Части и подразделения полиции

Части и подразделения полиции

Первые подразделения местной полиции и самообороны начали создаваться в Белоруссии еще до организации на ее территории генерального округа. Как правило, подобная инициатива исходила от соответствующих органов Вермахта, заинтересованных в увеличении охранных войск в тыловом районе группы армий «Центр». В результате, к осени 1941 г. на территории Белоруссии было создано несколько десятков мобильных и стационарных подразделений, получивших, в целом, название «службы порядка» или «оди» (Ordnungsdienst; Odi). Эти подразделения представляли собой кавалерийские или пехотные отряды, командирами которых назначались советские офицеры, специально освобожденные для этого из лагерей военнопленных. Численность каждого из них колебалась в пределах 100-150 человек. Обычно, для привлечения местного населения в эти отряды применялся целый комплекс мер: от принуждения до освобождения от повинностей, налогов и реквизиций. Тем не менее, идеологический (антисоветский) момент в этом процессе так же нельзя отбрасывать. К слову, главными организаторами белорусской «службы порядка», например, на востоке республики, были такие известные белорусские националисты, как М. Витушка и Д. Космович[335].

В некоторых случаях отряды «службы порядка» без помощи немцев очищали целые районы от советского присутствия. Например, так было на Полесье (юго-западная Белоруссия), где в августе 1941 г. белорусская самооборона и отряды украинского атамана Т. Бульбы-Боровца («Полесская сечь») провели настоящую войсковую операцию против остатков советских войск, партизан и отрядов НКВД. В своем роде это была уникальная, в тех условиях, акция, так как немцы в ней вообще не участвовали, а только наблюдали за ходом событий. Операция началась 20 августа 1941 г. В ходенее 10 тыс. украинцев и 5 тыс. белорусов, разбитые на так называемые «летучие бригады», вытеснили остатки советских войск (примерно 15 тыс. чел.) с территории Полесья и соединились в районе Мозыря[336].

Следует сказать, что белорусы преследовали не только военные цели. В каждом освобожденном от советских властей районе они создавали свою администрацию, издавали газеты и делили землю. Все же воинские формирования стали играть роль местной полиции. Часто эта полиция действовала независимо от немцев, которые появились на Полесье только в октябре 1941 г. Интересно отметить, что в этот период формирования белорусской полиции уже имели собственную униформу. По воспоминаниям одного из участников этих событий В. Вира, это были пошитые из советских, песочного цвета шинелей, френчи и шапки-кепи (по образцу австрийских периода Первой мировой войны) с двойным «Ярыловским» крестом. Также имелись советские каски с таким же крестом, нарисованным желтой или синей краской[337].

В сентябре 1941 г. на большей части территории Белоруссии был создан генеральный округ. Соответственно, сразу же была проведена унификация местных частей охраны правопорядка. В результате, уже к концу осени вся «служба порядка» были реорганизованы в формирования «вспомогательной полиции порядка» (Schutzmannschaft der Ordnungspolizei; «Schuma»). Первыми были созданы подразделения индивидуальной службы в городах и сельской местности – аналоги немецкой охранной полиции и жандармерии. Следует сказать, что их не создавали заново. Фактически они были организованы на базе уже имевшихся частей «оди», которые действовали при всех местных городских, районных или сельских управлениях. В принципе, в них остались те же кадры и тот же персонал и при тех же обязанностях. Основные же изменения произошли в системе управления этими частями, хотя, по сути, ничего нового придумано не было. Как и прежде, эта система оставалась двухуровневой. Формально ими продолжал руководить начальник полиции городского и районного управления или староста, если речь шла о сельском управлении. На деле же реальная власть продолжала оставаться в немецких руках. Однако, если раньше шефом начальника полиции был соответствующий армейский комендант, то теперь в городах он подчинялся начальнику охранной полиции (Schutzpolizei), а в сельской местности – начальнику жандармерии (Gendarmerie). Обычно численность полицейских индивидуальной службы колебалась от 3 до 15 человек при сельском управлении и от 40 до 50 человек в небольших городах и районных центрах. Общее же количество полицейских в каждом районе было разным и находилось в зависимости от площади района и плотности населения в нем (в среднем, это соотношение не должно было превышать такую пропорцию: 1 полицейский на 100 жителей)[338].

Выше уже говорилось, что части «службы порядка» были одеты либо в гражданскую одежду, либо в трофейную униформу советского образца. На их принадлежность к добровольческим формированиям указывала только нарукавная повязка или разнообразные самодельные знаки различия (как на Полесье). С началом организации «Schuma» ситуация несколько изменилась. Зимой – весной 1942 г. немцы постарались как можно скорее привести всю униформу к одному стандарту: полицейским стали выдавать новые комплекты, перешитые из черной униформы так называемых общих СС (Allgemeine-SS). Надо сказать, что где-то это удалось сделать быстро, где-то, в основном в сельской местности, большинство полицейских еще осенью 1942 г. продолжали ходить в гражданской одежде, но уже со специально разработанными знаками различия. Зачастую, такие знаки были единственным признаком, по которым можно было отличить полицейского, если он был одет в гражданскую одежду. Летом 1942 – в начале 1943 г. это были специальные нарукавные нашивки – так называемые «полоски» и «уголки», обозначавшие воинское звание и занимаемую должность. Всего воинских званий в «Schuma» было пять. Последнее из них, соответствовавшее, примерно, старшине Красной Армии, являлось наивысшим для этой ветви вспомогательной полиции. Офицерские же звания для ее персонала предусмотрены не были[339].

