В поисках союзника
В поисках союзника
Ставя в 1726 году задачу «выхода» из «персидских дел», вице-канцлер Остерман понимал, что «вдруг оные дела бросить и оставить невозможно»: и вывозить целую армию не на чем, и оставленные прикаспийские земли будут немедленно заняты турками, что лишит Россию какого-либо влияния в Иране. А потому, писал он, «потребно будет в том поступать градусами и исподоволь, смотря по конъюнктурам, сие намерение в действо и совершенство привесть». Однако передать обременительные завоевания можно было только Ирану — в случае, если в нем появится «какой основательный владетель».
Единственным претендентом на эту роль представлялся легитимный представитель династии Сефевидов Тахмасп, «ибо с Ешрефом коммуникации не имеется и он от турков уже неприятелем объявлен». Наследник был настолько же упрям, насколько слаб и ненадежен; но, по мнению Остермана, «главнейшее дело как для России самой, так и для обхождения российского с турками, ныне в том состоит, чтоб какими ни есть образы и способы шаха к принятию того с турками заключенного трактата склонить», в чем и должна была состоять «комиссия» грузинского «принца», то есть Вахтанга VI.
Предложения вице-канцлера были приняты, и 31 марта императрица утвердила мнение Совета о том, как «по малу из тех персидских дел выйти». Но еще раньше, 5 ноября 1725 года, собравшиеся министры, утвердили инструкцию Семену Аврамову. «Ориентальных дел секретарю» предписывалось вновь ехать к Тахмаспу и уговаривать его ратифицировать договор 1723 года. Молодому принцу опять надо было объяснять: император Петр I вступил в иранские владения только для того, чтобы они «в руки тех бунтовщиков не впали»; договор же с турками был заключен для «препятствования всеконечного опровержения персицкого государства», поскольку султан признал Тахмаспа законным правителем, а наличие договора не допускает дальнейших турецких «прогрессов». Если шах утвердит Петербургский договор, Россия готова выступить посредником на переговорах с Турцией и предоставить военную помощь против «бунтовщиков». Если же он имеет неблагоразумие отказаться, то надлежит ему напомнить, что соседняя империя может подумать и «об уставлении другого правительства в Персии». Аврамову были вручены грамота к шаху (с «дружеским требованием» признать договоры 1723-724 годов) и задержанное за два года жалованье в размере 577 рублей 15 копеек{868}.
Остававшийся за начальника в Гиляне В.Я. Левашов был предупрежден о необходимости срочной отправки к шаху Аврамова и сопровождавшего его грузинского князя Амилахора из свиты Вахтанга VI. На месте ситуация была более тревожной, чем виделась из Петербурга: турки не намерены были прекращать свои «прогрессы». К тому же среди завоевателей-афганцев вспыхнул конфликт: в результате заговора в апреле 1725 года Махмуд был убит своим двоюродным братом Эшрефом. Турки продолжили наступление на западе Ирана: после неудачной осады Тебриза в феврале 1725 года они все же взяли город в июле, в декабре пал Ардебиль, а в начале следующего года турецкие отряды появились в российской «порции» — Астаринской провинции, где были поначалу «по однозаконству приятно приняты»{869}.
Матюшкин просил подкреплений, а остававшийся на месте с несколькими ослабленными от болезней полками Левашов был вынужден вступить в контакт с турецким командующим Абдуллой-пашой Кепрюлю; турок надо было остановить, но не доводить дело до войны, несмотря на явное нарушение ими договора 1724 года. Официальная же дипломатия запаздывала: посланные в Петербург извещения вызвали демарши Неплюева при султанском дворе только в сентябре 1726 года, а весной и летом резидент решал другие важные задачи — искал на берегах Босфора по заказу императрицы Екатерины I «балсаму белека белого», лучшее розовое масло, каракатицу, «зженого кофе» и толкового турка-«кафеджия». Последнее поручение приводило дипломата в отчаяние — где было найти такого специалиста кофейных дел, который согласился бы отправиться в Россию{870}? Он же отослал в Петербург турецкое предложение о совместном выступлении против Эшрефа с последующим разделом Ирана между союзниками{871}.
