невиннейше: бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?"

Ф.М.Достоевский. Бесы (2).

Дальнейший развал сельского хозяйства СССР

7-8 мая 1956 года Президент АН СССР А.Н.Несмеянов провел заседания актива Академии наук СССР, посвященные обсуждению уровня научных исследований в разных областях знаний. Хотя сам Несмеянов ни словом о делах "мичуринцев" не обмолвился, в числе выступавших был член-корреспондент В.Л.Рыжков, откровенно сказавший, что мичуринская биология отбросила советскую науку на столетие назад. К этой оценке присоединился член-корреспондент академии Э.А.Асратян. Ни у кого еще не выветрилось из памяти, как Эзрас Асратович активничал во время погрома физиологии высшей нервной деятельности в 1950 году. Теперь, воспользовавшись моментом, он разыграл из себя правдолюбца и сказал, возвысив голос, что, наконец-то, "аракчеевщина в биологии" разоблачена.

Впервые после 1948 года лысенковщина в целом была осуждена в таком тоне на общеакадемическом собрании ученых. От имени "мичуринцев" слово взял И.Е.Глущенко. Отбиваясь от критиков, он поступал вполне логично: опираясь на принцип партийности в науке, отверг сказанное Рыжковым и Асратяном (он охарактеризовал их речи как "более чем сомнительные выступления по поводу нашей материалистической биологии" /3/):

"... не только в данной аудитории, но и вообще в любой советской аудитории, подобные заявления непозволительны не только потому, что они не радуют слушателя, а потому, что они просто неверны. Это от начала до конца, извините меня за резкость, полнейший вздор" (4).

Глущенко утверждал, что лысенковская "теория стадийного развития стала общепризнанной всеми людьми науки в мире" (5), что от яровизации никто не отказывался, а просто война помешала:

"Причина тому проста: военные невзгоды унесли старые кадры яровизаторов, а новых никто не подготовил. В этом повинны и Министерство сельского хозяйства и, может быть, сам автор яровизации" (6).

Показательным в этом выступлении было то, что ближайший к Лысенко и один из наиболее ярких деятелей из его окружения вдруг осмелился столь открыто бросить камень в самого Лысенко за его мнимую пассивность.

Но то, что именно в вопросе помощи сельскому хозяйству ученые и наука в целом сделали мало, скорее способствовали провалу, говорили в то время многие, причем в большинстве высказываний протягивалась ниточка между бедственным положением в сельском хозяйстве и ролью Лысенко в том, что сельскохозяйственная наука в СССР зашла а тупик.

О том, насколько плохими были эти дела, ясно сказал (естественно, задним числом) сам Н.С.Хрущев на XXI съезде КПСС 17 января 1959 года:

"Многие колхозы в течение ряда лет оставались экономически слабыми, рост сельскохозяйственного производства затормозился, и уровень его не удовлетворял возросших потребностей страны в продовольствии и сельскохозяйственном сырье. Состояние сельского хозяйства тогда было у нас тяжелым и оно таило опасные последствия, которые могли задержать продвижение Советской страны к коммунизму" (7).

Поездив по свету, послушав умных людей в разных странах, он, несомненно, понял, что есть несколько путей исправления положения, но каждый из них был для него неприемлем. Он должен был осознавать, что организационная структура сельского хозяйства в СССР порочна, но коммунистические рецепты ни он и никто другой отменить не могли. Распустить колхозы -- означало признать провал социалистического "переустройства деревни". Этого коммунист Хрущев и в мыслях не допустил бы, да и "родное ЦК" не позволило бы ему этого сделать. Предоставить колхозам экономическую самостоятельность -- тоже нельзя было никак, это бы означало отойти от принятого в данный момент догмата о характере экономических взаимоотношений при социализме. Как паллиатив могла бы помочь химизация сельского хозяйства -- внесение максимума потребных удобрений на всей площади посевов, иначе земли, истощенные вконец хозяевами, живущими одним днем, готовыми себя заложить, лишь бы в выполнении сегодняшнего плана отчитаться, просто перестали бы родить! Но где взять эти удобрения? Ведь химическую промышленность запустили не меньше, чем сельское хозяйство.

К тому же наступила реальная катастрофа с механизацией колхозов и совхозов. Земли, отобранные от индивидуальных хозяев и собранные в колхозы и совхозы, требовали огромного парка мощных машин, а за годы войны все тракторные и комбайновые заводы были превращены в танковые, выпуск другой техники был также приостановлен. Старая, еще довоенная техника на селе развалилась, скудные ресурсы ремонтных предприятий были совершенно недостаточны. Да и не из чего было делать запчасти, ибо металл шел на другие, главным образом, военные нужды, и станки работали на другие программы...

Каждая из задач была подобна головоломке, и начал Никита Сергеевич шарахаться из стороны в сторону, словно одержимый порывом -- как бы побольше наломать дров. Вместо облегчения жизни тем, кто мог, если не страну накормить, то хоть себя самого поддержать, -- последовало распоряжение: запретить все стада личные, кроме общественных (в этом вопросе коммунист Хрущев полностью следовал идеологическим принципам -- долой частную собственность!). Личный скот отобрали, по всей стране старые женщины голосили, прощаясь с любимыми буренушками, но самый страшный вред несло стране то обстоятельство, о котором коммунисты нисколько не заботились: в короткий срок сельские жители распростились с вековыми навыками содержания личных животных, ментальность была изменена раз и навсегда, и вместо того, чтобы встать в пять утра, затопить печь, задать корм скоту, потом проводить крупных животных в стадо, позаботиться об остальной живности, сельские жители стали следить за тем, когда в сельпо привезут молоко, хлеб, масло, яйца, говядину или свинину. Последствия изменения ментальности оказались страшнее вреда от сохранения остатков частнособственнической психологии.