Однако ни городская, ни сельская полиция не могли самостоятельно бороться с растущим партизанским движением, ни, тем более, уничтожить его и только зря несли потери. Один из белорусских националистов С. Шнек вспоминал, что только в Слуцком округе с 1941 по 1944 г. погибло 418 полицейских[340]. Поэтому оккупационные власти делали все, чтобы создать более крупные, мобильные и лучше подготовленные части, которые могли бы обеспечить порядок, хотя бы в пределах своего района. В целом, такая установка привела к созданию двух типов полицейских формирований: направленных на выполнение специальных охранных функций и оперативно-тактических частей широкого профиля[341].

В конце октября 1942 г. немецкая дирекция железных дорог в генеральном округе «Белоруссия» обратилась к И. Ермаченко с запросом: не мог бы он оказать помощь в организации батальона железнодорожной охраны. Условия, которые поставила дирекция, были, с точки зрения шефа БНС и его помощников, вполне приемлемыми. Поэтому на немецкое предложение он решил ответить согласием. Неделей позже состоялась встреча руководства БНС с начальником немецкой охраны железных дорог (Bahnschutz) Штримке, который находился в подчинении у начальника полиции порядка генерального округа «Белоруссия». На этой встрече были разработаны принципы организации батальона. Участвовавший во встрече начальник минских полицейских курсов капитан Ф. Кушель позднее вспоминал, что немцы были очень уступчивыми и приняли все выдвинутые белорусскими представителями условия. В результате, было принято решение, согласно которому белорусы предоставляли личный состав для батальона и его командные кадры, а немцы обязались позаботиться об их обмундировании, вооружении, размещении и материальном содержании. По мнению, как немцев, так и белорусов, сформировать батальон было нетрудно, так как существующая сеть призывных пунктов полиции давала возможность быстро собрать нужное количество добровольцев. Что же касается кадрового персонала, то к октябрю 1942 г. полицейской школой в Минске и школами в округах было выпущено достаточно офицерских и унтер-офицерских кадров. Примечательно, что не все белорусские офицеры с энтузиазмом отнеслись к этому новому проекту. Так, начальник унтер-офицерской школы в Новогрудке лейтенант И. Сажич откровенно сказал Кушелю, что не верит немцам. Последний ответил, «что необходимо хватать оружие, там, где это только возможно»[342].

Тем не менее, уже на следующий день после встречи с немцами, Ермаченко и Кушель отдали соответствующие указания. А вскоре начал прибывать и контингент. Первая партия добровольцев была направлена из Слонима в Минск, где из них почти сразу же начали формировать первую роту батальона. Первоначально планировали набрать 800 человек, но уже к весне 1943 г. число добровольцев достигло 1000. По предложению Ермаченко командиром батальона был назначен Ф. Кушель. Однако уже в январе-феврале 1943 г. немцы изменили свои условия и потребовали, чтобы командиром был офицер немецкой железнодорожной охраны, при котором от БНС должен был находиться только офицер связи. Ермаченко вынужден был согласиться, и таким офицером был назначен капитан В. Микула[343].

Батальон снабжался со складов немецкой железнодорожной охраны в Минске. Его личный состав носил стандартную синюю униформу этого подразделения немецкой полиции, но с белорусскими петлицами и кокардами. В качестве кокарды был выбран белорусский национальный символ – «Погоня», а в качестве петлиц – «Ярыловский» крест. Погоны в батальоне были немецкими. Однако немцы неохотно признавали за белорусами персональные воинские звания, заменяя их должностными. Вместо, например, «лейтенант» или «капитан» они употребляли “zugf?hrer” или “gruppenf?hrer”. Вооружение было также немецким, но его тип больше зависел от удаленности подразделений батальона от Минска: чем дальше, тем хуже. Несмотря на централизованное обеспечение и снабжение, в некоторых ротах были трудности материального характера. Так, в Барановичской роте половина личного состава не могла посещать занятия, поскольку не имела обуви[344].

После организации каждое подразделение проходило четырехнедельное обучение, которое заключалась в строевой и боевой подготовке. Последней уделяли наиболее серьезное внимание (например, в Лиде личный состав роты выводили за город и обучали вести наступление и оборону, уметь окапываться и т.п.). По окончании обучения рота уже могла использоваться для охраны железной дороги. Так, в декабре 1942 г. была подготовлена Минская рота (командир – лейтенант Д. Чайковский). Вслед за ней, в январе 1943 г., рота в Барановичах (командир – лейтенант Барбарыч). А в феврале 1943 г. закончила свое обучение последняя рота – Лидская (командир – лейтенант И. Сажич)[345].

