РАССТРЕЛЯННАЯ МЕЧТА

РАССТРЕЛЯННАЯ МЕЧТА

«Подальше от Украины» «переместили» не только Артема. Межлаука послали в Воронеж, Магидова перевели в Самару, Варейкис оказался в Баку, некоторые из деятелей ДКР «остались» в Ростове, не вошедшем в состав Украины. А в самой УССР Москва решила опереться на упомянутых выше «гастролеров», на «национал — коммунистов» вроде Скрыпника, на «боротьбистов». Как пояснял такие подходы донецкий историк и публицист Дмитрий Корнилов, описывая не только период XX века: «В Москве никогда толком не отдавали себе отчет в том, что же происходит на Украине».

Уже на VIIІ партконференции в 1919 г. Андрей Бубнов, который вместе с Артемом входил в Центральный ревком Украины, говорил о непонимании Москвой ситуации на Юге России, о явной «переоценке национального движения на Украине». Уступка украинским националистам, по словам оратора, значила «уступку пустому месту». И когда Бубнов заговорил о необходимости как можно быстрее выгнать из УССР «банды профессионального партизанства», уроженец Херсонской губернии Лев Троцкий с места сделал важное уточнение: «Выгнать на украинском языке»[1266].

То есть в Москве уже в 1919 г. были уверены, что на русском языке обращаться к жителям всей Украины, включая Донбасс, не имело смысла. С этим соглашался и Ленин, который, по мнению А. Широкорада, «весьма поверхностно разбирался в национальном вопросе». «Ему, видимо, и в голову не приходило, — пишет Широкорад, — что на Украине, в Грузии, Казахстане и других республиках люди говорят на десятках языках и диалектах. И заставляя всех поголовно учить украинский, грузинский, казахский и другие «титульные» языки, он насаждает дискриминацию куда худшую, чем при "проклятом царизме”»[1267].

Но если по отношению к Украине мнение в Москве в целом уже сложилось к началу 1920 г., то вопрос о восточных границах этой Украины и подчиненности Донбасса оставался открытым еще долго. 4 сентября 1922 г. член Политбюро украинской Компартии Дмитрий Мануильский писал Сталину, что надо действовать «в направлении ликвидации самостоятельных республик и замены их широкой реальной автономией, национальный этап революции прошел»[1268]. Однако эта позиция была раскритикована Лениным. «Автономисты» в спорах о будущем устройстве общероссийского государства проиграли, и 30 декабря 1922 г. Союз ССР был провозглашен как объединение национальных республик. Соответственно, была отвергнута и идеология создателей Донецкой республики, видевших будущее своего государства как объединение автономных, самоуправляющихся хозяйственно — экономических субъектов единой федерации.

Но любопытно, что и после провозглашения СССР у представителей Донбасса сохранялись надежды на особое выделение своего края, объединенного по хозяйственно — экономическому принципу. Один из лидеров Компартии Алексей Рыков, фактически руководивший экономическим блоком СССР, 23 апреля 1923 г. на XII съезде РКП(6) представил свое видение будущего районирования государства, базировавшееся на создании областей, которые объединяли бы несколько губерний, — то есть деникинское «областничество» в чистом виде!

Рыков, в частности, заявил: «Опыт шест лет убедил меня в полной невозможности систематического, планового правления страной, в особенности же руководства экономикой страны, опираясь на ту систему, которую мы имеем в настоящее время. Мне думается, что все хозяйственное развитие нашей республики и будущая система административно — хозяйственной организации Советского государства должны будут покоиться на организации областей… Более того: я лично совершенно убежден в том, что дальнейшее развитие хозяйственной жизни нашей страны чем дальше, тем больше будет покоиться на все большей спецификации отдельных районов на тех или других хозяйственных и экономических задачах. Это относится не только к Донецкому району. Это относится и к Уралу, это относится и к Сибири…»[1269].

