«Вспоможения войсками учинить не возможно»
«Вспоможения войсками учинить не возможно»
Планируя свой поход на Каспий, император считал распад Ирана уже состоявшимся, а потому, по мнению ряда историков, допускал, что шах за помощь в сохранении его власти «добровольно откажется в пользу России от прибрежной полосы Западного Каспия и согласится на образование армяно-грузинского государственного объединения под протекторатом России. Может быть, Петр I намеревался создать таким образом «буфер», который мог бы обеспечить неуязвимость Закавказья и прикаспийских владений России для притязаний Турции{835}. Однако, несмотря на успехи русских, Иран даже в самой тяжелой ситуации сохранил свою государственность и не утратил амбиций. Активное вмешательство Турции еще больше разрушило существовавший в Закавказье баланс сил, и Россия, н
е решив проблемы Крыма и Азова, втянулась в сложные переплетения закавказской проблемы.
В последние месяцы царствования Петр I как будто отказался от идеи дальнейшего продвижения на Южном Кавказе, но верил, что под угрозой нашествия христиане будут переселяться с занятых турками территорий в «новополученные персицкие провинции». В ноябре 1724 года он повелел Матюшкину «склонять» армян и грузин к выходу, а Левашову поручил отвести им «удобные земли» в Гиляне, отдавать пустующие или конфискованные дома и обеспечить надлежащее «вспоможение и охранение»; подобные же указы были посланы комендантам крепости Святого Креста, Баку и Дербента{836}.
Указы были получены адресатами уже после смерти императора, и об их исполнении Матюшкин докладывал его преемнице без оптимизма: в феврале 1726 года он писал в Петербург, что армяне переселяться в Баку не хотят, «понеже жалование малое»{837}. Неудачными в этом плане оказались и происходившие в 1725 году переговоры с выехавшим в Россию картлийским царем Вахтангом VI. Российские министры заявили картлийскому государю о желании Петра I поселить его со свитой в крепости Святого Креста, чтобы он смог привлечь грузин и армян для укоренения на Сулаке, у Дербента и Баку; эти «колонисты» могли бы составить войско в несколько тысяч человек, способное «действа чинить над неприятели, лезгинцы и дагестаны, и берег по Каспийскому морю в безопасное владение привесть». Вахтангу предлагали стать «над всеми тамошними месты главным владетелем», если бы он «изыскивал способы, каким образом лутчее и способнее перезвать как грузинцов, так и армян, и теми народы сильно укрепитца по берегу Каспийского моря». Когда же «в тех местах… укреплено и утверждено будет, то способ тогда может изобретен быть к доставлению ему (Вахтангу. — И. К.) по прежнему Грузии».
Сам же картлийский государь надеялся на скорое освобождение родины с помощью российских войск. Он предлагал построить на Северном Кавказе «близ чеченцов у теплых вод от Терека в двух днях расстоянием» крепость, где они могли сосредоточиться перед походом, и обещал, заняв престол, привлечь на свою сторону Имеретию, Кахетию и горные провинции, а также готовых выступить на его стороне армян. Он не хотел ни оставаться на Северном Кавказе (на Сулаке или в Эндери), ни переселять туда грузин. В ответ бывшему царю было сделано (на турецком языке и с упоминанием его мусульманского имени) заявление о том, что ему «не надлежит его императорскому величеству (Петру I. — И. К.) причитать, будто он от него государства своего лишился, но учинилось то от них самих» (Вахтанг с войском во время похода 1722 года бесцельно простоял в Гяндже, а по возвращения в Картли, поссорившись с царем Кахетии Константином, потерял свой престол и «отдался в турецкую протекцию». Явившись же по приглашению Петра в Россию, «не токмо никакого войска с собою не вывез, но и в том отказал, чтобы для такого поселения из его народу какие люди из Грузии вышли, но что они лутче под бусурманами останутся, нежели б для спасения совести своей на время отечество свое оставить»{838}.)
