III. Свиньи и люди

III. Свиньи и люди

Мы с Мари-Клер полагали, что за тысячи километров от мегаполисов Европы и за полсвета от Нью-Йорка, в сотнях километров от ближайшего индийского города, Катманду с его изолированной от мира долиной будет для нас гаванью мира и покоя. Имея это в виду, мы разместились в маленьком бунгало, располагавшемся в уединенном уголке участка, на котором помещался отель. Однако очень скоро наши иллюзии рассеялись, т. к. выяснилось, что внешний мир надвигается и сюда: круг наших знакомств быстро расширялся и это напоминало парижский сезон выхода в свет молодых девиц. Оказалось, что посещение и приглашение друзей стало рутиной для Катманду с тех пор, как Борис переехал в Непал. Все большее число людей стремилось скорее познакомиться с Борисом, чем взглянуть на Эверест. Первые из них прибыли неделей позже нас.

Взбираясь по скрипучей лестнице в апартаменты Бориса, я повстречался с высоким человеком, спускавшимся от него. Загорелого красивого мужчину звали Эд. Так в отеле Ройэл именовали сэра Эдмунда Хиллари. Этот отель был для него чуть ли не вторым домом, куда он не менее одного раза в год наезжал после своих многочисленных экспедиций в Гималаи и в связи со своей нынешней работой по организации школ для детей шерпов, проживающих в районе Эвереста.

Я рассчитывал, что теперь, когда Хиллари живет в отеле, я узнаю гораздо больше об альпинизме. На деле этого не произошло.

Зато я многое узнал о пчеловодстве. Непритязательный и энергичный, Хиллари — воплощение энергетики и динамизма. Неиспорченный славой, долговязый новозеландец сохранил природную доброжелательность и шарм. Борис, всегда стремившийся использовать любую ситуацию в своих интересах, не забыл, что до того как сэр Эдмунд первым в мире взошел на Эверест, он был пчеловодом. Теперь Борису пришла в голову мысль ввозить пчел из Новой Зеландии. Это был еще один из его многочисленных проектов и планов. Эд, старый друг Бориса, разделял его энтузиазм по этому поводу и определенно больше предпочитал разглагольствовать о пчелах, нежели бесконечно повторять рассказ о покорении им верхушки мира.

На следующий день после приезда Хиллари двор отеля заполонили низенькие непальские полицейские, одетые в хаки и красное. В ворота отеля десятками въезжали джипы с красно-голубыми непальскими флагами в виде двойных вымпелов. Борис перемещался по всему отелю быстрее обычного. В бальном зале, по стенам которого располагались ряды портретов с изображением свирепых, средневекового вида, увешанных драгоценностями вельмож династии Рана, стояли столы, накрытые для гигантского файв-о-клок чая. Вся эта суматоха была подготовкой к, по-видимому, самой необычной встрече, которая когда-либо состоялась в Катманду. Всего через пятнадцать лет после приземления в королевстве первого за все время самолета одни из самых первых людей, слетавших в космос, прибыли, чтобы отдать дань уважения средневековому Непалу.

Российское посольство попросило Бориса организовать прием, что стало забавным выражением уважения его популярности, поскольку он — беженец из коммунистической России. Но это нисколько не тревожит ни Бориса, ни посольство. Непал — нейтральное государство, а русские блюда, которые готовят у Бориса, больше всего ценятся персоналом российского посольства.

В пять часов в сопровождении соответствующих непальских министров и их стеснительных жен с прикрытыми вуалью лицами (еще менее, чем десять лет назад их практически держали взаперти) прибыли трое космонавтов. Женщина-космонавт Валентина Терешкова выделялась ростом, статностью и светлыми волосами среди группы хрупких непальских женщин, которые пришли приветствовать ее.

Борис был в превосходном расположении духа, он провел целый вечер, беседуя на русском языке и получая интересную информацию о космосе. Останься они подольше, Борис наверняка стал бы одним из самых близких друзей этих космонавтов. Однако космонавты, облетевшие Землю за полтора часа, не задержались в Непале, и после их отъезда клиентами отеля были более заземленные гости.

