XV. Легенда о борце за справедливость

XV. Легенда о борце за справедливость

Читатель, ограничившийся изучением жизнеописаний Педро, которые оставили нам два живых свидетеля, Айяла и Фруассар, очень бы удивился, если бы ему сказали, что медленное и необъяснимое изменение общественного мнения создаст из личности Педро Жестокого портрет, который в нескольких словах можно представить следующим образом.

У злого короля, Альфонсо XI Кастильского, был единственный сын от супруги, которую он не уважал и которой изменял. Гордая любовница подарила ему сыновей, которых он признает своими. Пока Педро, наследник, чахнет со своей матерью в забытом Богом замке, Энрике, незаконнорожденный ребенок, купается в любви. После смерти Альфонса XI Альбукерк, его фаворит, не может помешать кортесам провозгласить Педро наследником, но старается его погубить. Он бросает в объятия молодого короля понравившуюся ему девушку, колдунью, которая его очаровывает. Педро тайно на ней женится. Вскоре, не решившись объявить об этом браке, он вынужден взять в супруги племянницу французского короля Бланку Бурбонскую, которая очень некрасива и, кроме того, становится любовницей Фадрика, одного из бастардов.

После этого таинственной смертью умирает мать бастардов Элеонора. Энрике напрасно обвиняет своего брата в смерти матери и признается, что страшно его ненавидит. Он переманивает на свою сторону большую часть дворянства, которую настраивает против короля или же подкупает. Педро, который, несмотря на свою молодость, уже претворил в Кастилии мудрые нововведения, ничего не оставалось сделать, как подавить мятеж своих братьев и интриги беспокойной аристократии. Он вынужден вершить жестокое правосудие и строго наказывать врагов государства. Король не раз прощает Энрике и других бастардов, но они каждый раз отвечают ему неблагодарностью.

Педро отрекается от Альбукерка, организовавшего против него заговор, и решает править единолично. Он посвящает себя этому с похвальным старанием, по ночам как внимательный страж проходит по улицам Севильи, защищает слабых и угнетенных, наказывает злоупотребления, не останавливаясь ни перед гербом сеньора, ни перед рясой духовника. В конце концов он терпит поражение от мятежников, с которы-ми он пытался в последний раз помириться. Но ему удалось убежать от них, собрать армию и разбить Энрике под Торо. Энрике спасается бегством, а в это время его братья вымаливают у короля прощение, которое тот щедро им дарует.

Так как его дядя, арагонский король, давал приют заговорщикам, Педро справедливо объявляет ему войну и решает проявить беспощадность. Его отлучают от Церкви за то, что он осмелился наказать злоупотребления и грабеж евреев духовенством. Увы! Все предали этого замечательного короля, включая его казначея Самуэля эль Леви, виновного в том, что он навел на него порчу, желая захватить его казну.

После того как королева Бланка умирает от чумы, Педро женится на Марии де Падилье, на этот раз официально. Та вскоре тоже умирает, и ей устраивают трогательные похороны.

Между тем Энрике без колебаний прибегает к помощи банды французских наемников под командованием хитрого рыцаря дю Геклена и короля Наваррского Карла Злого. Но у Педро есть союзник — Черный Принц, заклятый враг французов. Энрике одерживает над ним верх и захватывает трон, но вскоре недовольный им народ поднимает восстание и требует возвращения своего законного короля, скрывающегося в Гиени.

Педро и Черный Принц собирают новые силы и разбивают Энрике при Наварретте. Энрике снова спасается бегством. Уговорив дю Геклена со своими бандами наемников еще раз помочь ему, он заманивает Педро ложными обещаниями о капитуляции в свой шатер и на глазах своего союзника собственными руками подло убивает безоружного брата. Педро умирает, простив его…

Такая невероятная легенда, предание за преданием, роман за романом в итоге заменит в общественном мнении хронику Айялы. Откуда она появилась и кем придумана? Как она развивалась? Это мы и попробуем узнать далее.

Трудно поверить, что имя Педро Жестокого могло обрасти таким необычным преданием и даже заменить прозвище, которым историки по-прежнему его называют, именем Справедливый, искусно объединяющим понятия правосудия и наказания и объясняющим самые зверские убийства только строгим исполнением приговора.

Такие легенды обычно возникают либо благодаря стихийному самосознанию народа, которое в конечном счете одерживает верх над реальными фактами, либо благодаря официальной ревизии событий, продиктованной неким государственным интересом, которую, в отличие от настоящих историков, намеренно или по наивности охотно подхватывают моралисты и поэты.