Рыков предложил съезду уже в ближайший год провести эксперимент по созданию таких самоуправляющихся, более автономных в экономическом смысле регионов «в двух крупных наилучше организованных областях», имея в виду Донбасс и остальную Украину, и «организовать там областные исполнительные комитеты, предоставить им целый ряд финансовых и налоговых прав, заставить Совнарком передоверить часть функций центрального правительства областным исполкомам». По мнению Рыкова, таким образом достигался бы «максимальные синтез — безусловно полнейшее использование всех сил области, всех сил района, полный учет его местных ресурсов, специальных навыков местной культуры с теми общефедеративными и общесоюзными задачами, которые стоят перед Республикой»[1270].

Практически данное предложение повторяло идею создателей ДКР: единый Донецко-Криворожский регион, имеющий широкие административные и экономические права и, что немаловажно, напрямую подчиняющийся (хотя бы в хозяйственных решениях) общероссийскому Совнаркому. Съезд поддержал идею Рыкова, приняв резолюцию «О районировании», которая гласила: «XII съезд РКП… поручает ЦК партии новый план административно — хозяйственного деления республики провести для начала, кроме производящихся в этом направлении работ на Украине, в двух районах (промышленном и сельскохозяйственном), с организацией в них областных исполкомов. По отношению к остальным областям, национальным республикам и губерниям поручает ЦК партии ограничиться продолжением разработки плана районирования, не допуская его фактического проведения в жизнь до учета опыта в указанных двух областях»[1271].

Казалось бы, элиты Донецко-Криворожского региона должны были бы быть довольны подобным решением в случае его реального воплощения в жизнь. Однако XII съезд закрепил еще два положения, которые сводили на нет данный экономический эксперимент — о непринципиальности границ внутри СССР и о внедрении политики «коренизации» в национальных республиках (в применении к Украине — украинизации).

О том, что границы внутри будущего общероссийского государства нет смысла принципиально обсуждать, говорилось уже давно. Еще в 1919 году в программе РКП(б) было записано: «Как одну из переходных форм на пути к полному единству, партия выставляет федеративное объединение государств, организованных по советскому типу»[1272]. То есть федерация рассматривалась как переходная форма — и не более того. Причем речь шла о «полном единстве» в мировом масштабе!

Всегда, когда представители ДКР пытались обсудить границы и формы своей возможной автономии, им приводили тезис о скорой «всемирной революции», когда не будет ни государств, ни границ. Скажем, на II Всеукраинском съезде Советов, прошедшем в 1918 г. в Екатеринославе, в резолюцию «О государственном устройстве» (ту самую, которая объявляла львиную долю ДКР частью советской Украины) было записано, что федеративные отношения в будущем общероссийском государстве будут «формальными», поскольку «все советские республики объединятся в единую мировую социалистическую федерацию»[1273].

Когда меньшевики критиковали идею создания ДКР, они также говорили о будущем мировом государстве: «Экономические силы развились теперь настолько, что им тесно в пределах даже всей страны, поэтому экономически подготовляется почва для превращения всей Европы, а затем и всего земного шара в единое государственное целое… Это соответствует и нашему идеалу мирового государства. Стремиться же к мировому государству и в то же время ослаблять степень уже достигнутого объединения, как это делают большевики, по крайней мере нелогично»[1274].

И уж, конечно, не мог того же не заявлять Н. Скрыпник, яростно боровшийся против идеи существования ДКР. Он также убеждал всех вокруг о том, что «все советские республики объединятся в единую мировую социалистическую республику». Ну, а если скоро объединятся, то зачем же сейчас спорить о каких — то мелочных границах? Скрыпник писал: «Есть три лозунга, которые сейчас борются на протяжении революции между собою. Первый — самостоятельная республика украинская. Этот лозунг является лозунгом петлюровщины, шовинизма украинского, который идет против пролетариата. Второй лозунг — «Единой неделимой России», лозунг буржуазии и мещанства русского, — мы его знаем, с этим лозунгом приходил Деникин. Ни того, ни другого мы не принимаем. И те и другие — наши враги. Враг нам и Деникин, враг нам и мелкая буржуазия, и украинская, и русская. Только наш пролетарский лозунг проводим мы в жизнь, и только он отвечает нашему заданию объединить все силы пролетариата, а именно — тесный союз пролетариата, наитеснейшее объединение сил всех существующих республик, в первую очередь русской и украинской, а далее, вообще, всемирная федерация советских республик»[1275].