Абдулла-паша сообщил в письме российскому коллеге, что его войска заняли Ардебиль на законных основаниях: сам Тахмасп якобы обещал его отдать, но «в своем слове не устоял». Но на русские владения, обещал командующий, турецкая «рука не прострется», а если кто из турок туда по неведению и заходил, то ему, паше, об этом ничего не известно. Русского генерала Абдулла-паша просил не принимать персидских ханов и султанов, которые «в ваших сторонах засели», и разрешить свободный проезд купцам. Левашов ответил на письмо учтиво, но не забыл упомянуть, что «подле моря Каспийского прилученные вечно ко империи Российской провинции ее императорского величества войсками без мало не все заступлены и крепостьми умножены»{872}.
Конфликт был исчерпан, тем более что в Астаре против турок выступили местные жители. Но ситуация оставалась опасной. Начавшееся было разграничение русских и турецких владений было прервано из-за крепости Денге, которая, как писал Румянцев, «досталась в нашу сторону», но вопрос не был решен окончательно по причине противодействия Сурхай-хана. Прибывший в октябре через турецкие владения гонец от Неплюева подьячий Федор Синюков рассказал Левашову, что турецкая ставка в Тебризе информирована о слабости российских войск в Гиляне. В распоряжении Абдуллы-паши находилось 12 тысяч янычар и семь тысяч конницы спаги[26], которых он готов был вести к морю, и султан одобрил намерение своего командующего. Эти сведения Синюков получил от принявшего ислам «немчина»-офицера турецкого войска в Тебризе{873}. Официально же стороны оставались союзниками, и Левашов принимал присланного из Тебриза турецкого офицера Али-агу по восточному обычаю — с фруктами, «конфектами», кофе и кальяном (этот прием обошелся ему в 479 рублей тех самых, не предусмотренных никакими «окладами», расходов{874}).
Переменчивые турецкие «конъектуры» были связаны с общим раскладом сил в Европе. Российская дипломатическая служба искала оптимального союзника в условиях существования в европейской политике сложившихся в 1724-1725 годах двух лагерей (Ганноверский союз Англии, Франции и Пруссии против Венского союза Австрии и Испании). Для России главной задачей будущего союза являлось получение международных гарантий сохранения ее владений в Прибалтике и содействие российской политике по отношению к Польше и Турции, в то время как Османская империя была главным стратегическим партнером Франции в борьбе с другой великой европейской державой — империей Габсбургов. Переговоры с Австрией и Францией велись российскими дипломатами параллельно: в 1725 году Б.И. Куракин старался в Париже договориться о союзе с Францией, а русский посол в Вене Л. Ланчинский беседовал с австрийскими министрами, при этом глава французской дипломатии граф Морвиль об этом знал. В свою очередь, австрийская сторона, по сведениям Ланчинского, вела свои переговоры с Англией и Францией, не ставя в известность Россию{875}. В итоге французы отказались не только предоставлять помощь против Турции и «эквивалентное» возмещение голштинскому герцогу за потерянный Шлезвиг, но даже гарантировать признание присоединения Украины; в то же время они настаивали на российской гарантии соблюдения договоров Франции с другими европейскими странами{876}.
В такой ситуации для России единственно возможным партнером в европейском «концерте» оставалась империя Габсбургов; противоречия между российскими министрами, о которых нередко сообщали дипломаты, ничего не могли изменить. Французский посол Жан Кампредон в ноябре 1725 года докладывал: именно австрийцы «одни только могут помочь ей (России. — И. К.) и в самом деле выполнить то, что с другой стороны обещается». Его коллега в Стамбуле как мог пугал турок русско-австрийским сближением (Неплюев был информирован о действиях французского дипломата и просил выделять на подкуп его переводчика тысячу левков в год{877}). Однако в Петербурге выбор был сделан: в сентябре того же года русский посол в Вене Людвик Ланчинский получил полномочия на заключение договора, а разгоревшийся было дипломатический конфликт (в марте 1725 года венский двор отказался принять грамоту с императорским титулом Екатерины I, и официальная грамота о ее вступлении на престол с полным титулом так и осталась в делах посольства) был потушен принятием австрийской стороной «частного» письма от «вашего цесарского величества доброй сестры Екатерины»{878}.
