IV. Большевики и балет

IV. Большевики и балет

Семья Лисаневич была родом из Одессы, крупного портового города Украины, расположенного на берегу тихих вод Черного моря.

На мой вопрос, как началась его невероятная карьера, он дал поразивший меня ответ: — Я всем обязан русской революции.

— Понимаете, если бы не она, я, как и мои старшие братья, пошел бы в императорский военно-морской флот, отслужил бы положенный срок, а затем помогал отцу разводить лошадей в нашем именьице Лисаневичка на Украине. В Одессе приятный климат, почти как в Катманду, хотя иногда бывает холодновато, когда с северных равнин дуют морозные ветры.

— У меня было три брата. Я был младшим и большую часть времени в детстве проводил, околачиваясь на конюшнях и тренировочных площадках для лошадей. Я вставал ранним утром и наблюдал, как отец занимается выездкой коней на дорожке, как раз перед нашим домом.

— В Одессе наш дом находился на окраине города, между дорожкой ипподрома и кадетским училищем. Эти два места играли главную роль в моей жизни того периода.

Отец Бориса, Николай Александрович Лисаневич, был довольно известным в России коннозаводчиком. Он привез из Англии чистопородного жеребца Гэлтимора, ставшего одним из ведущих производителей русских рысаков. Каждое утро до завтрака семья Лисаневичей встречала богатых князей и генералов, приезжавших справиться о состоянии своих лошадей и понаблюдать за их выездкой.

Борис, ускользавший от своей бдительной гувернантки-француженки, бежал в загон к отцу и его друзьям, где общался с видными спортсменами, обращавшимися к его опытному отцу за советом.

Совсем юным, в девять лет, за три месяца до положенного возраста он был отправлен в одесское кадетское училище. В ранние годы, одетый в миниатюрную форму, он познал жесткую дисциплину. Именно в училище он получил свое образование. Когда четыре года спустя в России разразилась революция, он все еще учился там.

Сегодня многие забыли, насколько не спонтанной и не внезапной была русская революция. По всей стране образовались очаги сопротивления, и в течение трех лет отдельные районы страны десятки раз переходили из рук в руки от революционных властей к царским и наоборот. В тот мятежный период история Одессы была в особенности насыщена бурными событиями. Сначала, в 1917 г., контроль над городом был в руках красных. После небольшого боя кадетское училище, главный оплот белогвардейского сопротивления, было захвачено, кадетов построили на плацу, вручили им красный флаг и через пятнадцать минут приказали ходить парадом перед руководителями местного ревкома.

Молодые кадетики, все до единого страстные монархисты, не осознавая грозившей им опасности, самостоятельно подготовили мятеж. В перерыве, перед приказом о проведении парада, они вымочили красный флаг в керосине, и в тот момент, когда парад дошел до трибуны, знаменосец поджег флаг. За этим последовали жестокие репрессии, закончившиеся временным расформированием училища. Вместе с другими кадетами Бориса отправили домой, а город охватил хаос.

Поначалу власть в городе принадлежала ревкому, однако вскоре пришло известие о приближении Красной Армии.

Польский легион, сражавшийся с красными, под их натиском откатывался к Одессе. Поляки, державшие своих лошадей у Лисаневичей, собрались убегать и согласились захватить с собой Бориса с отцом.

В одно прохладное утро отец велел Борису подготовиться к отъезду. Было еще темно, когда Борис оделся, обулся в жесткие сапоги и упаковал все необходимое для поездки, которая могла быть столь же утомительной, сколь опасной. Нервничая, Борис пошел в конюшню, проследил, чтобы кони получили хорошую порцию овса и были должным образом подкованы. Он с братьями молча вывели коней из загона. Ему помогли забраться в седло и дали поводья еще двух коней, которых он должен был вести за собой. Когда над Одессой взошло солнце, они были в пути. Утреннюю тишину нарушало лишь цоканье лошадиных копыт.

