Понимание трагедии и разрушенное сознание

Понимание трагедии и разрушенное сознание

В современной общественной жизни, как правило, не учитывают вопросов, связанных с основными элементами сознания. Например, разрушение в русском сознании понимания и чувствования жизни как трагедии приводит к негативным последствиям.

Начиная с советских времен, в связи с идеей коммунизма было утверждено представление о жизни как о чем-то таком, что вполне может быть рационально устроено. Отступления от этого связывали с существованием «эксплуататорского» общества, которое было неправильно построено.

При этом считали, что можно построить такое общество, где все будет прекрасно и жизнь будет в некотором роде идиллией, и это, начиная с первых лет советской власти, усердно вбивалось в головы людей.

Но такое представление не соответствует подлинной действительности бытия людей и, кстати, не соответствует основам образования, которые были до революции, не соответствует всей русской литературе в ее высших выражениях. Можно вспомнить много различных образцов крупнейших русских повествовательных произведений и огромное количество строк из лирической поэзии, в которых трагическое воплощено как закон жизни, который нельзя обойти. Взять, к примеру, творчество Достоевского или Толстого: у них почти в каждом произведении утверждается, что жизнь глубоко трагична, но что особенно важно – это не рассматривается как нечто негативное, как нечто такое, что необходимо устранить. Пушкин свое понимание жизни выразил в такой строчке: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать» – и это не значит, что он отвергает такую жизнь.

Так вот, я считаю, что, отвергнув понимание жизни как драмы и в конечном счете как трагедии, мы потеряли что-то чрезвычайно существенное, и представление о жизни как о чем-то, могущем стать рациональным и упорядоченным, мне представляется насквозь ложным. Трагедийность человеческой жизни находит свое конечное выражение в том, что человечество (как и индивидуальное сознание) осознает свою конечность, и с этим осознанием, на мой взгляд, живет каждый человек. Я думаю, что в школах не только преподавание литературы, но и преподавание других предметов должно быть с этим связано. Причем я подчеркиваю: вся отечественная литература в ее высшем проявлении была проникнута этим осознанием, но его, к сожалению, старались задушить.

Осознание трагедийности жизни вызывает в мыслящем человеке чувства достоинства и гордости. Зная, что умрет, человек все равно делает свое дело, причем видит, что мир встречает это сопротивлением. Так, П. Флоренский, будучи уже арестованным, писал, что понял, что нельзя приносить что-либо миру, не обрекая тем самым себя на страдание. И в этом есть глубокий смысл. Чем плодотворнее твои свершения, тем большим будет сопротивление. Это и есть подлинное понимание трагедийности бытия, а также его оправдание и обоснование.

Одна из причин утери этого смысла связана с отторжением людей от религии. Ведь истинная религия всегда рассматривает жизнь как трагедию. В этом смысле меня очень удивил президент. Когда его спросили, почему он ходит в церковь, он ответил, что там он себя комфортно чувствует. По-моему, истинное восприятие литургии – это переживание бытия как трагедии. Я, конечно, не знаток других религий, но, с моей точки зрения, то же самое есть и в буддизме, и в мусульманстве. Например, на улыбку Будды я всегда смотрю с некоторым трепетом, потому что это улыбка того, кто уже знает, что там, за чертой.

Я думаю, если вернуть смысл и осознание трагедии, сделать их одним из краеугольных камней образования, то это сразу многое изменит. И мне представляется, что это не такое уж сложное дело. Все зависит от преподавателей: если преподаватель проникнут этим сознанием, он его передаст. Например, нельзя сегодня преподавать историю, не отвечая на вопрос, что было с нашей страной в 1917 году, что же там такое произошло. К сожалению, ответы даются как в детской сказке: мол, были какие-то злодеи, которые все это устроили, сами себя поубивали и т. и., но что это время – время действительно народной трагедии, которая требует своего осмысления, об этом молчат, хотя есть образцы подобного рода восприятия, в частности, творчество А. Блока. Раньше в преподавании истории если и было то, что называли трагедией, так это битва с врагом.

В нашем преподавании получается так: есть жизнь, которая идет разумно, рационально, всем платится по заслугам, но бывают и отклонения, вызванные субъективными причинами, не вытекающими из самой основы человеческого бытия, – своего рода деформации. В этом случае и происходит, что юный человек, до определенного момента находившийся под крылом родителей, учителей, вдруг, сталкиваясь с самой стихией жизни, обнаруживает, что жизнь не такая, как ее описывали ему в школе. Происходит слом и рождается главный тезис юных наркоманов, панков и т. и. – все лгут. И здесь вопрос упирается в воспитание уже самих преподавателей. У нас еще что не учитывают: каких-нибудь сто лет назад деревня ходила в церковь и приобщалась к религии совершенно органически. Это происходило потому, что верующими были и деды, и отцы, и матери. Это было соборное приобщение, в котором не было никаких сомнений. Человек, родившись, уже входил в эту семейно-деревенскую общину (в городе это околоток, церковный приход, где все люди друг друга знали), а сейчас он вынужден сам решать проблему веры, а это чрезвычайно трудная задача.

Без того, о чем я говорю, совершенно непонятно то, что сейчас переживается страной. Например, в той драме, которая разыгрывается в Чечне. Если пытаться объяснить происходящее там в известных всем рациональных понятиях социальных, экономических, политических и т. п., то ничего не получится. Я думаю, объяснение в том, что чеченцы – уникальный, своеобразный и, если хотите, иррациональный народ. Посмотрите на историю Чечни и увидите, что этот народ то и дело восставал, демонстрируя свою уникальную пассионарность, и, на мой взгляд, это не «негативная» черта. Дело в том, что в процессе раскрытия пассионарное™ часто совершаются всякого рода преступления, и нельзя винить в этом народ. Кстати, эту пассионарность народа не учитывает Лебедь. Он думает, что, заключив договор, можно остановить войну. Но для того, чтобы остановить войну, необходимо решить иррациональную задачу, каковой является воинственность чеченцев. Я не знаю, как ее решить, но явно не таким способом, как сейчас. Изгнание Завгаева – это неправильно. К сожалению, трудно ждать того, чтобы чеченцы сами поставили вопрос о своей уникальности, ведь этим они как бы подписывают себе приговор. Получается, что они и только они во всем виноваты. Но решение проблемы найти необходимо. Что же нужно учитывать? Чеченцы очень ценят то, что сейчас называют рейтингом: посмотрите, как они счастливы, зная, что их показывают по всем телеэкранам мира, – это ведь тоже выражение какого-то менталитета. Часть чеченцев чувствует себя как рыба в воде в условиях войны. Кстати, я убежден, что те, кто пошли в Абхазию во главе с Басаевым, пошли туда не потому, что они так уж любили абхазов (исторически не было тесных связей между чеченцами и абхазами), а отправились просто повоевать и пограбить (там жили достаточно богатые грузины, точнее менгрелы). При этом я считаю немыслимым ставить вопрос о вине народа, здесь речь идет прежде всего о беде и опять же о трагедии народа. Внутренняя иррациональная сила, заложенная в чеченском этносе, приносит беду не только им, но и другим. Мне кажется, что для решения проблемы необходимо выработать нечто такое, что удовлетворило бы этих людей в смысле употребления их пассионарного потенциала. Например, царское правительство создавало из них элитные воинские части, этим опытом можно было бы воспользоваться.

Так вот, неучет подобного рода вопросов и, прежде всего, вопросов, связанных с тем, что называют национальным сознанием и самосознанием, приводит к принятию решений, неадекватных ситуации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.