Итогом стало заключение в августе 1726 года русско-австрийского союзного договора, определявшего взаимные гарантии европейских границ, условия совместных действий против Турции и сохранение статус-кво государственного строя Речи Посполитой. В отечественной литературе целесообразность сделанного выбора не раз подвергалась сомнению, ведь он не смог сдержать турецкое наступление в Иране и вовлек Россию в участие в европейских конфликтах на стороне своего нового союзника{879}. Союз на самом деле был небезупречен, но политика, как известно, есть искусство возможного. Однако применительно к ситуации в Закавказье «дружба» с Австрией дивидендов России не принесла: расчет на «воздержание» турок от активных действий в Иране не оправдался.
Теперь надо было найти более или менее надежного союзника на Востоке, тем более что удача отвернулась от турок. Возвратившиеся шпионы в сентябре-ноябре 1726 года докладывали Левашову о выступлении Эшрефа из Исфахана с четырьмя тысячами персидской и армянской пехоты и десятью тысячами афганской конницы и о «битых» и раненых турецких воинах, стекавшихся в Тебриз (в тяжелых боях под Хамаданом турки терпели поражения){880}.
Тем не менее российские министры уже стремились не к осложнениям отношений на Кавказе с турками, а к достижению формального соглашения с шахом. Вместе с новым командующим В.В. Долгоруковым в Гилян уговаривать упрямого Тахмаспа прибыл бывший царь Вахтанг. Данная ему инструкция предусматривала прямой укор в адрес шаха: Петр I ради сохранения Иранского государства заключил в 1723 году договор, по которому к России отошли прикаспийские провинции, необходимые для коммуникации с Грузией и другими христианскими народами, а признанный Россией иранский монарх отказался от его ратификации, с «руганием» отослал от себя русского резидента и «везде неприятельски поступал» против русских войск. В таких условиях император не мог помочь Тахмаспу. Турки же, пользуясь случаем, приступили к новым завоеваниям и намеревались овладеть Ираном. Но и тогда царь Петр не согласился на турецкие предложения о разделе Ирана. Поскольку Тахмасп враждовал с Россией, царь вынужден был заключить договор с султаном для «содержания персидского государства» и позаботился о Тахмаспе, включив в трактат условие о возвращении его общими силами на шахский престол при условии признания им русско-турецкого договора.
Вахтанг, как и Аврамов, должен был разъяснить Тахмаспу, что принять унизительный трактат в его же интересах: «1) чтоб тем де турков от дальнейших прогрессов удержать; 2) И он бы, шах, время получил склонных к себе народов собрать, Ешрефа опровергнуть, и тако по малу к возвращению прочего себе путь предуготовить». «Оному принцу» (царю Вахтангу) разрешалось в виде «пряника» ««шаху надежду учинить против заплаты некоторой суммы денег или иным образом (и безденежно) к некоторому уступлению из наших провинций, или смотря по случаям и действительно нечто, например, сперва Мезандрон, Астрабат уступить. Гилянь шаху уступить, а, не описываясь, войск не отводить, а суды б тамо иметь в готовности»{881}. В случае же отказа шаха принять предложения России надлежало объявить, что Екатерина признает его противником и совместно с Турцией, согласно договору 1724 года, утвердит в Иране другого государя. Кроме того, царю предстояла еще одна нелегкая задача: «…содержать как християн, армян, грузинцев и прочих доброжелательных народов, так и самих персиян на нашей стороне, обнадеживая их нашею помощию».
21 апреля 1726 года императрица подписала грамоту Вахтангу VI, а также инструкцию и «секретные пункты» В.В. Долгорукову. Документы, адресованные командующему, в отличие от тех, что были выданы грузинскому «принцу», ставили перед Долгоруковым ясную цель:«…помалу искать из персицких дел выйти… на таком основании… ежели какое надежное правительство в Персии восстановлено быть может, чтоб турки не могли при Каспийском море и в соседстве от Российской империи в тех странах утвердиться». Вопрос об освобождении христианских народов Закавказья в них не поднимался; можно было только (если бы при заключении договора с Тахмаспом территория Армении признавалась подвластной Турции) предусмотреть пункт о переселении армян в Мазандеран, Астрабад и Гилян, и то при согласии турок.
Принимать советы картлийского царя командующему следовало, «когда оной… во всем с интересами ея императорского величества сходно поступать станет, а ежели б он иногда что учинить предвосприять похотел, еже б с теми интересами не сходно было, то надлежит ему… генералу оного пристойным образом от того удержать, и для того на все его, царя, поступки искусно смотреть и приличными представлениями его к тому привесть, дабы он один без совету и согласия с ним, генералом, ничего не учинил и не предвоспринял»; но обращаться с ним «со всякою учтивостию и повелеть отдавать ему везде пристойное почтение, дабы он причин к какому озлоблению не имел»{882}.