Бывшему царю назначили содержание (с 1727 по 1736 год ему выплачивалось ежегодно 26 800 рублей){839}, но помощи не предоставили; однако вскоре его опять призвали к деятельности. На состоявшемся в январе 1726 года «тайном совете» приближенные Екатерины I поначалу считали войну с Турцией неизбежной и были готовы расширять владения на Кавказе, о чем и подали соответствующие письменные «рассуждения». Канцлер Г.И. Головкин и его зять генерал-прокурор П.И. Ягужинский предложили овладеть Шемахой как бы «по прошению армян», отстроить крепость на Куре и послать на Кавказ царя Вахтанга, который соберет из армян и грузин «знатную армию» для действий против турок. П.А. Толстой признал, что война будет стоить дорого, но рассчитывал на помощь сорока или пятидесяти тысяч вооруженных армян под командованием бывшего грузинского царя. Только генерал-адмирал Ф.М. Апраксин настаивал на том, чтобы мир с турками «продолжать».
Эти настроения нашли отражение и в коллективном «мнении» министров (Д.М. Голицына и уже упомянутых Головкина, Толстого, Апраксина, и Ягужинского) — они считали реальной войну с Турцией в следующем году, поэтому было необходимо послать на юг подкрепления, строить крепость на Куре «ради коммуникации с Грузиею и с армяны», отправить царя Вахтанга в Баку и далее к восставшим армянам с «невеликим числом войска» и, в случае нарушения турками договора 1724 года, против них «с армяны иттить по их желанию к Шемахе и оною стараться овладеть». Вахтанг же должен был добиваться союза с шахом и «подать ему надежду, что когда турки от тех мест отдалены и отбиты будут, то из провинций персидских, которые во владении российском, ему возвращены будут»{840}. Похоже, российские правители действительно верили тогда, что под знамена Вахтанга VI соберется сорока- пятидесятитысячная христианская армия, «понеже его там любят».
Однако фактический руководитель внешней политики вице-канцлер Андрей Иванович Остерман подобных сантиментов не разделял. В январских «рассуждениях» он не участвовал, а 18 марта 1726 года на заседании только что образованного Верховного тайного совета в особой записке представил трезвый анализ внешнеполитических конъюнктур. Остерман успокоил присутствовавших насчет неминуемой войны с турками («Порта вдруг войны с Россиею не желает»), хотя и полагал, что и сохранение «дружбы» с ними не очень-то выгодно: требуя помощи в войне с афганцами, Турция тем самым «желает Россию глубже в те персидские дела обязать, дабы между тем с другой стороны от России безопасною остаться».
Вице-канцлер ясно обозначил неутешительный итог Персидского похода: «1) Время и искусство показали, что не токмо дальнейшие действа в Персии, но и содержание овладенных тамо уже провинций весьма трудное России становится; 2) Что потребные на то иждивении и убытки весьма превосходят пользу, которую от тех провинций Россия имеет и в долгое время впредь уповать может». Он предлагал «подлинно себя определить, или к содержанию всех по трактату России принадлежащих провинций, или хотя токмо тех, которыми ныне владеем, несмотря на потребные на то иждивении и убытки, или что искать с некоторою честию и безопасностию из сих персидских дел выйти».
Ни о каких совместных с закавказскими христианами военных операциях в этих условиях барон даже не упоминал. По его мнению, Вахтанга VI надлежало отправить не в Баку, а в Гилян («в других местах при нынешних случаях от него такой пользы быть не может») — не воевать, а склонять шаха к признанию договоров 1723-1724 годов. Армяне же и «другие народы», считал Остерман, призваны также способствовать «усилению шаха Тахмасиба против его бунтовщиков» и в будущем «под его владением останутся»; пока же они «могут служить для поселения в приморских местах и берегах». Их тем не менее стоит «утверждать» в верности и «в свою сторону удержать надобно для всякого случая»{841}. К тому времени в Петербург уже прибыл армянский посланец Кевга-челеби с просьбой карабахских меликов об оказании им поддержки. Патриархи и «главные начальники армянские» отмечали, что просили у Петра I военной помощи, а не «перехода их на житье» в российские владения, «и того учинить им не возможно для того, что где они ныне живут, места крепкие и провинции немалые: Генжа, Карабах, Калан, Капан, Сисиян и многия другие уезды обретаются с жителями, которых они собрали и держат в крепких местах, а кругом их со всех сторон неприятели турки и персияне, и естли они, армяне, токмо из своих крепких мест выйдут, то неприятели могут их совсем разорить»{842}.