На переговорах с немцами была установлена структура батальона и принципы его боевого применения. Он должен был располагаться поротно на всех крупных железнодорожных станциях генерального округа «Белоруссия»: в Минске, Столбцах, Барановичах, Лиде и Крулевщизне. Закончив организацию и подготовку, каждая рота была разделена на небольшие группы (по 10-15 чел.), которые разместили по всей белорусской железной дороге, а некоторые даже были направлены в юго-западную Россию. Каждая группа по численности не превышала одного отделения и располагалась на основных узловых станциях. Так, первая группа Минской роты была направлена в Полоцк, вторая размещалась на станции Унеча под Орлом (юго-западная Россия), а последняя оставалась в Минске, где одно время несла охрану здания Центрального совета БНС. Барановичская рота была также разделена на группы и направлена в Полесье (южная Белоруссия). Самая сильная группа этой роты была размещена в Калинковичах, где вела постоянную борьбу с советскими партизанами, дислоцировавшимися в Полесских лесах. В целом же, к весне 1943 г. все железные дороги на территории от Орла до Бреста и от Полоцка до Калинковичей имели белорусскую охрану. Одной из основных задач ее личного состава была борьба с советскими и польскими партизанами[346].

По утверждениям некоторых офицеров батальона, его роль была намного значительнее той, которую отводили ему немцы. Уже само появление какой-нибудь из его частей в населенном пункте способствовало оживлению там белорусского национального движения. Например, в Лиде, до зимы 1942 г. оно находилось на полулегальном положении и, как это не парадоксально, не по вине немцев. Дело в том, что в городе проживало много поляков, которые занимали главенствующее положение в местной администрации и полиции, и при всяком удобном случае терроризировали белорусов. После же того, как в Лиде была организована рота И. Сажича, местное белорусское население, по его словам, «сразу “подняло уши”, и начало отважно говорить по-белорусски, имея за плечами свое войско». Поляки же, наоборот, заметно притихли[347].

Следует сказать, что взаимоотношения немецкого руководства и белорусских офицеров не всегда были нормальными. Так, убедившись, что организация и подготовка батальона идут по графику, и он превращается в реальную военную силу, немцы решили забрать его из-под белорусского влияния. Поэтому, уже весной 1943 г. Штримке стал смещать белорусских офицеров с командных должностей и заменять их немецкими унтер-офицерами. Кроме того, офицеры с большими амбициями сами уходили из батальона. Например, так поступили капитан Микула и лейтенанты Чайковский и Барбарыч. Со временем, все белорусские офицеры были удалены из батальона. По настоянию Кушеля для белорусов удалось сохранить только одну должность – пропагандист батальона. Им стал лейтенант Сажич, бывший командир Лидской роты[348].

Отношение немецких командиров к солдатам-белорусам было очень плохим. Немецкие унтер-офицеры били их, отбирали продуктовый паек и т.п. Вследствие этого многие белорусские унтер-офицеры увольнялись из батальона, а некоторые, разжалованные в рядовые, перешли к партизанам. Такой случай, например, произошел на станции Выгода (между Барановичами и Минском). Здесь командир взвода унтер-офицер Слонимский вместе со своими людьми (12 чел.) напал на немецкое подразделение, которое вместе с ним охраняло станцию, разоружил его и ушел в лес, прихватив с собой 5 ручных пулеметов, 12 винтовок, несколько гранат и запас патронов. Там бывшие добровольцы создали партизанский отряд им. К. Калиновского, который некоторое время выступал под белорусскими национальными лозунгами, а затем был вынужден присоединиться к более крупному советскому партизанскому соединению[349].

«Тем не менее, вспоминал Кушель, благодаря пропагандистской работе Сажича, батальон, в целом, самоотверженно выполнял свои обязанности до тех пор, пока из Белоруссии не ушел последний немецкий поезд»[350].

Одной из последних акций батальона была охрана 2-го Всебелорусского конгресса. Руководство БЦР не без оснований опасалось, что его проведению могут помешать, как советские партизаны, так и немцы. Поэтому, из личного состава батальона были отобраны только самые надежные офицеры, которые под командованием лейтенанта Сажича патрулировали вокруг места проведения конгресса или незаметно находились среди его делегатов[351].

После отступления немцев из Белоруссии батальон перевели в Прирейнскую область (Западная Германия), где его личный состав использовался как рабочая сила по ремонту железных дорог. Позже, в декабре 1944 – январе 1945 г., часть его бойцов влилась в 1-ю Белорусскую гренадерскую бригаду войск СС, речь о которой пойдет ниже.

2 декабря 1941 г. ОКХ издало директиву «Особые указания для борьбы с партизанами». В этом документе, в частности, говорилось: «… Использование местных отрядов в борьбе с партизанами вполне себя оправдывает. Знание местности, климата и языка страны делает возможным в боях с партизанами применять их же методы действия»[352]. Поэтому, уже в первой половине 1942 г. немецкие полицейские органы при гражданской администрации приступили к созданию из местных добровольцев батальонов «Schuma», которые предполагалось использовать в антипартизанских операциях. По замыслам полицейского руководства они должны были представлять собой территориальные охранные части, более крупные, мобильные, лучше вооруженные и с более широким оперативным районом. В немецкой системе правопорядка их аналогом являлись так называемые военизированные полицейские батальоны и полки, которые в больших количествах действовали на оккупированных советских территориях[353].

Формирование белорусских батальонов «Schuma» проходило в три этапа: июнь-август 1942 г., сентябрь-октябрь 1943 г. и февраль-март 1944 г. В результате, к апрелю 1944 г. было организовано 13 таких частей: 45-49, 60, 64-67, 69-й охранные и фронтовые батальоны, 56-й артиллерийский дивизион и 68-й кавалерийский эскадрон. Динамика численности их личного состава выглядела следующим образом: 20 декабря 1943 г. – 1481, 30 января 1944 г. – 1499 и, наконец, 29 февраля 1944 г. – 2167 человек[354].