Первые дни оказались особенно трудными, т. к. чистокровные рысаки нервничали, мотали головой, вставали на дыбы и тащили на себя поводья. Трудно доставалось пересечение маленьких деревянных мостиков. Будучи прекрасным наездником, Борис скоро справился с двумя лошадьми, которых вел в поводу. Постепенно лошади выдохлись, и эта задача становилась все легче и легче. Для Бориса это было первое серьезное приключение. Переезжая из деревни в деревню, из одной гостиницы в другую, они мчались то галопом, то рысью через Румынию и Балканы, понемногу пробираясь к северу и через леса в Польшу, пока, наконец, через семь недель, проведенных в седле, их отряд не прибыл в Варшаву.

Сегодня такой поход наделал бы много шума в печати и освещался как выдающаяся экспедиция. В 1917 г. это было стихийным путешествием, т. к. в России практически не существовало асфальтированных дорог, а главным средством связи служили лошади.

И, как нарочно, стоило им добраться до Варшавы после такого нелегкого пути, им стало известно, что Одессу освободили от красных. Поэтому через несколько дней после прибытия в польскую столицу, они отправились поездом и по морю обратно в Одессу через Константинополь.

По прибытии они нашли свой дом в полном порядке. Город был под контролем белогвардейцев, однако вскоре ситуация изменилась. Борису было всего тринадцать лет, но он добился зачисления в императорский военно-морской флот в качестве кадета и помощника старшины-рулевого. Его флотская карьера была очень короткой. В Одессе вновь наступили хаос и сумятица. В течение некоторого времени отдельные районы города наряду с белой гвардией контролировал французский флот. Четвертая часть города оставалась в руках красных, а еще один район был под властью анархобандита Махно. На границах этих враждебных друг другу районов были сооружены баррикады из столов, стульев, кроватей и другой мебели и булыжников, вывороченных из мостовых. Иной раз с какого-нибудь возвышения всего в сотне метров друг от друга можно было видеть развевающиеся флаги враждующих сторон. Лучшим способом узнать, что происходит и в чьих руках находится власть в данном районе, было взглянуть на форму гвардейцев, занимающих баррикаду.

Пока продолжалось такое запутанное положение, Борис возвратился в кадетское училище, которое опять оказалось в районе, контролируемом белогвардейцами.

Именно в тот момент трагически погиб второй по возрасту брат Бориса — Михаил. Он находился на миноносце, командир которого сомневался в лояльности экипажа. В своем большинстве матросы выступали на стороне революции. Зато офицерам удалось взять ситуацию под контроль, в основном благодаря строгой дисциплине, поддерживающейся во флотилии миноносцев. Однако при патрулировании вод Балтийского моря корабль, на котором служил Михаил Лисаневич, наскочил на германскую мину. Он находился вблизи берега, и команду тонущего судна удалось спасти и переправить на берег. Но офицеры, которым на берегу угрожали революционным трибуналом, мужественно решили остаться на борту корабля, в соответствии с благородной традицией на российском военном флоте, предпочтя погибнуть вместе со своим судном.

Известие о трагической гибели Михаила было получено семьей Лисаневичей в тот момент, когда Одесса все еще частично была под властью Белой армии, а Борис еще учился в кадетском училище. Учитывая сложное положение, в котором находился город, было решено эвакуировать училище в Туапсе. Там запас продуктов у них иссяк, кадетов перестали кормить и они выживали, лишь делая набеги на сады местных жителей. Через некоторое время, когда ситуация в Одессе, казалось, оборачивается в пользу белых, с помощью судов иностранных флотов училище возвратилось обратно и из кадетов был сформирован «Особый эскадрон тыловой поддержки».

Там в возрасте пятнадцати лет Борис впервые попал под обстрел и во время маневров в пригороде был ранен пулей в бедро. Мало кто из пятнадцатилетних ребят мог бы похвастаться тем, что пробыл пять лет на военной службе и был ранен. Таким образом, уже юность Бориса предвещала жизнь, полную приключений.

В Одессе люди испытывали лишения, жили в страхе и отчаянии. Город все еще некоторое время оставался свободным. Будучи бойцом «Особого эскадрона», Борис ночевал дома, но когда рана зажила, каждое утро являлся в кадетское училище, где ребята узнавали о событиях, происшедших за ночь, и получали очередные приказы. Город заполонили самые противоположные слухи. По некоторым из них можно было сделать вывод, что красные наступают и находятся уже на окраине. Никто не знал, кому и чему верить. Было плохо с продуктами питания. Отца Бориса не было в городе, и до семьи дошел слух, что он захвачен в плен и куда-то увезен.

