ТРОН ПОД ЛЫСЕНКО ЗАШАТАЛСЯ Г л а в а XII

ТРОН ПОД ЛЫСЕНКО ЗАШАТАЛСЯ

Г л а в а XII

"Да и с какой же стати буду робче я Машин грохочущих и певчих птиц --

История есть достоянье общее,

А не каких-нибудь отдельных лиц."

Л. Мартынов. Первородство (1).

"...в пещере этой лежит книга, жалобная книга, исписанная почти до конца. К ней никто не прикасается, но страница за страницей прибавляется к написанным прежним, прибавляется каждый день. Кто пишет? Мир! Записаны, записаны все преступления преступников, все несчастья страдающих напрасно".

Евгений Шварц. Дракон (2).

Лысенко в Горках Ленинских

Став Президентом ВАСХНИЛ в 1938 году, Лысенко собрался переезжать в Москву. Приходилось бросать насиженное место, любезную сердцу Украину, прощаться с красавицей Одессой. И самое главное -- думать о том, как и где разворачивать собственную научную работу. Конечно, он сохранил за собой так называемое руководство Одесским институтом, но надо было что-то заводить и в Москве. Ведь он много раз распространялся с трибуны и в печати, что при "врагах народа" Академия сельхознаук превратилась в бюрократическую контору, а надо, чтобы она стала настоящим центром науки. Понятно, пример должен подать "голова" -- Президент. Первая задача стала ясной -- искать базу для опытов вблизи Москвы.

В его понимании опытами должны были быть отнюдь не общепринятые в науке сложные манипуляции с растениями, всякие там физиологические, биохимические и прочие лабораторные разработки -- упражнения, как он считал, теперь уже никому ненужные. Следует быть к земле поближе: сеять и пересевать. Для опытов потребны не приборы, не техника, а ухоженные поля, где-то поблизости от столицы, с удобными подъездами, с хорошей землей, с водой для полива. Такую базу и стал искать для себя Лысенко. Выбор пал на место, известное многим в стране, -- Горки Ленинские.

В дальнейшем нам придется не раз встречаться с "опытами", проводившимися в Горках Ленинских. Поэтому уместно рассказать об этой примечательной экспериментальной базе.

Вблизи Москвы, километрах в 20-30, было несколько старинных дворянских усадеб, названных одинаково -- Горки. Были Горки и по Нижегородскому тракту, и по Варшавской дороге, и на север от Москвы. В 3-5ти километрах на юго-восток от столицы еще в XVIII веке на берегу реки Пахры был построен комплекс красивых домов. Перед революцией усадьбой владел генерал А.А.Рейнбот (Резвой -- 1868-1918) -- московский градоначальник в 1906-1907 годах. От Москвы туда вела прекрасная дорога, рядом темнел лес. К усадьбе протянули нитки проводов -- градоначальник имел прямую телефонную связь с правительственными учреждениями. Словом, это было живописное, благоустроенное поместье. В комфортабельных дворцах была стильная мебель, висели дорогие картины, лежали красивые ковры, стояли по углам залов заморские вазы.

После революции и переезда большевистского правительства из Петрограда в Москву хозяева сменились. Комплекс облюбовал под загородную резиденцию Ленин1. Тяжело заболев, он жил здесь уже безвыездно и здесь умер в январе 1924 года. Горки с тех пор стали именовать Ленинскими. Неподалеку, еще при жизни Ленина, нашел себе аналогичную усадьбу председатель ЦИК советской республики М.И.Калинин.

А чтобы обслуживать нужды обеих правительственных дач, на прилегающей территории было создано специальное хозяйство Управления делами Совета Народных Комиссаров. Хозяйство было не маленькое (около полутора тысяч гектаров). Естественно, содержалось оно образцово, имело прекрасные надворные постройки, было электрифицировано, к нему вели хорошие подъездные пути, и была сеть дорог внутри хозяйства. После смерти Ленина оно оставалось в ведении Совнаркома до 1938 года, став чем-то вроде подсобного хозяйства для подкармливания кремлевской верхушки.

Вот оно-то и приглянулось Лысенко. Вряд ли следует говорить, что и экономически и политически Горки Ленинские, одно название которых в уме каждого советского человека будило ассоциации с Лениным, вполне удовлетворяли амбициям Лысенко. С тех пор, как хозяйство Горок, выделенное в самостоятельную единицу, отделенную от Музея Ленина (дворцов и парка), перешло в управление Лысенко, оно часто упоминалось в печати в сочетании с его именем и одновременно с именем Ленина. Многие в СССР знали, что в Горках творит новую биологическую науку великий Лысенко.

В то же время, пользуясь и своим высоким постом и ссылками на то, что это не ординарная деревня, а все-таки ГОРКИ ЛЕНИНСКИЕ, Лысенко постоянно добивался для своего хозяйства всевозможных привилегий: освободил его от обязательной в СССР сдачи почти всего урожая государству, продавал продукцию не по государственным (закупочным), а по рыночным ценам, обеспечивал мощной техникой, удобрениями и т. п. Хозяйство всегда имело много рабочих рук, из него не сбегали правдами и неправдами работники, ведь оно в должниках перед государством никогда не ходило, а, следовательно, зарплату и приплаты за выполнение планов начисляли во-время, а не так, как в большинстве сельских хозяйств в стране, где иногда по полгода никаких выплат не производили. Немудрено, что поля были всегда ухоженными, посевы радовали глаз. А предприимчивые лысенкоисты всегда были готовы приписать это правильности теоретических предпосылок их шефа, которые якобы и предопределяют высокий уровень ведения сельского хозяйства в Горках Ленинских.

