Глава 29 Обманутые надежды
Глава 29
Обманутые надежды
В крестьян стреляли практически в упор. Свои же, русские солдаты, такие же вчерашние мужики. Стреляли залпами. А крестьяне не бежали, они встречали смертоносный свинец грудью. Кричали: «Мы за царя!..»
Впрочем, рассказ об этом впереди… А начну, пожалуй, с писем. Мой очерк «Кто погубил прежнюю Россию» об истоках и причинах Февральской революции в России был опубликован в газете «История», журнале «Журналист» и «Литературной газете» (уже под названием «Эпидемия свободы»). И, соответственно, вызвал почту. Из всех писем выделю две темы.
Для многих, для абсолютного большинства стал открытием тезис о рабстве, о крепостном праве как глубинной первопричине революции. Пишут, что об этом они даже и не думали.
Второе. Очень резко написал я об интеллигенции. Мол, если я дал право мужикам ненавидеть царско-дворянскую власть, мстить этой власти, то почему отказываю в этом праве разночинской интеллигенции. Дескать, сам же писал, что многие разночинцы — потомки тех самых рабов. Почему же им нельзя то, что можно мужикам? Почему им нельзя было звать Русь к топору?
Как очень часто бывает, мои слова немного переиначили, приписали мне то, о чем они сами думали. Никакого права мстить никому я не давал. Даже если бы и мог… Я всего лишь объяснял бунты, восстания и революцию: «Взорвалось прошлое, взорвалась накопленная за века рабства жгучая ненависть. Смешно считать, что русский мужик в 1917 году царскую власть на штыки поднял, потому что проникся идеями Маркса-Энгельса-Ленина. Нет, мужики нутром почуяли: пришла наконец сладкая возможность отомстить за века унижений. И люто отомстили! И страшно, и надолго перекурочили судьбу России потому, что иначе не могли. Потому, что рабы. И кто их в чем-либо обвинит?
Так с народом обращаться нельзя».
А вот с интеллигенции — особый спрос. Потому что знания, образование, наконец, само понятие интеллигентности ко многому обязывают. И прежде всего — к размышлению. А не к размахиванию топором. К тому же их, интеллигентов, предупреждали. И не «проклятые царские сатрапы», а их же кумир — Чернышевский. Да-да, «тот самый Чернышевский» предупреждал, что бунт, революция — губительны для страны, для цивилизации вообще. Впрочем, опять я забежал вперед…
Но в том-то и горькая суть, что и оголтелый радикализм разночинской интеллигенции поддается объяснению. И вообще — революционный настрой и порыв всего российского общества, увы, объясним.
Наверно, опять же впервые как объяснение революции я приведу здесь причины психологического характера.
Нравственный, психологический портрет русского общества нарисовать легко, потому как он строго определен временными рамками 1861–1917 годов. Все, что случилось, — случилось в это время. До 1861 года в России не было революционеров. Революционеров как представителей движения, как профессионалов. И декабристы, и петрашевцы — это кружки заговорщиков. А вот после 1861 года сразу возникла «Земля и воля», следом — обыкновенные убийцы-террористы: «Народная расправа» Нечаева, «Ад» Ишутина и «Народная воля» Желябова, затем плехановское «Освобождение труда», РСДРП, просто эсеры и эсеры-террористы, меньшевики-большевики итак далее до РКП(б)… Исторически: от рабовладельческого строя, через 56(!) лет капитализма — Россия влетела в вихрь социалистической революции. Даже смешно читать, да? Капитализм в России существовал 56 лет… Для такого стремительного, небывалого общественного возмущения должны быть какие-то объяснения.
А поскольку наша революция и революция вообще — дело сугубо внутреннее, то причины надо искать внутри. Внутри каждого отдельного человека и всех, вместе взятых. Чтобы такое сотворить, необходимо особое состояние общества. Нравственное, психологическое. А каким оно было в 56-летний период, с 1861 по 1917 годы? Можно ли определить и сформулировать это в нескольких словах?
