Глава 1 «Ты – прямой солдат»

Глава 1

«Ты – прямой солдат»

Тяжелая русская конница под командой генерал-поручика графа Салтыкова не смогла угнаться за стремительно отступавшей турецко-татарской армией. Снова здесь, при Ларге, как и при урочище Рябая Могила, основным силам противника удалось ускользнуть, и Румянцев не в первый раз подумал о необходимости переустройства всей кавалерии в русской армии. «С какой легкостью татары и турки уходят от нас, даже если нам удается окружить их и, казалось бы, взять в могучие клещи неотвратимой победы, – думал Румянцев, выслушивая рапорты о неудачах русской кавалерии. – И сам ты ничего не можешь предпринять, если не разрешат из Петербурга. Пока напишешь туда, пока там разберутся, сколько это пройдет времени… А война не ждет, каждый день приносит что-то новое. Ты же согласовывай, да зачастую с теми, что в военном искусстве ничего не смыслят… Ведь еще в марте в реляции на имя всемилостивейшей императрицы писал, что в Европе иные армии успели пересадить большую часть своей кавалерии на легких лошадей. Ясно, что легкий всадник и в вооружении и в содержании дешевле обходится, а польза от него в бою больше… Кирасирские и карабинерские полки посажены не только на дорогих, это еще полбеды, но на слабых, тяжелой породы лошадей, которым способней участвовать в парадах, чем в изнурительных походах, сражениях или хотя бы в разведывательных поисках. Да и сухой фураж надобно доставлять, поелику на полевом корме они быстро изнуряются…»

Румянцев живо представил себе хлопоты, которые доставляет ему и его подчиненным эта тяжелая кавалерия, и недовольно поморщился.

«А как неуклюже выглядят всадники… Сама уж амуниция есть отяготительное бремя. И как невыгодна для командующего войсками эта кавалерия… Сколько предоставлялось случаев использовать ее в прошедших операциях, но ни одного задания путного она выполнить так и не смогла. И сколько мы ни старались щадить оную, пришлось ее использовать лишь для охраны обозов да магазинов. Вот если б разрешили, я бы из двух карабинерных полков Украинской дивизии сделал два драгунских. Сей род конного войска принят во всех других армиях яко наиспособнейший к службе… Ах, если б мне разрешили произвести хотя бы реформу этих двух полков… Велел бы купить лошадей легких степных пород, которые всякую нужду легко переносят. Соответственно легче станет и амуниция людей… А сейчас – одно горе, в иных полках уже не хватает по пятьсот лошадей. Да и как сейчас покупать легких лошадей, если на людях настоящая амуниция кавалерийская по тягости своей нуждается в лошади большой и особливой силы. Не так все просто, заменишь одно, тут же нужно менять и другое… Тут без особого рескрипта всемилостивейшей не обойтись… А этого распоряжения с марта жду… И кому это пришла такая дурная мысль заменить легкую кавалерию на кирасирскую и карабинерскую? Не самой ли Екатерине?.. Ей было не до этого…»

Мысли эти, неотвязные, прилипчивые, то и дело возвращали Румянцева к необходимости переустройства кавалерии, которая уступала татарской и турецкой. А пока… Пока нужно учитывать эти слабости русского оружия при разработке будущих диспозиций.

И Румянцев снова вернулся к повседневным заботам. Главная из них – как прокормить тысячи вверенных ему людей…

Объезжая покинутый неприятельский лагерь, он наблюдал, как специальные команды ведут подсчет захваченной добычи. Румянцев с удовлетворением вспоминал эпизоды недавней битвы. «Вот момент, когда наметился успех», – размышлял Румянцев, словно бы заново прокручивая события недавней битвы.

…Корпус Репнина ворвался в первый лагерь, стремительно догоняя неприятеля и оставляя за собой захваченную артиллерию. Впереди корпуса действовали со своими частями генералы Потемкин и Трубецкой. Ретраншемент с одной стороны взяли; турки и татары, бросив все свое добро, побежали. С другой, левой, стороны ворвалась бригада генерала Ржевского. А в лоб неприятельский ретраншемент атаковал генерал Боур, предварительно подавив его батарею огнем из тяжелых орудий. Затем под прикрытием картечных залпов Боур повел гренадер на штурм укреплений турок, расположенных на горе. Этого неприятель явно не ожидал и в беспорядке стремительно побежал.