В сталинские времена для обслуживания технических нужд колхозов и совхозов были созданы в каждом районе машинно-тракторные станции, МТС, в которых был сосредоточен весь парк тяжелых машин, обеспечен централизованный ремонт этой техники. Но МТС были чем-то вроде собственника в коллективизированном секторе сельской экономики. Колхозы и совхозы вынуждены были зависеть от эмтээсовского начальства, идти к ним на поклон. Вместо укрепления машинного парка Хрущев распорядился -- закрыть МТС и передать всю технику непосредственно хозяйствам (опять это решение вытекало из его коммунистических инстинктов, было обусловлено стремлением устранить подобие собственности на машинный парк). Эта организационная чехарда конечно не могла кого-то накормить. Дела шли лучше только на бумаге, да в залихватских речах. А в это время земля хирела, не стало в достатке коров и лошадей, а, значит, не стало и навоза. Целину распахали, а на исконные угодья ни органических, ни химических удобрений не было.

Здесь и подоспел Лысенко с очередным детищем -- органо-минеральными смесями вместо полноценных удобрений. Через всесильного помощника Хрущева по сельскому хозяйству А.С.Шевченко, да с помощью лысенковцев, сидевших кто в Минсельхозе, кто в Госплане, кто в сельхозотделе ЦК, а кто в таком же отделе в Совмине, Хрущеву подсунули эту идею: можно дела с землей улучшить и из провала выкарабкаться, можно и без того объема удобрений, которого агрохимики запрашивают, обойтись. С удобрениями-то и дурак проживет. А, вот, попробуй, без них вывернуться. Вот где собака зарыта!

Здесь уместно отметить, что Хрущев сформировал особо питательную среду для выхода на верхи прожектёров, обещавших легкое и дешевое решение сложных процессов, он покровительствовал шапкозакидателям и упивался возможностью ссылаться на их сверхнадежные гарантии и взвешенно-разумные обещания. Как в худшие сталинские времена, Хрущев использовал пропагандистские приемчики для одурманивания населения страны. Чтобы нейтрализовать недовольство и вселить веру и оптимизм в обывателей, он в каждой из своих бесчиссленных речей повторял многообщеающие лозунги: "Скоро мы догоним Америку по производству мяса и молока, года за три, за четыре"; "Скоро каждая советская семья будет иметь отдельную квартиру или дом"; "Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме"; "Коммунизм наступит в 197-51980 годах"; и пр. и пр. Лысенко с его веером обещаний превосходно вписывался в эту социальную игру призраков и вполне мог рассчитывать на процветание, на поддержку лидера страны. Загадкой для историков остается лишь тот пункт, на который никто сегодня уже не даст ответа: были ли они оба искренни в своих обещаниях, или оба знали, что лукавят, обманывают окружающих: один, носясь с заверениями в дешевом средстве для придания плодородия советским полям; а другой, радуясь этим обещаниям, и, в свою очередь, произнося такие же безответственные обещания советским людям.

Сегодня можно констатировать, что хрущевская игра в обещания привела к самому страшному, что только было в идеологии коммунистических правителей. Она завершилась окончательной эрозией веры в правильность обещаний линии партии и лишила руководителей права ссылаться на неизбежность скорого чуда. Мифы утеряли притягательность. Им перестали верить все -- от мала до велика. И, может быть, в этом заключался самый роковой просчет Хрущева.

Новая "панацея" -- органо-минеральные смеси

Подбираться к проблеме удобрения пахотных земель Лысенко начал в послевоенные годы. Знаний в этой весьма специальной и глубоко развитой области у него, естественно, не было, а амбиции выросли. Хорошо понятна ему была лишь конечная цель -- тратить поменьше удобрений. А вот механика такой хитрости сразу в руки не давалась. Поэтому окончательную форму идея приобрела не сразу.

В 1946 году в газете "Известия" Лысенко впервые заявил о якобы открытой им роли почвенных микроорганизмов в снабжении растений минеральными веществами:

"В почве растения... питаются продуктами жизнедеятельности микроорганизмов", --

объяснил он (8).

До этого специалисты считали, что растения поглощают из почвы солевые растворы, несущие нужные анионы и катионы, также как более сложные органические молекулы. Эти вопросы почти столетие изучали эксперты по физической и коллоидной химии, агрохимики и биохимики, физиологи растений, но у Лысенко появился иной взгляд на эту проблему:

"Все удобрения, которые мы вносим в почву, даже в усвояемой форме, все равно прежде поглощаются микрофлорой, и уже продукты жизнедеятельности микрофлоры питают наши сельскохозяйственные растения" (9).

Чуть позже он сделал еще одно афористическое по форме и нелепое по содержанию заявление:

"... известно и другое -- навозом растение не питается" (10).

В тот момент он не решился построить на базе своего нового понимания роли микробов в питании растений всеобъемлющие рекомендации для колхозников и ученых, а ограничился локальными советами для земледельцев Сибири. Он просто объяснил это:

"В Сибири почва зимой настолько промерзает, что микрофлора очень сильно стерилизуется, а так как растения питаются только продуктами жизнедеятельности микрофлоры, то пока в почве не оживет микрофлора, не разовьется ее жизнедеятельность, растения голодают" (11).

