V
V
Наутро, по обычаю, Мокош снова спустился в обход лесов и заветных Княжеских лугов. Любопытство завлекло его к лужайке. Вот подошел, ступил на свежую мураву, и вдруг стукнулся обо что-то лбом.
«Вражий тын!» — вскричал он. Смотрит… и тычинки нет; хочет идти, ногу вперед — стукнулся снова, нет прохода. Сердится Мокош, шепчет бранные речи, шарит рукой, точно как будто каменная стена перед ним, а нет ничего. Продолжает вести рукой по стене, идет кругом, и стена тянется вокруг лужайки… За стеной чей-то голос.
Прислушивается Мокош, кто-то неведомые речи выговаривает.
Ы-ей-гей-ег-дой-ай-да-егда, вар-ой-зы-воз-рой-ой-ро-воз-ро, дой-ей-ди- возроди, тай-си-ей-тси- возродитси, дой-рей-ей-дре-вар-нен-ей-ни-древни, ай-дой-ай-да-ада-мен-ой-мо-адамо, чоры-ей-че-лей-ой-ло-чело-вар-ей-ве-челове-цюй-юн-цю-человецю, кыр-нен-ой-кно-вар-ой-во-кново-жой-ей-жи-знойнен-ей-зне-жизне…
— Ей, голубчик! кто тут?
— Принес хлебца? — отозвался голос. — Не то не хочу учиться книгам.
— Да где ты тут?.. Ох ты, окаянная огородина!
— А, это ты, добрый дедушка? здорово! забыл ты меня!
Как будто сквозь туман увидел Мокош отрока лет десяти, в красном шелковом кафтанчике, перепоясанном золотым тесемчатым кушаком, с откидными рукавчиками, ноги перетянуты ниже колена также золотыми тесьмами, на ногах сапожки шитые сафьянные, на голове скуфейка, из-под скуфейки рассыпаются по плечам витые русые кудри; в руках отрока длинная книга и жезлик.
— Что ж нейдешь? — спросил отрок.
— Да словно стена стоит?.. аль мерещится?.. — отвечал Мокош, тщетно подаваясь вперед.
— Какая стена! плюнь на нее, дедушка.
Мокош плюнул; вдруг как будто что-то треснуло, рассыпалось вдребезги. Мокош, спотыкаясь, как по груде камней, приблизился к отроку и, взглянув на него, остановился, выпучив глаза.
— Да ты словно тот же, что вчера видел я… а пяди на три вырос!..
— Вчерась? — сказал отрок. — Да ты у меня и невесть с какой поры не был, дедушка.
— Ох, да ты не простой, словно колдун аль чаровник отец твой али баба, не ведаю кто?
— Иди же, дедушка, я рад тебе! — сказал отрок, взяв Мокоша за руку. — Ведь ты обещал мне хлебца, дай же, дедушка, хлебца, а я тебе дам золота, вот того, что люди, говорит Он, все за него покупают, кроме светлого неба.
Подбежав к скату горы, отрок откопал песок и показал Мокошу целую кадь золота.
Мокош выпучил глаза.
— Бери, дедушка; Он сказал мне, что золото лучше всего для людей; за золото они продают свою душу и светлому Дню, и темной Ночи.
— То все мордки Грецкие! чего мне в них! нес бы ты их к Князю нашему аль к какому боярину, мужу великому; то, вишь, клад, а клад — Княжеское добро; а наш брат возьми клад да принеси домой, а за кладом и Нечистая сила в дом…
— Какая Нечистая сила? — спросил отрок.
— А вот что ты ее кличешь; она, чай, тебя и книгам учит?
— Учит, — отвечал отрок.
— Что ж тут писано?
— А тут писано так, дедушка: в начале лежали на пучине двое… Один светлый, светлый!.. другой темный, темный!.. лежали долго, спали крепким сном, да все росли, росли…
— Чай, словно ты?.. — спросил Мокош.
— Я не расту, дедушка, сам ты давно меня видел.
— Морочишь, голубчик, растешь, словно под дождем боровик; ну разбирай, разбирай книгу.
Отрок продолжал.
— Росли, росли и выросли большие, великие, глазом не окинешь, и стало им тесно лежать в пучине; стало им тесно, они и очнулись; один очнулся, другой очнулся, встал один, другой встал, закипела пучина ветром. «Кто ты?» — молвил светлый. «Кто ты?» — молвил темный. «Чему здесь?» — молвил светлый. «Чему здесь?» — молвил темный, а речи словно гром прокатились по пучине… «Недобрый!» «Благой!» — крикнули оба два и схватились могучими мышцами и закрутились по пучине, ломят друг друга; от светлого сыплются искры, от темного холодный зной градом…
— Ну!..
— Дальше, дедушка, не умею; не учил.
Едва отрок произнес эти слова, вдруг вихрь закрутился, вдали затрещал лес.
— Она, Она идет! — вскричал юноша. — Ступай, дедушка, прочь, не то завьет тебя, закрутит, удушит… приходи наутро.
— Ладно, — произнес Мокош, осматриваясь кругом со страхом и удаляясь бегом от отрока; пес его остановился, лаял на кого-то во всю мочь.
«Экой омрак, экая нечистая сила!.. Ой, пойду в Киев да поведаю Княжим людям! то диво!.. да красной какой, добросердой!.. а, чай, от ведьмы бы уродился не такой? Уж не Княжее ли детище?.. Молвят же люди, не годами растет, а часами… Ой, пойду в Киев…»
И вот Мокош своротил на тропочку, которая тянулась покатостию горы частым кустарником и вела в Киев.
Только что своротил… а вихрь свистнул, закрутил, сорвал шапку с головы Мокоша; покатилась шапка в гору, поляной, заветным лугом — Мокош за ней, а пес за ним, да за ним, а шапка, словно перекати-поле, катится да катится; прикатилась к дубраве, где была изба Мокоша, остановилась у порога. Устал, выбился из сил Мокош, плюнул на шапку, поднял ее, ударил о землю, повалился на прилавок, шепчет про себя: «Окаянная! словно юница прибежала с поля домой!..» И забыл о чудном юноше, забыл о Киеве, захрапел. И пес, почесав бок заднею лапой, по обычаю, свернулся в обруч, заснул.