Время после 1861 года я считаю временем обманутых надежд. И всеобщее состояние умов и сердец — это всеобщее горькое разочарование и желчное раздражение от обманутых надежд… А также ненависть и месть за обманутые надежды.
Представим себе русское общество в 1855 году. Только что умер царь Николай I. Тридцать лет правил он страной. Эпоха. Которая началась мрачно и закончилась безысходно. Началась с виселиц на Кронверкской куртине, с казни декабристов, продолжилась созданием Третьего отделения — тайной политической полиции, а завершилась поражением в Крымской войне.
Позорно не само поражение. В войне всегда кто-то проигрывает. Существенно, как проигрывает. В той войне героизм русских людей при Севастопольской обороне, военный талант флотоводцев и храбрость матросов при Синопе были сведены на нет бездарным верховным командованием, очевидным и постыдным техническим отставанием: ведь из кремневых гладкоствольных ружей стреляли! С боем на 300 шагов. И только в сухую погоду, потому как в пасмурную порох на полке отсыревает… А у противника — практически современные замковые нарезные штуцера дальнобойностью 1300 шагов!
В общем, стыдоба. Все понимали, что так жить нельзя. Что крепостное право сковало производительные и нравственные силы страны по рукам и ногам, разлагает все и вся. Самое главное, конечно, — нравственное состояние общества. Невыразимо стыдно, позорно жить в стране, «где рабство тощее влачится по браздам» (Пушкин), где живых людей, божьи души, продают и покупают, меняют на собак! Время николаевского правления Герцен назвал застоем… (Вот откуда это слово, введенное через полтора века реформатором Горбачевым уже в Советском Союзе.)
И вот в такой обстановке взошел на престол 37-летний царь Александр! Умный, интеллигентный, его воспитателем был не какой-нибудь казарменный скалозуб, а поэт Жуковский, который прямо учил юного цесаревича: распространяй просвещение, ибо народ без просвещения есть народ без достоинства, люби свободу, то есть правосудие, ибо в нем и милосердие царей, и свобода народов… Курс лекций о государственных законах читал наследнику престола патриарх государственной службы Сперанский, тот самый, который замышлял и разрабатывал либеральные реформы еще при Александре I.
Все в России дышало тогда надеждами на другую жизнь.
Герцен из лондонского далека писал, обращаясь к царю:
«Государь, дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… Нам есть что сказать миру и своим.
Дайте землю крестьянам. Она им и так принадлежит; смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите рубцы на спине наших братий — эти страшные следы презрения к человеку…
Торопитесь! Спасите крестьянина от будущих злодейств, спасите его от крови, которую он должен будет пролить».
И Александр оправдал ожидания. Его коронация ознаменовалась амнистией декабристам и петрашевцам, сразу же были ослаблены тиски цензуры, тотчас же в обществе возникло слово оттепель… (Это слово всплывет через век в Советском Союзе после смерти Сталина и будет означать то время.)
Но еще до коронации, до амнистии сам царь сказал «про это». Про то, о чем вслух не говорили. Одни — потому что боялись за себя, другие — боялись спугнуть, не смели и надеяться. За полгода до коронации, в марте 1856 года, в Москве, на торжественном обеде с участием предводителей дворянства царя спросили, верны ли слухи о скором освобождении крестьян. Судя по всему, Александр был не готов к такому разговору, еще не сформулировал мысль в точные слова. Ответил сумбурно, с явным раздражением: «…Чувство враждебности между крестьянами и их помещиками, к несчастью, существует, и от этого было несколько случаев неповиновения помещикам. Я убежден, что рано или поздно мы должны к этому прийти. Я думаю, что и вы одного мнения со мною, следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу».
Как вспоминает современник, речь государя была громовым ударом… Слово было произнесено. Оно моментально проникло во все уголки страны. Россия всколыхнулась.
«Кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь…» — писал Лев Толстой. Царя горячо приветствовал тогдашний непримиримый лондонский оппозиционер Герцен.