Естественно, никаких данных изучения "стерилизации микрофлоры" морозами он не приводил и, наверное, сильно бы удивился, если бы узнал, что бактерии при низких температурах прекрасно выживают, и что наилучший способ их сохранения десятилетиями -- это перенос в морозильные камеры в высушенном состоянии с температурой ниже минус 20о по Цельсию. Из такой неосведомленности вытекал практический совет:

"Исходя из этого и нужно... разбросать... два-три центнера на гектар хорошо прогретой почвы, в которой микрофлора ожила. Получив такую "закваску", вся почва быстрее оживится, и можно предполагать, что в этих случаях и ранние посевы будут хорошо развиваться" (12).

Лихие призывы, требовавшие гигантского ручного труда, и раньше были в моде у Лысенко. Когда он предлагал снабдить 300 тысяч, а затем 500 и 800 тысяч колхозников пинцетами, чтобы они ползали на коленках по полям и кастрировали колоски пшениц, это было выдано за массовое приобщение малограмотных людей к самой высокой науке, "овладение массами науки". Когда предлагал рыть траншеи в рост человека для хранения до лета клубней картофеля -- это было подано под соусом невозможности разом покончить с биологической сутью живой материи: растет подлая живая ткань, так мы её в траншею закопаем.

Но сейчас было выдвинуто нечто невиданное даже по прежним меркам. Разбрасывать талую землю в немыслимом количестве -- такое мероприятие многих повергло в изумление. Ведь где-то эту землю надо было наковырять, отогреть, доставить на поле, там развести по миллионам гектаров площади. И предлагал Лысенко это в 1946 году, когда не только коров, но и лошадей, почитай, всех съели, тракторов и машин практически не было, да и рабочих рук не хватало. Ничем иным, как глумлением над своим же братом-крестьянином, звучали заключительные строки из лысенковской статьи:

"Нигде как в нашей стране, не ценят так человеческий труд, и все направляется к тому, чтобы наиболее бережно его расходовать, делать труд более легким, приятным" (13).

Конечно, следовать совету "колхозного академика" не стали, и к идее разбрасывания земли он никогда больше не возвращался. Позже, в 1949-1950 годах, он услышал от кого-то новую идею -- что, вообще, в СССР неверно готовят удобрения на заводах -- суперфосфат или калийные соли мелко дробят, в пыль истирают, чтобы легче было по полям развеивать, и что не худо было бы делать удобрения в виде мелких гранул. Тогда бы гранулы потихоньку за лето растворялись и питали бы растения в течение всего периода вегетации. Почувствовав, что в этой идее есть разумное зерно, Лысенко стал горячо твердить о пользе гранулированных удобрений. Правда, и здесь его заносило сверх меры. В брошюре 1950 года он, например, сообщил, что потому грануляция полезна, что спасает удобрения от якобы вредного контакта с почвенными частицами.

"Чем меньше суперфосфат или калийные удобрения будут соприкасаться с почвой, -- писал он, -- тем меньше они будут вступать в неусвояемые для растений химические соединения" (14).

Затем прослышал Лысенко о том, что неплохо вроде получается, если смешивать гранулы удобрений с жидким навозом или пометом. То ли в Горьком, то ли в Нижнем Тагиле у кого-то здорово получается: и удобрений меньше идет, и помет, который сразу в дело не пустишь -- надо год выдерживать в траншеях, компосты с землей и соломой готовить, здесь сразу утилизируется. И то верно, решил Лысенко, и стал трубить, где только можно, о пользе ручного приготовления органо-минеральных гранул. Как вспоминал в 1955 году крупнейший авторитет тех лет в области минерального питания Андрей Васильевич Соколов1:

"Т.Д.Лысенко вначале выступал в качестве сторонника применения заводского гранулированного суперфосфата, затем органо-минеральных гранул, потом органо-минеральных смесей, и то высоких, то малых доз извести. Все эти выступления сопровождались утверждениями о необычайно высокой эффективности рекомендуемых им в данный момент приемов" (15).

К 1953 году Лысенко окончательно утвердился в мнении, что все-таки главное в питании растений не почва, не гумус, не кислотность или щелочность среды, не содержание минеральных веществ или микроэлементов, а почвенные микробы. Ясное дело, что только они и усваивают все вещества из почвы, ясно, что, переработав их в своих клетках в нужные растениям формы, они и кормят последние. На сессии ВАСХНИЛ 15 сентября 1953 года Лысенко поделился этой выдумкой (16), поданной как выдающееся достижение человеческого ума.

"Без жизнедеятельности соответствующих почвенных микроорганизмов в почве нет и нужной для растений пищи", --

сказал он (17) и добавил:

"Для каждого вида... растений... существуют специфические виды почвенных микроорганизмов" (18).

Объяснять, чем он руководствовался при формулировании столь решительного вывода, противоречащего всему, что известно в почвоведении и агрохимии, Лысенко, конечно, не стал. Все они, эти почвоведы и агрохимики -- заскорузлые и зазнавшиеся неучи и невежды, ошибались, -- заранее парировал возможные возражения ученых Лысенко. Конечно, они могут пытаться с ним спорить, но всё это напрасно.

"Но я думаю, что если деятелям науки не ясно, чего они еще не знают в разделе своей работы, то это признак того, что и то, что они знают, не раскрывает существа процессов, имеющих место в разбираемом явлении", --

объявил он (19). По ходу дела он наперед отмел как ненужные разговоры о химиях и физиках:

"... будет ошибкой сводить биологические закономерности к химическим и физическим, отождествлять их" (20).