По штатному расписанию каждый батальон должен был состоять из штаба и четырех рот (по 124 чел. в каждой), а каждая рота – из одного пулеметного и трех пехотных взводов. Иногда в состав батальона входили также технические и специальные подразделения. На примере белорусской «Schuma» видно, что штатная численность личного состава в 501 человек на практике колебалась от 200 до 700. Как правило, батальоном командовал местный доброволец из числа бывших офицеров Польской или Красной Армии. Тем не менее, в каждом из них было 9 человек немецкого кадрового персонала: 1 офицер связи с немецким полицейским руководством и 8 унтер-офицеров. Интересно, что срок службы в таком батальоне определялся специальным контрактом и составлял шесть месяцев. Однако, зачастую, этот срок автоматически продлевался[355].

Командные кадры для батальонов «Schuma» (и вообще для белорусской полиции) готовили открытые в декабре 1941 г. минские курсы по переподготовке полицейских. Позднее, в мае 1942 г. при них была открыта школа унтер-офицеров полиции[356].

Бойцы белорусской «Schuma» носили стандартную униформу Вермахта или немецкой полиции. В начале 1943 г. для их личного состава (а затем и для всех остальных ветвей вспомогательной полиции) были разработаны специальные знаки различия, которые значительно отличались от «полосок» и «уголков» персонала индивидуальной службы. Это были: эмблема для ношения на головном уборе – свастика в лавровом венке; эмблема для ношения на левом рукаве кителя – свастика в лавровом венке и в обрамлении девиза «Treu – Tapfer – Gehorsam», что означало «Верный – Храбрый – Послушный»; и погоны черного цвета, на которых была вышита свастика. Также были введены новые черные петлицы, на которых размещались серебристые «уголки» и «звездочки», свидетельствующие о звании их владельца. Так как батальоны «Schuma» представляли собой уже более крупные формирования, чем части индивидуальной службы, для их личного состава были введены офицерские звания. Теперь, таким образом, было уже семь воинских званий: к трем унтер-офицерским было добавлено еще четыре офицерских (примерно, от лейтенанта до майора немецкой полиции). Следует отметить, что эти офицерские звания не были персональными, а, как и в предыдущий период, означали только занимаемую должность: помощник командира взвода, командир взвода, командир роты и командир батальона. Еще одним новшеством в этих знаках различия было то, что теперь каждый тип «вспомогательной полиции порядка» имел свой цвет. Например, полиция индивидуальной службы в городах и солдаты батальонов «Schuma» имели светло-зеленые выпушки петлиц и погон, свастику на погонах и рисунок нарукавной эмблемы, а у полиции индивидуальной службы в сельской местности все это было оранжевым[357].

В организационном и оперативном отношении эти части были подчинены начальнику полиции порядка генерального округа «Белоруссия» и действовали в западной и центральной части республики[358]. Единственным исключением был батальон «Schuma» №69. Он располагался в тыловом районе группы армий «Центр» и подчинялся фюреру СС и полиции «Могилева»[359].

При организации батальонов «Schuma» предполагалось, что, в отличие от вспомогательной полиции индивидуальной службы, на них будет возложено только участие в оперативных мероприятиях и всего связанного с ними. Немецкие нормативные документы выделяют три основных типа таких батальонов:

• фронтовой (Front) – предназначался для оперативных мероприятий на широком фронте и с широкими задачами; иногда мог применяться и против регулярного противника;

• охранный (Wach) – предназначался для охранных мероприятий, главным образом на военных объектах и в местах заключения;

• запасной (Ersatz) – осуществлял подготовку личного состава для двух предыдущих типов, но в случае крайней необходимости мог использоваться как охранный или фронтовой[360].

В Белоруссии были созданы батальоны только двух первых типов: шесть фронтовых и пять охранных. И такое их количественное соотношение не является случайным: немцы одинаково нуждались и в охранных частях, и в частях, которые могли на равных бороться с партизанами. Однако возникает вопрос, почему не был создан ни один запасной батальон? Дело в том, что в тот период и в генеральном округе, и на территории юрисдикции военной администрации уже было достаточно специальных учебных заведений, где готовился более или менее качественный полицейский персонал офицерского и унтер-офицерского уровня. Не было недостатка и в рядовом контингенте[361].

После окончания подготовки каждый из батальонов получал свой оперативный район. В целом, эти части «Schuma» были распределены следующим образом: №45 и №60 (район Барановичей); №46 и №65 (район Новогрудка); №47 и №49 (район Минска); №48 (район Слонима); №64 (район Глубокого); №66 (район Слуцка); №67 (район Вилейки); №69 (район Могилева)[362].

Здесь перед личным составом батальонов были поставлены задачи следующего характера:

1. Защита войскового и оперативного тыла действующей армии от агентурных и диверсионных действий противника;

2. Охрана и оборона всех видов коммуникаций, имеющих значение для фронта или экономики Германии;

3. Охрана и оборона объектов, имеющих значение для Вермахта и германской администрации (базы, склады, аэродромы, казармы, административные здания и т.п.);

4. Активное осуществление полицейских и, в случае необходимости, войсковых мероприятий по подавлению антигерманских выступлений в тыловых районах группы армий «Центр» и в генеральном округе «Белоруссия»[363]²⁹.