Вся мыслящая Россия молилась на Александра. Все говорили друг другу: как будто тяжкий камень свалился с души, легче стало дышать…
Но эти пять лет, с 1856 по 1861, стали крестным путем Александра Второго.
Терновым венцом несчастного нашего царя.
Жизнь поставила его перед простым, но жестоким выбором. Или освобождать крестьян без выкупа — или с выкупом. С большими наделами земли — или с малыми.
С самого начала Александр для себя определил: никакого выкупа, земли давать столько, чтобы народ был богат и счастлив. И в комитеты и комиссии по крестьянской реформе подобрал единомышленников. Но он даже не представлял, каким будет сопротивление.
Девять десятых помещиков и слышать не желали об освобождении крестьян вообще. И уж тем более об освобождении без выкупа.
А помещики, дворяне — опора престола. Значит, царь должен идти против своих? Значит, настроить против себя всех помещиков, практически все дворянство России?
И несчастный Александр метался. Создавал комитеты и комиссии, назначал и смещал их председателей. Не потому, что плохие были соратники, а потому, что его же взгляды менялись и требовались теперь другие, с другими взглядами и настроениями.
Когда депутация помещиков пыталась настоять на том, чтобы крестьянский вопрос рассматривали они, царь заявил: «Если эти господа думают своими попытками меня испугать, то они ошибаются, я слишком убежден в правоте возбужденного нами святого дела, чтобы кто-либо мог меня остановить в довершении оного».
А один из его помощников, умирая, сказал царю: «Государь, не бойтесь!»
Представляете, царю-самодержцу сказать: «Не бойтесь…»
Увы. Победили «плантаторы». Царь так и не осмелился «довершить святое дело». Крестьяне получили наделы земли, которые были даже меньше по площади, чем те участки, которыми они пользовались, будучи рабами. Да и той землей они не могли распоряжаться самостоятельно, потому что попали в тиски общины. Надо было составлять какие-то уставные грамоты, то есть договор между крестьянином и помещиком. Вводились мировые посредники для разрешения споров между крестьянином и помещиком. Крестьяне были не свободные, а временнообязанные, то есть должны были отработать свободу и землю. Через два года барщины мужик имел право требовать перевода на оброк.
Что это, как не издевательство?
Издевательством стало и положение о выкупе земли. Надо было оброк перевести в деньги и исчислить всю сумму в деньгах. А так как денег у крестьян не было, то они платили только 20 процентов выкупа. Остальные 80 процентов платило государство. Крестьяне же должны были вернуть эти деньги государству в течение 49 лет из расчета 6 процентов годовых. И получается, что при такой системе крестьянин выплатит тройную первоначальную стоимость своего надела! Этот ненавистный и непонятный для крестьян процесс с банковскими процентами и прочей абракадаброй с недоимками растянулся аж до 1906 года, когда выкупные платежи были отменены…
Но это — потом. А тогда, в марте 1861 года, крестьяне взбунтовались. Все были уверены, что помещики и чиновники их обманывают, что они спрятали настоящий указ царя. В известной всем по школьным учебникам истории деревне Бездна Казанской губернии крестьяне не выдавали своего вожака Антона Петрова под дулами винтовок. Они кричали: «Мы одни за царя!» После пяти залпов на земле осталось 70 трупов. От ран умерло еще 20 человек. Антона Петрова судили военно-полевым судом и расстреляли.
В Пензенской губернии вспыхнуло настоящее восстание которое охватило около сорока сел и деревень. И там крестьяне под огнем солдат кричали: «Умрем за Бога и царя!»
В подавлении крестьянских бунтов участвовало 80 пехотных и кавалерийских полков.