"Сколько бы химики не вскрывали химические закономерности, как бы они не изучали химические превращения в курином яйце, на основе добытых химиками закономерностей цыпленка из куриного яйца не получить. А вот на основе удовлетворения биологических потребностей куриного эмбриона люди уже давно научились выводить цыплят" (21).

Новый подход был очерчен, аргументация за него полностью исчерпана -- надлежало переходить к воплощению в практику очередного продукта лысенкоизма, революционизирующего сельскохозяйственное производство.

"Нам теперь ясна и тактика минерального питания: нужно кормить микроорганизмы, а не пытаться накормить сразу растения. Тогда и нормы внесения удобрений снизятся, и набор удобрений упростится, и эффект усилится", --

заявил он (22). Незачем возиться и со всякими там улучшениями почв -- устранением лишней кислотности или вредного защелачивания.

"Сама по себе кислотность почвенного раствора для сельскохозяйственных растений и их корневой системы не вредна, вредное для сельскохозяйственных растений действие кислот почвенной среды связано с тем, что, как уже говорилось, в ней не могут жить бактерии, продуктами жизнедеятельности которых питаются эти растения", --

так звучало еще одно его "открытие" (23).

Для практического применения его предложение было сформулировано следующим образом: микроорганизмы станут жить в почве лучше, если вносить органо-минеральные смеси -- на каждый гектар по 3 центнера суперфосфата, смешанного с одной-двумя тоннами навоза, к коим добавлены иногда известь, иногда фосфоритная или доломитовая мука (что под рукой окажется) и всё это запахивать. Вовсе теперь не нужно выискивать, как раньше, много навоза (ведь по 30-40 тонн на гектар вбухивали и еще почитали это кое-где малым количеством!), да и удобрений много не нужно.

Осенью 1952 года все та же верная палочка-выручалочка Артавазд Аршакович Авакян мобилизовал своих сотрудников в "Горках Ленинских" и (наряду с экспериментами с ветвистой пшеницей, посевами озимых культур вместо яровых и яровых вместо озимых, также как и проверкой новой задумки -- посадки чая в гуще подмосковных дубовых лесов) заложил полевые опыты с тройчаткой (так обозвали по аналогии с лекарством от головной боли эту смесь суперфосфата -- навоза -- извести). И снова всё у Авакяна чудесно вышло. Точно так, как и предсказывал Трофим Денисович. Урожай будто бы собрали отменный. Осенью 1953 года все данные Авакяна якобы снова подтвердились. Можно было не сомневаться: тройчатка -- это новое чудо мичуринского учения. Срочно была напечатана об этом победная статья (24), и Лысенко начал трезвонить о новом "открытии" везде, где можно. Выступления следовали одно за другим, он мотался из города в город, рекламируя новое далеко идущее предложение:

- 26 января 1954 года он выступил на Всесоюзном совещании работников машинно-тракторных станций, созванном ЦК КПСС и Советом Министров СССР в Москве;

- 4 февраля на Всесоюзном совещании работников совхозов, созванном этими же органами в Москве;

- в начале марта сделал доклад на ученом совете Тимирязевской Академии в Москве, посвященном 1-5летию со дня смерти В.Р.Вильямса;

- 18 марта 1955 года выступил на совещании сельскохозяйственных работников областей Юго-Востока в Саратове;

- 30 марта 1955 года на совещании работников сельскохозяйственных областей Центральной черноземной полосы в г. Воронеже;

- 6 апреля на таком же совещании работников областей и автономных республик Нечерноземной полосы в Москве;

- 12 апреля в Ленинграде произнес длинную речь на совещании работников сельского хозяйства Северо-Запада;

- 22 июня 1955 года сделал доклад на Международном семинаре студентов сельскохозяйственных учебных заведений в Москве и т. д. (25).

Такой запал можно было понять. Именно в эти месяцы Лысенко доставалось больше всего от критиков его теории вида. Чем-то нужно было заполнить намечавшуюся брешь и стараться удержать свой авторитет. Вот он и старался, уповая на новую "теорию минерального питания".

Опровержение действенности органо-минеральных смесей Однако уже в апреле 1954 года на совещании почвоведов проявилась реакция специалистов на это предложение. Материалы совещания были опубликованы в последнем номере журнала "Почвоведение" за этот год. Самое сильное впечатление производила убедительностью фактов статья известного агрохимика, заведующего лабораторией азота Всесоюзного НИИ удобрений Ф.В.Турчина2 "Питание растений и применение удобрений" (26). В ней прежде всего был отвергнут исходный постулат Лысенко, гласивший, что питание растений происходит исключительно благодаря жизнедеятельности микроорганизмов. Автор статьи говорил, что во всех развитых странах для изучения питания растений используют тонкие методы хроматографии и радиоактивных изотопов, что позволяет точно определить пути миграции веществ, внесенных с удобрениями в почву. Поэтому время наивных положений и неподкрепленных современными опытами гипотез ушло в прошлое, считать рассуждения Лысенко о микробах научной гипотезой нет никаких оснований, а так называемые "полевые опыты" Авакяна -- ниже всякой критики. В том же номере журнала было напечатано еще несколько материалов об ошибках Лысенко и его приближенных. Вопиющую легкомысленность в постановке экспериментов Авакяном вскрыл, в частности, сотрудник Почвенного института Д.Л.Аскинази:

"Я продемонстрирую опыт, на котором основывает Т.Д.Лысенко свое право давать предложенные им рецепты... По рецепту Лысенко следует вносить 3 ц извести, но когда демонстрировался перед большой экскурсией Биологического отделения АН СССР опыт на больших делянках, то нам тов. Авакян сказал, что они действительно в 1952 г. внесли в почву 3 ц извести, но в 1951 г.... вносили еще три тонны. При последующем обсуждении результатов этого же опыта на сентябрьской сессии ВАСХНИЛ [1953 года -- В.С.] тов. Авакян "уточнил", сказав, что в этом опыте предварительно внесли не три тонны извести, а лишь две (?)... Вопрос, как видите, совсем запутали, а в публикациях, тем не менее, пишется о 3 центнерах извести" (27).