В июне 1944 г., после начала советского наступления в Белоруссии, часть батальонов «Schuma» была разгромлена, а часть (например, батальоны №№60, 64 и 65) были отведены в Польшу. Здесь они впоследствии вошли в состав 30-й гренадерской дивизии войск СС, речь о которой пойдет в следующей главе.

Следует сказать, что за весь период своего существования части белорусской вспомогательной полиции показали, в целом, хорошую выучку и проявили высокое тактическое мастерство. Однако нередко моральное состояние и боевой дух личного состава некоторых из них оставляли желать лучшего. И в этом, зачастую, были виноваты сами немцы. Ф. Кушель позднее вспоминал: «…Немецкое отношение к этому делу (созданию белорусских частей)… привело к тому, что широкие белорусские массы все больше и больше разочаровывались в немцах. Результатом этого разочарованья было, в первую очередь то, что белорусы начали покидать ряды полиции… и переходить к партизанам»[364].

Приведем лишь несколько, наиболее характерных, примеров. В августе 1942 г. было принято решение о формировании 49-го батальона «Schuma».

Уже сам набор в него проводился принудительными методами: окружные комиссары просто хватали белорусскую молодежь и отправляли ее под конвоем к месту формирования. Таким образом было набрано около 2 тыс. человек. Белорусам не дали ни одной офицерской должности, и поэтому батальоном, вплоть до ротного звена, командовали немцы. К тому же, все немецкие офицеры общались со своими подчиненными только по-немецки, что, естественно, не способствовало взаимопониманию и создавало дополнительные трудности в обучении. Из-за этого немцы стали избивать белорусских новобранцев, следствием чего стало дезертирство. В конечном итоге, этот период истории батальона закончился нападением советских партизан и паническим бегством всего белорусского персонала, который попросту не захотел сопротивляться (да и не мог, имея всего 50 винтовок). После этого инцидента вернуть обратно удалось только несколько сот человек[365].

Осенью 1943 г. немецкое полицейское руководство приняло решение о создании еще одного батальона «Schuma» – 48-го. Помня отрицательный опыт 49-го батальона, немцы при его организации пошли на хитрость. В обмен на помощь по набору добровольцев они пообещали Слонимскому окружному руководителю БНС И. Дакиневичу пост командира батальона. При этом приводились убедительные аргументы, типа, что «пора уже и белорусам включиться в войну за Новую Европу». Белорусская молодежь и на этот раз поверила немцам. В результате, в Слоним прибыло 5 тыс. человек, из которых медицинские комиссии отобрали только 1 тыс. Однако вскоре после начала организации батальона из Минска прибыло его настоящее начальство – немецкий СС-штурмбаннфюрер и командиры рот. Дакиневич был отодвинут на второй план, получив должность пропагандиста части. Можно было ожидать, что и здесь повторится история 49-го батальона, но на этот раз немцы действовали умнее. Не повторяя прежних ошибок, они называли Дакиневича командиром, а полицейский офицер при нем считался офицером связи между белорусским персоналом и начальником полиции порядка. В итоге, это сильно повлияло на дисциплину и боеспособность личного состава батальона: в целом, они были достаточно высокими. Тем не менее, это продолжалось не долго. Чем сильнее становился батальон, тем меньшую роль в его управлении играл белорусский командир. А в марте 1944 г. его и вовсе убрали из подразделения. Вскоре после этого оно стало разлагаться, и, как следствие, в одном из боев было разбито советскими партизанами[366].

Как видно, случаи дезертирства и разложения обычно происходили в тех подразделениях белорусской полиции, где командирами были исключительно немцы. В частях же, где на командных должностях были белорусы, не только не было дезертирства, а наоборот наблюдался явный приток добровольцев. Так, например, было во время повторной организации 49-го батальона, где наличие офицеров-белорусов явилось стабилизирующим фактором, вследствие чего его личный состав увеличился до 500 человек, а дисциплина и боеспособность значительно укрепились. Подобная история имела место и в еще одном, 60-м, батальоне «Schuma»[367].

Учтя негативный опыт, главный фюрер СС и полиции «Россия-Центр» фон Готтберг решил учредить специальный пост Главного опекуна (Hauptbetrauer) белорусской полиции. Формально этот чиновник должен был являться ее главным начальником, однако, фактически, он был только главным пропагандистом. В августе 1943 г. на это пост был назначен уже упоминавшийся капитан Ф. Кушель. В обязанности Кушеля входила пропаганда среди личного состава полицейских частей, которая должна была вестись в пронемецком и белорусском национальном духе, и забота о материальном положении. Помимо опеки над частями белорусской полиции, Кушель должен был также заботиться обо всех полицейских частях, расположенных в зоне ответственности главного фюрера СС и полиции «Россия-Центр и Белоруссия». Таким образом, в его компетенцию входили части, укомплектованные белорусами, русскими, украинцами, но не литовцами и латышами. Все мероприятия по опеке над полицией Кушель разрабатывал и осуществлял через свой штаб, который состоял из: секретаря, переводчика, машинистки, руководителя пропагандистских мероприятий и персонал редакции специального полицейского журнала. В каждом округе Белоруссии должен был находиться окружной опекун (Gebietbetrauer) со своим небольшим штабом, а в каждом районе и при каждом отделении полиции – просто опекун (Betrauer), который подчинялся окружному опекуну. Кандидатов на должность окружных опекунов искал и назначал Кушель. Все опекуны несли перед ним ответственность за свою работу. Кроме того, Главный опекун имел право и обязанность контролировать работу всех опекунов и вносить в штаб главного фюрера СС и полиции предложения об их увольнении или переводе на другую должность[368].