Старались ту же мысль насадить и различные представители Москвы, наезжавшие в Донецко-Криворожский край. К примеру, Бухарин, выступая в Екатеринославе, заявил: «Вам, товарищи, не нужно сейчас думать о том, почему центром Красной Украины является не Киев, а Харьков, и пусть многие из вас не скорбят о том, что нет одной Красной Москвы, без красных центров Харькова, Азербайджана, Минска и Ташкента, а думайте, товарищи, о том, что скоро и очень скоро вырастет мировым колоссом одна интернациональная коммунистическая власть трудящихся всего мира— Лондона, Парижа, Нью — Йорка и Берлина — с одним интернациональным красным Центром — нашей русской коммунистической Москвой!!»[1276].

Ну, а на этом основании не было никакого смысла волноваться о границах и территориях. Военный нарком Н. Крыленко заявлял: «Какое нам дело до того, заботится или не заботится Германия о наращении или ненаращении территории? Какое нам дело — будет или не будет существовать сама Россия в том виде, как это доступно пониманию буржуазии? Наплевать нам на территорию! Это — плоскость мышления буржуазии, которая раз навсегда и безвозвратно должна погибнуть»[1277].

Эта логика влекла за собой откровенные авантюры, в которых разменной монетой не раз становился Донбасс. По мнению командующего 2–й Советской армии А. Скачко, в апреле 1919 г. большевики могли бы не сдать Донецкий бассейн Деникину, не превратить этот край в арену очередных кровавых битв, если бы не авантюрный поход в «иностранную» Галицию (или Галичину — как кому больше нравится) ради разжигания там «пожара мировой революции». 19 апреля он отправил Антонову — Овсеенко полное горечи письмо, в котором требовал немедленной переброски дивизий с Запада, которому ничего не угрожает, в Донбасс. Командарм, используя свой талант бывшего военного корреспондента, с пафосом писал: «Когда я сейчас получаю известия, что Каменец — Подольск взят, что мы уже в пределах Галиции, не радостное, но злобное чувство овладевает мною. Мы сами уходим туда, куда нас вытесняет из России реакция, мы побеждаем для того, чтобы в чужих странах, в которые мы сейчас входим как победители, оказаться в роли жалких изгнанников, потерявших свою страну, отдавших ее во власть реакции, благодаря увлечению широкими планами».

Но увлеченный походом «к славе международной арены» Антонов, как всегда, самоуверенно отвечал: «Ваши соображения о западе — слабоваты: там наш толчок развязывает новые силы, которые сами доделают свое дело… Вся задача в организации удара, способного сокрушить последние барьеры для развития революции. Сил для этого много на местах и их ни на что другое не отвлечешь. Раз там тронется — руки у нас целиком развязаны»[1278]. Не тронулось. Не развязались. И Галицию большевики «своей» страной не сделали, и Донбасс, а с ним и весь Юг России на время потеряли.

Когда они расхлебывали затем результаты своего пренебрежительного отношения к Донбассу и Деникину, вновь превратив Юг России в арену ожесточенных стычек, Ленин выступил с программным письмом «К рабочим и крестьянам Украины по поводу побед над Деникиным». В нем советский вождь ответил на злободневные вопросы, от которых зависело во многом то, кого поддержат крестьяне Полтавщины или шахтеры Донбасса. Для того чтобы снять противоречия, Ленин вновь завел старую пластинку о непринципиальности границ в связи со скорой победой «мировой революции». «Мы — противники национальной вражды, — писал он, — национальной розни, национальной обособленности. Мы — международники, интернационалисты. Мы стремимся к тесному объединению и полному слиянию рабочих и крестьян всех наций мира в единую всемирную Советскую республику… Поэтому, неуклонно стремясь к единству наций, беспощадно преследуя все, что разъединяет их, мы должны быть очень осторожны, терпеливы, уступчивы к пережиткам национального недоверия. Неуступчивы, непримиримы мы должны быть ко всему тому, что касается основных интересов труда в борьбе за его освобождение от ига капитала. А вопрос о том, как определить государственные границы теперь, на время — ибо мы стремимся к полному уничтожению государственных границ— есть вопрос не основной, не важный, второстепенный. С этим вопросом можно подождать и должно подождать… Было бы единство в борьбе против ига капитала, за диктатуру пролетариата, а из — за вопроса о национальных границах, о федеративной или иной связи между государствами коммунисты расходиться не должны».