В течение последующей жизни Лысенко обосновывал свои рекомендации получаемыми в Горках результатами. рассматривал эту базу как эталон, как образец для подражания. В сравнении её с колхозами страны было заложено то же ядро неправды, какое несли с собой анкеты одесского периода. Во всех отношениях база Горок Ленинских была не похожа на колхозы -- ни по площади земель, ни по объему посевов, ни по насыщенности машинами, ни по использованию собранного урожая, а отсюда -- и по жизненному укладу работников.

К тому же как и с анкетами в Одессе, в Горках ежечасно творили обман. В 1965 году было документально доказано, что лысенковские помощнички норовили всюду смухлевать -- внести загодя побольше навоза и удобрений в почву, а потом присыпать землю ничтожной по питательности своей, "патентованной смесью" и начать трубить, что смесь эта -- чудодейственна; или раскормить коров выше всякой меры, а объявить погромче, что кормили скот умеренно, как кормят в средней руки колхозах. Но был и другой вид подтасовки. Как сказали бы статистики -- была заложена основа для постоянно присутствующей систематической ошибки: здесь хозяйствовали по иным, несоциалистическим меркам.

Чтобы не быть голословным, приведу выписку из официального документа -- "Доклада ко-миссии АН СССР о результатах проверки деятельности экспериментальной научно-исследовательской базы "Горки Ленинские" и ее подсобного научно-производственного хозяйства" (3):

"По главным показателям -- площади пашни и численности дворов -- хозяйство "Горки Ленинские" в 5 раз меньше среднего совхоза Московской области и в 2-2,5 раза меньше среднего колхоза имени Владимира Ильича2 (земли колхоза окружают территорию базы с трех сторон).

... Значительно лучшая обеспеченность хозяйства фондами, кадрами и предоставленное ему право реализации продукции по розничным ценам делают показатели базы "Горки Ленинские" несопоставимыми с показателями рядовых колхозов.

Здесь на 509 га пашни имеется 10 физических (15,5 условных) тракторов, 11 автомашин, 2 бульдозера, 2 экскаватора, 2 комбайна, что с избытком перекрывает потребности хозяйства и обеспечивает резервы.

По расчету на 10 га пашни здесь в 9 раз больше основных фондов, в 3 раза больше производственных фондов, почти в 2,5 раза выше энергообеспеченность хозяйства, чем в среднем по совхозам Московской области" (4).

... Наконец, следует отметить, что хозяйство "Горки Ленинские" практически освобождено от продажи зерна государству.

... Пшеница обменивается хозяйством через заготовительные органы на концентрированные корма. Это означает, что почти вся продукция растениеводства остается в хозяйстве и используется на собственные нужды, в основном как кормовой фонд. Кроме этого, хозяйство закупает зерно, комбикорма, которые составляют 1/3 всех потребляемых концентратов" (5).

Конечно, в таких условиях можно было добиваться результатов, невозможных в условиях других хозяйств страны...

Разворачивать работу в Горках Лысенко начал в 1939 году. В Москву были переведены его любимые сотрудники -- Презент, Долгушин, Авакян, Ольшанский. Отвели делянки и поля также тем, кто стал работать с Лысенко в Институте генетики (прежде всего Глущенко и Бабаджаняну). Под началом Президента ВАСХНИЛ им предстояло теперь трудится по-новому: Лысенко хотелось начать в Москве иное дело, открыть еще одну яркую страницу в жизни. Он понимал, что на старых достижениях долго удержаться вряд ли удастся.

Первый год после переезда ушел, вполне естественно, на обживание нового места. У самого Трофима Денисовича почти все силы растрачивались на ту самую канцелярскую деятельность, которую он раньше столь решительно осудил, витийствуя о порочном, вражеском стиле его предшественников по Президиуму ВАСХНИЛ. Но оказавшись в кресле Президента Лысенко буквально всеми клетками кожи чувствовал замогильный холод, исходивший из Кремля, жизнь повернулась иначе. Страх лез из каждой щели, провокацией мог показаться любой звонок, ошибкой -- любой разговор. Провинциальному, но в то же время цепкому, изворотливому, эгоистичному крестьянскому мужику, на плечи которого легла такая ответственная поклажа, сбросить которую было равносильно тому, чтобы самому свалиться с ней в могилу, -- первые месяцы в Москве показались ужасными (один из его помощников об этом однажды мне проговорился).

И хоть нравилось ему бывать в Горках (как-то он сказал нам в лекции в Тимирязевке, что каждый раз, проезжая мимо ворот ленинского музея, улыбался своей потаенной мысли -- такой приятной: надо ведь, в таком месте работаю, по одной земле с Лениным хожу: не каждому дано), но времени на поездки туда вечно не хватало. Да еще этот смещенный график работы: днем крутишься, крутишься, и ночью до 3-4 часов утра сиди в кабинете. Вдруг Сталину понадобишься, он по ночам звонит. И тут уж держи ухо востро, соображай мгновенно, отвечай солидно, со знанием дела, но и с оптимизмом в голосе, а то -- не ровен час... Да не зарони сомнений в хитрую сталинскую душу... В общем, не до Горок. И не до опытов.

Так пролетел весь 38-й, а за ним и 39-й год. Так и дотянулось всё до июня 1941 года. Грянула война. И ждали вроде её и готовились, а вот нежданной оказалась.

Военные годы

С началом войны теоретические споры ученых сами собой отступили на задний план: все силы были брошены на оборону страны. Захват фашистами уже в 1941 году огромных земледельческих территорий обострил и без того тяжелое положение сельского хозяйства. Теперь от ученых требовалось использовать все средства для решения практических задач.