Мать Бориса скорбела о смерти Михаила, а старший сын в то время был на севере, где сражался против красных. Она решила, что вместе с оставшимися в Одессе двумя младшими сыновьями ей следует бежать в Румынию. В те дни Лисаневичи жили в доме своей тетушки, вблизи центра города, где к ним присоединилась еще одна родственница г-жа Гамсахурдия. В течение нескольких дней до даты, назначенной для побега, в доме царила суета. На заднем дворе был готов конный экипаж, вещи были сложены на его крыше. Все было готово для выезда. Накануне Борис сбегал в кадетское училище, чтобы узнать последние новости о том, где находятся красные. Для него было страшным ударом обнаружить, что в училище не было ни души. Оставалось верить только слухам, ходившим по городу, а они были неблагоприятными: оказалось, что красные рядом.

На следующее утро еще до восхода солнца семья была готова тронуться в путь. Брат Бориса молча отворил ворота и собирался нажать на стартер своего мотоцикла, чтобы поехать перед экипажем, как вдруг в конце улицы раздались выстрелы. Затем мимо с грохотом промчались запряженные четверкой коней тачанки, на которых были установлены пулеметы с обслугой из небритых солдат, крест-накрест увешанных патронташами. Ошибки быть не могло: это были красные, входившие в город со всех сторон. Одесса пала, дорога в Румынию была отрезана.

Из дома, куда разочарованно вернулась семья, Борис наблюдал, как солдаты простреливают улицу из пулеметов. А на другой дороге, расположенной под прямым углом к этой улице, он увидел, как несколько белогвардейских офицеров набиваются в автомобиль, стреляют и уносятся в обороняющийся город.

Теперь Лисаневичи застряли в своем доме и оказались окруженными. Поскольку о бегстве нечего было и думать, они распаковали багаж и устроились в доме, походившем на осажденную крепость.

Когда стрельба затихла, люди рискнули снова выйти из домов. Многие считали, что их опять освободят, т. к. за последние несколько лет они привыкли к регулярной смене власти. Но время шло, все угомонились, революция завершилась.

Хотя Борис был очень молод, он был в отчаянном положении. Поскольку он служил в военной части и был кадетом императорской армии, он не мог ожидать ничего хорошего от красных в случае, если они найдут его или у них возникнет какое-либо подозрение в отношении него. Поэтому они со старшим братом Александром составили план побега. Но, придя как-то вечером домой, он узнал, что брат уже ушел. За несколько часов до этого Александр спешно сообщил матери, что договорился с рыбаками, которые собираются выйти в море и согласны забрать его с собой за рубеж. Александр не мог ждать брата и, кроме того, было бы рискованно уплыть вдвоем на одной шаланде с рыбаками.

Бегство Александра прошло не очень-то гладко. Всем братьям Лисаневич пришлось столкнуться со многими передрягами в годы революции. Забравшись в рыбацкую шаланду, Александр оказался на пути в Крым. Казалось, что спасение уже близко, когда на них обрушился жестокий шторм. Маленькому суденышку пришлось лечь в дрейф, и его понесло обратно на территорию, занятую красными.

Они были бы обречены, если бы не удача: на пути им встретился миноносец союзников, который подобрал их. Затем их доставили в Стамбул, откуда Александр добрался до Франции.

А тем временем Борис фактически был на положении заключенного в доме тетушки. Это не могло продолжаться долго, надо было придумать какой-то выход, чтобы Борис оказался вне подозрения. Случилось так, что их родственница г-жа Гамсахурдия была хореографом и педагогом в одесском оперном театре, грандиозной копии парижской оперы. Этот очаг культуры был центром общественной жизни в некогда жизнерадостном городе.

В результате для Бориса нашлось алиби: ему выдали удостоверение, в котором указывалось, что он артист кордебалета. Таковы были удивительные обстоятельства превращения Бориса в артиста балета. Вскоре он поступил в балетное училище и начал одну из своих многочисленных карьер, которая дала ему возможность объехать весь мир.

Занятия в балетном училище спасли ему жизнь, но ситуация в России не изменилась. Старший брат Бориса все еще сражался против красных, а отец пропал без вести и, возможно, погиб.