В сентябре-октябре 1943 г. Кушель предпринял инспекционную поездку по округам, чтобы выяснить, как осуществляется опека над белорусской полицией. Оказалось, что практически везде есть проблемы и связаны они, в основном, с вопросами пропаганды идей белорусского национализма среди полицейских. Причиной этого было то, что в западной части Белоруссии вся полиция находилась под польским влиянием, а в восточной – под русским. Это приводило к тому, что местные немецкие полицейские начальники назначали на должности опекунов поляков или русских. Если же на эту должность попадал белорус, то ему, обычно, были совершенно чужды идеи белорусского национализма. Так, например, в округе Ганцевичи из семи опекунов один был русским, один белорусом, а остальные поляками. По мнению Кушеля это положение могло исправить только специальное обучение опекунов, в ходе которого их бы знакомили с историей и современным положением белорусского национального движения. Такое предложение он внес в конце октября 1943 г., а уже в первой половине января 1944 г., в Минске открылись двухнедельные курсы для опекунов белорусской полиции. На эти курсы было отправлено по одному опекуну из каждого округа и по одному из каждого формирования полиции порядка. Всего, таким образом, прибыло 18 человек (15 белорусов, 2 русских и 1 поляк). После окончания обучения курсанты, которые вернулись в свои округи, провели такие же курсы для районных опекунов. В результате, к весне 1944 г. весь руководящий состав белорусской полиции был переподготовлен с учетом требований штаба Кушеля[369].

Роль проводника белорусской национальной идеи среди личного состава полиции отводилась органу штаба Главного опекуна – журналу «Беларус на варце», главным редактором которого также был Кушель. Первый номер этого журнала вышел в начале декабря 1943 г. и оказался весьма удачным. В количестве 2500 экз. он разошелся по всей Белоруссии. Дальнейшие номера «Беларуса на варце» выходили по мере накопления материала, поэтому с декабря 1943 по май 1944 г. вышло только 10 номеров. Журнал распространялся в Белоруссии через аппарат немецкой полиции и был очень популярным среди белорусской общественности[370].

Без сомнения, благодаря работе штаба Главного опекуна национальное самосознание полицейских сильно возросло. По мнению Кушеля, «они действительно начали считать себя белорусскими солдатами и совсем иначе оценивать свои обязанности и отношение к немцам»[371].

Возросшее моральное состояние белорусских полицейских привело к усилению их боевого духа. Так, когда началось немецкое отступление из Белоруссии, то немцы, обычно, бросали белорусскую полицию на произвол судьбы. Однако, несмотря на это, большинство полицейских батальонов и других частей полиции в полном порядке отступили на запад. Только в районе Гродно СС-группенфюрер фон Готтберг начал организовывать белорусскую полицию в регулярные боевые единицы и бросать в бой под командой немецких офицеров. Например, прорыв Красной Армии в районе Августова (Польша) был ликвидирован исключительно благодаря белорусам. При этом, как писал Кушель, «большинство полицейских погибли там героической смертью, веря, что они сражаются за Белоруссию»[372].

Немецкий исследователь Б. Кьяри отмечал, что «в советской литературе полицейские вместе с бургомистрами олицетворяли предательство своего народа»[373]. Однако из лагеря националистов звучат не менее серьезные обвинения. Так, эмигрант К. Акула вспоминал, что когда «белорусский народ говорил о полиции, то с особенной неприязнью выговаривал слово «черная». Под этим словом простые люди подразумевали не только цвет униформы, но и все самое, можно сказать, грязное, предательское, фальшивое, чужое и враждебное»[374].

Другой же белорусский националист С. Шнек вспоминал, что главными особенностями полиции в Слуцком округе было то, что «она и по принципам своего создания, и, исключительно, по белорусскому личному составу, и по характеру своего применения, была полицией от плоти и крови своего народа»[375].

Почему же можно прочесть такие полярные мнения? Из всего сказанного выше ясно, что полиция была наиболее неоднородной частью белорусских коллаборационистских формирований. В принципе, когда упоминают это собирательное название, то под ним надо подразумевать несколько самостоятельных подразделений. Одновременно, это были наиболее массовые формирования, которые применялись немцами на всей территории Белоруссии. Именно поэтому полиция и получила такую неоднозначную оценку. Если не брать во внимание советскую точку зрения, согласно которой все, кто шел служить в полицию, уже автоматически не могли считаться порядочными людьми, то можно выделить две основные причины, по которым ее личный состав мог вызывать неприязнь у местного населения. В первую очередь, это национальный вопрос, которому выше было уделено уже достаточно внимания. Здесь мы остановимся только на его влиянии в деле создания и использования белорусских частей охраны правопорядка. Когда немцы стали организовывать местную администрацию и вспомогательную полицию, то первоначально они делали это на добровольной основе и по своим планам, «совершенно не советуясь с местными белорусскими организациями или авторитетными лидерами белорусского актива». Поэтому в Западной Белоруссии в полицию «просто массово» стали вступать поляки. Немцы охотно принимали их, так как среди местных поляков было много тех, кто знал военное дело, а часто и немецкий язык.