По мере продвижения немцев на территорию СССР всё больше фабрик, заводов, институтов эвакуировали вглубь страны -- за Урал. В Среднюю Азию из Одессы был переведен лысенковский селекционно-генетический институт. В Ташкенте, Фрунзе, Алма-Ате, Свердловске и других городах оказались многие академические институты. Сам Лысенко кочевал между Омском и Фрунзе. В Омске в составе Сибирского научно-исследовательского института зернового хозяйства работала часть его лаборатории. Нередко Трофим Денисович появлялся в комнате, располагавшейся рядом с кабинетом директора института Гавриила Яковлевича Петренко, и постепенно старался перестроить работу этого давно сложившегося института на свой лад. Во Фрунзе оказались другие лаборатории Института генетики.

Первые предложения Лысенко в эти дни были далеки от его прежних увлечений "антигенетикой". Страна в результате сталинского руководства оказалась неподготовленной к войне. Первый год принес голод и нехватку сырья для промышленности. Поэтому, как один из выходов из создавшегося положения, с весны 1942 года во всех городах была отведена земля под частные огороды, так называемые "участки". Главной культурой, которой их засевали, стал картофель.

И вот тут Лысенко с его буйной энергией сделал доброе дело. Он возродил дедовский способ посадки картофеля срезанными верхушками клубней, содержащими, как известно, зачаточные ростки (глазки), и даже отдельными глазками. Советы Лысенко о том, как срезать верхушки, как их хранить зиму и весну, а остальное использовать в пищу, были опубликованы во многих газетах. Частично этот прием помог преодолеть голод и сохранить посадочный материал, а, будучи разрекламированным САМИМ ЛЫСЕНКО, прибавил ему популярности среди народа.

Осень 1941 года оказалась в Сибири и на Дальнем Востоке холодной. Лысенко сам объехал и облетел огромные территории Сибири и Северного Казахстана, понял, что везде недозревшие массивы пшеницы могут угодить под ранние заморозки и снег... и распорядился скашивать недозревшую пшеницу, чтобы собрать хотя бы то, что успело вырасти. Конечно, в свойственной ему манере он уверял, что при этом даже сохранилась обычная урожайность ("Я не знаю случая, чтобы в прошлом году было получено снижение количества и качества урожая пшеницы, скошенной согласно нашим предположениям", -- говорил он на общем собрании АН СССР в Свердловске 6 мая 1942 года /6/), хотя, несомненно, зерно получилось щуплым. Но, несмотря на это, предложение его было ценным, так как в противном случае собрать урожай не удалось бы вовсе.

Он занялся и другими практическими делами -- определением всхожести пшеницы, хранившейся в буртах на морозе, выяснением возможности перевозки в южные районы картофеля, собранного севернее, для немедленного высева и т. д. Все эти вопросы, не требовавшие научного анализа, но достаточно существенные в то трудное время, решались им оперативно, приносили пользу, и он не смог удержаться от того, чтобы в очередной раз не раздуть свои успехи и не принизить значение теории.

"Принятый нами метод научной работы -- заниматься в теории агробиологической науки только теми вопросами, решение которых дает возможность практического выхода... -- является хотя и трудным и связан с напряженной для исследователя работой, но это наиболее верная дорога в науке" (7), --

многозначительно философствовал он, забывая упоминать, что основу давших эффект предложений составляли давно известные практикам приемы.

Он, естественно, не мог отрешиться от того, чтобы не продолжать с упорством продвигать в жизнь и непроверенные рекомендации, требовать, например, широко практиковать летние посадки сахарной свеклы в Узбекистане, что дало одни убытки (влаги не хватало, и вся свекла засыхала на ранних стадиях развития). Расхваливал он и свою довоенную идею борьбы с вредителями посевов: выпускать на поля кур, чтобы они склёвывали всех насекомых, их яйца и гусеницы. Тогда и мясо будет бесплатное (и диетическое! -- добавлял академик) и вредители исчезнут.

Но основное внимание в это время он уделял приему, который многим сразу же показался ошибочным. Продолжая давнишнюю игру в сверхскоростное выведение сортов, он еще в 1939 году обещал в срочном порядке (опять за 2--3 года) вывести зимостойкие сорта зерновых культур для Сибири (8). Сколько-нибудь перспективных сортов ему получить не удалось, и тогда он предложил сеять (сначала собственные "сорта", а когда они не пошли, то и местные сибирские сорта) весьма оригинальным путем: не вспахивая землю, а прямо в оставшуюся после скашивания яровых хлебов стерню. Преимущество такого приема, по его мнению, заключалось, во-первых, в экономии на тракторах, горючем, рабочей силе и т. д., а, во-вторых, в том, что старая корневая система оберегала бы новые посевы от вымерзания (9).