Теперь в Одессе был жуткий голод. Часто на улице можно было увидеть оборванных солдат, просящих милостыню. Однажды утром, через несколько недель после того, как Борис поступил в балетное училище, к их дому подошел пожилой солдат. Когда Борис попытался прогнать его, солдат, по всей видимости, немой, переступил порог. Борис собрался вытолкать его взашей, когда с изумлением и радостью узнал в нем до предела истощенного отца, лицо которого изменилось до неузнаваемости. Прошло целых три дня, прежде чем глава семейства Лисаневич смог заговорить и оправиться от шока, выпавшего на его долю.

Он рассказал, как его взяли в плен и пять дней везли без еды в вагоне, предназначенном для перевозки скота. В дороге Николай Александрович заболел тифом, его сняли с поезда и поместили в палату для больных холерой, где он провел в бреду двадцать дней. Придя в себя, он выполз из палаты и, узнав, что находится в Иманской, вспомнил, что недалеко живет один из тренеров его конезавода. Несмотря на дикую слабость, ему удалось добраться до деревни, где жил его друг. Там о нем позаботились, и он более или менее оправился от болезни. Затем друзья усадили его на крестьянскую телегу, которая должна была отвезти его до Одессы.

Поездка была долгой, а отцу Бориса было уже почти шестьдесят пять лет. По дороге на него напали крестьяне, отобравшие всю одежду, кроме пальто, а затем без сожаления выбросили его из телеги. Потеряв сознание от удара о землю, он пролежал так некоторое время, потом пришел в себя и, чудом преодолев прочие трудности, пробрался-таки по страдавшей от голода Украине до Одессы.

Как раз в тот момент до семейства Лисаневичей дошло еще одно страшное известие: петроградский трибунал приговорил к смертной казни самого старшего брата Бориса, Георгия. После позорного ухода из Архангельска английского флота он был взят в плен. Однако его заслуги и мужество помогли ему спастись. Матросы, которыми он командовал, составили петицию и передали ее в петроградский суд. Ему заменили смертную казнь трехлетним сроком тюремного заключения.

Георгий был очень популярным молодым офицером. Еще до упомянутого эпизода матросы уже спасали его от смерти. Он активно участвовал в роковом кронштадтском мятеже, когда часть флота восстала против власти красных. Два других руководителя мятежа адмиралы Щастный и Зеленый были захвачены в плен и расстреляны, зато Георгия матросы спрятали на шлюпке, где, несмотря на проведенный обыск, его не нашли. Вместе с восемью матросами он бежал в Архангельск. Там он применил свой талант изобретателя, проявившийся еще в годы учебы в санкт-петербургском военно-морском училище, где получил за изобретения две медали — от царя и от адмиралтейства.

В заснеженном Мурманске, расположенном почти у полярного круга, Георгий впервые в мире поместил авиационный двигатель на сани, таким образом, став изобретателем аэросаней. С отрядом, использовавшим этот необычный транспорт, он смог глубоко прорваться через фронт красных. Именно в те дни, когда он участвовал в одном из таких прорывов, англичане отказались от поддержки Белой гвардии и бросили ее на произвол судьбы. Георгий был захвачен в плен, приговорен к смерти, но благодаря вмешательству обожавших его матросов, смертную казнь ему заменили тремя годами тюрьмы. После освобождения он здравствовал до 1935 г., когда умер, а, скорее всего, судя по тону его последних писем, был «ликвидирован».

Революция завершилась, политическое положение в Одессе стабилизировалось, но Бориса, в котором играла кровь его боевых братьев, не удовлетворяла учеба в балетном училище. Он мечтал о побеге, но пока ему приходилось ожидать подходящего случая. Однако он с детства любил музыку и быстро осваивал искусство балета, заняться которым его вынудили обстоятельства. После суровой дисциплины кадетского училища балетная школа имела свои преимущества. Стройный, ладно сложенный, ловкий и сильный, Борис стал прекрасным учеником.

После года учебы под пристальным надзором г-жи Гамсахурдия Бориса приняли в ее труппу, артисты которой танцевали в балетах театрального сезона Одессы и операх, ставившихся в импозантном оперном театре.