В ходе беспристрастного анализа выяснилось, что такое снисходительное отношение к личности Педро Жестокого не сложилось, как может показаться на первый взгляд, в ходе медленного и естественного исторического развития, подкрепляемого результатами кропотливых исследований, как это произошло, например, во Франции с Людовиком XI. Здесь все по-другому. Такая несколько странная реабилитация короля Педро началась благодаря стремлению очистить хронику кастильской монархии от порочащих ее воспоминаний. К тому же легенда эта тешила испанскую национальную гордость и соответствовала постоянной тенденции XVIII века восхвалять государей, которые, как считалось, сражались против феодальной тирании или не боялись церковной анафемы.

В Испании, как и во всех других странах, подобное искажение исторических фактов с легкостью разжигает воображение романистов и поэтов. Можно подумать, что некоторые правители именно из-за своей невероятной тяги ко злу и бесчинствам вдохновили на произведения, которые, возможно, не увидели бы свет, будь их герои повинны в меньших грехах. Приведем только два примера. Педро Жестокий в Испании и Ричард III в Англии, бывшие настоящими чудовищами, не заинтересовали бы Кальдерона и Вальполя, если бы они совершили только несколько государственных преступлений, достаточных, чтобы затмить величие весьма выдающихся монархов. Такой парадокс объясняется масштабами величия, связанного с чрезвычайной бесчеловечностью этих персонажей, что привлекало прекрасных писателей богатством и романтизмом образа.

Странно было совсем недавно обнаружить отголосок этой мысли у такого опытного философа, как Менендес-и-Пелайо, который так точно определил характер испанских королей. В его утонченной речи, где чувствуется, несмотря ни на что, некоторая сдержанность, он полон снисходительности к Педро Жестокому. Вот его описание: «Взбалмошный и капризный герой, иногда благодетельный тиран, который смог быстрым и необычным способом и хитростью восстановить попранную справедливость. Он вызывает сочувствие не столько необузданной гордостью своего характера и зловещей логикой своих бесчеловечных поступков, сколько трагическим фатализмом, втянувшим его в водоворот событий». Вся суть и — позволим себе добавить — вся ошибочность позднее возникшей легенды скрываются в этом искусном портрете, который мы постараемся оценить объективно.

С первого взгляда само стремление оправдать, пусть даже несколькими сдержанными замечаниями, такого отвратительного деспота, как Педро Кастильский, кажется немыслимым. Если мы перечислим зловещие преступления этого короля, жестокость которого напоминает нам дикость Птолемеев, мы с ужасом насчитаем около двухсот тридцати хладнокровно задуманных и совершенных убийств, даже без намека на справедливый суд, единственным поводом большинства из которых стали обида или гнев. Трудно найти логику этого списка пострадавших от массовых убийств, оправдать которые могло бы военное положение. Речь идет об отдельных расправах, не имеющих отношения к опьянению битвой и которые мы назвали бы уголовными преступлениями.

Если мы продолжим наш мрачный анализ, то кроме ужаса совершенного бросается в глаза разнообразие способов. Примерно сотне жертв гнусного тирана — с которыми обошлись самым лучшим образом, если можно так сказать — отрубили голову. Тридцать человек были убиты булавой или топором, примерно стольких же зарезали или убили кинжалом, двенадцать или пятнадцать были преданы мечу, тринадцать сожжены заживо или брошены в кипящее масло, одиннадцать умерли во время пыток, девять четвертованы, шесть отравлены, только двое повешены. Одной из самых драматических стала смерть правителя Гранады и его эмиров: их буквально разорвала в клочья тысяча дротиков и стрел, с отвратительным весельем выпущенных в них королем и его оруженосцами.

А как объяснят его защитники, пытающиеся оправдать Педро, почему ужасный король карал не только мятежников или предателей? Почему в этом кровавом списке находятся его мать, супруга, двоюродная тетя и три его брата, двое из которых еще были детьми? Как не вспомнить в ответ тем его адвокатам, что считают его только борцом с феодалами и грандами, массовые убийства горожан в Бургосе, Каринене, Толедо, четвертование оруженосцев в Кабесоне, кровавую резню пленных каталонских матросов, сожжение бедного монаха из Нахеры? И объясняет ли, наконец, образ короля — поборника справедливости и бесстрастного защитника государства — садизм некоторых убийств, совершенных на его глазах или его собственными руками?

Нет ли в этом мрачном списке по крайней мере положительных деяний, как в случае с другими государями, строгость которых осудила история, но успехи которых объясняли или сглаживали впечатление от их ужасающего поведения — увеличение границ государства, долговременные реформы, наказание злоупотреблений, успехи внешней политики, удачная дипломатия?

Было бы трудно вписать на счет короля Педро хотя бы одно из этих достижений. По письменным свидетельствам его защитников, он считался с мнением кортесов Вальядолида, которые приняли действительно мудрые ордонансы. Но они относятся к тому времени, когда совсем недавно занявший трон Кастилии Педро, еще подросток, не мог иметь ни склонности к делам, ни опыта. Их труды стали последним творением канцлера Альбукерка, наградой которому скоро станет яд. Все остальные девятнадцать лет этого правления пройдут в междоусобных войнах, бесполезных сражениях, в ссорах и кровавых преступлениях, где не найти ни малейшего полезного дела, ни малейшей творческой мысли.