Ни физические представления о теплопроводности стерни, ни биологическая часть идеи не были достаточно проработаны (Лысенко заимствовал у Тулайкова принцип, но, не зная толком сути предложения загубленного академика, всё перепутал), и предложение было встречено критически, прежде всего, сибирскими учеными. Лысенко сделал доклад в институте в Омске. Несмотря на огромное почтение, которое не мог не вызывать Президент и троекратный академик у скромных провинциалов, среди них нашлись специалисты, выставившие свои возражения. Их поддержал директор института Петренко. Лысенко это не только не образумило, а придало энергии в отстаивании с еще большим жаром своей идеи. С Гавриилом Яковлевичем он перестал с тех пор разговаривать, а решение научного спора перенес в инстанции, всегда и во всем его поддерживавшие: вопрос о том, сеять или не сеять по стерне, был рассмотрен в Наркомземе СССР, где собрали специальное совещание. Правда, во время него случился неприятный для новатора казус. В ответ на вопрос председательствующего, не хочет ли кто-нибудь высказаться, в задних рядах кто-то поднял руку. Председатель кивнул ему, человек встал, им оказался Петренко, специально приехавший в Москву. Лысенко начал суетиться в президиуме, пытаясь лишить его слова. Но пока Трофим Денисович пререкался с председателем, Петренко начал говорить с места, с первой же фразы завладел вниманием аудитории и довел до сведения участников совещания мнение тех, кому Лысенко, по сути дела, и собирался помочь своими советами -- сибирских ученых3. Его выступление, конечно, не могло перевесить чашу весов в этом споре, ибо наркоматские чиновники всё равно горой стояли за Лысенко. Посевы по стерне бы? Метод настойчиво насаждали в Сибири почти полтора десятка лет, понеся огромные убытки, пока, наконец, в 1956 году даже партийная печать была вынуждена признать, что это предложение было вредным, и что сам Лысенко и его сторонники

"... игнорируя очевидные факты... доказывали недоказуемое и упорно зачисляли в разряд консерваторов от науки добросовестных специалистов сельского хозяйства, которые смотрели фактам в лицо",

и что "в результате только в Омской области в течение ряда лет сеяли десятки тысяч гектаров озимой по стерне, с которых никогда не были собраны даже затраченные семена" (10).

Партийный журнал, конечно, замалчивал очевидный факт, что поддержка Лысенко исходила из партийных кругов, что именно ученые выступали с самого начала против этого метода.

Посевы по стерне "зимостойкими" сортами были отменены точно так же, как летние посевы сахарной свеклы в Средней Азии, принесшие стопроцентные убытки, и превозносившиеся в начале 40-х годов гнездовые посевы каучуконоса кок-сагыза, или использование кур для борьбы с насекомыми и другие его предложения.

Новая "догадка" Лысенко: Дарвин ошибался!

Лысенко не раз был вынужден вступать в полемику с оппонентами, и мы могли убедиться, что побеждал он в глазах вождей только в том случае: когда переводил разговоры на язык политических обвинений. Пока противная сторона искала научные аргументы, оттачивала логику фактов и обобщений, исторгавшиеся Лысенко обвинения оппонентов в буржуазном перерожденчестве, нежелании смотреть правде в глаза и верить в светлое будущее -- убивали критиков наповал. Против политической дубины -- не попрешь.

Точно такой прием Лысенко решил применить в очередной раз, когда возникла критическая ситуация после его заявления о необходимости внесения коренных изменений в дарвинизм. Ядро дарвиновской идеи заключалось в предположении, что стоит появиться измененному организму любого вида, который лучше соответствует внешней среде в данный момент, как этот организм станет лучше размножаться, начнет вытеснять менее приспособленных соседей, и за счет этого эволюция сделает шаг вперед. Именно в принципе внутривидовой борьбы улучшенного организма с неизменными "старыми" организмами заключалась квинтэссенция дарвинизма. Теперь Лысенко заявил, что никакой внутривидовой борьбы в природе нет. По правде говоря, новое утверждение Лысенко показывало, что он поднялся на иной, чем прежде, уровень. Это уже был не одесский приемчик с анкетами, рассылаемыми по колхозам. Он посчитал, что может вторгнуться в споры по самым сложным, фундаментальным проблемам. А какая фундаментальная проблема может казаться глубже проблем эволюции?

5 ноября 1945 года, в канун очередного празднования годовщины Октября, в Москве собрали работников селекционных станций, и перед ними выступил Лысенко с большой лекцией "Естественный отбор и внутривидовая борьба". Продолжая твердить о метафизичности моргановско-менделевской генетики, он стал спасать дарвинизм теперь уже от Дарвина! По его словам, создатель теории эволюции некритически воспринял идею Мальтуса о перенаселенности (это обвинение Дарвина, впрочем, гораздо раньше Лысенко высказали Маркс и Энгельс):

"Виды и разновидности никогда не достигают перенаселенности. Наоборот, всегда, как правило, наблюдается недонаселенность" (11).

Отсюда следовал категоричный вывод:

"Если же хорошенько разобраться в живой природе, то нетрудно обнаружить, что такой перенаселенности особей вида, которая вызывала бы между ними внутривидовую конкуренцию, не бывает..." (12).

Из этого умозаключения вытекало очередное "открытие": организмы одного вида не только не конкурируют за "место под солнцем", а помогают процветать своему виду, нередко ценой собственной жизни (13).

Обосновывал он свой вывод на данных опытов И.Е.Глущенко и Р.А.Абсалямовой и Т.Д.Ивановской с посевом кок-сагыза так называемым гнездовым способом. В каждую лунку высевали по одному, два и более (вплоть до 13 или 37 в разных опытах) растений, а через некоторое время взвешивали выросшие корни. Биологи давно установили, что при увеличении числа растений в гнезде (загущении посевов) наблюдается угнетение развития растений: чем их больше в гнезде, тем меньше СРЕДНИЙ вес корней. Этот вывод, чтобы потрафить шефу, лысенковские ученики отвергали. В их опытах число растений в гнездах будто бы росло, а средний вес корней не уменьшался. Однако стоило повнимательнее приглядеться к их данным, как становился явным намеренный обман, творимый толкователями результатов.