Тем не менее, голос почвоведов Лысенко не услышал. Он старался придать своей идее наукообразный вид, в 1955 году собрал тексты своих речей и выступлений на эту тему за три года (с 1953 по начало 1955 года), издав книжечку под занятным названием: "Почвенное питание растений -- коренной вопрос науки земледелия" (28). В ней к уже изложенным "идеям" были добавлены еще две:

1) микробы одного вида вполне могут переходить в другие виды (слова Лепешинской и Бошьяна о переходе одних видов в другие были изложены им без ссылок на авторов, а от своего имени):

"Если только появляются в поле корни растения, которые мы посеяли, и если там нет микробов, специфических для данных растений, но есть какие-то другие, то под воздействием веществ, выделяемых корнями, микробы не специфические для корней данного растения, превращаются в специфические" (29)

2) если добавлять к органо-минеральной смеси солому (делать компосты с добавлением перегноя, или соломы, или торфа), то для отличного роста растений вполне, даже с лихвой, хватит азота, содержащегося в компосте:

"Создавая в почве соответствующие условия для жизнедеятельности микрофлоры, мы в данном случае, образно говоря, как бы превращаем клетчатку (солому) в азотную пищу для растений. Смотришь на пшеницу, удобренную таким образом, -- она выглядит так, как будто ее удобряли минеральными азотистыми удобрениями" (30).

На эту книгу быстро появилась убийственная рецензия проф. А.В.Соколова. Рецензент указал на грубейшие ошибки "колхозного академика", выдававшего конгломерат околонаучных измышлений за последнее слово марксистской диалектики:

"... все это недопустимо даже для не специалиста в вопросах удобрения и питания растений", -- писал А.В.Соколов (31).

Соколов с сарказмом делал такое заключение:

"Закон сохранения материи распространяется и на питание растений" (32).

Аналогично отозвался он и по поводу лысенковских уверений, что азота соломы и запахиваемого вместе с ней перегноя достаточно, чтобы накормить растения. Соколов не поленился посчитать, сколько сотен килограмм азота нужно внести на гектар, чтобы удовлетворить потребности растений для формирования их биомассы (этот расчет напоминал поучения профессора, даваемые зеленому студентику на консультации), потом определил, сколько может максимально содержаться азота в перегное и соломе вместе взятых, и показал, что громкая декларация Лысенко даже отдаленно не походила на истину. Оказывается, верить в такой способ удобрения азотом -- значит заниматься немыслимым самообманом:

"... количество целлюлозы, содержащейся в двух тоннах перегноя, едва ли может обеспечить получение даже 1 кг азота" (33).

Обстоятельная критика предложений Т.Д.Лысенко об использовании удобрений и извести была выражена также в статье сотрудников Тимирязевской академии (34).

Возможно, Лысенко сердили рецензии, но, несмотря ни на что, он оставался верен себе. Авакян продолжал ставить фальсифицируемые опыты в "Горках Ленинских", а из уст Лысенко по-прежнему исторгались восторженные слова о невиданной доселе пользе органо-минеральных смесей.

Агрохимики указывали академику, что известь при перемешивании с суперфосфатом переводит последний в трехкальцийфосфат -- тот исходный компонент фосфорита, из которого на обогатительных, а затем химических фабриках в процессе трудоемкой и дорогостоящей процедуры получали суперфосфат. Лысенко учили, что для того и производят суперфосфат, что трехкальцийфосфат ни растениями, ни большинством микроорганизмов не усваивается, следовательно, тройчатки никакой прибавки в усвоении фосфора дать не могут. С равным успехом можно было бы посыпать поля дробленными булыжниками.

Специалисты-микробиологи, со своей стороны, утверждали: расчет на помощь растениям от одних лишь микробов -- утопия. Активности микроорганизмов не хватит, чтобы обеспечить растения всеми компонентами питания в нужном количестве.

Одновременно почвоведы рассчитывали традиционные уравнения выноса веществ из почвы растениями и вклада микробов и утверждали: баланс будет балансом только в том случае, если человек будет пополнять почву тем количеством минеральных и органических веществ, которые из нее выносятся в результате выращивания растений. Не будешь вносить удобрения, чтобы покрыть дефицит, -- почвы истощатся, а урожайность полей неминуемо упадет.

Агрономы и растениеводы с учетом знаний, полученных биохимиками, физиологами, другими специалистами, давали рекомендации о лучших сроках внесения удобрений, их количестве в те или иные периоды роста, способах подкормок.

Все эти выкладки ученые сопоставляли с данными мировой науки. Они указывали руководству страны, что нельзя увеличить производство зерна в стране без резкого расширения производства удобрений.

А Лысенко тем временем стоял на своем и клеймил оппонентов за то, что они-де несут советскому сельскому хозяйству одни вредные идеи.

