Поправки к учебнику истории

Поправки к учебнику истории

Идеологическая неопределенность второй половины 60-х гг. позволила историкам поставить под сомнение несколько важных официальных догм. Организационный базой исторического «ревизионизма» стал избранный в ноябре 1965 г. партком Института истории во главе с В. Даниловым и созданный в 1964 г. сектор методологии института во главе с М. Гефтером.

19 февраля 1966 г. Данилов выступил на закрытом собрании с «докладом» «Советская историческая наука и задачи парторганизации Института истории», который был подготовлен «ревизионистским» крылом парткома.

Доклад требовал допуска историков в архивы советского периода, отказа от замалчивания спорных фигур истории большевизма, демократизации администрации Института, расширения прав Ученых советов, ограничения некомпетентной цензуры.

16 февраля 1966 г. в Отделе истории Отечественной войны Института марксизма-ленинизма состоялось публичное обсуждение новой популярной книги члена парткома А. Некрича «1941. 22 июня».

Это обсуждение стало сенсационным. Собралось более 200 человек. Оппонировать Некричу взялся коллектив редакции первого тома «Истории Великой Отечественной войны» во главе с военным историком профессором Г. Дебориным. Но не «гонимый» Некрич, а охранители чувствовали себя обороняющейся стороной.

Деборин был осторожен и академичен: «Основное критическое замечание, которое потом будет детализировано, заключается в том, что конечные выводы автора, продуманные и правильные, редко находятся в противоречии с тем, что говорится ранее. В этом смысле в книжке имеются элементы внутренней противоречивости»[413]. Деборин не соглашался, что «все дело только в личности Сталина»[414], и в этом конечно был прав. Раз он оправдывал Сталина, то вызывал недовольный гул в зале со стороны антисталинистов. Но и сам Некрич соглашался, что кроме Сталина в трагедии 22 июня виноват, как минимум, высший командный состав.

Эта тема позволила антисталинистам перейти от спора о военном искусстве к теме избиения командных кадров в 1937 г. Председательствующему приходилось то и дело напоминать собравшимся, что речь идет не о культе личности, а о книге Некрича (хотя отделить тему 22 июня от фигуры Сталина вряд ли было возможно). В итоге обсуждение, на котором предполагалось пожурить Некрича за неточности и перехлесты, вылилось в звучную антисталинистскую манифестацию.

После этого заключительное слово А. Некрича выглядело вполне центристским: «Прежде всего я считаю своим долгом сказать, что обсуждение, которое устроил Отдел истории Великой Отечественной войны Института марксизма-ленинизма, представляет собой подлинную научную дискуссию, когда каждый мог выступить со своей точкой зрения. И того накала страстей, к которому мы пришли в конце заседания, я думаю, могло бы и не быть»[415]. Однако вывод историка звучал предупреждением: «Там, где неограниченная власть, там могут быть неограниченные ошибки»[416].

А. Некрич был триумфатором, но охранители готовились к реваншу. В конце 1966 г. на перевыборах парткома заместитель директора Института истории назвал книгу А. Некрича «порочной, вреднейшей, антипартийной».

В 1967 г. в «Вопросах истории» (№ 9) вышла статья Б.С. Тельпуховского и Г.А. Деборина «В идейном плену у фальсификаторов истории». В «большой прессе» Некрича критиковали, зато самиздат его защищал. Стенограмма дискуссии 16 февраля расходилась по сети.

Колоритным участником обсуждения темы 1941 г. был генерал П. Григоренко, недавно освобожденный из психиатрической больницы, куда был помещен за создание подпольного Союза борьбы за возрождение ленинизма. Генерал ответил на статью в «Вопросах истории» гневным антисталинским письмом, которое разошлось в самиздате и имело большой успех, поскольку Григоренко был военным специалистом. Он доказывал, что в катастрофе 22 июня виноват именно Сталин и организованные им репрессии. Часть ответственности Григоренко возложил и на Жукова, покусившись таким образом на святая святых охранителей, которым нужно было подкрепить какой-то фигурой пантеон, пошатнувшийся после разоблачения Сталина.

Борьба велась и на методологическом фронте. 4 октября 1966 г. сектор методологии института истории обсуждал доклад Я. Драбкина «Нерешенные проблемы изучения социальных революций». Автор доклада вспоминает: «Догматики, каких в Институте истории и в других учреждениях было хоть пруд пруди, уже в самой постановке вопроса узрели если не крамолу, то, по меньшей мере, дерзость. Что же еще могло быть „нерешенным“ в революциях, расписанных самими классиками и проштампованных во многих документах компартий и Коминтерна?» В действительности «классики» не оставили систематизированного учения о революции, употребляли множество терминов, которые еще нужно согласовать между собой. А это значит, что еще одна опора марксизма упирается не в фундамент, а в зыбучие пески.