Пока Долгоруков, путешествуя верхом «калмыцким манером», наводил порядок и принимал в подданство «ханов и салтанов», подал о себе весть и шах Тахмасп. Сначала объявился его посланец — Хулеф Мирза Мухаммед Кафи, который прибыл в Решт в марте 1726 года и потребовал отпустить к шахскому двору бывшего посла Измаил-бека. Последний возвращаться «к целованию стоп» повелителя категорически не желал («…ибо живу быть мне не можно») и в беседе с генералом Левашовым настаивал: пусть сначала шах ратифицирует привезенный им договор — «тогда умереть уже не отрекуся»{883}.
Беседы ни к чему не привели. Матюшкин «усмотрел из вышереченных от корчи баши писем, також и из шаховых указов, пишут пустые отповеди»: «Хотя оные уже сами себя видят в конечном падении, но непреодолимая их гордость и состояние ни до какого порядку не допущает. И присылка и приезд помянутого Мирза Кафия токмо чтоб как возможно выманить посла Исмаил бека и живота лишить и данные ему в посольство указы и протчие письма обобрать и от всего отперетца». Левашов же не только сообщил Макарову, но и осмелился довести до Коллегии иностранных дел свои опасения: хотя бунта и нет, но «развраты и суеверные обнадеживании приближением своим карчи баши чинит»{884}.
Указ императрицы разрешал уступить шаху не занятые русскими войсками Мазандеран и Астрабад. Однако освоившийся на Востоке Левашов призывал Матюшкина (указывать более высокому начальству он еще не смел), несмотря на инструкции из Петербурга, на переговорах ни в коем случае не вести разговор об уступке каких-либо территорий «от Дербеня до Астрабада». По мнению Левашова, здешний народ «к бунтам развратен и склонен, и неискоренимая всегда ребелия быть может под таким разглашениям, что ныне по желанию их исполнилось»; то есть генерал не верил в лояльность новых подданных и полагал, что уступки вызовут еще большие требования.
Мирза Кафи уехал ни с чем в сопровождении Семена Аврамова. В июле шахский корчибаши Мухаммед Реза прислал на имя «верховного визиря» Г.И. Головкина письмо, содержавшее не только упреки в учиненном «разорении гилянским и протчим провинциям», но и обещания прислать посла. Однако в ноябре с участием царя Вахтанга начались переговоры с тем же Мирзой Кафи, явившимся от имени корчибаши. Посланец заявил, что Тахмаспу не были известны условия договора, заключенного Исмаил-беком в 1723 году, так как посол к нему не возвратился. Левашов — в который раз — внушал, что Россия начала военные действия из-за смут в Иране, выступила против общих врагов, а если бы каспийское побережье не было занято русскими войсками, им овладели бы турки, так как шах не мог им воспрепятствовать; поэтому «пристойнее оным провинциям быть в приятельских руках, от которого всегда можно пользы ожидать». Он же терпеливо напоминал о письмах Головкина к рештскому везиру и миссии резидента Мещерского (тот вручил шахским министрам всю информацию о договоре, но был неподобающим образом отослан). Предусмотрительный генерал выдал три рубля 58 копеек подпрапорщику Рештского полка Сергею Телешову и его сослуживцу, фурьеру Юрию Михайлову: служивым надлежало «с посланниковыми людьми иметь обхождение, с ними пить для выведывания всяких ведомостей».
Затем Вахтанг встретился и с самим вельможей. Корчибаши согласился с доводами Вахтанга, обещал оказать влияние на шаха и воспрепятствовать проведению конференции с турками, подготавливаемой при дворе Тахмаспа, но «требовал «в случае нужды протекции» для себя. По мнению царя, «он, корчи баша, ко древней ко мне отца своего дружбе зело показал себя склонна и дал… клятвенное обещание, чтоб как возможно о показанном стараться».