В 1954 и в 1955 годах Лысенко еще оставался Президентом ВАСХНИЛ. Споры спорами, а власть он удерживал в своих руках. Поэтому из руководящего центра агрономической науки были даны указания различным научным учреждениям -- поддержать предложение президента, в специальных опытах выявить эффективность органо-минеральных смесей в конкретных условиях, на различных культурах и полученные данные доложить.

Уже в 1954 году такая проверка была начата на полях сразу 43 научно-исследовательских институтов и опытных станций по всей стране. Проверку вели отнюдь не идейные противники Лысенко, не злокозненные его враги. Единственно, чем отличалась эта проверка от предшествующих, -- более тщательным отношением к постановке опытов. Уже гремели по научным журналам раскаты грома дискуссий по проблеме вида, уже знали все из газеты "Правда" о судьбе докторской диссертации Дмитриева. Оказаться на его месте не хотелось никому, а во всесильность Лысенко, не сумевшего защитить даже своего протеже, к тому же занимавшего высокий пост в Госплане, уже не верили.

Схему проверочных опытов разработали во Всесоюзном НИИ удобрений, агротехники и агропочвоведения, где работало много учеников Прянишникова. Схема была составлена грамотно, четко регламентировала условия постановки проверочных экспериментов. Сюда же в институт стекались результаты из всех 43 научных учреждений.

Сведенные воедино и статистически обработанные данные были опубликованы уже в 1955 году (35). Прекрасные результаты, полученные в "Горках Ленинских", не подтвердились. Там, где земля не была достаточно плодородной, прибавки урожая вообще не было. Там, где она все-таки отмечалась, оказалось, что прибавку обеспечил суперфосфат и перегной.

"Однако, -- отмечалось в отчете, -- малые дозы перегноя опасны, так как это ведет к уменьшению последействия в последующие годы" (36).

Иными словами, при лысенковском способе удобрений можно было продержаться год -- другой на богатых почвах, но потом неминуемо они оказались бы истощенными. Известь же была просто вредна в большинстве районов (там, где кислотность почв не была чрезмерно высокой). Была отмечена высокая затрата труда на приготовление смесей.

Авторы доклада сообщали результаты очень осторожно, приводили лишь цифры (памятуя, что специалистам больше ничего и не нужно) и очень деликатно характеризовали органо-минеральные смеси, как не везде и не всегда достаточно эффективные, хотя из их же данных можно было сделать и более решительные выводы. Но слова словами, а смысл был всем ясен: чтобы вести хозяйство не убыточно, нужно вносить в почву высокие дозы удобрений.

Хрущев выдвинул в эти годы лозунг: "Догнать и перегнать западные страны и прежде всего США по производству сельскохозяйственной продукции (и прежде всего мяса и молока) на душу населения" (37). Ученые в связи с этим заявляли: чтобы воплотить лозунг в жизнь, сначала надо догнать США и Западную Европу по уровню производства минеральных удобрений. Тогда будет вдосталь корма для скота, животные не будут пухнуть и дохнуть от голода, и после этого сможет возрасти его поголовье.

Лысенко в противовес этому стоял на своем: тройчатка спасет и без увеличения объема производимых удобрений, за Америкой и Европой в этом вопросе гнаться нечего. Но, конечно, всех, кто был связан с этой проблемой, более всего изумляли неизменно высокие урожаи, получаемые в "Горках" при посеве разных культур на фоне внесения одной тройчатки. Ларчик приоткрылся в 1955 году, когда директор "Горок Ленинских" Федор Васильевич Каллистратов опубликовал в журнале "Земледелие" статью о посевах по тройчатке (38). Оказалось, что каждый сезон посевы сдвигали на то поле, которое за год до этого сезона получило не просто приличную, а сверхприличную дозу удобрений, и не только тех, что входят в тройчатку. На гектар посевов вносили порой по два центнера азотных удобрений (аммиачной селитры), по центнеру хлористого кальция и т. д., а с учетом того, что всё это проделывали в течение многих лет (практически за всё время советской власти), то немудрено, что прибавка к этому фону ничтожных доз тройчатки неизменно вела к хорошему результату.

Важной особенностью опытов в "Горках" было полное пренебрежение непременными правилами постановки и проведения научных работ, без следования которым наука превращалась в подлог. В контрольных посевах наблюдалась поразительная пляска результатов: Лысенко в своей книге сообщил, что в его опытах урожай на контрольных делянках колебался от 16 до 4,9 центнера с гектара (39). Ясно, что такая "аккуратность" никуда не годилась: что можно было считать контрольной урожайностью -- 4,9 или 16 ц/га или какие-то промежуточные цифры? Сравнишь с меньшей цифрой, получишь огромную прибавку. Сравнишь с 16 центнерами с гектара -- прибавки не будет или она будет минимальной. Такие опыты следовало браковать как неудавшиеся, но Лысенко это не смущало, он приводил их в книге и основывал на них рекомендации для всей страны.

С другой стороны, теория эксперимента требует, чтобы опыт был повторен определенное количество раз. Требуемого теорией числа повторностей опытов в "Горках" никогда не достигали. Позже, когда было выяснено, что в "Горках" каждый год вносили на поля огромное количество удобрений, стало ясно, почему так боялись правильно поставленных повторов. При запущенном учете посевов всегда была опасность попасть на участок с неизвестным фоном -- ждешь, что делянка даст маленькие урожаи, потому что её сделали контрольной и никаких удобрений не внесли, а получишь вдруг огромный урожай, только потому, что в предыдущие годы на этот участок не пожалели удобрений. Поэтому, решили лысенковцы, проще всегда ставить в разных концах базы разные опыты (но однократные). Так и способней и уверенней. В крайнем случае, можно данные того или иного опыта попросту выбросить, и делу конец.