В таблицах, приведенных Лысенко, была колонка "Средний вес корней всех растений в гнездах". В соседних колонках был приведен вес каждого отдельного растения в гнездах, и не требовалось много времени на то, чтобы, сложив цифры, понять, что здесь приведен вовсе не СРЕДНИЙ ВЕС корней, а СУММАРНЫЙ ВЕС всех корней в гнезде. Похоже, что Лысенко оригинально применил упоминавшийся выше "урок" Сталина, повторявшего вслед за Лениным, что "некорректированный метод средних чисел нельзя рассматривать как научный метод" (14). Применив "корректированный научный метод", Лысенко сделал вид, что и на самом деле разбирает усредненные, а не суммированные цифры. Поскольку вес корней в каждой лунке был в таблице приведен, я без труда рассчитал средний вес. Такой пересчет дал ряд: 66, 40, 31, 25, 20, 18, 16, 15, 14, 11 граммов на лунку. Иными словами, по мере загущения посевов средний вес корней и в этих опытах закономерно падал. Ни одного исключения из установленного учеными правила Лысенко не получил! Поэтому у него не было никакого основания произносить слова:

"На этом можно и кончить анализ вопроса о том, есть ли внутривидовая конкуренция среди растений кок-сагыза... Для целей сельскохозяйственной практики вопрос ясен" (15).

Такая "логика" напоминала конфуз с опровержением законов Менделя. Очевидно, что тот случай ничему не научил "колхозного академика", схожими арифметическими подтасовками он теперь обосновывал ошибочность центрального положения дарвинизма.

С -5го января 1946 года газета "Социалистическое земледелие" начала из номера в номер печатать статью "продолжателя" дела Дарвина, как Лысенко сам себя аттестовал, под тем же названием "Естественный отбор и внутривидовая конкуренция" (16). Тогда академик ВАСХНИЛ П.М.Жуковский опубликовал в журнале "Селекция и семеноводство" свои критические заметки, названные "Дарвинизм в кривом зеркале" (17). В ответ Лысенко применил двоякую тактику. Чтобы создать впечатление всеобщей поддержки его "новой теории", он принялся переиздавать свою статью снова и снова в разных изданиях (18). Этим создавалась видимость исключительной важности "новой теории". Раз перепечатывают одну и ту же статью, значит, есть что-то выдающееся в ней. С другой стороны, чтобы преподать урок всем последующим критикам, был нанесен удар по первому критику -- Жуковскому. 28 июня 1948 года в "Правде" был напечатан ответ Лысенко -- грубый и по названию и по содержанию: "Не в свои сани не садись" (19). Критик был представлен в таком виде:

"Автор рецензии весьма обстоятельно показал свое незнание теории дарвинизма и большую способность к извращению смысла приводимых им цитат других авторов. Этим только и интересна указанная рецензия...

...В своей статье я отрицаю внутривидовую борьбу и признаю межвидовую. Жуковский ничего этого не понял по причине непонимания элементарных основ теории дарвинизма, но все же решил возражать как угодно и чем угодно..." (20).

Лысенко несомненно надеялся, что после публикации в "Правде", все критики могут думать втайне всё, что им заблагорассудится, но уже не будут открыто спорить с ним. Раз "Правда" его поддержала, то и правда на его стороне.

Смена отношения к Лысенко у некоторых высших руководителей страны

Война 1941-1945 годов разрушила сельское хозяйство на территории европейской части СССР, а неэффективная система коллективизированного сельского сектора советской экономики не могла справиться с все возраставшими трудностями. К тому же малоурожайным оказался 1946 год, а в 1947 году страну потряс чудовищный неурожай сразу во всех земледельческих зонах -- и в европейской части, и в Сибири, и в Казахстане. "На Украине в 1946 году был страшный голод, имелись случаи людоедства", -- признал в 1957 году Хрущев на пленуме ЦК партии (20а).

В этих условиях от Лысенко, ставшего единовластным хозяином в биологии и агрономии в СССР, требовалось обеспечить претворение в жизнь таких научных разработок, которые бы дали возможность хоть как-то облегчить тяжелую ситуацию, а он вместо этого выдавал легковесные рекомендации, причем не столь масштабные, как раньше, и даже не-специалистам казавшиеся примитивными. Например, выступая в 1946 году на открытом партийном собрании ВАСХНИЛ, он предложил для борьбы с пыреем в сибирских степях дисковать осенью поле ("Но это нужно делать только поздней осенью, сделай это раньше и пырей не будет ликвидирован" /21/). Впервые на этом собрании он заговорил о роковой для него идее, которую в будущем особенно успешно используют против него же критики, о том, что все питательные вещества, потребляемые растениями, сначала перерабатываются почвенными микробами.

"В почве растения... питаются продуктами жизнедеятельности микробов. Все удобрения, которые мы вносим в почву, даже в усвояемой форме, все равно прежде поглощаются микрофлорой, и уже продукты жизнедеятельности микрофлоры питают наши сельскохозяйственные растения" /22/.

Несомненно, что и в среде высшего руководства страны, а не только среди ученых, были люди, которые с настороженностью относились к предложениям Лысенко, сменявшим друг друга, но не приносившим реальной пользы. Сейчас можно говорить с уверенностью, что недолюбливал Президента ВАСХНИЛ секретарь ЦК партии по идеологии Андрей Александрович Жданов, резко отрицательно относился к деятельности Лысенко руководитель Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Георгий Федорович Александров4. Серьезные шаги по исправлению сложившегося в советской биологии зажима генетики, начиная с 1943 года, пытался осуществить заведующий Отделом науки Управления пропаганды и агитации Центрального Комитета партии Сергей Георгиевич Суворов.