Великолепие оперы эпохи царской России к тому времени исчезло, партер уже не занимали князья, бароны и генералы в мундирах с золотыми эполетами и нарядно одетыми женами. Зимой театр не отапливался, и на продуваемой сквозняком сцене температура иногда бывала ниже нулевой отметки.

В операх, где колготки были непременной частью туалета артиста, участники мужского хора одевали их поверх брюк и выглядели как монстры с раздувшимися ногами и толстыми варикозными венами. И, тем не менее, ничто не могло угасить энтузиазма русских людей, и в особенности одесситов, обожавших балет и оперу. Русские, где бы они ни жили, очень музыкальный народ, а уж мировой балет вообще всем обязан России.

Поначалу Борис недолюбливал балет, рассматривая его как зрелище для дамочек, но мало-помалу он заинтересовался им. Не то чтобы балет хоть на йоту изменил его агрессивный настрой, просто в те дни он относился к нему как к средству, дающему ему возможность выжить.

Период 1920—23 гг. ознаменовался ужасным, невиданным голодом в Одессе. Борису пришлось «выворачиваться наизнанку», чтобы прокормить себя и родителей. Тысячи людей умирали от голода. Повсюду на улицах можно было видеть истощенные тела, высохшие трупы. Борис вспоминает, что трупы оголодавших людей настолько высыхали, что даже не пахли; на них не оставалось ничего, что могло бы подвергнуться гниению. Больно было смотреть на грузовики со зловещим грузом мертвых тел, из кузовов которых торчали человеческие конечности.

Вряд ли все это создавало подходящий фон для оперы и балета. Но коммунисты уподоблялись древним римлянам: чтобы заткнуть людям глотку, они устраивали отвлекающие зрелища. Не будучи в состоянии дать людям хлеба, вместо цирковой арены Рима они поддерживали балет. В этих обстоятельствах Борису не оставалось иного выбора, как выучиться на танцовщика балета. Став штатным артистом одесской оперы, он выступал в классических балетных спектаклях перед полуголодной публикой.

Ушли безмятежные дни прошлого, элегантная атмосфера ипподрома, зеленые дорожки которого выделялись на темном фоне густых лесов России. Хотя Борис, будучи скромным человеком, не любит вспоминать о дворянском происхождении своего семейства (в отличие от множества россиян, грезящих о княжеских и герцогских титулах, часто придуманных ими самими), герб его семьи и сотни фотографий, сохраненных его матерью, свидетельствуют о роскошной жизни Лисаневичей в Одессе до революции. На многих из этих снимков можно видеть тех или иных членов их семьи, испытывающих своих прекрасных чистокровных рысаков на стипльчезе, или расположившихся на лужайке в родовом имении их матери с гигантским дворцом, сгоревшим в годы революции.

Не следует забывать, каким ударом для Бориса была такая перемена фортуны. Ибо теперь Лисаневичи обеднели до того, что были вынуждены ютиться в доме своей тетушки. Через год после установления революционной власти началось проведение «кампании по изъятию излишков». Солдаты ходили из дома в дом, забирая белье и ценности и оставляя каждому по паре простынь и скудные запасы продуктов для выживания.

— Что касается голода, тифа и революции, — рассказывал мне Борис, — я рано постиг относительную ценность вещей.

В те дни в Одессе золотой обеденный сервиз нельзя было обменять даже на буханку хлеба. Полное пренебрежение к деньгам позднее стало одной из характерных черт характера Бориса. Он так же легко мог за один вечер проиграть целое состояние, как довести себя до нищеты благодаря своей исключительной щедрости. Разрабатывая свои проекты, он никогда не обращал внимания на финансовую сторону, но, вместе с тем, ему как-то всегда удавалось не остаться без денег и самого необходимого для жизни.

В связи с острой потребностью прокормить своих артистов г-жа Гамсахурдия часто вывозила труппу на гастроли по стране. Им приходилось выступать перед крестьянами в надежде на компенсацию натурой. Выезжая на гастроли, двадцать с лишним артистов труппы, в основном состоявшей из молодых женщин, садились на поезд в Одессе и ехали по равнине до густых лесов на границе с Польшей. В поездах того времени имелись только товарные вагоны, называвшиеся «теплушками», с надписями на дверях: «8 лошадей или 40 человек». Обычно такие вагоны были настолько перегружены, что большая часть труппы ехала в тамбурах или на крыше. Поскольку угля не было, паровоз топили дровами. Часто поезда останавливались где-нибудь в лесу между станциями, и все пассажиры должны были сойти и рубить лес на дрова для паровозной топки.