В итоге посланник и переводчик, «казанской слобоцкой татарин Абдул Шигаев», отбыли с грамотами к пребывавшему где-то «за Астрабадом» шаху. Туда же отправились и представители Вахтанга с письмами, в которых шаху давался совет прибыть в Гилян для заключения договора или прислать своего посла. После этого связь с Тахмаспом прервалась — на российские «дружеские требования» ответа не последовало. 23 декабря 1726 года Долгоруков доложил А.В. Макарову, что шах со своими сторонниками («всего три тысячи с мужиками») обретается в провинции Мазандеран, а его войско под командой двадцатилетнего корчибаши было вновь разгромлено афганцами{885}.
Вахтанг надеялся на успех переговоров, тем более что в полученном им от шаха письме говорилось о желании заключить союз с Россией и отмечалась его роль: «…тому назад года два или три не имели такого верного человека, который бы мог между нами обоими государи дружбу и союз утвердить, ныне же о прибытии вашего высочества… нам донесено». В марте
1727 года в деревне Куч-Испогань недалеко от Решта состоялись встречи Левашова с бывшим корчибаши, а ныне спасаларом (главнокомандующим) Мухаммедом Резой; картлийский царь принимал в них участие в качестве «медиатора» (посредника). Левашов просил утвердить Петербургский до говор 1723 года, а спасалар отвечал, что во владении шаха «земель и мест не оставалось» и ратификация возможна лишь после того, как Тахмасп получит помощь в борьбе с Эшрефом, освободит от афганцев территорию Ирана и утвердится на престоле.
После долгих переговоров Мухаммед Реза согласился на присоединение Россией прикаспийских провинций с условием возвращения Мазандерана, Астрабада и Лагиджана в Гиляне. Однако до подписания соглашения дело не дошло. Левашов стал затягивать время, упрекал персидского военачальника в подстрекательстве гилянцев к борьбе против России, и в результате переговоры были прерваны. В апреле 1727 года Вахтанг известил обо всем Г.И. Головкина и П.А. Толстого, обвинив Левашова в срыве переговоров; тот же ссылался на изменение обстановки и новые указания русского правительства.
Подробно рассмотревший этот вопрос Г.Г. Пайчадзе объяснил неудачный исход переговоров «натянутыми отношениями» Вахтанга VI и Левашова, который «был противником каких-либо территориальных уступок Тахмаспу», «проявлял излишнюю подозрительность» и «с недоверием относился к деятельности Вахтанга VI и вообще грузин»{886}. Похоже, что так оно и было: Верховный тайный совет поначалу вообще не собирался предоставлять Вахтангу полномочий на переговорах, поскольку он «первее всего пожелает получить себе Грузию»{887}. Инструкция Долгорукову не предусматривала защиту интересов грузинского государя (который в беседах с шахскими дипломатами ставил вопрос об освобождении Грузии от турок и возвращении ему картлийского престола) и санкционировала только те действия Вахтанга, которые совпадали с «интересами ея императорского величества». Левашов вскрывал почту Вахтанга, а Семен Аврамов подозревал людей царя в сокрытии от него информации.
Но этот же исследователь указал и на более существенные причины дипломатической неудачи — изменение политического курса российского правительства. Потерпевшие поражение турки начали переговоры с Эшрефом, и перспектива турецко-афганского альянса казалась в Москве реальной угрозой, противовесом которой не мог служить союз с бессильным шахом. Еще в январе 1727 года П.А. Толстой предложил «учинить сношение с Ешрефом». 20 февраля Верховный тайный совет известил Долгорукова, что в Европе может начаться война «против цесаря и Гишпании, против нас или всех вдруг», и поручил ему «персицкую войну как наискорее возможно к надежному и безопасному окончанию привесть». Для этого следовало не допустить «примирения» и союза турок с Эшрефом и предложить последнему начать переговоры. В этих условиях дальнейшие отношения с безвластным шахом Тахмаспом казались излишними, и генералу давалось право в случае необходимости прервать их: «…что до Тахмаспа принадлежит, то мало по слабому его состоянию о том уважать надлежит».
2 июня Верховный тайный совет, рассмотрев письма Вахтанга VI, остался при прежнем мнении — не счел целесообразным поддерживать Тахмаспа. В случае, если бы шах стал требовать помощи в борьбе с Эшрефом, следовало заявить, что «…потребно также прежде с турками снестися и оных к тому привесть, дабы они трактат, имеющий с Россиею, с ним, шахом, такоже утвердили, чтоб таким образом вспоможение ему, шаху, как с российской, так и с турецкой стороны обще и в одно время сильно и в лутчей пользе его, шаха, учинено быть могло»{888}.