Теперь у меня была возможность встретиться и подружиться с некоторыми достойными жителями долины. Первым из них и, вероятно, самым замечательным, был отец Маршалл Моран, тот самый представитель американской иезуитской церкви, встретившийся мне в баре отеля по приезде и пытавшийся подбодрить руководителя итальянской группы альпинистов, потерявшей одного из своих людей на склонах горы, которую они хотели взять.

Тибетцы называют его «американским ламой» и многие из них считают, что он — Далай Лама западного мира. Отец Моран с улыбкой подчеркивает, что он непалец, первый иностранец, получивший непальское гражданство. Тот факт, что католический священник получил такое отличие от индуистского бого-короля, свидетельствует об удивительном характере отца Морана, почете и любви, которыми он пользуется в этой стране.

Он приехал сюда за год до Бориса по приглашению королевской семьи, но затем по просьбе правительства учредил первую в долине школу для мальчиков. Он обладает всеми теми чертами, которые принесли славу ордену иезуитов. Дипломат, ученый и во многих отношениях просто святой человек, он и Борис являются самыми знаменитыми иностранцами в долине Катманду.

Отец Моран поражает всех, кто его знает. Независимо от того, едет ли он на мотоцикле, лавирует на джипе между бредущими по улице священными коровами, или идет пешком, он всегда торопится. При этом в выражении его лица, как у настоящего гонщика-любителя, сквозит отчаянное желание вписаться в поворот. И хотя отец Моран в соответствии с законом строго соблюдает местные верования, иногда все же лихо настигает коров. Когда отец Моран слезает с лошади или мотоцикла или выходит из машины и снимает облачение ездока или водителя, его лицо излучает улыбку человека, выигравшего гонку (что не так уж и трудно сделать в долине, где немногочисленные транспортные средства не могут составить серьезной конкуренции).

Если, мчась по городу на транспорте, он встречает кого-то, с кем ему нужно поговорить, священник резко тормозит и кричит: «Эй, идите-ка сюда, я хочу сказать вам кое-что!».

И говоря «кое-что» многим людям, отец Моран преуспел в том, что кажется невероятным в этой стране. Считают, что он обладает уникальным даром умения разбудить сонного служащего, привыкшего к тихому, спокойному течению жизни, добиться нужных решений от необязательного чинуши или нерешительного министра. Однако когда отец Моран начинает разговор, трудно поверить, что он такой занятой человек. У него в запасе всегда есть самые веселые шутки, он неизменно знает итоги бейсбольных матчей в Америке и самые сенсационные новости из горячих точек мира. Эту информацию он черпает благодаря ночным бдениям у радиоприемника.

Не будучи за рулем отец Моран излучает полное спокойствие, что является редким качеством в Непале, где большинство иностранцев целыми днями стонут и жалуются на трудности. Не таков отец Моран. «С какой стати я должен беспокоиться о том, о чем непальцы даже не задумываются», — говорит он. И он прав: только так можно жить в Непале без особых забот. Стоит также отметить, что добиться чего-нибудь в долине без рекомендаций отца Морана или Бориса потребует терпения, многих дней беспокойства и отчаяния, т. к. непальским чинушам нужны продолжительные консультации с неведомыми божествами и долгие месяцы медитации, прежде чем они начнут что-либо предпринимать.

Решая ли проблемы беженцев из Тибета или деликатные вопросы с министерством иностранных дел, отец Моран всегда спор, улыбчив и вездесущ.

Вторым столпом местной миссии иезуитов является отец Ниесан. Небольшого росточка, ненавидящего быструю езду отца Ниесана обычно можно видеть сидящим с закрытыми глазами в джипе отца Морана рядом с водителем. В школе Св. Ксавьера теперь учат английскому языку и другим дисциплинам сотни молодых непальцев, а отцы Моран и Ниесан еще находят время, чтобы помогать решению личных проблем значительно увеличившейся иностранной колонии.

Примечательным человеком здесь был и швейцарский геолог Тони Хаген, единственный человек, исследовавший весь Непал. Пусть Хиллари и Тенцинг взошли на Эверест, но никто не может похвастаться, что излазил здесь столько вершин, сколько Хаген. За двенадцать лет он исходил всю страну — прошел все перевалы и долины, добирался до всех прилепившихся к горным склонам деревушек. За эти походы ему следовало бы присвоить звание величайшего в мире альпиниста.