Записку Остермана члены Верховного тайного совета слушали дважды- 18 и 28 марта 1726 года. Возражений у них не нашлось — против всех обозначенных пунктов стоит короткая резолюция: «Быть по сему». Вахтанг VI еще 10 февраля 1726 года представил свой план действий, согласно которому русским войскам следовало занять Шемаху и затем овладеть всем Ширваном; из Кахетии, Картли, Армении и Карабаха потекли бы добровольцы, а русские войска не испытывали бы нужды в лошадях и провианте и могли действовать в любом направлении. Для реализации своего замысла царь полагал достаточной посылку одного полка регулярных войск и тысячи казаков и калмыков, к которым присоединились бы грузинские войска для действий против турок{843}. Однако все его предложения остались без ответа.
На крайний случай Вахтанг просил у Совета разрешения отправиться в Баку для «ободрения» армян и грузин, а «оттуду в Шемаху, чем армяном надежда подастся ко утверждению верности и к соединению с российскими войсками»; он считал, что шах «бессилен и доходов и войска зело мало имеет, и для того невозможно на него большой надежды иметь, понеже де хотя б он, шах, на престол над остальною частию Персии произведен был, то турки, которые никогда не обыкли трактатов твердо содерживать, могут его, шаха, яко бессильного разорить, или он, шах, сам, усмотря слабость свою, в турецкую сторону предастся»{844}. Он был готов формально возглавить российские полки, объединенные «с армяны, грузинцы и с другими христианскими народы». Но его просьбы были отвергнуты, и бывший царь отправился в Гилян «шаха Тахмасиба склонить к стране его императорского величества, такожде армян и грузинцов и прочих христиан чрез пересылки в верности утверждать».
Дипломатическая миссия Вахтанга (о ней еще пойдет речь ниже) завершилась безрезультатно. Могла ли быть успешной военная операция, сказать трудно. Во всяком случае, командование Низового корпуса не разделяло надежд министров на объединение закавказских христиан вокруг бывшего царя. «Никоторые народы между собою так в ненависти не пребывают, как армяня с грузинцами», — докладывал Левашов весной 1726 года и выражал опасение, как бы в случае отправления к ним Вахтанга армянские «командиры» и патриарх «не вознегодовали»{845}. Посылая к армянским повстанцам «сагнака»[25] «скорохода» Эскендера Ахназарова с вестью о прибытии русских войск и нового командующего, генерал рискнул не исполнить царский указ — не объявил, как ему было предписано, о посылке на Кавказ Вахтанга, поскольку «армяне с грузинцами антипатию имеют». Тем не менее Левашов полагал, что от полученного известия «армяне великою радостию исполнены быть могут и х куражу возобновятца»{846}.
Прибывший на юг В.В. Долгоруков в ноябре 1726 года докладывал в столицу, что действия турок «в слабость приходят», их солдаты бегут из армии «компаниями и в рознь». Командующий страдал из-за вынужденного бездействия и писал министрам: армяне успешно бьют султанские войска и просят помощи, а ему «того чинить нельзя для озлобления турок». Если соединиться с ними, то, «с помощию Божиею, мошно б надеетца, што действа наши силныя могли быть». В официальном доношении царице звучала неподдельная обида старого боевого генерала: «Сколько могу армян обнадеживаю, чтоб с терпеливостию ожидали несколко времяни, однако ж видят они, что от нас им никакой ползы и надежды нет; и сколко могут, с великою отвагою против турок мужественно поступают». Покидать же родные края они не желали: «…о том и слышать не хотят, и правда, великой резон есть: первое, покиня купечество свое; другое, такие места избранные и угодные оставя, итти в такие места безплодные, что никакой ползы к пропитанию своему не сыщут»{847}. Об этом же генерал доносил и А.Д. Меншикову{848}.