9 августа 1727 года министры постановили: 1) «склонить» Эшрефа к миру и не допустить его возможного примирения с турками; 2) ввести войска «в даль Персии» для давления на афганского вождя и «обнадежить» в очередной раз армян Карабаха, поскольку «вскоре случай придет нам им сильно вспомогать и обще с ними действовать»{889}. При этом начинать войну с Турцией Россия не собиралась, и «верховники» еще в феврале 1727 года разъяснили Долгорукову: «…хотя мы с цесарем союз заключили и цесарь нам против всех и, следовательно, и против турок помогать обязался, однакож только в таком случае, когда турки первые нападатели на нас, а не мы на турков будем, и потому ежели мы, согласясь с армянами в Персии против турок какое пред восприятие учиним и оттого между нами и Портою до явного разрыву дойдет, то цесарь нам вспомогать не должен»{890}.
Лишним на политической сцене оказался не только шах, но и сам царь Вахтанг. Неплюев в июле 1727 года сообщил, что турки просили убрать картлийского правителя из приграничных территорий{891}. Уже 16 августа Совет решил отозвать его из Гиляна в Астрахань — формально по причине «морового поветрия»{892}. Его попытка установления самостоятельных отношений с султаном как формальным союзником России была вежливо отклонена в Москве. Вахтангу сначала предложили действовать только через Неплюева, а затем министры сочли его миссию в Иране законченной и указали ехать в Астрахань. Отправившегося морем из Астрабада в Астару царя изрядно испугала непогода. «Корма у судна стала худа, а от великого штурма водяной вал чрез судно лило; к тому ж и дожжик, и от того провиант пропал, а которой шхербот с нами поехал, и от того штурму занесло неведомо куды», — описал Вахтанг свое морское путешествие в письме командующему{893}. Но на этом его злоключения не закончились: бывшего царя сначала задержали в карантине, а потом оставили на жительстве в Царицыне. Когда же в 1730 году Вахтангу наконец разрешили прибыть ко двору, то здесь его ждал отказ и в получении военной помощи, и в разрешении вернуться в Грузию{894}.
Пока корабль неудачливого грузинского царя трепал шторм, Левашов успел установить связь с наместником Эшрефа в Казвине Сайдал-ханом. Генерал поддержал план мира с афганцами, которых считал меньшим злом, чем «мнимых приятелей» — турок. Возможным союзникам он демонстрировал (на всякий случай «без заглавия и без окончания») попавшие в его руки турецкие письма с жалобами на «слабость» и призывами о помощи, но предупреждал начальство: «Турки у авганцов с великим аппетитом миру ищут». Сам же Левашов воевать с ними не стремился и напоминал в своих рапортах о «нездоровом воздухе», слабости своих войск и о том обстоятельстве, что в случае похода придется брать с местного населения провиант и подводы, отчего иранские обыватели «всеконечно оскорбительно озлобятца»{895}.
Очевидно, на министров повлияли известия о больших потерях Низового корпуса в 1727 году на Куре и в других местах. Указ от 16 августа 1727 года предписывал командующему добиться признания Эшрефом присоединения к России прикаспийских провинций в обмен на Мазандеран и Астрабад; в случае, если бы афганский шах успел вступить в союз с Турцией, ему «для большей склонности» следовало обещать уступку Гиляна и других территорий, вплоть до устья Куры{896}. 19 октября Совет постановил уступить не только Гилян, но и Ширван с Баку — вплоть до Дербента{897}, о чем в корпус был послан соответствующий указ. Отголоском мнений министров можно считать «рассуждение» на заседании Совета 17 ноября юного императора Петра II о том, что «в Гиляни никакой прибыли нет, лишь превеликой убыток в людях и казне от той войны»{898}.