Подлинный исследователь, Тони прошел пешком около 290 тысяч километров по самым труднодоступным районам страны, временами спускаясь в Катманду, где он всегда старался убедить непальцев, что им следует сделать для своей родины. Никто не представлял себе масштабов и разнообразия Непала, пока Хаген не подготовил своих отчетов о девятнадцати различных племенах, которые он идентифицировал, о тысячах долин, которые пересек, и бесчисленном количестве незакартированных территорий, которые исследовал.

Храбро встречая разбойников в горах и преодолевая перевалы, считавшиеся непроходимыми, Хаген посетил сотни районов, куда до него не проникал ни один иностранец. В течение двенадцати лет он рисковал своей жизнью и чуть ли не погиб, стремясь как можно полнее познать регион, о котором практически ничего не было известно не только на Западе, но и самим непальцам, редко покидающим пределы долины, в которой обитают.

Представляется, что для швейцарцев было вполне естественным заняться изучением Непала, ландшафт которого очень напоминает Альпы. Соотечественник Хагена Вернер Шультесс прибыл в Катманду шестью неделями позже Бориса. Шультесс — усердный работник и в корне отличается от обычно неэффективных иностранных «экспертов», отправляющихся помогать развивающимся странам. Не прошло и нескольких месяцев, как он помог диким, говорящим на тибетском наречии горцам основать молочную ферму и сыроварню, которые отнюдь не хуже подобных хозяйств в Альпах и даже лучше их.

Этот проект был настолько успешным благодаря энергии одного человека, что сыр Вернера стал главной статьей экспорта Непала. Необразованные тибетцы с косичкой на затылке работают в хозяйствах, организованных Шультессом. Они проходят многие километры, преодолевая труднопреодолимые перевалы, для того чтобы собрать молоко яков, в конечном счете перерабатываемое в гигантские круги ароматного сыра, за обладание которым развернулась жестокая конкуренция между всеми крупными отелями и ресторанами Индии.

Бородатый и свирепый на вид, на деле Вернер Шультесс — тихий, спокойный человек. Он скромно отмахивается от комплиментов, но уж если задумал какое-то предприятие, Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН (ФАО), Организация Объединенных Наций и миссия помощи правительства Швейцарии сотрясаются от его начинаний.

Его лозунг: «Если они не помогут мне, то я сделаю это сам». Как Борис и отец Моран, Шультесс совершил в долине настоящие чудеса.

Роль Питера Ауфшнайтера я открыл совершенно случайно. Стеснительный и сдержанный, он избегает иностранных визитеров. Как ни странно, тибетская жена премьер-министра Бутана попросила меня разыскать его. Лишь те, кто проявляет упорство, могут заставить Питера — австрийца по происхождению и тибетца душой — раскрыться и поведать о секретах, которые он так тщательно скрывает.

Вне всякого сомнения, Питер знает Тибет лучше любого иностранца. Непритязательный и скромный, он работает в Непале инженером ФАО и разрабатывает методы помощи тибетцам в этой стране. Именно он сопровождал автора книги «Семь лет в Тибете» Генриха Харрера в неведомое покрытое снегами королевство. Ауфшнайтер находился в Тибете дольше Харрера, он был руководителем неудачной немецкой экспедиции 1939 г., отправившейся на покорение Нанга Парбата. Как только началась Вторая мировая война, англичане интернировали членов этой экспедиции.

Сбежав вместе с Харрером и пятью другими пленниками, которые направились в разные стороны, Питер оставался с Генрихом в Тибете все семь лет. И когда Генрих в 1950 г. уехал, Питер остался там и постепенно перемещался к востоку в связи с наступлением китайцев, захвативших центральную часть Тибета. После девяти лет пребывания в этом регионе Питер был вынужден покинуть страну Далай Ламы.

Досконально изучивший тибетский язык и литературу, Питер, у которого масса близких друзей среди аристократов Лхасы, вскоре сам стал настоящим тибетцем. Он навсегда обосновался в Непале, где, проживая в небольшом, но красивом ньюарском крестьянском домике, намерен оставаться до конца жизни. Как и Тони Хаген, он исходил чуть ли не весь Непал, в особенности его самые высокогорные районы, населенные людьми, говорящими на тибетском языке. Трудно себе представить более обаятельного и, в то же время, загадочного человека, чем он.