С поезда приходилось пересаживаться на телеги, запряженные лошадьми, и отправляться в глухие деревни, где спектакли ставили в складских помещениях или прямо на открытой площадке. На смену комфорту детских лет Бориса пришла волнующая атмосфера ночевок в крестьянских домах.

За просмотр спектаклей крестьяне платили лярдом, мукой, хлебом и колбасой. К концу продолжавшихся от четырех до шести недель гастролей все молодые балерины кордебалета выглядели как в начале беременности, отъевшись на редких в те времена продуктах.

Борис, красивый молодой человек, был в центре внимания сентиментальных девиц труппы, в которой соотношение женщин и мужчин равнялось десяти к одному. О своих романах Борис мог бы написать целые тома книг. Мы же ограничимся здесь лишь тем, что он быстро стал вожделенным объектом окружавших его женщин, в глазах которых обладал исключительным шармом.

К концу 1923 г. голод закончился, и кризисное состояние Одессы сменилось некоторым подъемом. Борис снова начал подумывать о бегстве из России. Сестра руководительницы труппы г-жа Тамара Гамсахурдия была замужем за дальним родственником семьи Лисаневичей, который сумел выбраться во Францию. В последние годы жизни Ленин провел ряд реформ, включая начало новой экономической политики (НЭП), которые на время сделали режим в стране более либеральным. Тогда-то у Бориса и появились какие-то шансы на побег.

С помощью парижских родственников ему удалось получить от французов контракт на выступление в театре Альгамбра. Борис горел желанием уехать к брату во Францию, откуда в Россию приходили сообщения об успехе знаменитого Дягилева.

Однако нужно было как-то преодолеть одно серьезное препятствие: из-за того, что его семья в свое время относилась к классу помещиков, брат Александр бежал из России, а сам он был кадетом, у Бориса почти не было надежды получить официальное разрешение на выезд.

Тем не менее, он сделал попытку получить таковое от незадолго до того учрежденного в Москве комитета по организации зарубежных гастролей. Оказавшись в столице, он остановился в гостях у одной балерины, которая в течение двух сезонов выступала в Одессе. Борис провел в Москве две недели, обегая одно учреждение за другим в попытке собрать массу справок, которые были необходимы для выезда. В то время вовсю процветала коммунистическая бюрократия. Когда он, наконец, принес все необходимые справки в упомянутый выше комитет, ему сказали, что на изучение документов потребуется две недели, а комиссия по гастролям заседает лишь дважды в месяц.

Услышав это, Борис вышел из себя и поднял шум. Из кабинета вышел один из руководителей, чтобы выяснить, что происходит и, узнав фамилию просителя, подошел к нему. Вместо замечания он тепло отнесся к Борису, т. к. будучи фанатиком стипльчеза, он очень уважал старшего Лисаневича. Разобравшись в чем дело, он безотлагательно выдал ему временное разрешение, дававшее Борису возможность получить загранпаспорт, сказав, что как только комиссия рассмотрит его документы, в Одессу будет направлена телеграмма, в которой сообщат о разрешении на выезд или запрете.

В тот вечер, когда Борис возвратился в Одессу, в опере шел «Пророк» Мейербера. Эта ныне вышедшая из моды опера требовала устройства грандиозных декораций в романтическом духе, а в последнем акте с соответствующей вокализацией происходили разрушение и пожар дворца. В тот вечер постановщик превзошел сам себя: сгорели не только декорации замка, но пожар охватил весь оперный театр Одессы.

Развалины театра еще дымились, когда комитет по его восстановлению провел заседание, чтобы рассмотреть положение и решить, что предпринять. Глава комитета был одновременно партийным руководителем в Одессе. Узнав о том, что Борис планирует выехать во Францию через Германию, председатель комитета пригласил его в зал заседаний, после чего продолжил разъяснение своего нового амбициозного плана реконструкции театра. Судя по его словам, он хотел превратить его в образцовый театр с самым современным оборудованием для сцены и освещения. Исходя из этого, комитет поручил Борису, если ему дадут разрешение, заехать в Берлин, чтобы собрать технические данные о необходимом оборудовании.