Признавая, что среди коммунистов есть сторонники полной независимости Украины, ее широкой автономии и полного слияния с Россией, Ленин сказал, что все в итоге должен когда — то решить Всеукраинский съезд Советов. Но почему — то в конечном итоге он сделал вывод, что «великорусские коммунисты должны быть уступчивы при разногласиях с украинскими коммунистами большевиками и боротьбистами, если разногласия касаются государственной независимости Украины, форм ее союза с Россией, вообще национального вопроса»[1279].

Вот так парадоксально тезисы о равенстве наций, о добровольном союзе республик, о второстепенное™ границ через несколько абзацев трансформировались в необходимость уступать по самым принципиальным вопросам, связанным с государственным строительством будущей страны. Причем уступать, учитывая национальный признак!

К этим аргументам извечно, с момента появления идеи о создании Донецко-Криворожской республики, добавлялся еще один аргумент — тот, который в итоге стал убийственным для ДКР. Это аргумент о необходимости «разбавить мелкобуржуазный сельский элемент Украины сознательным пролетарским элементом Донбасса» и тем самым облегчить идеологические задачи коммунистической партии на Юге России.

Этот аргумент обсуждался еще на зародышевой стадии формирования украинской партии большевиков, когда киевские ленинцы предлагали перенести свой штаб из «мелкобуржуазного Центра» куда — нибудь ближе к пролетарскому Востоку. Затем этот тезис стал использоваться все чаще и чаще, в конечном итоге превратившись в «аксиому».

Как только представители ЦИК Украины В. Затонский и С. Бакинский прослышали о намерении Артема со товарищи провозгласить в Харькове ДКР, в своей жалобе, направленной в ЦК, они так аргументировали, почему центральное руководство РСДРП(б) должно вмешаться и пресечь сие «безобразие»: «Выделение Харьковской и Екатеринославской губерний из состава Украины — создаст из нее мелкобуржуазную крестьянскую республику и заставит жить в вечном стрессе, что на каком — нибудь другом съезде Советов преимущество возьмет крестьянское большинство, потому что единственными чисто пролетарскими округами являются горные округа Донецкого бассейна и Запорожья»[1280]. Вот почему нельзя было жителям Донецко-Криворожского бассейна решать свою судьбу самим, без «мелкобуржуазного довеска» в виде Киева или Житомира.

Пока идеологи Донецкой республики с пеной у рта доказывали необходимость экономического принципа построения будущего общероссийского государства, их оппоненты из Украины поставили во главу угла сугубо идеологический принцип. И особенно в этом смысле преуспел основной борец против ДКР Николай Скрыпник. Он, как было видно выше, не смог добиться мало — мальских успехов в мобилизации населения против немецкого нашествия и бежал от немцев так, что поражал видавшего виды Антонова — Овсеенко, но в искусстве казуистики и аппарат ной борьбы ему, конечно же, не откажешь.

В своей программной статье «Донбасс и Украина», напечатанной в журнале «Коммунист» в середине 1920 г., Скрыпник описывал Правобережную Украину как землю, которая живет «в условиях крепостнических латифундий», а всю «суть вопроса о коммунистической революции на Украине» сводил исключительно к «борьбе за крестьянство, …за завоевание влияния на него». На практике, по мнению Скрыпника, это должно было привести к «походу пролетариата Донбасса, чтобы завоевать украинское крестьянство для общего строительства пролетарской Украины как части Советской федерации»[1281]).