В 1952 г. эти удивительные люди и еще, возможно, десяток других были единственными иностранцами, не считая трех британских и нескольких индийских дипломатов, кого Борис встретил в Непале. И лишь в 1959 г. с открытием посольств Советского Союза, США и КНР число иностранцев в королевстве значительно возросло.

Не менее занимательными я нашел и ряд непальцев, доминировавших в общественно-политической жизни страны. Особенно выдающимся среди них был Его Высочество фельдмаршал Кайсер Шумшер Джунг Бахадур Рана. Для краткости его называли просто фельдмаршалом. Он был самой красочной и загадочной фигурой в стране.

Как-то раз друзья устроили мне встречу с ним. Мне сообщили, что в десять часов я должен быть в его дворце. Своевременно подготовившись, я вышел из отеля и прошел к величественным воротам дворца фельдмаршала по соседству с отелем Ройэл и с еще более величественными воротами дворца самого короля.

Украшенная по сторонам цветами, дорожка вела к круглой лужайке, окаймленной живой изгородью розовых кустов рододендрона. Видный ботаник, который свободно мог назвать на английском, латинском, непальском, а иногда даже на французском языке любой цветок, фельдмаршал украсил свой волшебный парк бесчисленными разновидностями непальской флоры.

У парадного входа меня встретил старый швейцар, который, низко кланяясь, предложил мне войти. Я вступил в просторный, отделанный мрамором зал, интерьер которого напоминал вестибюль музея. Там стояли редкие вазы, на стенах висели потемневшие картины и огромные чучела голов буйволов и других охотничьих трофеев.

Меня усадили на маленькую скамеечку и попросили подождать. С замиранием сердца я ожидал увидеть столь титулованного, представительного вельможу высоченного роста, и потому был несколько удивлен, когда ко мне подошел сгорбившийся от возраста миниатюрный человечек. Он в точности напоминал Вольтера, хотя и в несколько восточном стиле, но по практической смекалке — Талейрана, а по культуре и интеллигентности — французского академика.

Как и Талейран, фельдмаршал сохранил уважение к себе и остался в стороне от многих дворцовых интриг, а после краха династии Рана продолжал получать титулы и почести от новой правящей династии Шах.

Фельдмаршал с гордостью показал мне свой огромный в белых тонах дворец, построенный в версальском стиле. К нему примыкает чудесный сад в стиле Маленького Трианона, но в отличие от четырех павильонов, построенных там по капризу Людовика XIV, здесь имеется шесть павильонов, ибо, как объяснил мне хозяин, в Непале шесть времен года: весна, роса, лето, дожди, осень и зима. В его величественном дворце с огромным числом сообщающихся между собой красочно декорированных палат и комнат для гостей размещается также самая крупная и полная частная библиотека на всем Востоке. В этом не было бы ничего особенного, что могло отличить фельдмаршала, если бы не его энциклопедическая память. Стоит гостю упомянуть имя какого-либо автора книги, фельдмаршал ведет его в комнаты, набитые стеллажами с книгами. Затем он цитирует по памяти какую-нибудь фразу из книги, отмеченной гостем, и называет номер соответствующей страницы, после чего своим аристократическим пальчиком он точно указывает на то место на полке, где лежит именно эта книга.

Страсть фельдмаршала к знаниям сравнима лишь с его любовью к утонченности. Он — гурман и у него такие винные погребки, какие редко можно встретить в Азии. Как политик и дипломат он славился не менее, чем любовью к красивым девушкам и утонченным блюдам.

Впервые Борис встретился с фельдмаршалом в Клубе-300 в Калькутте, когда Его Высочество направлялся в Лондон, где в течение ряда лет был непальским послом. Вскоре после моего отъезда из Непала фельдмаршал скончался.

Казалось, что, помимо фельдмаршала, в долине обитает еще масса генералов, т. к. многие представители династии Рана были возведены в чин генерала, или, по крайней мере, полковника при рождении. В своей импозантной униформе эти офицеры по вечерам представляли забавную картину, более соответствующую предыдущему веку, когда со всеми своими регалиями они появлялись на многочисленных официальных приемах.