На протяжении 1726 года с письмами о помощи к российским властям обращались патриарх Есаи, карабахский Аван-юзбаши и другие командиры повстанцев; о том же просили армяне соседнего Сюника — их предводитель Мхитар-бек указывал, что турки «со всех четырех сторон наши крепкие места обступили»{849}. В январе 1727-го к российскому командующему в Реште явились армянские юзбаши с очередным прошением, «чтоб для охранения их бедных душ ее императорское величество пожаловала им в помощь войска своего за помощью». Генералу нечего было им ответить: «…просят помощи и обещают быть в вечном подданстве ее императорского величества и при том подали ему доношение, и он их у себя задержал, и едут при нем, понеже их отпустить не с чем, не имея указу обещать им протекцию, а ежели б им отказать, то вовсе их от себя отогнать». Командующий мог только обещать мир с Тахмаспом и возможность «выбить» турок в будущем. Пока же армянам предлагалось «обождать», а прибывшим в русские владения — поселиться в Мушкуре, где Долгоруков сам показал пригодные места{850}.
В этих условиях Петр Андреевич Толстой в январе 1727 года предложил «учинить сношение с Ешрефом» и, «соединясь с армяны и грузинцы, турок из Персии выбить»{851}, но последняя мера не нашла поддержки в российских верхах. В ситуации, когда потерпевшие поражение от афганцев турки перестали грозить войной, Петербург на разрыв с ними идти не желал. К тому же и сами повстанцы не были едины. Патриарх Есаи Хасан-Джалалян и военачальники трех карабахских сагнаков (Хачен, Шош, Дизак) ожидали помощи от России, а патриарх Нерсес, его брат Саркис-юзбаши и Абрам-юзбаши намеревались подчиниться туркам; еще один предводитель, мелик Багыр, заявил о своей преданности шаху. Прибывший в Карабах посланец Петра I Иван Карапет в 1724 году обнаружил, что «в здешних местах христиане Исайя патриарха желают, а Нерсеса не желают того ради, что Нерсес патриарх и его брат Серкес и юзбаши Абрам и Есаи юзбаши турок желают, а коли они время излучат, и ездят в армянския деревни и разоряют».
О раздорах в сагнаках и переходе на сторону турок патриарха Есаи писал в ноябре 1726 года и один из наиболее известных армянских командиров Аван-юзбаши: «Когда сараскер (турецкий военачальник. — И. К.) прибыл из Шемахи в Парта, патриарх Есаи со всеми карабахскими меликами и кедхуда отправился в Парта к сараскеру, совместно с ним они стали наступать на крепость Авана-юзбаши и Огана-юзбаши — Шош. <В течение> 8 дней <они> вели бой с помощью пушек и ружей; часть укреплений взяли, <но> дальше продвинуться не могли… Патриарх Есаи, собрав всех меликов Карабаха, а также кедхуда, создал войска, которые, действительно, воюют против нас…»{852}
Сам командующий к маю 1727 года уже не считал нужным призывать армян «в службу вашего величества», поскольку самостоятельно они едва ли «от такова сильного неприятеля могут еще себя содержать». «Да и нам в войске их, — полагал генерал, — никакой нужды нет, и пользы из них не будет: сухим путем никуды, на Астрабад и в другие тому подобные места, не годны, водою и давно не надобны. Например, хотя бы армянского войска было у нас до пяти тысяч: кроме великой и несносной суммы денег помянутым на заплату, не стоят оные одного полку нашего пехотного или драгунского; к тому ж повелеваете ваше величество мне, хотя с терпеливостью с турками надлежит нам себя содержать и обходитца дружески, а коли армян в службу примем, кои по трактату надлежат в порцию Порте, кажетца, не без опасности к нарушению трактата: коли бы турки из наших, кои в нашей порции, в службу свою призывать хотели, не без сумнения б мы были. Не способнее ли армян, сколько можно, другим способом удерживать? По моему слабому мнению, первое обнадеживание им, показывая слабость состояния турецкого, что час от часу турки слабеют и Эшреф силеется, и свою всякую помочь им показывать. Хотя до времяни с турками нет нам причины разрывать, однакож другие способы им представлять, что надеетца мошно в разграничении между Россиею с турками земель, и в те поры к реке Араксу свободно нам будет послать часть своего войска с Куры, где надлежит нам делать крепость, при котором случае армяне, ежели похотят, безопасно могут выйтить во владение вашего величества, куда похотят, что я им уже об этом и представлял, на что оные, кажетца, имеют склонность. Однако ж я по их непостоянным нравам вовсе не верю, а иного способу к продолжению, чем бы армян удержать от подданства турецкого, я не нахожу»{853}.
