Поиски на развалинах

Поиски на развалинах

«Уже в 1984 г., приехав в отпуск из ссылки, я застал диссидентское движение разрушенным. Люди эти существовали, продолжали жить, но среда исчезла»[906], — вспоминает Г. Павловский. Посадки 1982–1983 гг. добили диссидентское движение и надломили многие характеры. Горстка оппозиционеров, державшая на своих плечах инфраструктуру диссидентства, устала быть героями. Наступление властей, а затем начавшаяся либерализация были хорошими поводами отойти от общественной деятельности для тех, кто устал, перерос максимализм, считал, что уже достаточно сделал для дела свободы. Люди, слишком далеко оторвавшиеся от отечественной почвы, после освобождения предпочитали эмиграцию. Лишь немногие, в том числе А. Сахаров, С. Ковалев и другие «политические долгожители» современности были готовы продолжать борьбу в новых, революционных условиях. Это предполагало поиск взаимопонимания и известного компромисса с меняющейся советской действительностью.

Когда Перестройка откроет перед общественным движением новые возможности, большинство диссидентов останется в стороне от активной деятельности. И те, кто вернутся к оппозиционной жизни, сделают это после того, как неформалы сделают процесс необратимым.

Диссидентское движение было разгромлено, но оппозиционно настроенные люди не переставали искать друг друга. Им оставалось воспроизводить подполье. Часть новых участников движения, напротив, вернулась к подпольным формам работы. «Им просто неизвестно, что подпольные кружки были довольно широко распространены в СССР с середины 50-х годов и до середины 70-х и за 20-летие не оставили по себе никакого следа, что это — пройденный этап, не оправдавший себя»[907], — считала Л. Алексеева. Но изменилась обстановка, и новые кружки не были изолированными, как в 50-е гг. Сосредоточившись на удушении открытого диссидентского движения, КГБ упустило большую часть подпольщиков из виду — ведь они не провоцировали международный скандал и не имели пока значительной периферии. Но через подпольные кружки прошли многие участники общественного движения второй половины 80-х гг. Здесь они осмысливали окружающую их действительность, а иногда и приобретали первый политический опыт. В. Корсетов вспоминал о кружках того времени: «В 1980–1984 гг. я участвовал в „сходках“ остатков разбитой группы „Поиски“ (С. Белановский, И. Вербицкий и др.). Заходили В. Найшуль и Г. Пельман. У них сохранилась огромная библиотека самиздата. Они научились конспирироваться, и поэтому идейная работа в этой среде арестами не прерывалась. Эта группа придерживалась ориентации на „капиталистический путь развития“. Они оказывали юридическую помощь менее опытным группам, например — группе „молодых социалистов“, наделавших к этому времени уже множество ошибок. Организовывались семинары с участием интересных людей с Запада. Это было интересно как для нас, так и для них, поскольку мы пытались донести до них реальную картину нашей жизни. Участники семинаров действовали очень осторожно, и КГБ не вмешивалось. Эта была питательная среда, которая постепенно обрастала людьми. Налаживались неформальные связи. После возвращения „молодых социалистов“, с 1984 г. начались семинары Кагарлицкого. Там появился М. Малютин. На всех этих семинарах главной темой была проблема альтернативы тому, что существует — капиталистическая, социалистическая»[908]. Эти люди потом будут организовывать политические неформальные группы времен Перестройки.

В первой половине 80-х гг. в СССР действовали также десятки левацких кружков, о которых упоминалось выше. В период Перестройки они легализовались в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Куйбышеве, Перми и других городах. Другой типичный пример подпольной организации — кружок В. Новодворской — К. Пантуева, действовавший в 1983–1986 гг. Он, видимо, «отслеживался» КГБ более «плотно», так как имел постдиссидентское происхождение. Но несмотря на это (если верить В. Новодворской) «мы тиражировали Самиздат, развозили его по городам, раздавали по группам, раскидывая сеть все шире и шире. Нашли ксеристов, нам размножали наши нелегальные материалы за деньги, но недорого»[909].

Таким образом, фактический разгром старого диссидентского движения не означал исчезновения оппозиции как таковой. В конце 70-х — начале 80-х гг. стало возникать новое поколение инакомыслящих, лишь отчасти связанное с предыдущим. Становление гражданского общества во второй половине 80-х гг. будет обеспечено неформальным движением, которое возникло параллельно с диссидентским и существовало иногда во взаимодействии с ним, а иногда вне всякой связи с открытой оппозицией.

Впрочем, оставалась и среда, порожденная старой генерацией, но все очевиднее приобретавшая черты неформальности. Продолжал распространяться «самиздат» и «тамиздат» — люди не прекращали перепечатывать и давать друг другу оппозиционную литературу. Это не требовало специальной организации. Хаотическая циркуляция оппозиционных текстов ломала идеологические стереотипы читателей. Пока это происходило бессистемно, очень многое зависело от того, в какой последовательности литература проходила через руки (и сознание) человека. В обращении были работы авторов самых разных направлений. Все это жадно впитывалось теми, кто рисковал читать «диссидентщину», ломало то одни, то другие политические стереотипы и создавало новые[910].