Я. Драбкин продолжал ставить «нерешенные вопросы», наводившие на мрачные размышления о советском опыте: «Рассмотрение роли революций в историческом процессе было в докладе ограничено тремя вопросами:

1. Возможны ли смены так называемых социально-экономических формаций (в шутку прозванных „пятичленкой“) без кровавых революций? Примеров тому было немало, но мешала жесткая догма о некоем „законе перехода“. 2. Способны ли реформы и особенно „революции сверху“, при некоторых условиях, зависящих, прежде всего от характера государства и его действий, мирно и постепенно решить назревшие задачи революций? 3. Еще сложнее представлялась мало разработанная и часто игнорируемая историками проблема „издержек“ и „цены“ революции». Вывод: «Разумеется, даже самое тщательное изучение ленинского наследия, в том числе ленинской концепции мировой революции, не дает нам готовых рецептов для решения сложнейших проблем революционного процесса современности»[417]. А раз нет готовых рецептов, нужно их вырабатывать самим. Явный ревизионизм. И ничего — обсудили, высказали широкий спектр коммунистических мнений.

Охранители перешли в контрнаступление, когда методологи попытались опубликовать свои доклады. «Осенью 1969 г., почти через три года после обсуждения моего доклада о „нерешенных проблемах“, его текст, проутюженный вместе с другими материалами цензурой, был вместе с дискуссией опубликован в академическом сборнике, изданном тиражом в 4.600. экземпляров… В газете „Советская Россия“ в феврале 1970 г. была опубликована малограмотная, но хлесткая заказная погромно-разгромная статья трех авторов из Высшей партийной школы „Под видом научного поиска“. Она была целиком построена на прямых передержках и искажениях мыслей десятка специально „отобранных“ для дискредитации авторов сборника, как неких „новых ревизионистов“»[418].

Но применить к строптивым историкам какие-то оргмеры было нельзя, потому что их прикрывал «даниловский партком». Райком требовал не выбирать снова Данилова секретарем. «Мы, разумеется, такой ультиматум принять не могли, и „Даниловский партком“ продолжал действовать, испытывая нараставшее давление», — вспоминает Я.С. Драбкин.

28 июня 1967 г. Некрич в обход партийной организации был исключен из КПСС «„за преднамеренное извращение политики“ партии и правительства. А в августе 1968 г., сразу же после интервенции в Чехословакию единый Институт истории АН СССР был разделен на две части — Институт истории СССР и Институт всеобщей истории, чтобы распустить строптивый партком. Так сомкнулись международные и внутренние события, общие „обвалы“ и частные»[419].

Однако разделение институтов не остановило «ревизию истории» сразу. В Институте истории СССР развернулась дискуссия об уровне развития России и предпосылках революции 1917 г. В конце 60-х гг. группа историков (П. Волобуев, К. Тарновский и др.) вернулись к старому спору народников и марксистов об уровне развития капитализма в России. Официальная точка зрения, которую поддерживали А. Сидоров, И. Бовыкин, В. Лаверычев[420], утверждала, что Россия накануне революции была среднеразвитой страной, практически равновеликой другим мировым державам. В подтверждение писалось об уровне концентрации капиталов, о многочисленном и боевом пролетариате (правда в его ряды записывали и полупролетарские слои), о темпах развития. «Новое направление» упирало на отсталость сельского хозяйства, немногочисленность сформировавшегося пролетариата, многоукладность даже тех регионов, которые считались промышленными. В мае 1969 г. историки «нового направления» разобрали предреволюционную экономику Урала на конференции в Свердловском университете. Сторонники «нового направления» утверждали, что развитие капитализма в России шло «во втором эшелоне» вслед за передовыми странами, было отягощено феодальными пережитками, и могло быть быстрым только в результате вмешательства государства и притока иностранного капитала. В результате капитализм «второго эшелона» серьезно отличался от «классического» бюрократизированностью и зависимостью[421].