В этом предложении Борис незамедлительно узрел возможность предварить резолюцию, которую должна была наложить Москва. Он ответил, что был бы готов собрать всю необходимую информацию, однако, учитывая тот факт, что его ангажемент в Париже начнется всего через два дня после ожидаемой даты получения разрешения из Москвы, у него не будет времени устроить все дела и изучить проблему закупки оборудования в Берлине. «Однако, — предложил Борис, — если бы вы могли выдать мне документ прямо сейчас, рассчитывая на положительную резолюцию Москвы, я мог бы выехать прямо завтра и задержаться в Берлине на нужный срок».

После некоторых колебаний руководитель одесских коммунистов согласился пойти на это и подписал разрешение на выезд Бориса без резолюции Москвы.

Получив желаемое разрешение, Борис помчался к родителям. Мать, с нетерпением ожидавшая этого момента, помогла ему уложить вещи, и он попрощался с родными. Несмотря на старание казаться веселыми, и они, и Борис понимали, что может пройти немало лет, прежде чем они свидятся вновь, если только свидятся вообще.

На разрушенном до основания одесском вокзале Борис сел на поезд и начал свой путь к границе Германии, за которой открывался свободный мир. За четыре дня до того, как его документы должен был рассматривать московский орган, он спокойно пересек границу.

— Я так и не узнал, каким было их решение, но тогда мне было наплевать на это, — рассказывал Борис.

Он провел в Берлине один день и был поражен, каким чистым и незатронутым войной выглядел город. В тот вечер он пошел в цирк, чтобы посмотреть выступление знакомого одесского акробата на трапеции, с которым подружился, когда танцевал в балете. На следующий день он сел на парижский поезд и по прибытии на Восточный вокзал оказался в объятиях брата и других родственников, добившихся для него контракта на выступления в театре Альгамбра.

Борис оказался на свободе. На другой день он отправился в Версаль для получения нансеновского удостоверения — паспорта Лиги Наций для беженцев.

— Тот факт, что я был беженцем и не имел документов о гражданстве, — объяснял Борис, — послужил основанием для того, чтобы я осел в Азии, но когда мне удалось бежать из России, я не имел представления, куда в конце концов попаду.

* * *

Из Ичангу Россия казалась бесконечно далекой землей. Хотя Борису было всего девятнадцать, когда он покинул родину, он был типично русским человеком и отличался страстным темпераментом славянина. Рассказывая о своей молодости, он целиком погрузился в воспоминания о прошлом в точности так же, как он отдает всего себя любому своему предприятию.

Было довольно поздно, когда он закончил рассказ, и мы вышли в сад. Долина Катманду лежала окутанная редким туманом, над которым возвышался пирамидальный купол храма Шьямбунатх. Феерический лунный свет высвечивал темные горные массивы, окружавшие нас. С минуту казалось, будто перед нами расстилается целый мир, и все же здесь было трудно поверить, что помимо Востока на деле существует еще и далекий Запад с его войнами и революциями. Непал вновь поразил меня как подлинный Потерянный рай, забытый в веках, скрытый от мира, недоступный его разрушительному ритму жизни.

На следующее утро Бориса вновь захватили его прожекты. У меня складывалось такое ощущение, что он родился в Непале, когда я видел, как свободно он говорит на непальском и как легко решает текущие вопросы, которые поставили бы в тупик иностранных экспертов, работающих здесь по программам помощи. Некоторые лица из обслуживающего персонала требовали компенсации за моральный ущерб, т. к. в то время когда они работали у Бориса, «на них напал злой дух». К нему приходили письма от людей, желавших знать его мнение о существовании ужасного снежного человека.

Одновременно со стараниями по разведению свиней ему приходилось заниматься такими делами, как организация коммерческих сафари в партнерстве с одним непальским генералом, обязанности генерального консула в комитете по вопросам тибетских беженцев, уж не говоря о текущих проблемах его отеля и переписке с туристическими агентствами всего мира. Я только чуть-чуть затронул круг обязанностей Бориса, которые были столь многочисленны, что подчас он не успевал с ними справляться.