Обычно в таких случаях бывало так: ворвавшись в лагерь противника, победители считали дело сделанным и, бросив преследование бегущих, кидались делить добычу. И на этот раз в покинутом лагере стояли бессчетные палатки, набитые драгоценной добычей: коврами, дорогим оружием, провизией и разной утварью, – соблазн для солдат немалый. Турки учли это и выделили отряд легкой конницы, который сидел в засаде. Стоило только гренадерам броситься по палаткам, как отряд нанес бы неожиданный удар по неорганизованным толпам русских. Кто знает, чем бы тогда закончилась битва.

И вот наступила решающая минута; русские полки втянулись в брошенный лагерь. Турецкая конница, зорко следившая за ними, стремительно приблизилась с тыла, выжидая момент, когда гренадеры бросятся за добычей и расстроят свои ряды, – тогда придет ее время. Но не дождалась: корпус Боура в четком боевом порядке двигался через лагерь, преследуя отходящего врага. Ни один солдат не кинулся к обозам и палаткам – батальонные командиры еще до начала боевых действий остерегли их от подобной анархии. К тому же командующий предусмотрительно выделил для прикрытия тылов батальон егерей. Такой же боевой порядок сохранили, выбивая турок из лагеря, все три корпуса. Так что удар в тыл вражеской конницы не состоялся. Чаша весов с победой упорно клонилась в сторону нашей армии. А все могло бы случиться… Стоило лишь одному броситься к палаткам, как все гурьбой побегут за ним. И кончилось бы войско, было бы стадо мародеров… А теперь, понятное дело, добыча обращена в корысть нашим войскам, вещи, посуду, скот по себе поделили.

«За сие повиновение дисциплине и в награждение их славных дел осмелюсь-ка я из экстраординарной суммы на каждый корпус выдать солдатам по тысяче рублей, – решил Румянцев. – Пусть порадуются. Столько битв им еще предстоит. Война ведь только началась. Великий визирь только переправляется через Дунай…»

А между тем главнокомандующему армией докладывали, что разбитые татары и турки бросились на юг в двух направлениях: турки – по течению реки Кагул, а татары – за реку Зальцу, в сторону Измаила, недалеко от озера Ялпух. И он отдал корпусу генерала Боура распоряжение идти впереди – атаковать рассеявшегося противника. Если столкнется с крупными силами, тут же доносить в главную ставку: вся армия будет готова прийти на помощь.

Румянцев отдавал себе отчет в том, что Ларга – это начало большой битвы, что турки переходят Дунай, чтобы сосредоточить все свои силы против его армии. Вряд ли можно предположить, что великий визирь пойдет на помощь Бендерам. Может, послать туда вспомогательный отряд для укрепления духа крепости?

И снова мысли его вернулись к недавней победе, которая досталась вроде бы легко, урон в людях невелик, а неприятеля на поле боя побито больше двух тысяч, погребено в самом лагере до тысячи. А сколько оставлено их трупов по берегу Прута из-за того, что армия устремилась вслед за неприятелем! Но что-то саднило его душу, вызывая недовольство происшедшим. «Плохо только, что мы позволили нашим своевольным арнаутам и казакам сжигать порох. И знамен досталось лишь восемь, а сколько их было, сосчитать не удалось… Великое число их разодрал в лоскуты по невежеству кто-то из наших легких войск, идущих вслед за регулярными. Это доказывалось найденными у многих обрывками. Не пошлешь же эти обрывки императрице как доказательство своей победы…»

Прошло несколько дней после Ларги. Армия Румянцева приближалась к Кагулу…

Вскоре пришло донесение от Боура о том, что неприятель раскинул лагерь между речками Кагул и Зальца. Получив это известие, Румянцев приказал Репнину двинуть свой корпус на помощь Боуру для совместных действий против турок. Он задумал разбить неприятеля до подхода его главных сил. Он знал, что мост в Исакче из-за бурного разлива Дуная еще не окончен, а великий визирь Халил-бей до сих пор не переправил свою армию на этот берег Дуная. И этим необходимо воспользоваться для разгрома недобитой армии турок, остановившейся у небольшого озерка, неподалеку от Кагула. Два корпуса – вполне достаточно для этого. А там и он подойдет с главными силами армии.

Все было продумано, и уже офицер прибыл от Боура к Репнину для того, чтобы показать дорогу. Оба корпуса готовы были соединить свои усилия против неприятеля. Но все неожиданно изменилось.