Была еще одна причина роста недоверия к Лысенко. Перед войной средства массовой информации постоянно восславляли не только самого Трофима Денисовича, но и его семью -- отца, братьев. Многие помнили письмо его родителей Сталину, опубликованное в "Правде" после награждения их сына Трофима в 1935 году первым орденом Ленина. В письме родители благодарили Сталина за то, что "жить стало лучше, жить стало веселей", за ту замечательную судьбу, которой одарила советская власть не одного Трофима, но и его братьев и сестер и самих родителей. Были в письме такие строки:

"Закончив институты, младшие работают сейчас инженерами: один -- на Уральской шахте, другой -- в Харьковском научном институте, а старший сын -- академик. Есть ли еще такая страна в мире, где сын бедного крестьянина стал бы академиком? Нет! ..." (24).

Перед самой войной один из номеров журнала "СССР на стройке" (затем называвшегося "Советский Союз") был практически целиком посвящен прославлению семьи Лысенко -- страницы журнала были заполнены фотографиями её членов (25). Рассказано было и о младшем брате Трофима, также ученом, металлурге по специальности. Жил он в Харькове, был заносчив и хвастлив, и многие знали, что с теми, кто был ему не симпатичен, он расправлялся самым простым способом -- писал на них "куда надо" доносы, после чего люди исчезали (26).

Этот братец и подложил Трофиму свинью. Когда фашистские войска подошли к Харькову, он не стал эвакуироваться, скрылся и вынырнул только после того, как фашисты захватили город, открыто перейдя на службу к ним. Брата великого Лысенко -- любимца Сталина и президента ВАСХНИЛ -- оккупанты приняли с почестями. Он был назначен бургомистром Харькова (27). Город несколько раз переходил из рук в руки, и каждый раз фашисты увозили с собой младшего Лысенко, а затем, возвращаясь, водворяли бургомистра на прежнее место. После войны он так и исчез из России, оказался в США (28).

По теперешним законам брат за брата не ответчик. Сегодня -- и по-человечески, и формально -- Лысенко мог бы не беспокоиться о возможности наказания за действия своего родственника. Но в сталинские времена был даже юридический термин "член семьи врага народа". Таких людей сажали и ссылали наравне с осужденными5. Поэтому можно представить то щекотливое положение, в какое поставил Президента ВАСХНИЛ его брат.

В конце 1944 года ведущую роль в попытках показать руководству страны, что позиции Лысенко вошли в противоречие с мировой наукой, что авторитет Советского Союза страдает на мировой арене из-за распространения сведений о том, что партийные лидеры страны безоговорочно поддерживают Лысенко и плохо относятся к генетикам, стал играть профессор Тимирязевской сельскохозяйственной Академии А.Р.Жебрак.

Антон Романович Жебрак (1901 года рождения) не был рядовым исследователем. Коммунист с 1918 года, участник Гражданской войны он окончил не только Тимирязевскую сельскохозяйственную академию в 1925 году, но и Институт красной профессуры в 1929 году. Он заинтересовался генетикой и был командирован для более углубленной специализации в США, где работал в Колумбийском университете в лаборатории профессора Лесли Данна (в СССР его фамилию писали Дэнн), соавтора самого известного послевоенного учебника по генетике Синнота и Дэнна, и в Калифорнийском технологическом институте у основателя хромосомной теории наследственности Томаса Моргана (в 1930-1931 годах). Возвратившись на родину, Антон Романович стал профессором кафедры генетики и селекции Академии социалистического земледелия (1931-1936 г. г.), а с 1934 года, оставаясь профессором этой Академии, возглавил аналогичную кафедру в Тимирязевской академии. Спокойный и рассудительный человек, не блиставший талантами оратора, да и вообще немногословный, он брал не жестикуляцией и артикуляцией, а солидностью и основательностью. От всей его фигуры -- коренастого крепыша чуть ниже среднего роста, круглоголового, с пышной шевелюрой -- веяло силой и трезвым умом. Родился он в Белоруссии, не был так ярок и блистателен, как Серебровский, не лез в теоретики, как Дубинин, был и попроще и одновременно -- особенно в глазах партийных боссов -- поосновательнее, чем все эти видные фигуры в стане генетиков. И работал он не с дрозофилой, а с пшеницей, успехи его в этом плане были заметными. Он поддерживал генетиков и в 1936 году, и в 1939-м, может быть, не так напористо, как кое-кто из его коллег, но принципиально и твердо. Недаром Пре Выступления Жебрака в стане генетиков не мешали неторопливому Антону Романовичу идти вверх: в 1940 году его избрали академиком Белорусской АН. В марте 1945 года он был послан в Софию в качестве представителя Белоруссии на Всеславянском Соборе, в мае он побывал в Сан-Франциско и среди других учредителей Организации Объединенных Наций поставил свою подпись под уставом ООН и декларацией о начале ее деятельности. Таким образом, вес неодобрительного высказывания Жебрака в адрес Лысенко был достаточно большим.

В конце 1944 года он начал подготовку большого письма Г.М.Маленкову, которое было отправлено в ЦК партии в начале 1945 года (30). В нем Жебрак кратко описал выступление своего бывшего шефа во время работы в США -- профессора Колумбийского университета (Нью-Йорк) Лэсли Данна на заседании Конгресса США 7 ноября 1943 года, посвященном 10-летию установления советско-американских отношений (31), и статью профессора Гарвардского университета Карла Сакса (32). В целом Данн дал благожелательную оценку развитию биологии в СССР. Карл Сакс не соглашался с благодушными оценками Данна и призывал коллег "не быть ослепленными нашим восхищением русским народом и его военными успехами... и не забывать о том, что наука в тоталитарном государстве не является свободной и вынуждена подстраиваться под политическую философию" (33). Сакс утверждал, что в последние десятилетия Лысенко получил правительственную поддержку из-за своих политических, а не научных взглядов.