Долгоруков отпустил армянских посланцев Багы-юзбаши и Кевгу-челеби в Москву, а сам получил указание придерживаться прежней тактики: «…армян вам всякими способы укреплять, чтоб они против турок твердо стояли и оным не поддавались, чиня им представления и обнадеживания» — на тот случай, если придется «им с нашей стороны сильно вспомогать и обще с ними действовать»{854}. Неосторожные «укрепления» могли обернуться конфликтом — в 1730 году Неплюеву в Стамбуле пришлось выслушивать «многие выговоры» по поводу обнаружения у пленных армян русских «знамен» и переписки некоего Абрама из свиты Румянцева со священником Киркором Степаничем. Резиденту пришлось все эти неудобные свидетельства объявить поддельными{855}.
Случай воевать так и не «пришел», и в начале 1729 года Аван-юзбаши и еще несколько командиров с их людьми (больше 200 человек) выехали в российские владения. А.И. Румянцев их встретил и «приласкал», отправил брата Авана, Тархан-юзбашу, в столицу, но насчет перспектив массового переселения не заблуждался: «Ежели ево, Тархана-юзбаши, прошение будет, чтоб весь народ перевесть из Сагнак в российскую порцию, то мнит он, Румянцов, что статца тому не возможно, понеже подлой народ никто оттуда не пойдут, разве знатные одни переедут; что они сами ему отзывались, что подлой народ домов своих не покинут, ибо им опасности от турок никакой не будет; а ежели все знатные в российскую сторону переедут, то никакого плода от них не надлежит ждать, понеже будут требовать себе великого жалованья, также которые имеютца в порции российской армянские деревни, то ими их удовольствовать будет не возможно: еще станут просить и бусурманских деревень, которых, по ево мнению, отдавать им не возможно».
Знатным командирам назначили неплохое жалованье (150 рублей в месяц), но отдавать им во владение находившиеся под Дербентом армянские селения Румянцев не стал, поскольку «весьма армяня под командою их быть не желают, ибо от них ему, Румянцову, пропозиция о том была, и ежели отданы будут, то все разойдутся»{856}. В августе того же года к Румянцеву прибыли 20 человек «из Согнака», которым предложили поселиться у Тарков, в Мушкуре и Шабране{857}. Через год в Баку появились еще 157 выходцев из Карабаха во главе с юзбаши Аврамом, Селаганом, Алаверды, Батыром и Семеном, а также епископом Петросом; последние заявили, что ушли, «опасаясь своего народу, дабы их не предали туркам». Пришедшие не захотели жить на границе в «пустом городке Дедили», а потому им выдали «пропитание» и направили на жительство в армянские деревни{858}.
Планы Петра I по заселению «новополученных» провинций русскими и закавказскими христианами так и остались неосуществленными. О каких-либо переселенцах из России известные нам документы не упоминают. Какая-то часть армян и грузин (в том числе освобожденные из плена в горах) оставались жить и служить в российской «порции», но точное число таких поселенцев назвать вряд ли удастся — российское командование такого учета не вело, тем более что не все явившиеся в прикаспийские провинции там же и оставались, а в Дербенте и других местах армянское население было и раньше.