Вот в таком обличье пришла свобода к русскому мужику…
Чтобы представить состояние российского общества в 1861 году, достаточно вспомнить, с каким воодушевлением встретили мы в недавние времена появление Горбачева и вслед за ним радикального реформатора Ельцина. Вновь возник тот самый лозунг: свобода — всем, земля — крестьянам, фабрики — рабочим. Сколько надежд было связано. И свободу вроде бы нам дали, и землю с фабриками в виде ваучеров раздали. Только где они и что мы имеем сегодня, сейчас… Причем обязательно отметим феномен: угнетал коммунистический режим, а ненавидят Горбачева и Ельцина — тех, кто дал надежду и обманул. Или не смог…
Таки тогда. После многовековой несправедливости появилась, сверкнула, озарила весь мир надежда на справедливость! А в итоге — обман. Жесточайший удар по нравственному, психологическому сознанию общества.
Народ запомнил это на всю жизнь. И передал, влил отравленное вино обманутых надежд в кровь своих детей, внуков и Благодатная реформа — отмена рабства — породила поколение революционеров-экстремистов. Потому что обманутые надежды часто рождают в людях такую яростную ненависть, какую не рождает никакое сегодняшнее безнадежное угнетение.
Образованное общество, желающее блага народу и стране, окончательно разуверилось в царе и во власти. Более того — общество возненавидело царя и власть, как никогда прежде.
Оно, общество, даже своего кумира Чернышевского уже не слушало. Считается, что Чернышевский был самым радикальным, что он к топору звал Русь. Причем так считали и царские власти, и это же приписали ему советские историки. Одни — чтобы посадить, уничтожить авторитетного публициста, другие — чтоб изобразить его радикальным революционером. На самом же деле Чернышевский не призывал к топору. Во всяком случае, никак не доказано, что напечатанное в «Колоколе» знаменитое «Письмо из провинции» с заключительным «К топору зовите Русь!» принадлежит перу Чернышевского. На самом деле Чернышевский боялся народного восстания. В «Письмах без адреса» он предостерегал, что русский бунт обернется поголовной резней и погромом, сокрушением всего, чего достигла Россия.
Но его уже не слушали. Кумирами молодежи становились ярые ненавистники всего и вся, которые переплюнули в нигилизме самого Дмитрия Писарева с его лозунгом: «Что можно разбить, то и нужно разбивать… Бей налево и направо…»
В 1861–1862 годах по России распространяются многочисленные прокламации самого радикального толка. В них говорилось, в частности: «…Если бы для осуществления наших стремлений, для раздела земли между народом пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы бы не испугались этого…» Открыто раздавались угрозы пролить «втрое больше крови, чем якобинцы».
Появилось слово «нигилист». Возникла «Земля и воля», из нее вышла террористическая «Народная воля». За царем-освободителем охотились по всей стране и в конце концов, в 1881 году, убили. Андрей Желябов и его товарищи отомстили Александру Второму за обманутые надежды отцов. Террористов повесили. Через шесть лет, в 1887 году, за попытку покушения уже на Александра Третьего казнили другую группу народовольцев, среди них — Александра Ульянова. Владимир Ульянов начал мстить за повешенного брата Александра. Его поддержали внуки и правнуки расстрелянного вожака восставших крестьян Антона Петрова, которые мстили за дедушку Антона…
Так закончилась реформа, которая могла вывести Россию к свободе и к свету. А привела к Октябрьской революции 1917 года. Которую называют большевистским переворотом, потому как революция, теоретически, была в феврале. И на этом основании в свободомыслящих обывательских массах еще в давние советские времена ходили разговоры: вот, мол, в феврале-то и надо было остановиться, и было бы у нас, как во всем мире, — буржуазная революция, капитализм и так далее. По поводу если бы да кабы рассуждать можно много и долго. Здесь же я просто приведу отчаянное, пророческое предупреждение Чернышевского, которого и тогда никто не слушал, и при советской власти скрыли его слова от народа, и сейчас не знают:
«Народ невежествен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко всем, отказавшимся от его диких привычек. Он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать нашу цивилизацию».
Что и произошло в октябре 1917 года. Народ ненавидел всех господ без разбора и уже не верил никаким господам, а слушал только тех, кто призывал крушить мир и резать всех господ — то есть верил только большевикам.