Жебрак использовал полемику между двумя американскими генетиками и постарался в письме Маленкову показать, как вредна для СССР борьба Лысенко с генетикой:

"Что касается борьбы против современной генетики, то она ведется в СССР только ак. Лысенко... Приходится признать, что деятельность ак. Лысенко в области генетики, "философские" выступления его многолетнего соратника т. Презента, утверждавшего, что генетику надо отвергнуть, так как она якобы противоречит принципам марксизма, и выступление т. Митина, определившего современную генетику как реакционное консервативное направление в науке, привели к падению уровня генетической науки в СССР... Необходимо признать, что деятельность ак. Лысенко в области генетики наносит серьезный вред развитию биологической науки в нашей стране и роняет международный престиж советской науки" (34).

Жебрак отмечал, что Лысенко, "много раз объявлявший современную генетику лженаукой", став директором Института генетики АН СССР, "сократил всех основных работников Института и превратил Институт генетики в штаб вульгарной и бесцеремонной борьбы против мировой и русской генетической науки" (35). Жебрак предлагал объявить вредными "выступления ак. Лысенко, Митина и др.", изменить направление работы всей ВАСХНИЛ, сменить руководство институтом генетики АН СССР, начать издавать "Советский генетический журнал", командировать представителей генетиков в США и Англию "для обмена опытом и для ознакомления с успехами" в науке. Эти слова, если только они стали известны лидеру "мичуринцев" и их философскому "гуру" -- Митина, не могли не вызвать у них взрыва негодования.

Хотя в архивах коммунистов не найдено письменного ответа Маленкова Жебраку, не может быть случайностью, на мой взгляд, то, что через короткое время после отправки первого письма, Жебрак пишет второе письмо Маленкову, в котором уже докладывает, что "составил начальный проект ответа Саксу, который посылаю Вам на рассмотрение" (36). Так же не случайно, что Маленков собственноручно проставляет на втором письме резолюцию начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф.Александрову, в которой, указывая очевидно на оба письма Жебрака, приказывает: "Прошу ознакомиться с этими записками и переговорить со мной. Г.М.Маленков, 11/ II" (/37/ то есть, 11 февраля 1945 года, выделено мной -- В.С.). В скором времени (16 апреля 1945 года) Жебрак был принят вторым после Сталина человеком в руководстве страной -- Молотовым, после чего с 1 сентября 1945 г. Жебрак приступил к работе в должности заведующего отделом сельскохозяйственной литературы Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (не бросая преподавательскую работу) и проработал в этой должности до апреля 1946 года. В начале 1947 года Жебрак был проведен в депутаты Верховного Совета БССР, а 12 мая 1947 года назначен Советом Министров БССР Президентом Академии наук БССР, сохранив за собой кафедру генетики и селекции в Московской Тимирязевской академии.

Сын Жебрака, Эдуард Антонович, в 1976 году в частной беседе сообщил мне, что в результате переговоров с Молотовым и Маленковым Антон Романович получил одобрение его идеи -- написать ответ Саксу и попытаться опубликовать его в том же американском журнале "Science" ("Наука"), в котором появилась статья Сакса. Сын Жебрака также утверждал, что в принятии решения направить эту статью на Запад принимал участие Н.А.Вознесенский, а непосредственное разрешение на отправку статьи в США было дано начальником Совинформбюро (во времена войны самым высоким органом советской цензуры), также членом Политбюро, А.С.Щербаковым (38). Материалы архивов свидетельствуют, что до этого её завизировал 25 апреля 1945 года ответственный сотрудник Совинформбюро А.С.Кружков (в будущем директор Института марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) и член-корреспондент АН СССР) (39). Статья Жебрака вышла в свет в октябре 1945 года (40).

Жебрак постарался сгладить неблагоприятные оценки Сакса и перечислил ряд советских лабораторий, в которых работают генетики, упомянул прошедшую успешно в Московском университете 12-19 декабря 1944 года генетическую конференцию, указал на практическую работу по выведению новых сортов растений селекционерами, признающими генетику. Сакс упоминал в своей статье трех генетиков, по его мнению исчезнувших из науки, -- Вавилова, Карпеченко и Навашина. Умолчав о судьбе первых двух, Жебрак сослался на четыре недавно опубликованных и две сданных в печать статьи Навашина, заявив, что "эти работы свидетельствуют, что он не был вынужден прекратить или изменить свою научную деятельность под влиянием политического диктата" (41). В остальном Жебрак, как того требовали партийные каноны того времени, постарался отвергнуть заявления профессора Сакса, многократно повторив, что советское правительство никакого давления на науку не оказывает, в споры генетиков с Лысенко никогда не вмешивалось, награждало орденами как Лысенко, так и генетиков, причем даже тех, кто резко критиковал Лысенко. По его словам, "...влияние деятельности акад. Лысенко на развитие генетики в СССР... осуществлялось в условиях свободной борьбы мнений между сторонниками различных научных воззрений и принципов, а не посредством политического давления, как говорит проф. Сакс" (42). Вторая половина статьи Жебрака была пронизана утверждениями, что СССР -- вовсе не тоталитарное государство, что наука в стране свободна, что Сакс "не понимает сущности советской концепции о связи науки, практики и философии", что диалектический материализм может только помогать ученым, а не сковывать их мышл?

