Глава 1 «Урановое общество»

Глава 1 «Урановое общество»

Сентябрь 1939 — июль 1940

Вернер Гейзенберг очень любил свою страну. Он был несомненным патриотом и, по собственным меркам, «приличным» немцем. Белокурый, хрупкого телосложения, с теплой и добродушной улыбкой, по мнению некоторых, он являл собой образчик истинного арийца. Студентом, не достигшим и двадцати лет, вместе со своими товарищами из молодежной организации, состоявшей из юношей, принадлежавших к верхушке среднего класса, он грезил образами сказочного Третьего Рейха. По их представлениям, новая империя должна родиться через возрождение духа единства и того умения вести людей за собой, которым обладали средневековые рыцари-крестоносцы. Они хотели полностью истребить коррупцию и ханжество, поразившие немецкое общество, и взрастить на их месте моральную чистоту, благородство и прочие рыцарские качества. В то же время подобные идеи не носили политической направленности.

Став постарше, Гейзенберг с болью осознал, что гитлеровский национал-социализм жестоко исковеркал его собственные юношеские идеалы. Но все же он смог убедить себя, что победа Германии в только что начавшейся войне обернется однозначной выгодой для Европы. Вернер был рад прити к мысли, что гитлеровский режим — явление временное и в конечном итоге его сменит гораздо более толерантное и в целом более достойное правительство.

Тем временем многие коллеги Гейзенберга, имевшие еврейские корни, уже бежали из страны в страхе за свои жизни и за жизни членов своих семей. Сам он предпочел эмиграцию «внутреннюю» (конформизм и крайнюю сдержанность по отношению ко всему, что связано с политикой) реальному выезду за пределы страны, хотя для этого были вполне благоприятные основания: Вернер имел немало предложений от зарубежных университетов. Такую позицию помог ему занять Макс Планк — «прадед» квантовой физики, занимавший тогда пост президента Общества кайзера Вильгельма по развитию науки. Он смог убедить Гейзенберга, что выезд из страны — пустая бравада и ничего более и гораздо больше пользы Вернер принесет, поддержав грядущее поколение отечественных физиков — ведь потребность в ученых будет ощущаться в стране еще долгое время после ухода фашистов.

Занять такую позицию фактически означало поставить себя в непростое положение. Взять под свою опеку физиков, а также физику как науку, при этом никоим образом не оскорбив нацистскую идеологию, — чтобы решить подобную задачу, двигаться необходимо было по строго заранее обозначенной линии и выверенными до миллиметра шагами. При этом предстоящий путь таил в себе немалую угрозу для того, кто его выбрал, к тому же изобиловал множеством позорных компромиссов, на которые предстояло пойти.

Гейзенберг прекрасно понимал всю возможную опасность такого пути. Еще два года назад он получил публичное порицание за свои связи с теми, кого фашистские блюстители идеалов называли представителями «еврейского направления» в физике. В качестве критерия для отбора в эту группу они использовали отказ от слепого поклонения перед научными традициями, а также тот факт, что среди его родоначальников и активных деятелей преобладали ученые с еврейскими корнями. Идеальным примером «еврейского» физика был Эйнштейн, а его теории относительности[16] являли собой квинтэссенцию идей «еврейской» физики.

В то время Гейзенберг как раз ожидал известий о своем назначении на профессорскую должность в Мюнхенском университете. Это место пустовало уже несколько лет после ухода Арнольда Зоммерфельда — бывшего научного руководителя Вернера. Казалось, должность была почти у Гейзенберга в кармане, но тут в эсэсовской газете Das Schwarze Korps («Черный корпус») от 15 июля 1937 года вышла статья физика Йоханнеса Штарка, ярого сторонника нацистов. «Мы прекрасно видим, насколько уверенно чувствуют себя на своих местах „белые евреи“, — писал он, — на примере хотя бы профессора из Лейпцигского университета Вернера Гейзенберга, работающего в области теоретической физики. Он… заявил, что эйнштейновская теория относительности „несомненно, хороший базис для дальнейшей работы в данной области“…». Далее по тексту Штарк обвинял Гейзенберга в оппозиционных взглядах, называя его «любителем евреев» и «еврейской пешкой».