Визирь не стал дожидаться постройки моста, поняв, что капризный Дунай не даст ему такой возможности. Он быстро переправил свою армию на судах и двинул ее в верховья Кагула, где уже сосредоточились войска, действовавшие в битве при Ларге. Визирю было известно, что армия Румянцева малочисленна, и он уже заранее торжествовал победу.

Учитывая новую обстановку, 15 июля Румянцев приказал Репнину быть готовым присоединиться со своим корпусом к армии, как только он пошлет к нему офицера. В столь ответственный момент нельзя было распылять силы. Разведчики Боура доносили о движениях неприятеля, ни на мгновение не упуская его из виду. Так что Румянцев все время имел представление о его передвижениях.

Что предпримет Халил-бей со своими знаменитыми военачальниками? Каждый день положение неприятеля меняется: то он становится лагерем и, по своему обыкновению, тут же строит оборонительные ретраншементы, то снова выступает навстречу русской армии… Эти маневры неприятеля заставляли Румянцева быть всегда в напряжении, готовым к ответным действиям. Возникал у него и вопрос: а может быть, его передвижения – это просто хитрая уловка? Чтобы ввести его, Румянцева, в заблуждение. Не исключено. И Румянцев приказывает Боуру тщательнейшим образом проверить, действительно ли вышел из лагеря неприятель и не маскирует ли он там одни только караулы и палатки. В самом деле он вознамерился чинить атаку на нашу армию или будет, по своему обыкновению, выжидать активных действий от нас – этот вопрос не давал покоя Румянцеву и его помощникам.

Наконец 20 июля Румянцев на рекогносцировке, обозревая в подзорную трубу окрестности деревни Гречени, увидел многочисленное войско неприятеля, движущееся в сторону расположения русской армии. Примерно в семи верстах от возвышенности, на которой стояли Румянцев и его генералы, турки остановились. И было непонятно, что они предпримут: то ли продолжат движение, то ли раскинут здесь свой лагерь.

В это время, по свидетельству очевидцев, Румянцев, еще не зная, какое решение примет неприятель, сказал, продолжая смотреть в подзорную трубу:

– Если турки осмелятся и одну в сем месте разбить свою палатку, то я их в сию ж ночь пойду атаковать.

Вскоре собравшиеся на холме увидели, что турки стали разбивать свой лагерь на левой стороне реки Кагул. Одни ставили палатки, другие строили оборонительные ретраншементы. Доносились крики, ржание лошадей; самые храбрые турецкие наездники близко подъезжали к русскому лагерю, дразня и вызывая таких же храбрецов на поединок. Но Румянцев отдал приказ не ввязываться в эти схватки – бой предстоял нешуточный. Здесь собралась огромная турецкая армия, которая насчитывала в своих рядах, по словам пленных и по другим источникам, около 150 тысяч[2]. Да 100 тысяч татарской конницы, все время стремившейся прорваться в тыл армии Румянцева, отрезать его от магазинов, расположенных в Хотине.

– Итак, господа! – снова заговорил Румянцев, поворачиваясь к собравшимся генералам. – Приближение сие учинил наш неприятель для того, очевидно, чтобы нас атаковать спереди. Тогда как хан крымский со своей стотысячной конницей обложит весь тыл армии нашей. Возможно, визирь и хан готовятся напасть на нас уже к завтрашнему дню. Видите, как они без устали работают над подготовкой позиций. Мы не можем ждать этого нападения. Сами знаете, в каком критическом положении мы находимся. Угрозы хана оставить нас без пропитания, отрезав наши обозы, заставили меня выделить восьмитысячный корпус князя Волконского и поставить его на реке Зальце как преграду для татарского хана. Обозы с продовольствием идут. У нас остались последние крохи для пропитания войска…

Генералы и штабные офицеры внимательно слушали своего предводителя, давно поверив в его полководческие таланты и ловя каждое его слово. Высокий, ладный, уверенный в себе, Румянцев всем своим видом внушал, что он сумеет найти выход из трудного положения, в котором оказалась русская армия, и привести ее к победе.

– У нас не более семнадцати тысяч наберется. Туркам же нет числа, их в несколько раз больше нас, – продолжал размышлять вслух Румянцев. – Но мы должны их побить. Как древние римляне, мы не должны спрашивать, как велик неприятель, но искать, где только он. А нам искать его и не нужно – вот он, перед нами, по своему обыкновению, укрепляет себя ретраншементами… Возвращаемся в лагерь, обсудим наши действия. Атаковать неприятеля будем этой ночью. Времени на подготовку у нас мало.

Стемнело. Маленькими искорками светлели в ночи турецкие костры.