Мы располагаем на сей счет только обрывочными данными. Так, например, бывший комендант крепости Святого Креста бригадир Леонтий Соймонов в своем прошении о «перемене ранга», поданном в 1736 году, говоря о своих заслугах, упомянул и о том, что вывел к крепости «из-за границы басурман и армян жилых и кочевых мужеска полу (кроме женска) тысяча пятьсот тритцать два человека, от которых и плод имелся немалой»{859}. В 1726 году в Дербенте были основаны грузинская церковь и монастырь, а в 1735-м епископ Иоанн сообщал, что он «в приход неимущих и вдовиц имеет при себе на пропитание мужеска и женска со 160 человек, також которые собрались из полону и из гор, а иные из Грузии, верующие во Христа, и таких у него при пустыне имеетца больше 400 человек мужеска и женска полу, которые обещались быть в подданстве ее императорского величества»{860}.
Прибывший в Москву в начале 1730 года российский агент в Карабахе Иван Карапет докладывал, что не желавшие терпеть турецкое иго армяне из сагнаков, «видя, что с российской стороны помощи по се время получить по многим обещаниям не могли, многие разошлись кругом оных же мест по лесам и по горам и живут скрытно». Другие же не могли переселиться по экономическим причинам: для заведения на новом и непривычном месте жилья и хозяйства «немалое иждивение потребно»{861}. Те же, кто прибыл в российские владения, и руководство Низового корпуса были не очень довольны друг другом. Многие армянские выходцы считали новое место жительства временным. «Селища они, армяня, в завоеванных в Персии российских провинциях ни в которых местах не желают и не могут, а желают возвратитца паки в Сагнаки, с помощными его императорского величества войски», — заявил в Коллегии иностранных дел Тархан-юзбаши в октябре 1729 года. Прибывшие в 1728 году группой армяне из Польши также не пожелали остаться в русских владениях, и Верховный тайный совет дал разрешение отправить их в Карабах{862}.
Другие же командиры настойчиво просили русских войск в помощь против турок, ожидали себе «деревень» и достойного жалованья, которого, по мнению Румянцева, не заслуживали: «…токмо для единого християнства, как в указе резоны показаны, а чтоб от них пользы надеятца, то одним словом… видя их состояние, впредь надежды не имеет»{863}. Аван и Тархан-юзбаши в 1731 году жили в Баку. Левашов сообщал, что уменьшать жалованье Авана с 1200 до 1000 рублей нецелесообразно, поскольку «произойдут канфузии и зависти, и многие дакуки будут, или в противной интерес развратятца»; желающим же отъехать обратно в сагнаки он российских паспортов не дает, чтобы не беспокоить турок, и предлагает отправляться «своевольно»{864}.
Оставшийся командующим корпуса Левашов высоко ценил своих армянских агентов — разведчиков и информаторов, как и действия армянского и грузинского «шквадронов» на русской службе, но опытных и обходительных армянских купцов не жаловал. В памятной записке, оставленной в 1733 году своему преемнику в должности, генерал писал, что коммерсанты «подходы чинить умеют», но заботятся прежде всего о собственной выгоде, а не об увеличении казенных доходов: не платят положенных пошлин и провозят чужие товары. Не слишком высокого мнения он был и об обретавшихся на российской территории армянских «командирах», на которых тратилось немалое денежное и хлебное жалованье без всякой пользы; к тому же они требовали передачи им «бусурманских деревень», чего сделать было нельзя по причине возможного возмущения населения{865}.
Деятельность царя Вахтанга Левашов считал неудачной, хотя и признавал его «человеком совести доброй и к нам верным»{866}. Но, на свою беду, царь оказался лишним в сложной дипломатической игре. Все просьбы его и армянских делегаций о военной помощи были безрезультатны. Дважды (в мае и августе 1730 года) заседавшие «тайные советы» новой императрицы Анны Иоанновны вынесли однозначное решение: «Ныне им армяном с российской стороны вспоможение войсками учинить не возможно, понеже чрез то нарушен будет имеющейся у России с Портою мир». Закавказским христианам, уже прибывшим в российскую «порцию», обещалось жалованье, а оставшимся предлагалось «по-прежнему против нападений от турков твердо себя содержать»; в утешение Тархан и Аван-юзбаши получили от императрицы по собольей шубе{867}. К тому времени правительство уже приняло принципиальное решение об оставлении занятых в 1722-1723 годах территорий.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.