Этой негодующей статьи оказалось достаточно для того, чтобы должность в Мюнхене стала для Вернера недосягаемой. Теперь перед ним стоял мрачный выбор. Молчание в ответ на обвинения фактически значило то же самое, что и открытое признание своей связи с «еврейским направлением». Этим Гейзенберг ставил под прямую угрозу себя и свою беременную супругу Элизабет, с которой прожил вместе еще совсем мало. Выход в этом случае был один — бежать из страны и забыть об идее поддержки немецкой науки, поскольку фашистские цепные псы все равно рано или поздно с позором прогнали бы Гейзенберга за пределы обожаемой им родины. При выборе другой линии поведения ему предстояло защищать то, что он подразумевал под понятием «честь», а для этого требовалось доказать свой патриотизм, а значит, и лояльность к нацистскому режиму. В письме к Зоммерфельду Гейзенберг написал: «Теперь, если и здесь [в Лейпцигском университете] мне не предоставят возможности восстановить свою поруганную честь, ничего не останется, кроме как подать прошение об отставке».

Тут же, в июле, Вернер написал напрямую самому Генриху Гиммлеру. В письме он просил одобрить или осудить агрессивное поведение Штарка. В случае, если Гиммлер поддерживал обвинения против ученого, он покидал свою должность. Осуждение штарковской критики позволило бы Гейзенбергу считать, что его честь восстановлена и в будущем он не подвергнется подобным нападкам.

Чрезвычайная важность письма не позволяла отправить по обычным каналам: адресат мог получить его слишком поздно или не получить вовсе. Поэтому мать Гейзенберга предложила передать письмо матери Гиммлера, которую знала лично. Они встретились в конце июля или в начале августа 1937 года. Фрау Гейзенберг решила воззвать к материнскому инстинкту своей знакомой: «… мы, матери, обе ничего не смыслим в политике своих сыновей, — сказала она откровенно. — Но уж наверняка-то мы знаем, что должны заботиться о своих мальчиках. Именно поэтому я и хотела встретиться».

По всей видимости, уже совсем скоро, в августе, Гиммлер получил письмо и инициировал предварительную служебную проверку. Она перешла в более детальное расследование, проведенное СС и продолжавшееся более восьми месяцев. За это время Гейзенберг успел научиться бояться по-настоящему. Гестапо установило тайное наблюдение за его домом и наполнило шпионами университетские аудитории. Очевидная склонность проводить время в компании молодых людей, а также необъяснимая спешка, с которой 35-летний Гейзенберг выбрал себе в жены 20-летнюю Элизабет Шумахер, способствовали возникновению гомосексуального подтекста — а подобное поведение каралось немедленной отправкой в концентрационный лагерь. СС часто фабриковали обвинения такого рода, чтобы вырвать у людей признания в менее серьезных проступках.

У многих читателей может возникнуть вопрос: что именно говорили Гейзенбергу во время допросов в печально известном подвале штаб-квартиры СС в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе, в котором на стене висела табличка с напоминанием для всех, кто попадал туда не по своей воле — «Дышите глубоко и ровно»? Физического вреда Вернеру не причиняли, однако домой после каждого вызова в штаб-квартиру он возвращался совершенно расстроенным и измотанным.

Несколько членов следственной группы СС занимались изучением физики. Более того, один из них защищал диссертацию в Лейпциге, а Гейзенберг входил в состав ученого совета. Расследование в итоге закончилось с положительным для него исходом, и все выдвинутые Штарком обвинения были признаны необоснованными. На Гиммлера снова удалось оказать мягкое дипломатическое давление, придя с ним к компромиссу, и спустя год с момента появления в печати обвиняющей статьи Штарка дело, наконец, подошло к завершению. Рейхсфюрер СС публично осудил все нападки на ученого. Его мнение было следующим: «… Гейзенберг — честный человек, и мы не можем позволить себе потерять или обречь на молчание еще вполне молодого специалиста, который может дать знания целому поколению». Гиммлер отдал также распоряжение Рейнхарду Гейдриху, главе СД — нацистской службы безопасности — оберегать Гейзенберга от любой враждебной критики.

Цена, которую Вернеру пришлось заплатить за такое покровительство, была очень велика. Компромисс, достигнутый с властью, означал, что теорию относительности, которую подрастающее поколение немецких физиков должно продолжать изучать, теперь нельзя было никоим образом связывать с именем Эйнштейна. Доказывалось, что основу теории относительности, вне всякого сомнения, заложили работы гениальных физиков арийского происхождения, а еврей Эйнштейн просто паразитировал на их идеях. Принимая во внимание всю ту жестокость, что нацисты обрушили на евреев с момента своего прихода к власти, отрицание их вклада в развитие современной физики не должно было стать для Гейзенберга такой уж мучительной сделкой с совестью. Однако ситуация все же до боли напоминала события, некогда произошедшие с Фаустом.