Борису они напоминали его раннее детство в Одессе в царской России, когда перед сном ему разрешали подглядывать в щелку на гостей, собравшихся на торжественный ужин.

В числе других именитых непальцев были три сына короля Трибувана — принцы Махендра, Гималая и Басундара. Борис подружился с Басундарой, невысоким, жилистым человеком. Глаза его светились умом, а на лице блуждала загадочная улыбка.

В Непале всегда можно было заняться чем-то необычным или встретить странных людей; и с Борисом я был готов ко всему. Через несколько дней после отъезда российского космического трио Борис поинтересовался, не хотим ли мы съездить в Ичангу.

— А что это? — спросил я, заинтересовавшись тем, что Борис собирается предложить мне.

Хотя Борис довольно непредсказуем, я даже не ожидал того, что он скажет:

— Это моя дача, куда я езжу на уик-энд.

В Катманду такая фраза звучала поистине странно — дача в долине, где не существовало уик-эндов, т. к. рабочее время никем не определялось. Более того, если исходить из королевского декрета, неизвестно на каком основании день отдыха выпадает на субботу, и потому непонятно, на какие дни приходится уик-энд.

Когда я поинтересовался у Ингер, что за дача у них в Ичангу, она рассеянно ответила:

— Не знаю. Ведь вы уже познакомились с Борисом. Он договорился с одним из вельмож Рана о том, чтобы взять в аренду какое-то хозяйство в горах.

Когда я попытался узнать подробности у Бориса, он лишь заметил, что ему надоели приемы, и он решил заняться свиноводством. Если бы так ответил мне кто-нибудь еще, я бы вышел из себя, но с Борисом надо быть готовым ко всему.

Три дня спустя я спокойно сидел в баре «Як и Йети» с молодым британским альпинистом, когда внезапно отель огласил резкий вопль. Мы все вскочили в тревоге, т. к. со двора донеслись новые вопли. В моем мозгу промелькнула мысль о том, что мне как-то довелось услышать от Бориса: был случай, когда пекари отеля зарезали друг друга ножами. Я бросился на галерею второго этажа за баром и вгляделся в глубину парка. Там было темно, и все было спокойно. В этот момент по винтовой лестнице вниз из своей комнаты сбежал Борис.

— Прибыли свиньи, — крикнул он мне на бегу.

И вскоре, стоя рядом с ним, я наблюдал, как на заднем дворе выгружали сорок три хрюкавших и визжавших свиньи белой йоркширской породы, которых привезли грузовиком из Индии. Это Борис телеграммой попросил своего близкого друга магараджу Куч Бихара прислать ему своих породистых свиней. Следовательно, Борис вовсе не шутил, он действительно намеревался разводить этот скот.

Со своим энтузиазмом и эйфорией по поводу того, что он станет единственным свиноводом во всех Гималаях, и жадно ожидая получать отличный бекон и свежую ветчину, он совсем забыл подготовить место, где его визгливое стадо смогло бы отдохнуть.

— А как же Ичангу? — спросил я, вспомнив, как он упомянул дачу, где собирался разводить свиней.

— Ах, Ичангу, да, да, мы поедем туда послезавтра, но свиньям придется остаться здесь. Для них еще не подготовлено место. Куда же мы могли бы поместить этих ч?дных животных? — продолжал он, словно десять часов вечера было самым подходящим временем для поисков участка, где можно было бы разместить сорок три хрюкающих и визжащих особи, возбужденных сотнями километров мучительной пыльной дороги.

Выход был найден, но для нас с женой он оказался весьма печальным: стадо свиней разместилось рядом с нашим бунгало.

— Мы разместим их за бунгало, — сказал Борис.

Пользуясь фонариками и при содействии посыльных отеля, мы с Борисом сумели загнать стадо в загон позади нашего пристанища. Мари-Клер без воодушевления, а точнее, весьма холодно, отнеслась к этому соседству. На следующее утро мы сочли, что Борис обладает чересчур богатым воображением. Когда мы пили утренний чай, в воздухе витал печально знакомый аромат.