В палатке главнокомандующего собрались вокруг стола генералы Боур, Репнин, Племянников… На столе была раскинута карта.

– Вот смотрите, – заговорил Румянцев. – Прежде всего мы должны учесть особенности местности, будущего поля битвы. Между нами и турками – прямая линия древнего Троянова вала. Мы на севере этого вала, турки – на юге. На западе поля течет Кагул, берега которого болотисты, непроходимы. На востоке – лощина, ширина которой у Троянова вала около восьми верст, а на юге – около двух. И обратите внимание на эти вот четыре гребня высот, словно веер расходящихся к северу.

Румянцев показал высоты, которые действительно производили впечатление огромного веера.

– Получается что-то вроде мешка, на севере широкого, а на юге узкого, – сказал Боур.

И все увидели, что его наблюдение весьма точно. И Румянцев мгновенно учел это сравнение.

– Халил-бей как раз остановился лагерем в узкой части этого мешка. Посмотрите на южную оконечность второго хребта, именно здесь, в углу мешка, который образовали с одной стороны Кагул, а с другой – восточная окраина лощины, скопились его войска. Выгоды турецкой позиции несомненны: с многочисленной армией он мог бы атаковать нас в разных направлениях, используя все эти веерообразные хребты и пространства между ними. Тогда нам невозможно было б сдержать напор. Но нападаем мы, а потому уязвимость его позиции существенна. В такой тесноте он не может развернуть свои войска, и мы этим должны воспользоваться. И необходимо учесть тот факт, что его правый фланг ничем не прикрыт, все его ретраншементы сооружаются с фронта, а мы зайдем ему с правого фланга…

Глаза Румянцева сияли, он был прекрасен. Мысли его бежали стремительно. Каждую фразу генералов он подхватывал на лету и использовал в своих решениях и приказах.

– Итак, господа! Подводим итоги нашего обсуждения. Рано поутру, построив армию в боевой порядок, начнем наступление пятью отдельными каре. К атаке неприятеля весть свои войска следующим порядком: каждой дивизии составить свое каре, имея из передней и задней линии особливую колонну, а артиллерию – в середине оных. Корпусу генерала Боура делать авангард правого крыла, а корпусу князя Репнина – авангард же левого крыла. Полкам кавалерийским – между каре князя Репнина и третьей дивизией, команде генерал-поручика графа Салтыкова – между первой и третьей дивизиями. Шести эскадронам карабинерским под предводительством генерал-майора князя Долгорукова и Ахтырскому гусарскому полку – между первой и второй дивизиями. Сербскому же гусарскому двигаться между второй дивизией и корпусом Боура. Корпусу Боура идти по высотам, ведущим к неприятельскому левому флангу, и атаковать оный. Вторая дивизия генерал-поручика Племянникова, дойдя до Трояновой дороги, должна принять оттуда влево и параллельно с корпусом Боура атаковать также неприятельский левый фланг. Первой и третьей дивизиям и корпусу князя Репнина маршировать по этим вот гребням. – Румянцев показал на карте три гребня, ведущие на левый неприятельский фланг и центр, предположенные за предмет нашей атаки. – Внимательно следить за всеми передвижениями неприятеля, особливо конницы. Она может наделать нам беды. Ну, с Богом! Вы свободны, господа!

В эту короткую июльскую ночь мало кто спал в русском лагере. Чуть перевалило за полночь, как пять каре войск вступили на Троянов вал и начали движение на турецкий лагерь. Однако там неожиданно началась сильная ружейная пальба и артиллерийская канонада. Несколько спутанных лошадей из турецкого лагеря чуть не помешали движению русской армии. Как потом выяснилось, турки всполошились по ложной тревоге. Но с этого времени они уже не спали, хотя вовсе и не ожидали наступления армии Румянцева.

По приказу главнокомандующего дивизия Брюса свернула влево от третьего гребня, по которому до этого следовала, вошла в лощину, поднялась на четвертый гребень и присоединилась к дивизии Репнина, идущей в тыл неприятеля.

Стало совсем светло, когда в пять часов утра пять каре русской армии перешли Троянов вал и пошли на сближение с неприятелем. Врасплох турок застать не удалось.

По свидетельству очевидцев, турки, «обозревши на себя наше наступление, оказали нам все свои силы на высотах, окружавших его лагерь, и встретили многочисленною конницею, которой мы конца не видели». Жестокая канонада главной русской батареи, которой командовал генерал-майор Мелиссино, привела турок в замешательство, их словно ветром сдуло с занимаемых высот.