Когда был подготовлен сборник с такими идеями, идеологические отделы ЦК в 1972 г. перешли в контрнаступление. Часть тиража уже напечатанного сборника была изъята, дискуссии были прекращены волевым порядком, а несогласные понижены в должности (потерял пост заведующего кафедрой и организатор конференции свердловский историк В. Адамов)[422]. Что так взволновало ревнителей ортодоксии? Дело в том, что изыскания «нового направления» подтверждали правоту меньшевиков и народников, которые утверждали, что уровень развития капитализма в России еще низкий. Народники из этого делали вывод, что необходимо идти к социализму вообще не марксистским путем, через общину. А меньшевики доказывали, что с таким уровнем капитализма не получится строить социализм. Если они правы, то возникает вопрос о том, что построили. И если даже построили социализм, то из-за отсталости страны — со слишком большими издержками. И стоило ли браться? В общем, открытые дискуссии на эту тему прекратили, что не мешало историкам «копать» этот вопрос и дальше.

* * *

Подкоп под официальную историософию вели даже исследователи древности. Их давно не устраивала «пятичленка» общественно-экономических формаций, когда за первобытно-общинным строем следовал рабовладельческий способ производства, за ним — феодальный, капиталистический и коммунистический. Изменения в этой схеме могло поставить под сомнение «научное обоснование» перехода от капитализма к коммунизму. Но с рабовладельческим строем возникли проблемы. Накопление исторического материала все яснее доказывало — рабы, которые, согласно Энгельсу, считались основным эксплуатируемым классом древних обществ, почти нигде не составляли большинства населения. Особенно это касалось Востока. Там рабы как меньшинство встречаются и в древности, и в средние века, и в новое время. Самым многочисленным классом в древности было крестьянство. Его эксплуатировало с помощью налогов и поборов … государство, иерархия чиновников. При этом Маркс в середине прошлого века обмолвился, что это был такой особый Азиатский способ производства.

Мнение Маркса совпало с желанием историков пересмотреть теорию Энгельса. В 1965 г. развернулась дискуссия, которой открыто продолжалась несколько лет. Плюрализм по этому фундаментальному вопросу марксистской теории достиг возмутительных размеров: эксплуататором должен был быть частный собственник, но частная собственность в древневосточных обществах находилась в зачаточном состоянии.

Наиболее решительно настроенные участники дискуссии выступили с опровержением самого принципа последовательной смены формаций. Страны Запада и Востока проходят разные формации: «Достаточно поверхностного сравнения так называемого раннерабовладельческого общества Междуречья и так называемого феодального общества Камбоджи, чтобы обнаружить, что в их структуре больше сходства, чем (соответственно) между этим „рабовладельческим“ обществом и античным рабовладением, феодальным обществом Европы и так называемым феодализмом Камбоджи, Таиланда и т. д.» — утверждал «азиатчик» Седов. Из этого высказывания следуют интересные выводы. В Азии господствовал, а возможно, и продолжает господствовать, способ производства (для марксистов это коренное понятие), которого не было в Европе. Главным эксплуататором в этих «азиатских» условиях является государство, а эксплуатируемыми — крестьяне. Если учесть, что СССР гораздо больше похож на эту модель, чем на марксовы прогнозы о коммунизме, то становится понятным, какие идеологические последствия могли заметить в этой дискуссии партийные идеологи.

Оппоненты «азиатчиков» увидели в этом повороте дискуссии иную опасность — теория формаций летела в тартарары. Если прохождение через большинство формаций становится необязательным, значит, необязательна и стадия социализма. В таком случае труды многочисленной братии ученых пришлось бы коренным образом пересматривать. И вот в поисках компромисса между марксизмом и реальностью сторонники традиционной концепции «рабовладельческого способа производства» пошли дальше своих бунтующих оппонентов: «Если будет признано, что классовое общество, в котором есть рабы и частная собственность на землю, в котором основную часть угнетенных составляют общинники, эксплуатируемые посредством государственных налогов, — что такое общество надо называть „азиатским“, то тогда я „азиатчик“ — заявил сторонник концепции рабовладельческого строя В.Н. Никифоров[423]. Тем самым был сделан намек на то, что и в европейских „рабовладельческих“ обществах рабы не составляли большинства эксплуатируемых. Мол, чего вы, „азиатчики“, кипятитесь — формация на Востоке и на Западе была одна, только несколько странная — эксплуатируемых классов несколько, причем одним из основных эксплуататоров было государство. „Как государство?! — воскликнуло государство, — Это я-то могу быть эксплуататором?“ Партия взяла курс на сворачивание подобного рода обсуждений, и они постепенно затихли, хотя и не совсем. Неприятие концепции рабовладения обнаруживалось в научных трудах, о нем говорили в студенческих аудиториях.