Но, продолжал свою мысль Скрыпник спустя всего три года, «для того, чтобы понять украинское крестьянство, мы должны подойти к пролетариату и сказать: “передовые отряды рабочего класса, выучите украинский язык для того, чтобы вести украинское крестьянство к социализму”»[1282].

Спустя многие годы советские историки вновь и вновь воспроизводили эту логику. Николай Супруненко писал: «Искусственное выделение из состава Советской Украины в отдельную республику наиболее развитых в промышленном отношении районов с хорошо организованными и высокосознательными кадрами рабочих — металлистов и горняков — очень ослабляло пролетарскую базу Советской Украины»[1283].

В. Астахова, в целом вполне сочувственно относясь к организаторам ДКР, все равно вынуждена была повторять этот тезис: «В условиях обострившейся до предела борьбы с украинской буржуазно — националистической контрреволюцией оставлять сельскохозяйственные районы Правобережья без поддержки пролетарских масс Донкривбасса было бы серьезной ошибкой»[1284].

Идеологи ДКР пытались активным образом противостоять этому тезису, доказывая, что мещанский, сельский дух Украины все равно не истребить, что сил пролетариата Донкривбасса для этого не хватит. Когда Скрыпник уже бежал от немцев в Таганрог, в Харькове «Известия Юга» писали: «Советская власть побеждена мелкобуржуазностью Украины. Поэтому нет на Украине силы, которая может противостоять немецко — гайдамацким бандам. Это горькая правда… Земледельческая Украина для советской власти на ближайшее время потеряна… Мы обретаем правду, трезвый учет реальной жизни, мы делаем посылки, которые не приведут нас к ложному выводу, к ложной тактике. Мы до конца сможем использовать нежелание донецкого пролетариата входить в состав Украинского государства»[1285].

Тезисы о том, что рабочие Донкривбасса должны «вести украинских крестьян к социализму», в течение нескольких лет были заменены на тезисы о национальном «подчинении» пролетариата Донкривбасса украинским крестьянам и нуждам юной Украинской ССР.

На XII съезде РКП(б) Сталин, ответственный в партии за национальные отношения, сделал доклад о «классовой сущности национального вопроса». «Если пролетариату удастся установить с крестьянством инонациональным отношения, могущие подорвать все пережитки недоверия ко всему русскому, которое десятилетиями воспитывалось и внедрялось политикой царизма, если русскому пролетариату удастся, более того, добиться полного взаимного понимания и доверия, установить действительный союз не только между пролетариатом и крестьянством русским, но и между пролетариатом русским и крестьянством иных национальностей, то задача будет разрешена… Для того, чтобы Советская власть стала и для инонационального крестьянства родной, необходимо, чтобы она была понятна для него, чтобы она функционировала на родном языке, чтобы школы и органы власти строились из людей местных, знающих язык, нравы, обычаи, быт. Только тогда, и только постольку Советская власть, до последнего времени являвшаяся властью русской, станет властью не только русской, но и международной, родной для крестьян ранее угнетенных национальностей, когда учреждения и органы власти в республиках этих стран заговорят и заработают на родном языке»[1286].

Так начиналась «коренизация» республик СССР — насаждение культуры, быта, языка, нравов «титульной нации», давшей название той или иной республике. Обещания, раздаваемые при формировании этих республик, по поводу равенства культур, языков, этносов, по поводу самоопределения самого населения при выборе республики, в которой они хотят жить, или по поводу языка обучения их детей быстро были забыты. Тезис о том, что рабочий Донбасса должен идти к крестьянину и говорить на родном языке последнего, вовсе не учитывал обильно приведенные выше факты о том, что для многих крестьян Донецко-Криворожского региона и даже самой Украины родным языком был именно русский, а не украинский. Слова о том, что местные органы власти должны возглавляться местными же кадрами, знающими язык, нравы и обычаи своего края, быстро трансформировались в практику приема на высшие посты украиноязычных коммунистов, в основном представлявших ту самую «мелкобуржуазную», «сельскую» Украину или даже Галицию, многочисленные беженцы из которой наконец — то получили возможность развернуться вширь в не понимающем их Харькове. Действительные же выходцы из региона, представлявшие до 1918 года политическую элиту этого края и знавшие его досконально, вынуждены были либо покидать свои родные земли (как Артем), либо же приспосабливаться к новым условиям (как Рухимович).