Но это распоряжение запоздало — турецко-афганский мир был уже заключен. Хамаданский договор был подписан 15 октября 1727 года «на авантажных кондициях» для Порты: Эшреф признавал султана Ахмеда III халифом всех мусульман-суннитов, в том числе и афганцев, а тот, в свою очередь, признавал Эшрефа законным шахом Ирана. Власть турок распространялась на Тебриз, Ардебиль, Ереван, Хамадан, Керманшах, Султания, а также земли между Багдадом и Басрой; с учетом доставшихся Турции по договору 1724 года провинций к ней отходила значительная часть территории Ирана. К находившемуся в Реште Левашову в ноябре прибыл посол афганского наместника Казвина. «Како павлин надувшийся», он объявил о победах своего повелителя Эшрефа, недавно разгромившего турок под Хамаданом, и о мире с Портой. На ехидный вопрос, как же афганский вождь согласился попасть в «вечное подданство» к султану вместо сохранения «высокой шаховой славы», посланец, не владевший тонкостями восточного этикета, «противу турок по натуралной ненависти и ко авганцам по горячести… в великое бешенство вступил», и переговоры приобрели не вполне дипломатический характер. Тем не менее Левашов сумел выяснить условия заключенного мира{899}, послав в Казвин поручика Мякишева, который за деньги сумел добыть копию договора{900}. Тогда же он узнал о смерти в заточении бывшего шаха Султан-Хусейна, который был, «сказывают, отравлен».
Сам факт турецко-афганского договора был огорчителен, но не являлся безусловным проигрышем России. Демонстрируя поддержку Эшрефу, турки вели сложную игру: стремились направить афганцев против русских владений, но в то же время склоняли на свою сторону Тахмаспа, к которому был направлен Сулейман-эфенди, «дабы его состояние высмотреть и… помянутого шаха Дагмасиба в тесную дружбу с его императорским величеством не допустить» и использовать против афганцев и русских — своих партнеров по договорам. Поначалу так оно и вышло (Неплюев не случайно предупреждал, что «у Эшрефа по заключении мира с турками гордости прибыло»), но в декабре русские успешно разгромили панцирную афганскую конницу Сайдал-хана. Однако служить орудием в руках турок ни Эшреф, ни Тахмасп не собирались.
Долгоруков также был удручен потерями, договор с афганцами считал полезным, но категорически не соглашался с уступкой территорий без боя и без выгоды. В доношении от 25 января 1728 года командующий сообщил, что считает невозможной сдачу Баку как «крепкого города» и лучшей гавани на Каспии, и назвал подобное решение «весьма вредительным и бедственным». Владея Баку, объяснял министрам Долгоруков, мы всегда можем держать под контролем побережье Гиляна, а приморская полоса Дагестана и сам Дербент значения не имеют и дохода не приносят: «…кроме одной славы, никакой пользы от них нет»{901}. В будущем же он видел необходимость договориться с Тахмаспом, «для того, что ево, Тахмасиба, все здешния народы — кызылбаше, персияне, армяне и грузинцы — все сердечно любят, которых в те поры можно к своей партии присовокупить».
Демарш командующего, очевидно, был в столице услышан, и его инструкция Левашову при отъезде требовала ни в коем случае не уступать Баку, не рвать отношений с Тахмаспом и внимательно следить за турецкими действиями. В апреле 1728 года Левашов докладывал императору о прибытии от Сайдал-хана посланника, юзбаши Ахмед-бека, который потребовал уступки Астрабада и Мазандерана, где русских войск никогда не было. Генерал счел предложение умеренным и уже сам предложил начальству вывести вверенные ему войска из гиблого Гиляна в Астару и возложить управление в Реште на избранных «из здешних народов с присягою и с аманатами управителей»{902}.
О том же, но более подробно генерал написал в Коллегию иностранных дел — рассказывал о переговорах с афганскими представителями, убеждал начальство: «Содержание поморских оставших провинцей неудобь сносное дело, а особливо Гилянь, гроб людской», — и опять предлагал вывести оттуда войска в Астару, «понеже там воздух здоровой». Он не осмелился выступить против предписанного ему очередным указом (от 30 марта 1728 года) заключения мира с Эшрефом, но считал, что войска завоевателей находятся «в слабости», и дал сбывшийся вскоре прогноз: «…уповаю и во авганцах не весьма замедленному быть падению, а Тахмасибу притом усилитца признаваю». Такой вывод был не случаен: начав войну, афганцы и турки оставили в покое шаха Тахмаспа, а захвативший исфаханский престол Эшреф рассорился с владевшим Кандагаром братом убитого им Махмуда Хусейном и тем самым лишил себя подкреплений из Афганистана.