Могло быть несколько причин, побудивших некоторых руководителей страны и в их числе Н.А.Вознесенского (ставшего в 35 лет председателем важнейшего государственного органа -- Госплана СССР, а затем и членом Политбюро ЦК) инициировать критику Лысенко. Им стал известен реальный размер провалов в экономике страны, в том числе и из-за деятельности Лысенко (вряд ли доподлинно известный Сталину, так как ближайшие подчиненные генералиссимуса в целях самосохранения приукрашивали факты, сообщаемые вождю). Они знали также, что на Западе высказываются неодобрительно о Советском Союзе как стране, где возможно засилье безграмотных людей типа Лысенко, где без всякого на то основания арестовали и погубили Вавилова, Карпеченко, Левитского и других генетиков (46). Не надо забывать, что на Западе плодотворно работали выходцы из России, прекрасно разбиравшиеся в ситуации на родине и занявшие высокое положение в научных и университетских кругах -- генетики Ф.Г.Добржанский, М.И.Лернер и Н.В.Тимофеев-Ресовский, физиолог растений А.Г.Ланг, огромным авторитетом пользовался Нобелевский лауреат Герман Мёллер, вернувшийся в США после пребывания в течение ряда лет в СССР и отлично знавший состояние советских генетических дискуссий. В декабре 1988 года Нобелевский лауреат Дж. Уотсон рассказал мне, как его учитель Мёллер, ставший с 1945 года профессором Индианского университета, подробно объяснял своим студентам, что собой представляет Лысенко и что такое лысенкоизм. Об этом же мне рассказывал профессор нашей кафедры в университете имени Джорджа Мэйсона Стивен Тауб, несколько лет проработавший с Мёллером в Индиане.

В том же 1945 году у Лысенко выявились очевидные трудности на другом поприще. Президент и Академик-секретарь АН СССР (С.И.Вавилов и Н.Г.Бруевич, соответственно) в декабре 1945 года внесли предложение в ЦК партии и Правительство о замене ряда членов Президиума АН СССР новыми людьми, и среди предлагаемых к исключению из членов Президиума были проставлены фамилии Лысенко и Митина (47). Это предложение начало прорабатываться в ЦК, и Г.Ф.Александров в письме на имя Молотова и Маленкова, с одной стороны, заявил, что "можно было бы согласиться с мнением академиков" (48), а, с другой, дал макиавеллевское объяснение ситуации. Александров отметил, что Лысенко "было бы целесообразно выбрать в новый состав президиума", но тут же пустился в длинное объяснение, наводившее на мысль, что академики, скорее всего, в ходе тайного голосования провалят кандидатуру Лысенко на выборах за серьезные грехи:

"Многие академики скептически относятся к научным исследованиям акад. Лысенко; винят его в том, что генетика, успешно развивающаяся в других странах, задавлена в СССР; в том, что академия сельскохозяйственных наук развалена, превращена в вотчину ее президента и перестала быть работающим научным коллективом; обвиняют в некорректном отношении к уважаемым советским ученым, в нетактичном поведении при приеме иностранных гостей во время юбилейной сессии... На прошлых выборах президиума (в 1942 г. -- В.С.) акад. Лысенко, несмотря на поддержку его кандидатуры директивными органами, получил при тайном голосовании лишь 36 голосов из 60, меньше, чем кто-либо другой" (49).

Симптоматичным было присуждение Сталинских премий в 1946 году специалистам, которые были известны негативным отношением к Лысенко: академику Василию Сергеевичу Немчинову за труд "Сельскохозяйственная статистика" (сама наука статистика была противна духу Лысенко: она вносила понятия меры и количества в сферу, где Лысенко опирался на интуицию и словесные декларации), и профессору (в будущем почетному академику ВАСХНИЛ) Виталию Ивановичу Эдельштейну за учебник "Овощеводство" (50).

И хотя Лысенко еще продолжал занимать высокие посты (его, например, в очередной раз избрали заместителем председателя Совета Союза Верховного Совета СССР /51/, и по этому поводу в "Правде" появилась, как в прежние времена, фотография, на которой Лысенко был изображен восседающим в президиуме в Кремле рядом со Сталиным в момент, когда Н.С.Хрущев вносил предложение об утверждении представленного Сталиным состава Совета Министров СССР /52), но министр земледелия СССР Бенедиктов в статье, опубликованной в те же дни, не сказал ни слова о Лысенко или мичуринцах (53).

Вопрос "О Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина" был включен в повестку дня Секретариата ЦК ВКП(б) 28 ноября 1946 года (54). Основанием для включения этого вопроса послужило письмо министра земледелия СССР И.А.Бенедиктова, министра технических культур СССР Н.А.Скворцова (позже министр совхозов СССР) и министра животноводства СССР А.И.Козлова, предлагавших укрепить позиции Лысенко в ВАСХНИЛ путем выбора новых членов академии (разумеется, министры имели ввиду, что пополнение придет из числа сторонников мичуринского учения). По неизвестной причине обсуждение на Секретариате прошло не столь гладко, как того хотелось авторам письма. Вместо немедленного принятия решения партийный орган назначил комиссию из сотрудников аппарата ЦК "...в составе тт. Боркова (созыв), Суворова и Сороко...[которым предписывалось] изучить этот вопрос и результаты доложить Секретариату ЦК ВКП(б) к 15 декабря с.г." (55). Однако в назначенный срок вопрос обсужден не был, с чьего-то позволения (или указания!) созданная комиссия долго тянула с подготовкой доклада для Секретариата ЦК: она завершила свою работу лишь в начале апреля 1947 года (56). Обсуждение важного вопроса оттянулось на более дальнее время, что дало Лысенко дополнительное время, чтобы постараться развести тучи над головой.