Эта практика очередной раз выплыла наружу на сессии ВАСХНИЛ в 1956 году. Сессия была посвящена обсуждению новой "теории питания растений" и привлекла тогда большое внимание. Пленарное заседание проходило в Царском зале на втором этаже бывшего Юсуповского дворца в Большом Харитоньевском переулке, 21.

Это заседание памятно и мне. Впервые я слышал Лысенко не на лекции в Тимирязевке, а в окружении маститых ученых, заполнивших не только до отказа весь зал, но и толпившихся в прилегающих к Царскому залу маленьком Китайском зале и лестницах, куда были выведены динамики. В полутемном зале со сводчатыми древне-русскими потолками, стенами, расписанными узорными орнаментами, позолоченными витыми декоративными колоннами, отделяющими портреты царей, окнами в мелкую "слюдяную" клеточку звучал надтреснутый хриплый голос Лысенко. Он стоял на царском месте и не говорил, а выкрикивал (вернее сказать, выхрипывал) фразу за фразой. В зале было душно, Лысенко хрипел натужно и долго. Его по-крестьянски витиеватая речь, пересыпаемая сравнениями, за уши притянутыми (но глубокомысленными!) образами "из жизни", создавала впечатление чего-то вязкого, аморфного, заползающего в мозг и дурманящего. Длинный доклад заключил Президент ВАСХНИЛ П.П.Лобанов, заявивший, как это всегда водится, что практика -- лучший эксперт для проверки любой теории и пора на полях проверить рекомендации Лысенко. Но говорилось это без особого расположения, а даже, как мне показалось, с еле заметной долей иронии.

Полным контрастом лысенковскому было выступление профессора А.В.Соколова, явившего пример иного стиля -- строгого, истинно научного и элегантно-неотразимого. Лысенко рьяно нападал на Соколова и требовал признать, что в тройчатке заложена сила, которую не побороть никаким скептикам. На заседании секции агрохимии А.В.Соколов выступил вторично, охарактеризовав положение опытного дела в Горках Ленинских как ненаучное, и показал на нескольких примерах как были подделаны результаты опытов. Выступление Соколова было встречено с огромным удовлетворением большинством присутствующих. Стенограмма этого заседания разошлась по рукам, и её оживленно обсуждали. Казалось, что новому учению о том, как нужно питать не сами растения, а микробов около этих растений, пришел конец.

Консолидированное наступление на лысенкоизм

Не следует думать, что смелости критикам Лысенко придало только то, что его сняли с поста Президента ВАСХНИЛ в апреле 1956 года. И до этого события находились смельчаки, открыто на публике высказывавшие свое мнение о лысенковских ошибках. Но, конечно, после удаления Лысенко с высокого поста напор критики возрос. Так, прозвучала критика из уст Министра сельского хозяйства В.В.Мацкевича, выступившего на Всесоюзном совещании работников сельскохозяйственной науки 19 июня 1956 года (40). Появились и первые организационные меры явно антилысенковской направленности.

22 июня 1956 года Президиум Академии наук СССР распорядился создать в составе Института биологической физики АН СССР лабораторию радиационной генетики. Заведовать ею поручили Н.П.Дубинину.

В советской прессе, наконец, прорвалось молчание о достижениях мировой науки в изучении наследственности. В 1956-1957 годах в журнале "Техника-молодежи" было опубликовано несколько интервью -- с академиками И.Е.Таммом и В.А.Энгельгардтом, с членом-корреспондентом Н.П.Дубининым и другими (41), в журнале "Биофизика" -- большая статья "Физические и химические основы наследственности" Дубинина (42), в журнале "Химическая наука и промышленность" с благословения его главного редактора И.Л.Кнунянца был опубликован перевод статьи Ф.Крика о строении ДНК (43).

Но, пожалуй, наиболее известной стала история с проведением в 1956 году так называемого "Круглого Стола" в редакции журнала "Наш современник", возникшего на базе прежде издававшихся альманахов, названия которым давали в зависимости от года, истекшего с момента революции 1917 года. В альманахе "Год тридцать седьмой" был опубликован большой очерк писателя О.Н.Писаржевского "Дружба наук и ее нарушения", о котором речь шла в предыдущей главе (44).

Член-корреспондент АН СССР и действительный член ВАСХНИЛ А.А.Авакян написал пространный "Ответ оппоненту", после чего и было решено обсудить в редакции нового журнала очерк Писаржевского и ответ на него Авакяна. Лысенкоистам также понравилась эта возможность, они решили как следует проучить автора неприятного очерка.

В день диспута в редакции появились Лысенко, Авакян, Глущенко, Презент, И.А.Халифман и главный агроном Московского областного управления сельского хозяйства Я.Ф.Кучерявый. Пришел и неизменный восхвалитель лысенкоистов писатель Вадим Сафонов. От "морганистов" приехал один лишь Владимир Владимирович Сахаров, и еще здесь же оказался известный специалист по теории питания растений Ф.В.Турчин.

Мощная боевая дружина лысенкоистов во главе с их вождем расселась, но почему-то начало диспута оттягивалось. Возмутителя спокойствия -- Писаржевского всё не было. Поскольку громить было некого, боевая дружина вынуждена была скучать и ждать, ерзая на стульях от нетерпения.

А в этот момент Писаржевский держал другой бой. Он заехал на квартиру к Дубинину и долго уговаривал струсившего генетика поехать с ним на заседание. Олегу Николаевичу, наконец-то, удалось это сделать, и на машине Писаржевского они помчались в редакцию.