Ослабление феодальной тирании принято считать большим достижением и главным оправданием Педро Жестокого. Однако недовольный тем, что ему это не удалось, он скорее отдалил упадок тирании, оставив Кастилию в хаосе, который на время удалось устранить его отцу Альфонсу XI и средство от которого его преемник Энрике Трас-тамарский попытался найти.

Другое говорящее в пользу короля Педро обстоятельство, к которому поэты и драматические авторы более чувствительны, чем моралисты, — его страстная любовь к Марии де Падилье. Сила этого чувства говорит о том, что не так уж плохо было пылкое сердце короля и что при более спокойной политической ситуации он бы проявил неизвестные достоинства, дремавшие в нем. Это сентиментальное предположение подтверждается тем, что Педро всегда заботился о Марии и стремился оградить ее от опасностей все продолжающейся гражданской войны. Он нежно относился к трем дочерям, которых она ему родила, провозгласил наследником Кастилии ее последнего ребенка и, наконец, устроил ей торжественные похороны, на которых со слезами на глазах шел за гробом покойной.

Вероятно, здесь путают чисто физическое влечение с настоящим чувством, что легко происходит у любителей романов. Айяла говорит нам, что Педро «неистово любил женщин», а большое количество измен, которые он не считал за таковые, являются прекрасным свидетельством того, что ла Падилья в его беспутной жизни была просто не столь мимолетной, как все остальные, привязанностью, которую укрепило появление четырех детей.

Если здесь и можно говорить о любви, то скорее со стороны де ла Падильи, из которой та же самая легенда сделала властную и корыстную любовницу, хотя она тщетно пыталась успокоить своего вспыльчивого любовника, всегда замыкалась в молчании и уединении, неоднократно была готова постричься в монахини и умерла в смирении и раскаянии. Многочисленные похождения короля, его выставляемые напоказ связи с Хуа-ной де Кастро, Марией де Альдонсой, сестрами Коронель, таинственной Изабеллой Севильской и многими другими соперницами печалили ее, так и не излечив от нежности, которую она перенесла на своих детей.

Что касается Педро, следует напомнить, что он решил сделать де ла Падилью королевой только из-за отвращения, которое испытывал к Бланке Бурбонской; что он без колебаний приговорил к смерти Диего де Падилью, ее брата; что в официальном завещании в 1363 году, когда еще не потухли свечи на ее смертном одре, он публично одарил четырех любовниц низкого происхождения и узаконил неизвестного незаконнорожденного сына, который родился от него у кузины его фаворитки… Если бы Мария де Падилья не умерла так рано, как знать, не погибла бы она в один прекрасный день от кинжала или яда того, кого странная легенда хочет представить как непонятого влюбленного?

Другой аргумент, который приводят защитники короля Педро, напоминает о необузданном честолюбии графа Трастамарского, его постоянных изменах, двуличии, с помощью которого ему удавалось вовремя забыть обиды и предательства, о его ложной либеральности, о том, что он обратился за помощью к иностранцам. Все это противопоставляется законному праву монарха, защищающего свой трон, непримиримой принципиальности, твердости его позиции по отношению к грандам и духовенству, ревностному «испанскому самосознанию»…

Мы уже убедились, как обвинения, предъявленные графу Трастамарскому, могут обернуться против короля, нашедшего упоение в клятвопреступлении и хитрости, каравшего без различия сильных и слабых, и, что бы там ни говорилось, вступавшего в союз то с арабами, то с англичанами. В конце концов его соперник, хотя мы не отрицаем его слабости и жестокости, поднял знамя восстания лишь на следующий день после убийства матери, в тот момент, когда у него и его братьев отобрали все их имущество, а жизнь их оказалась в опасности. Вполне вероятно, что он стремился к власти не ради ее самой, а чтобы отнять ее у недостойного короля, свержения которого желала вся Кастилия.

Впрочем, Энрике II проявил себя как прилежный государь, сумевший терпеливо залечить раны долгой междоусобной войны, удержать в равновесии права сеньоров и общин и оградить свое королевство от посягательств Португалии, Арагона и Наварры. Его союз с замечательным монархом Карлом V, в морских битвах которого он участвовал, будет в интересах как Франции, так и Кастилии. В 1379 году он оставит своему сыну Хуану I, который тоже стал одним из лучших королей своего времени, страну спокойную настолько, насколько это позволяло еще смутное время. Но Испания все еще остается разделенной, и лишь католические короли смогут вытащить ее из распрей.