Когда же местные политики, выходцы из Донецкой республики, пытались указать товарищам из Центра на тот факт, что значительная часть населения в крае и даже в самой УССР хотят общаться с властью на родном русском языке, их одергивали в довольно резкой форме. На XII съезде прозвучали упреки по этому поводу в их адрес: «Ответственнейшие товарищи из Украины говорят так: я всю Украину изъездил вдоль и поперек, я разговаривал с крестьянами, и я вынес впечатление, что они не хотят украинского языка. Вместо того, чтобы анализировать крупнейшие общественные движения, эпоху Центральной Рады, петлюровщины, национальных восстаний и т. д., довольствуются некритическими методами личных впечатлений и на этом строят политику в национальном вопросе». Нарком просвещения УССР (на тот момент уже бывший), «боротьбист» Григорий Гринько в открытую уже заявил, что идеология, допускающая «свободную борьбу культур», является «крупнейшим препятствием при проведении нового курса национальной политики»[1287]. А ведь именно это — свободное развитие языков и культур разных народов — было обещано Донецко-Криворожской республике, когда ее убеждали в необходимости слиться в единое административное образование с Украиной.

Выходец из Елизаветграда (ныне Кировоград) Григорий Зиновьев, возглавлявший на тот момент Коминтерн, со всем своим недюжинным ораторским талантом обрушился на тезис по поводу свободной конкуренции языков и культур: «Не можем мы стоять на точке зрения нейтральности, на точке зрения того, что вот, пускай там, на Украине или еще где, борются две культуры, а мы подождем и посмотрим, что из этого выйдет. Это точка зрения не наша, особенно теперь, когда наша партия стоит у власти. Мы должны сыграть в этом вопросе активную роль… Бот почему ни к черту не годится теория нейтральности. Она абсолютно не годится для Советской России, где должно быть создано такое положение, при котором каждый пастух в Азербайджане будет знать, что если национальные школы у него существуют, то это не потому, что коммунисты стояли в сторонке и выдумали мудреное слово «нейтральность», а потому, что коммунисты активно помогали ему получить то, что ему нужно, и, таким образом, приобщают их к коммунизму»[1288]. Правда, глава Коминтерна и собравшиеся не задались вопросом, что будет чувствовать тот же металлист Харькова по поводу того, что эта же власть отбирает ЕГО национальную школу.

Еще дальше зашел Бухарин, который на том же съезде провозгласил практическим текстом тезис о необходимости национального угнетения русских в национальных республиках за пределами России: «Нельзя даже подходить здесь с точки зрения равенства наций, и т. Ленин неоднократно это доказывал. Наоборот, мы должны сказать, что мы в качестве бывшей великодержавной нации должны… поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям… Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций»[1289]. Маски сброшены, лидеры Компартии в открытую заговорили о вреде идеи национального равенства. Когда харьковцев убеждали в том, что они должны присоединиться к Украине, им было обещано совершенно противоположное.

В применении к Украине эта идеология нашла отражение в словах Скрыпника: «Для того, чтобы осуществлять свои классовые, пролетарские, коммунистические задания, рабочему классу на Украине нужно, обязательно нужно, не отождествлять себя с русским языком и с русской культурой… наоборот, нужно всемерно пойти в этом деле навстречу крестьянству»[1290]. Попросту говоря, рабочие Украины (и в первую очередь, разумеется, рабочие Донецко-Криворожского региона как наиболее развитой индустриальной части УССР) должны были перестать быть русскими! Ради святого дела, само собой — ради скорой всемирной революции.

Так идеологические, сугубо партийные рассуждения стали превалировать в деле государственного строительства над любыми иными, в том числе над задачами хозяйственно — экономического развития страны, ради которого и создавалась Донецкая республика. Собственно, поэтому история ДКР в конечном итоге оказалась под запретом.