Левашов считал ситуацию выгодной для России, поскольку она давала надежду официально передать шаху Гилян и таким образом «назазорным и непоносительным образом от оных провинцей избавитца»{903}. Упорный генерал еще раз повторил свои аргументы в доношениях, отправленных 25 мая в Верховный тайный совет и Коллегию иностранных дел. Он доложил о подготовке договора, но вновь высказал свое «слабое мнение» о ненадежности мира: «Авганская сторона ныне слаба и Персиею всею ненавидима»; Эшреф и его люди не только не имеют «кредита» у населения, но и не поддерживаются турками. Заключая мир «по указу», Левашов уже по свой инициативе старался установить отношения с Тахмаспом, для чего приютил в Реште каким-то образом освободившегося из афганского плена бывшего эхтима-девлета Мирзу Абдул Керима, а после отправил его к шаху{904}.
Апрельские письма Левашова были получены в Москве только в июне. К тому времени генерал выполнил данное ему указание — сочинил «трактат» с афганцами и отправил его текст на утверждение в Казвин и Исфахан с капитаном Белавиным и своим переводчиком Муртазой Тевкелевым; его люди заодно должны были разведать, много ли сил у Эшрефа и находится ли у него «в послушании» Кандагар{905}. Параллельно Левашов продолжал «пересылки» с шахом и так любезно «трактовал» его посланцев, что «пристойными способами» изъял у них письма людей из окружения Тахмаспа туркам. В Москве его позицию одобрили и указали, что «за уступление какой провинции тамошней отдаленной не стоим, хотя б оное учинилось Эшрефу или Тахмасибу, только б оные достались такому владетелю, который совершенно может оные содержать, чтоб туркам каким случаем в руки не пришли».
Министры оценили службу своего генерала и положились на его «благоразсуждение»: в августе 1728 года Левашов получил орден Александра Невского и полномочия на ратификацию договора. С последним, однако, пришлось подождать: со «степнозверским авганским варварским непостоянством» советники Эшрефа стали исправлять статьи договора «по своим надобностям» и требовали себе Гилян, который уступать было никак нельзя — Левашов был уверен, что афганцы его «потеряют»{906}. Тот же Гилян — или хотя бы его часть — Лагиджан — просили отдать и прибывшие в Решт послы Тахмаспа. В доставленном ими велеречивом письме шах сообщал, что прочие отошедшие по договору 1723 года владения «вашими признаваем», но взамен требовал немедленной помощи для освобождения Исфахана. Левашов выслушал послов, узнал о новых поражениях войск Тахмаспа от афганцев — и решил, что шах еще не «созрел» для подписания соглашения: «Оную сторону ко истинному союзу не блиску вижу»{907}.
В ноябре 1728 года русские посланцы вернулись в Решт с афганскими представителями Мирзой Исмаилом и Умар-салтаном. После недолгих переговоров «в Гиляни над войски российскими главный командир и при море Каспийском в Даримарсе над провинциями верховный правитель благородный и превосходительный господин генерал-лейтенант и ордена Святого Александра кавалер Василий Левашов с стороны многосчастливого Испаганью и землями обладателя и прочая, и прочая, и прочая, высоковерный и высокопочтенный наместник над войски сапасалар Мугамет Сайдал-хан и беглербеги и почтеннейшие благородные Мустеф Фиель Хаси Мирза Мухамет Измаил, да Омар-султан, да Хаджи-Ибрагим, между высокими дворами и государствами, землями, подданными, купно предвосприняв к полезному делу истинный, безопасный, постоянный и вечно пребывающий дружеский трактат учинили».
Эшреф признал российскими прикаспийские провинции, за исключением Мазандерана и Астрабада, которые Россия «к Персии оставлять соизволит, но под таковым крепким обязательным договором, дабы оные провинции ни в какие другие державы ни под каким образом отданы бы не были». Третья статья договора подробно фиксировала границу в Гиляне, шестая и седьмая определяли порядок решения пограничных конфликтов и взаимную выдачу беглых, а восьмая предусматривала свободу «коммерции» в Иране для купцов обоих государств: «жительство, свободной торг и переезд», в том числе и транзит{908}. «Размен» трактатами состоялся 13 февраля 1729 года, и Левашов немедленно «заступил» войсками отходившую к России Кутумскую «провинцию» и оставил гарнизон в Кутуме. Договор оказался полезным — но недолговечным.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.