Обрядившись в пижаму, я вышел на веранду бунгало, чтобы глотнуть свежего воздуха. К моему вящему разочарованию, снаружи аромат был и того хуже. Едва я переварил эту неприятность, как заметил, что на меня уставились сотни глаз. На кирпичной стене, отделявшей нас от улицы, грозя развалить ее, скопилась огромная масса непальцев, которые хохотали до упаду и весело переговаривались. За одну ночь стадо свиней стало главной достопримечательностью города. Сотни крестьян и носильщиков грузов с детьми на руках удивленно глазели на огромных бело-розовых чудовищ, так отличающихся от тощих маленьких черных непальских свиней с длинной чахлой щетиной.

В течение трех недель нам приходилось мириться с этим соседством, положившим конец нашему уединению и истощившим драгоценный запас духов Мари-Клер.

Мы молились о том, чтобы поскорее настала суббота, и мы смогли бы, наконец, отправиться в Ичангу, т. к. заслужили глотка свежего воздуха, которым прежде славилась долина.

Борис предупредил, что мы выйдем на заре. Когда я поднялся в его квартиру, было десять, а Борис возлежал в ванне и читал роман.

— Буду через минуту! — крикнул он. — Позовите мне посыльного. — Я пригласил служащего, и вскоре Борис занялся инструктажем на непальском. Казалось, это никогда не кончится.

Мы смогли отправиться не ранее двух часов дня. Меня не удивило, когда я стал свидетелем того, как на ступеньках крыльца отеля вокруг Бориса появились десятки деревянных корзин, железных ящиков и прочего багажа. Можно было подумать, что мы отправляемся на Эверест. Это стало еще более очевидным, когда в отель цепочкой вошли десять носильщиков грузов. Рыская вокруг, я обнаружил корзину французского вина, бесчисленное количество бутылок водки и массу других грузов, которых хватило бы для того, чтобы целый полк мог бы отпраздновать Рождество.

— Сегодня я займусь готовкой, — торжественно объявил Борис. — Я приготовлю такой борщ, какого вам еще не приходилось пробовать.

С этим мы погрузились в три лендровера — Борис, Ингер, Мари-Клер и я — вместе с десятком носильщиков грузов, двумя поварами и низеньким непальским подрядчиком, который, по расчетам Бориса, за сутки построит свинарник.

Наши машины с грохотом выехали со двора отеля в город. С гудками клаксонов мы пробирались по заполненной народом центральной улице Катманду, объезжая священных коров, жадно пожиравших глазами содержимое деревянных лавок, обрамлявших улицу с обеих сторон. Проехав мимо группы музыкантов, мы выскочили на площадь Хануман Дхока в центре Катманду, представляющую собой одно из самых впечатляющих зрелищ города. По сути, эта площадь — целый лес пагод в ее центре и вокруг нее. На пирамидоподобных платформах воздвигнуты многочисленные маленькие храмы, некоторые из которых покрыты черепицей, а другие позолотой. Повсюду маячат большие каменные фигуры стоящих на коленях крылатых божеств или каменных быков, лежащих по соседству с живыми.

Пробираясь между храмами и толпами людей, презрительно относящихся к автотранспорту, мы достигли кишащей народом аллеи на берегу реки Багмати, вдоль которой простирается Катманду. Багмати — приток священного Ганга и потому тоже считается священной в Непале. В связи с этим на ее берегах обычно пылают яркие костры, на которых сжигают усопших. Тарахтя по древнему мосту из дерева и кирпича, никогда не предназначавшемуся для проезда автомашин, мы уверенно достигли другого берега реки. Здесь, в двух шагах от столицы начинаются бледно-зеленые рисовые поля, простирающиеся на юго-восток по крутым склонам холма, на котором располагается великий буддистский храм Шьямбунатх[5], древнейшая святыня для паломников, спускающихся в долину.

Объехав холм и благочестивых тибетских паломников, мы устремились к границе долины. В пяти километрах от города, на открытом каменном карьере, джипы остановились. Здесь Борис гордо объявил, что дальше нам придется взбираться в горы на своих двоих.