Поляки быстро захватили в свои руки всю администрацию и весь аппарат вспомогательной полиции почти во всех западных районах генерального округа, и с его помощью начали уничтожение белорусских националистов, представляя их перед немецкими властями скрытыми коммунистами. Нередко полицейские формирования, состоявшие из поляков, участвовали в карательных акциях против белорусского мирного населения. Эта борьба наложила свой отпечаток на почти все стороны политической жизни в этой части оккупированной Белоруссии. Не могла она не затронуть и военную сторону. И борьба за придание местной администрации и полиции «белорусского вида» была кульминацией того белорусско-польского конфликта, который имел место на территории генерального округа в 1941-1944 гг.[376]

Следует сказать, официально победа осталась за белорусскими националистами. Так, по словам современного белорусского историка Ю. Грибовского, к 1943 г. им удалось белорусифицировать практически всю местную администрацию от района и ниже. Кроме того, под белорусское влияние попало почти все народное образование. В целом, к этому периоду доля участия националистов в управленческом аппарате увеличилось с 30 до 80%. Справедливости ради стоит отметить, что такой высокий процент появился не без помощи немцев, о чем было уже достаточно сказано выше[377].

Тем не менее, в отличие от гражданской администрации, где белорусским националистам удалось достигнуть определенных успехов (и это следует признать), вопрос с «деполонизацией» полиции выглядел несколько хуже. Известно, что на тот же период лица белорусской национальности составляли всего 60% ее личного состава. Не удалось националистам окончательно избавиться от «польского засилья» и в последующий период. Например, по состоянию на декабрь 1943 г. доля поляков в полиции Брестского округа составляла 22%, а в Барановичском округе процентное соотношение было следующим: 77,6% белорусов, 21,2% поляков и 1,2% остальных[378].

Однако наиболее неблагоприятная для белорусов ситуация сложилась в Лидском округе, где польское влияние было традиционно очень сильным. В связи с этим заслуживает внимания случай, который имел место во время инспекции лидской полиции Ф. Кушелем. Так, он позднее вспоминал: «Еще перед общим сбором полицейских начальник окружной полиции просил меня говорить так, чтобы не углублять существующий белорусскопольский антагонизм. Когда личный состав был построен, я сказал, чтобы все белорусы подняли руки... Оказалось, что их было не больше 20%, остальные были поляками»[379]. К слову, даже на март 1944 г. в Лидском округе поляками были 21 из 25 начальников местной полиции и 2/3 личного состава всех полицейских гарнизонов[380].

До более интенсивной ликвидации польского влияния в полицейском аппарате дошло только в августе 1943 г., когда недавно созданная БРД приняла решение «об очистке рядов белорусской полиции от поляков». В нем, в частности, говорилось: «Все без исключения лица польской национальности, которые находятся на службе в полиции, должны быть уволены»[381]. В дальнейшем, такие чистки планировалось проводить постоянно. А чтобы решить проблему кадров, на место изгнанных поляков и ополяченных белорусов предлагалось набирать молодых белорусских учителей и членов военизированной организации СБМ, речь о которой пойдет ниже. Как видно, будущий новый контингент должен был быть не столько обученным полицейскому ремеслу, сколько отличаться преданностью «белорусскому делу»[382].

И тем не менее, как показал последующий опыт, белорусские национальные лозунги и далее не находили в полиции достаточного отклика. Причина тому – значительное количество агентов АК, которые действовали в рядах белорусской полиции практически до самого конца немецкой оккупации. Только бороться теперь с ними было значительно трудней, так как, в отличие от польских полицейских, сторонники «аковцев» действовали тайно. Ущерб же от их деятельности был не меньшим, если не более значительным. И, прежде всего, в идеологической сфере: АК представляла собой разновидность антинацистского Сопротивления. Свидетельством этому является множество фактов. Например, в ходе столкновений белорусской полиции и польских партизан очень часто происходили случаи перехода первых на сторону последних. Выше уже говорилось, что в Лидском округе белорусским националистам практически ничего не удалось изменить в свою пользу, так как польская агентурная сеть охватывала почти все полицейские участки на указанной территории. Типичный для такой ситуации случай произошел в Щучинском районе. В декабре 1942 г. местный школьный инспекторат жаловался в Минск, что начальник полиции поляк Голомбек самовольно арестовал по обвинению в коммунизме и расстрелял учителя А. Душа, который был очень активным белорусским националистом. В связи с этим, школьный инспекторат просил прислать нового начальника полиции, белоруса по национальности, который бы защищал права своих соотечественников[383].

Введение должности Главного опекуна белорусской полиции и начало издания журнала «Беларус на варце» тоже, по сути, преследовали цель «формирования белорусского лица полиции». Так, на страницах этого издания публиковалось много достаточно критических материалов, поскольку редакция не могла просто так закрыть глаза на значительное влияние «польских настроений» среди личного состава полицейских частей. Что же это были за настроения? В одной из статей читаем: «В Западной Белоруссии полицейские усвоили манеры польской полиции. Во время службы они разговаривают на польском языке, а на народ смотрят, как на каких-то холопов... Вот почему шомпола и плети полиции... нередко секут белорусские спины»[384].