Румянцев во главе резерва внимательно наблюдал за начавшимся сражением. Вокруг стояли штабные генералы, вестовые, ординарцы, дежурные офицеры, готовые тотчас же исполнить его приказания. Далеко вокруг было видно поле сражения. Но гребни и лощины все-таки многое скрывали от взора.

Турки воспользовались лощиной между первой дивизией и дивизией графа Брюса, направив туда многочисленную конницу. Легкая, быстрая, за считаные минуты она оказалась между этими дивизиями, угрожая зайти в тыл русской армии и начать свои разрушительные действия.

Румянцев понял, что жесточайшие пушечные и ружейные выстрелы, которыми осыпали с двух сторон солдаты Брюса и Репнина, не остановят турок. Их силы слишком многочисленны, чтобы обращать внимание на потери.

Густой дым покрывал поле битвы. Стрельба без передышки во всех фасах каре Брюса и Репнина. Но турецкая конница уже проникала за Троянов вал и заходила в тыл дивизии Олица.

– Довольно серьезно может повредить нам эта конница, – громко произнес Румянцев. – Всей дивизии немедленно двинуться вперед, отделить из каре резервы пехоты и охотников с пушками и наступательно вести их на неприятеля, где он сосредоточился кучами. А все каре пусть принимает влево, к лощине, чтоб конницу турецкую, забежавшую в эту лощину, отрезать.

В тот же миг отделились резервы, спешным маршем двинулись к лощине, а вслед за ними и вся дивизия Олица во главе с главнокомандующим двинулась на перехват турецкой конницы. Турки поняли всю опасность своего положения, когда дивизия грозно устремилась закрыть им пути отступления. «Сей маневр столько устрашил неприятеля, – рассказывает очевидец, – что оной под конец, боясь быть отрезан от своего лагеря, обратился во всю лошадиную прыть с криком к оному, провождаем будучи от нас наижесточайшею пушечною стрельбою, которая порывала в густых толпах великим числом всадников, отчего встрепетала и вся прочая турецкая конница, нападавшая со всех сторон на каре Племянникова, графа Брюса, князя Репнина и Боура, и пустилась назад, примером отраженной от каре генерал-аншефа Олица. Тако сломив первое стремление на себя неприятельское, быв в огне непрерывном с 5-го часа утра по 8-й, очистили мы себе путь и удвоили свои шаги к неприятельскому лагерю…»

Стремительно и неустрашимо двигались каре Племянникова и Румянцева на возведенные за ночь укрепления. Турки открыли пушечный огонь, целясь преимущественно туда, где находился главнокомандующий. Румянцев все время был впереди дивизии Олица, «ободряя примером собственным к неустрашимости следовавших за ним». Крики раненых, ржание испуганных лошадей, свист ядер – уже ничто не могло остановить стремительное движение русских на центр турецкой армии. Подойдя к ретраншементу, они увидели перед ним обширный, глубокий ров, в котором затаились янычары. Завязался рукопашный бой…

Между тем каре Племянникова достигло укреплений неприятеля и готово было «простереть руки на овладение» оными, как неожиданно из лощины, мимо которой оно двигалось, выскочили тысяч десять янычар с саблями в руках и всей толпой, как они обыкновенно делали, ударили на правый фас каре, в самый его угол, который составляли пехотные Астраханский и Первомосковский полки. Первый плутонг* Астраханского полка едва успел выстрелить, как тут же был смят, и турки ворвались внутрь каре. А из лощины выскакивали все новые толпы янычар, устремившихся вдоль по правому фасу, своим численным превосходством сметая каре Муромского, 4-го Гренадерского и Бутырского полков. Их удар был так стремителен и неожидан, что вскоре им удалось расстроить все каре дивизии Племянникова. Некоторые из турок оказались рядом с каре генерала Олица, где находился и главнокомандующий. В непосредственной близости от себя он увидел яростную толпу янычар и их знаменосцев.

Повернувшись к принцу Брауншвейгскому, который не покидал его все это время, Румянцев сказал:

– Теперь настало наше дело!