Недели три спустя настал великий день, когда мы с женой «освободились» от соседства свиней. Борис, который с момента прибытия элитного стада только и говорил о том, как он разместит их, накормит и будет разводить, теперь гордо помогал их переправке в горы.

Перед ним стояла трудная проблема: свиней невозможно было доставить на спине носильщиков или перевезти грузовиком, поэтому оставалось лишь погнать их вверх по узкой, крутой горной тропе. Это было непросто. Эти хитрые элитные животные с толстыми слоями жира просто отказывались идти в гору. Как мы ни старались толкать или тащить их, все было напрасно. Вокруг нас собрались толпы непальцев, которые надавали массу советов, но ни один из них не помог: пройдя несколько метров по горной тропе, свиньи остановились, а наши попытки подтолкнуть их привели лишь к тому, что они медленно попятились назад.

Когда Борис понапрасну более получаса прождал их прибытия в Ичангу, он спустился с горы, чтобы выяснить причину задержки. По приходе он сам попытался погнать стадо, но также безрезультатно. Я уже было начал склоняться к мысли о том, что, пожалуй, Борис, как его отец, больше приспособлен к разведению лошадей, нежели к свиноводству. Однако я ошибся, он все-таки вышел из трудного положения. Развернув стадо обратно, он предложил своим людям погнать свиней вниз с горы, и, к всеобщему изумлению, они все как одна двинулись в Ичангу, наверное, решив, что поступили так назло погонщикам, пытавшимся погнать их вниз.

И все же нам с супругой опять не повезло. В тот самый день, когда от нас забрали свиней, возле нашего бунгало запустили стадо громкоголосых красавцев-гусей, неожиданно прибывших из Индии. После этого мы уже не воспринимали с былым энтузиазмом прожекты Бориса в сфере сельского хозяйства.

Когда я беседовал с одним калькуттским другом Бориса о подобных начинаниях последнего, тот рассмеялся.

— Так он опять ставит свои опыты? А я-то думал, что с него хватило истории, случившейся в Куч Бихаре.

— В Куч Бихаре? — заинтересованно переспросил я.

— Понимаете ли, — объяснил собеседник. — После того, как Индия добилась независимости, у Бориса возникла потрясающая мысль культивировать тысячи гектаров целинных земель для его друга Бхайя, магараджи Куч Бихара. Когда в 1947 г. магараджи утратили власть в своих штатах, а Индия стала республикой, им разрешили сохранить в собственности лишь ту землю, которую они смогут самостоятельно обработать. Борису пришла в голову идея, что он сможет ввести в оборот для своего друга огромные площади целинных земель, заросших слоновой травой. Он завез в глубинку Куч Бихара за Ганг, туда, где не было дорог, необходимое оборудование и приступил к работе. С помощью мощных тракторов он начал распашку огромной площади, заросшей слоновой травой, будучи уверен, что эта трава больше не вырастет. Печальные результаты этой гигантской работы проявились год спустя и были не в пользу его первого опыта в сфере сельского хозяйства. Дело в том, что когда пытаются срезать корни слоновой травы, они просто дают б?льшее число отростков. На месте каждой срезанной травинки вырастало вчетверо или впятеро больше.

Вскоре я узнал, что у Бориса было несколько подобных неудачных опытов. Самым последним из них был проект съемки фильма французскими кинематографистами в непальских джунглях. Предполагалось, что будет отснята лучшая за всю историю кино сцена великого сражения с участием слонов и гуркхов. Этот проект окончился полным крахом. Борис задолжал 20 тысяч долларов, ему пришлось отвечать за прокорм 117 слонов и 200 лошадей тибетской породы, приведенных в гущу джунглей, не говоря уже о том, что 300 вооруженных ножами солдат гуркхов шумно требовали у него оплаты за свой труд.

Дни шли своим чередом, и я старался по максимуму удовлетворить свое растущее любопытство в отношении Бориса. От друзей, из книг и от него самого я, наконец, получил представление о том отрезке его жизни, когда он прославился как артист балета. Неожиданно для меня оказалось, что слухи о таланте Бориса в этой области были сущей правдой.