Скрыпник рядом со Сталиным но XV съезде ВКП(б)

Так начиналась советская украинизация Украины и Донецко-Криворожского региона — кампания гораздо более яростная, агрессивная, дикая и продолжительная по сравнению с украинизацией периода 1918 года. Уже в 1926 г. (всего — то через 8 лет после того, как глава Народного секретариата Скрыпник клятвенно обещал харьковцам, уговаривая их присоединиться к Украине, автономию и ненациональный характер УССР) Генеральный прокурор УССР Скрыпник, отметая жалобы харьковцев на украинизацию, ставил их в известность: в центральные учреждения Украины набираются лишь «служащие, которые нам нужны, то есть которые знают язык сельского большинства Украины». А еще спустя три года, в 1929 г., власти Сталино (ныне Донецк) уже нижайше просили наркома просвещения УССР Скрыпника оставить хотя бы один местный вуз — Сталинский горный институт (ныне Донецкий технический университет) — на русском языке обучения. И получили от него высокомерный отказ[1291].

Сопротивление украинизации (а Скрыпник к этому приравнивал даже попытки ввести изучение языка эсперанто, не говоря уже о русском языке) жестоко подавлялось. В 1930 г., к примеру, был арестован целый ряд профессоров Харьковского сельскохозяйственного института (ХСХИ), которые были обвинены во «вредительстве», выражавшемся в отказе от перехода на украинский язык. Профессора этого вуза Кононенко вынудили подписать следующее признание: «Мы не видели и не хотели видеть и считаться с тем здоровым национальным возрождением, которое охватило Украину после революции. Для нас это было не массовое движение к национальной культуре, а движение интеллигентских групп, в значительной мере шовинистических, которые под этим знаменем боролись за осуществление своих интересов. Мы не видели необходимости перехода к украинской культуре, когда есть всем понятная старая русская культура. Мы доказывали, что это приведет к культурному регрессу, что селу это не нужно, что оно с большей охотой берет русскую книгу, что украинизацию ему навязывают. В дальнейшем, когда нам пришлось понять факт самостоятельной национальной политики соввласти, мы стремились объединяемую нами среду питать русской литературой, русофильскими настроениями… Старые «южнорусские» убеждения, «малороссийские подходы» к Украине долго господствовали среди нас и дали свой отпечаток на всей нашей работе»[1292]. То есть даже факт снабжения «русской литературой» в период украинизации в глазах властей УССР выглядел как «вредительство»!

Скрыпник на возражения и отказ от украинизации говорил о «диктатуре»: «Нет, примите нас такими, какими нас история дала — с нашей диктатурой, …с нашей украинизацией». И радостно констатировал в 1929 году: «Новороссии нет… Я, может, единственный, кто… вспомнил это слово — «Новороссия». Оно стало чужим для жизни, для целой страны, для всего человечества»[1293].

Так под запретом оказались термины «Новороссия», «Юг России», «Донецко-Криворожский край» и т. д. Так постепенно вытравливали культурную, национальную, историческую память о южнорусской идентичности населения земель, ставших Юго — Востоком Украины. Так оказалась неугодной и неудобной память об истории Донецко-Криворожской республики. Так проводилась дикая большевистская украинизация края, жуткую историю которой еще предстоит постичь — научных исследований по этому периоду до сих пор не намного больше, чем по истории ДКР.

Так постепенно, одно за другим, исчезало упоминание о Донецкой республике. Затем постепенно, один за другим, расстреливались комиссары ДКР. А вместе с ними расстреливалась мечта — мечта жителей Донецко-Криворожского края о том, что когда — нибудь они сами, без указаний очередной столицы (будь то Москва, будь то Киев, будь то Берлин), будут определять, на каком языке им разговаривать, обучать своих детей, читать газеты. Мечта о том, чтобы жить в стране, лишенной национальных предрассудков и строящей свое будущее, исходя из собственных возможностей и ресурсов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.