Замысел Писаржевского оказался верным. Стоило в комнате появиться дуэту Писаржевский-Дубинин, и нервы у Лысенко сдали.

"Как только Т.Д.Лысенко увидел, кого им пришлось ждать, он резко встал и, не сказав ни слова, вышел из кабинета" (45).

Этот маленький штрих отчетливо показывал, насколько были напряжены нервы у Лысенко, как он стал избегать острых схваток. Случаев, когда он уклонялся от споров было мало, чаще он не упускал момента, чтобы скрестить шпаги с любым из оппонентов, в чем и заключалась сильнейшая сторона его характера.

Дискуссия, таким образом, пошла в отсутствие лидера мичуринцев. Результаты её были опубликованы через полгода -- во второй половине 1956 года. Сначала был помещен длинный "Ответ оппоненту" Авакяна (46), а затем сокращенная стенограмма дискуссии. Стиль разговоров лысенкоистов был уже всем хорошо знаком. Наклеивание ярлыков, ссылки на массовые опыты колхозников, попытка представить себя честными и принципиальными жрецами науки, а не погромщиками, -- всем эти приемчики давно уже набили оскомину. А вот публикация выступлений Сахарова (47), Турчина (48), Дубинина (49) и, конечно, самого Писаржевского (50) была первостепенной новостью.

Лысенковец И.А.Халифман был искренним, когда сказал, что очерк Писаржевского он "лично воспринял как чрезвычайное происшествие в литературе: ...это, кажется, первое в нашей литературе произведение, направленное против Мичурина и его последователей" (51).

До сих пор примазывание к имени Мичурина неизменно сходило с рук лысенковцам, а на диспуте Сахаров в исключительном по смелости выступлении сказал, обращаясь к псевдо-мичуринцам:

"...уж если следовать вашим правилам, то с полным и заслуженным правом вам бы следовало именовать себя не "мичуринцами", а "лысенковцами"... Вот это беспримерное единодушие со взглядами своего научного лидера и определяет основной, существенный признак группы работников науки, без достаточного основания предпочитающих для себя название "мичуринцев"... Не может наука развиваться без противоречий, без критики. Я не побоюсь даже сказать, что не может быть и мичуринской биологии... Не может быть по этим же причинам и Павловской медицины" (52).

Во время этой дискуссии генетики привели утаивавшиеся от широких кругов факты вреда лысенковцев в разных направлениях науки. Запрещение работ с полиплоидами, запрет на изучение гормонов роста и вирусов растений принесли стране огромные убытки. В изучении гормонов роста отечественная наука была впереди всех в мире. Но Лысенко заявил, что "лавры генетиков не дают спать физиологам: генетики придумали гены, а физиологи -- гормоны растений" (53). Как грубо звучала эта фраза, сколько в ней было высокомерия. "Лавры", "не дают спать", и это ехидное словечко "придумали"! Доподлинно известно, что украинский академик Н.Г.Холодный в честном соревновании с голландским физиологом Фридрихом Вентом изучал свойства гормонов. Изучал, а не придумывал.

Писаржевский привел длинную выписку из погромной статьи Авакяна, опубликованной в 1948 году (54), в которой было сказано следующее:

"Подобное направление в истории наук не ново, оно является разновидностью теории "флогистона", "теплорода", "жизненной силы", "вещества наследственности". Вряд ли надо доказывать бесполезность воскрешения этих теорий в естествознании" (55).

Пытаясь оправдаться, Авакян пустился в длинные рассуждения о том, зачем, в каком контексте он писал эти строки тогда, в 1948 году. Он силился заверить присутствующих, что вовсе не подводил гормоны и Н.Г.Холодного под запрет и не способствовал преждевременной смерти великого ученого, не порочил его научное завещание. Он договорился до того, что "посмертно опубликованная в "Ботаническом журнале" статья [Н.Г.Холодного, в которой он с достоинством и мужеством ответил и Лысенко и Авакяну /56/, -- В.С.] содержит большое количество неточностей и выпирающую из каждой строки тенденциозность" /57/). Затем он, не тушуясь нисколько, сам прочел цитату из своей статьи, приведенную выше, и объявил, что она вырвана Писаржевским из контекста его статьи, "обезглавлена", как он красочно выразился:

"... О.Писаржевский пишет: "Таким образом твердой рукой А.А.Авакяна гетероауксин был безоговорочно занесен в разряд всяческих "флогистонов"". Звучит это очень определенно. Но ведь А.Авакян вправе попросить своего оппонента, чтобы тот показал, где именно, как именно объявлен им, А.Авакяном, гетероауксин флогистоном... И что же тогда ответит О.Писаржевский?" (58).

Право, трудно понять, на что рассчитывал Артавазд Аршакович. Или он полагал, что из страха перед его высокими титулами какой-то там всего лишь журналист -- Олег Писаржевский проглотит пилюлю. И приходилось этому "ученому", а заодно и всем его сотоварищам, выслушивать достойную отповедь Олега Николаевича.

Насыщенным фактами было выступление Ф.В.Турчина, который начал с общей позиции, заявив:

"... предвзятость, догматизм в подходе к решению биологических проблем не способствует развитию этой науки [он имел ввиду мичуринскую агробиологию -- В.С.]" (59).

Далее Турчин сосредоточился на одном вопросе -- минеральном питании растений, доказав, что теории Лысенко в этом вопросе не существует, а то, что именуется ответственным термином, есть безграмотная выдумка.