Проблема «польского засилья» была очень актуальна в Западной Белоруссии. В ее же восточной части в полицию стало записываться много русских, которые, хоть и не питали такой ненависти к белорусам, как поляки, тем не менее не упускали случая нанести удар по белорусским активистам, считая их сепаратистами и «предателями общерусского дела». Подобным образом могли действовать русские националисты, которых было, всетаки, не так много. Тем не менее, национальной или религиозной ненависти к белорусам у них было значительно меньше, чем у поляков (если таковая вообще была). За всю историю оккупации известен только один случай, когда именно русская коллаборационистская часть уничтожила население нескольких белорусских деревень именно за то, что это были белорусы. Об этом случае в своих воспоминаниях пишут, с разными вариациями, почти все белорусские эмигранты, поэтому остановиться на нем следует поподробнее. Речь идет о так называемой Особой русской бригаде СС «Дружина» (командир СС-оберштурмбаннфюрер В. Гиль-Родионов), действовавшей в районе Глубокого и Лепеля на протяжении 1943 г.[385]

По свидетельству белорусских националистов Ю. Витбича и К. Акулы, летом 1943 г. солдаты этой бригады сожгли несколько белорусских деревень в районе Лепеля, а их население (около 3000 чел.) согнали в населенный пункт Иконники. Здесь Гиль-Родионов обратился к белорусам с речью, в которой сказал, что все они будут уничтожены за связь с партизанами, однако он дает им последний шанс. Шанс этот заключался в следующем. Мнимые пособники партизан должны были обратиться к нему с просьбой о помиловании на «русском литературном языке». Естественно, что никто из простых белорусских крестьян не знал этого языка. Поэтому Гиль-Родионов приказал расстрелять их всех из пулеметов. Кроме того, другой белорусский националист – Ю. Дувалич – после войны вспоминал, что издевательское предложение командира «Дружины» не было единственным антибелорусским проявлением в ходе этой зачистки. Еще когда его солдаты жгли деревни и выгоняли их жителей на улицу, он приказал убить трех юношей и двух девушек только за то, что они прицепили на свою одежду белорусский национальный значок (какой неизвестно). Этот случай имел место в деревне Зембин[386].

Естественно, что все белорусские националисты, чьи свидетельства были приведены выше, настаивают именно на национальной подоплеке этих расправ. Мы не можем с этим согласиться по целому ряду причин. Во-первых, воспитанный в духе советского интернационализма бывший красный командир Гиль-Родионов вряд ли имел представление об истории белорусского национализма и его целях во Второй мировой войне. Во-вторых, уже позднее появились свидетельства, что он был советским агентом и таким образом намеренно провоцировал ненависть местного населения к оккупантам. Подтвердить последнее допущение можно уже хотя бы тем, что в августе 1943 г. Гиль-Родионов перевел большую часть своей бригады на сторону советского движения Сопротивления. Здесь на ее основе была создана партизанская бригада, которая действовала против немцев до самого конца оккупации Белоруссии. При этом Гиль-Родионов был не только не наказан советскими властями, а даже награжден (по одной из версий) орденом Боевого Красного Знамени и оставлен во главе своей части. Позднее он погиб в одном из боев с немцами[387].

Наличие польских и русских националистов в правоохранительном аппарате было не единственной проблемой. Кроме них в полицию, по разным причинам, попало много лиц, которые были сторонниками советской власти. Большинство из них не проявляло никакой активности до самого конца оккупации, когда они массово стали переходить на сторону партизан. Но были и такие, кто вступил в ряды полиции по приказу подполья. Они-то, помимо всего прочего, и занимались уничтожением белорусского актива, и часто делали это, также как и поляки, немецкими руками. Вот почему в целом ряде случаев вспомогательная полиция вызывала столько ненависти у белорусских националистов[388].

Там же, где эта полиция была организована при их содействии, например, в Слуцке, она, по словам С. Шнека, «любила и защищала свой народ со всей молодой пылкостью и самоотверженно уничтожала врагов своей родины». И если в остальных районах из вспомогательной полиции много и часто дезертировали, то в «белорусской полиции» наблюдался только рост личного состава. Так, в том же Слуцком округе его динамика была следующей: на 1 августа 1941 г. – 43, на 6 июля 1942 г. – 420, на 6 июля 1943 г. – 960 и на 1 января 1944 г. – 1760 человек. Нечто сходное наблюдалось и в Барановичах – 28 человек в июле 1941 г. и 341 человек в январе 1944 г.[389]

Наряду с национальным и идеологическим противоречиями можно также отметить проблему морального состояния личного состава полиции. Положение в ней было только отражением общей ситуации на оккупированной территории. В полицию, как и другие органы оккупационной администрации, вступали разные люди и из разных социальных слоев: интеллигенция, рабочие, крестьяне. В первые дни в ее ряды попало много уголовного элемента. В советской литературе не было приято писать об этом, однако немцы строго-настрого запрещали принимать в полицию уголовников. Но это, если специально разбираться и иметь для этого достаточно времени. Поначалу его не было, и брали всех желающих, лишь бы не был явным коммунистом или евреем. Поэтому, неудивительно, что вскоре «криминальный элемент» начал проявлять себя соответствующим образом[390].

Были разными и причины, по которым люди шли служить в полицию. Обычно, туда шли те, кто пострадал от советской власти. Для других служба в полиции выглядела более привлекательной, чем тяжелая работа в деревне или, вообще, вывоз в Германию. Из многочисленных протоколов послевоенных судебных процессов и из других источников также известно, что «полицаи» придавали большое значение наградам, униформе и оружию, как признакам определенного статуса, который был гораздо выше, чем у местного населения[391].