Наш поход на выходные дни становился целой экспедицией. Носильщики взвалили груз на плечи, а Борис, несколько утративший былую форму в результате бесконечных вечеринок с коктейлями, затягивающимися до поздней ночи, первым вступил на крутую неровную тропу, по которой мы удалились от мирных окрестностей долины Катманду.

Истекая потом, я попытался догнать его, и он, задыхаясь, стал рассказывать о красоте местного пейзажа. С той минуты, как мы оставили машины позади, перед нами как будто открылся новый мир. Узкая тропа проходила между живыми изгородями из цветущих растений и кактусов. Мы прошли мимо нескольких домиков цвета охры, где маленькие девочки в рваных одеждах и с цветами в волосах изумленно взирали на наш странный караван. Обойдя развалины двух древних храмов, резные полуразрушенные стены которых могли бы стать украшением любого музея, мы прошли еще около часа.

Наконец, одолев длинный крутой склон, мы вышли в Ичангу. Не успел я отдышаться, как Борис повел нас осматривать свой новый «сказочный» дом. Построенный на узком, высоком скальном выступе, дом представлял собой нечто среднее между английским коттеджем и непальским жилищем. Из его окон была хорошо видна долина Катманду. Город, лежащий у нас под ногами, казался бледно-розовым островком, плывущим по озеру, образованному рисовыми полями, заполненными водой, в которой отражалось бледно-голубое небо. За долиной горизонт закрывали огромные белые ледяные пики Гималайского хребта, сияющие на солнце.

Прямо под нами на крутых террасах с трех сторон виднелись огромные рощи апельсиновых и других цитрусовых деревьев, цветы которых распространяли такой аромат, который напоминал об Итальянской Ривьере. Вокруг дома был устроен вымощенный камнем аккуратный сад с сетью маленьких оросительных канав, дно которых было выложено кирпичом. По ним, пузырясь, текла вода, вытекавшая из небольшого ручья.

С задней стороны дома скальный выступ примыкал к большой горе, склоны которой были покрыты высокими соснами и кустарниками рододендронов. Выяснилось, что эта гора является собственным заповедником короля, в котором всего в часе ходьбы от города обитало множество леопардов и гималайских медведей. Этот поразительный дом, единственный в своем роде во всей долине, был построен специалистом из семьи Рана, который сумел объединить лучшее, что есть в непальской архитектуре, с европейским стилем. Ичангу оказался подлинным раем, устроенным посреди сказочного ландшафта.

Когда прибыли носильщики с грузом, Борис занялся устройством быта. В дом внесли кровати, развернули матрасы, и вскоре на небольшом костерке с помощью двух слуг Борис принялся готовить наш ужин. Казалось, у него находилось время для всего, и хотя мы все были заняты делом: поиском керосиновых ламп и спасением мебели от наводнивших дом термитов, Борису удалось приготовить поистине царский ужин, которым мы отметили свое первое появление на его «свиноферме».

Пока готовился борщ, мы с Борисом, держа в каждой руке по стакану «Кровавой Мэри», прошлись по участку. Он возбужденно рассказывал, где будут построены загоны для свиней, и как он изменит планировку оросительных канав и переустроит апельсиновые рощи. У него на все были планы, и, казалось, он даже не хочет прислушиваться к доводам, которые я пытался довести до его сознания. Во-первых, как можно доставить всех свиней на такую высоту? Чем они будут кормиться? Но все это мало заботило Бориса, у которого на все был готов ответ.

В тот вечер, закусив копчеными устрицами и икоркой, французскими сосисками, маслинами и тому подобным, мы отведали чудесный русский борщ, приготовленный Борисом. Начиная с того дня, мы с Борисом и Ингер каждый уик-энд скрывались в Ичангу, и там, после того как он завершал инструктаж рабочих, интенсивно строивших загоны, которые должны были сделать его самым высокогорным торговцем свиньями в Гималаях, я впервые смог поговорить с ним в спокойной обстановке.

Наконец-то я получил возможность расспросить его, какими судьбами его занесло на Восток. Расположившись у столика, стоявшего у окна с видом на Катманду, потягивая водку и поглядывая на мерцающие далеко внизу тусклые огни города, теплыми ночами Борис рассказывал мне отдельные эпизоды своей удивительной жизни.