Наступление на диссидентов продолжалось до середины 1985 г. Еще в июне 1985 г. Политбюро решило провести серию административных задержаний (всего 25 человек) в преддверии Всемирного фестиваля молодежи, дабы ограничить контакты еще оставшихся диссидентов с иностранцами[911]. 19 марта был арестован Л. Тимофеев, публиковавший свои критические произведения за границей. Приговор по делу Тимофеева был вынесен 19 сентября 1985 г., через несколько месяцев после «перестроечного» пленума. И только через год после «перестроечного» съезда в СССР начнут амнистировать политических заключенных.

* * *

Кризис диссидентского движения был вызван не только физическим разрушением оппозиционных структур. Л. Алексеева писала об этой проблеме: «Поскольку мирным путем, единственно признаваемым правозащитниками, эти проблемы можно решить только в сотрудничестве с властями, их отказ от диалога вызвал в начале 80-х гг. кризис правозащитного движения, усугубившийся из-за резкого усиления репрессий — активность его снизилась, число участников, возможно, уменьшилось. Однако это не кризис цели, которая не обесценена в глазах участников движения и далеко за его пределами, и не кризис методов»[912]. Цель, конечно, не потеряла свою привлекательность, что нельзя сказать о старой правозащитной тактике. Ее кризис привел к угасанию диссидентского движения даже тогда, когда возможности для легальной деятельности стали расширяться во второй половине 80-х гг.

Уже во время последнего наступления КГБ и даже после разгрома оргструктур движения оставшиеся на свободе участники напряженно искали выход из положения, новую стратегию. Возможности преодолеть разрыв инакомыслящих с окружающим миром обсуждались в редакции московского самиздатского журнала «Поиски». Здесь рассматривались и варианты, близкие курсу Р. Медведева и А. Сахарова 1970 года[913], и перспектива подключить к оппозиции неформальные движения, «разрозненные и влекущиеся друг к другу приватные „культурнические“ инициативы», «наивные, порою даже раздражающие своим желанием сделать „навыворот“, но несущие в себе стремление изнутри преодолеть блокаду» (М. Гефтер)[914]. «Молодые социалисты» предлагали совместить оба варианта: добиваться реформ сверху, оказывая на руководство КПСС давление со стороны неформальных движений снизу. Так и получится во время Перестройки. И участники дискуссий в «Поисках», «Вариантах» и «Левом повороте» примут в этом живейшее участие[915].

Комментируя позицию журнала «Левый поворот», В. Прибыловский писал в 1982 г.: «В системе приоритетов редакции на первом плане такая примерно основополагающая идея: „Реформы сверху под давлением снизу“. Тезис неопровергаемый, хотя, по правде сказать, маловероятно, что он скоро станет социальной реальностью»[916]. Реальность приближалась гораздо быстрее, чем об этом могли мечтать диссиденты. Ситуация, характерная для революций и революционеров.

И все же наиболее дальновидные диссидентские авторы предсказывали неминуемые социальные катаклизмы в ближайшей перспективе: «Простое экстраполирование предсказывает кризисную точку где-то на рубеже 1990 г., — подводит В. Сокирко итог своему экономическому анализу, — с учетом непризнаваемой инфляции — в районе 1984 г., понимая под ней начало падения национального дохода, т. е. начало абсолютного обнищания»[917]. В результате В. Сокирко предсказывает «час Амальрика» — внешнеполитические авантюры (написано в ноябре 1979 г.) и социальный взрыв с гражданской войной — призрак, неоднократно возникавший во время Перестройки. В результате — восстановление диктатуры, повторение процессов начала века в том же масштабе. «Да, круг замкнется, но через гибель — нашу и наших детей», — мрачно предсказывает Сокирко[918]. И все же, по мнению автора, шанс на спасение есть — в народной памяти, из которой еще не ушли ужасы сталинизма, в росте «разноверия» — общественного разномыслия, уважения к независимой от государства трудовой деятельности, в подчеркнутом легализме оппозиции, в постепенном осознании кризиса верхами (здесь автор ссылается на речь Брежнева в ноябре 1979, выдержанную в несколько более критических тонах, чем обычно). Сокирко считает, что такие факторы «исчезающе малы»[919]. История показала, что эти и другие, вероятно — более глубинные факторы социальной стабилизации оказались сильнее, и общественная трансформация конца 80-х — начала 90-х гг. произошла на большей части территории СССР без катастрофы, подобной первым десятилетиям ХХ в. Однако сам диагноз и перечисление факторов выздоровления оказался довольно точным — особенно если учесть условия, в которых приходилось работать оппозиционным авторам.

Кризис стремительно приближался. Сама история предоставляла авторам «нетрадиционной социальной медицины» принять участие в лечении затянувшейся болезни.