«И сим словом, презря грозную опасность, бросился к бегущим, кои уже перемешались с лютыми янычарами, под саблею сих последних, – вспоминал очевидец. – Одним словом «Ребята, стой!» мог он одержать своих ретирующихся и возобновить к отражению неприятеля, велев притом ударить наижесточайше из своих батарей по янычарам, которые без того меньше минуты могли бы уже коснуться каре генерала Олица. 1-й Гренадерский полк, внимая его повелению и предводительству, весьма храбро ударил на все стремление неприятельское и оное сокрушил бодрым духом и отважною рукою, к чему споспешником ему был командир оного бригадир Озеров. Их штыки и пушки, тут случившиеся, в один момент все дело решили, и с удивительною скоростию и послушанием построенное опять каре генерал-поручика Племянникова, воскликнув единодушным гласом «Виват Екатерина!», шло вперед. Тут послал его сиятельство на сию дерзкую пехоту свою тяжелую кавалерию, с которою, с одной стороны, генерал-поручик граф Салтыков, с другой – генерал-майор князь Долгоруков, пробившись, ее посекли и силою вообще огненного и белого оружия великую часть янычар положили на месте, а остальных погнали и в ретраншемент потом вошли…»

Так свидетельствует очевидец о подвиге Румянцева, показавшего пример беззаветного мужества и личной храбрости, великого спокойствия духа и искусства находить выход из, казалось бы, безвыходного положения.

Ни на одну минуту не выпускал Румянцев нити руководства сражением из своих рук и после этого драматического эпизода.

Каре Боура зашло в тыл неприятеля и открыло сильный артиллерийский и ружейный огонь. Под дружным напором русских солдат турки попятились назад. В тыл их укрепленных линий зашел корпус Репнина и открыл уничтожающий пушечный и ружейный огонь. Батальон графа Семена Воронцова ворвался в ретраншемент и в рукопашной схватке истребил множество янычар. Заняты были батареи, захвачено несколько знамен. Повсюду рукопашные схватки заканчивались победой русских солдат. Турки побежали…

И великий визирь дрогнул, поняв, что оказать сопротивление яростному напору отрядов Румянцева, лавиной идущих со всех сторон, он бессилен. Неприятель, «видя свой великий урон, бросил весь обоз и побежал толпами во все ноги к стороне Дуная, где было до трехсот судов больших, которые послужили к его переправе, но не безбедственной, а затем завладели войска турецким полным лагерем, получили в добычу всю артиллерию во сто сорок хороших орудиев на лафетах и со всеми к тому артиллерийскими запасами и великим багажом… Посреди сего изобильного лагеря, прошедши в порядке, преследовали неприятеля верст до четырех, а далее итить за ним усталость солдат не позволила, поелику продолжался беспрерывный и жестокий бой с начала пятого до половины десятого часа поутру, в котором свершили уже нашу победу, а в кавалерии за отделением ее к прикрытию запасного магазина имели недостаток» – такой итог сей жаркой битвы подводит очевидец.

Часа в три, когда сражение повсюду закончилось, Румянцев впереди свиты своей объезжал турецкий лагерь. Самое страшное позади, а сколько было волнений – такая туча надвигалась навстречу! Могла и действительно накрыть его небольшую армию и залить кровью… «Что может совершить мужество войск, коими счастие имею командовать! – подумал Румянцев. – Все действовали превосходно, но наша артиллерия во главе с генералом Мелиссино превзошла все мои ожидания и надежды, метко поражая многочисленные неприятельские орудия, заставляя их замолчать… А разве бригадир Озеров не молодец? Не растерялся и после моего «Стой, ребята!» первым бросился на прорвавшихся янычар, а уж за ним и весь его полк… А разве граф Семен Воронцов не показал пример доблести и мужества, ворвавшись в ретраншемент со своим батальоном, истребив множество янычар! Истинно побеждают не числом, а умением…»

Размышления его были прерваны самым неожиданным образом. Перед его конем выросла могучая фигура старого гренадера, смотревшего смело и уверенно.

– Ты, ваше сиятельство, прямой солдат. Все так говорят, кто видел тебя сегодня в деле. Если б не ты, кто знает, как бы оно все повернулось-то. Все солдаты просили меня передать тебе эти слова. Уж не обессудь, может, что и не так сказал.

– Спасибо, друг мой. Сегодня все превосходно себя показали… Слава победы всем принадлежит сегодня по праву. Вот его светлость принц Брауншвейгский впереди всегда находился во время жестокого сражения, презирая все опасности и оказывая добрую свою волю к пользе нашей. Равно и все наши на сем сражении с похвальною охотою поступали…

– Так-то так, вам виднее. Но ты, ваше сиятельство, прямой солдат. Вот что я тебе скажу.

Все сопровождавшие Румянцева с большим вниманием следили за разговором, прекрасно понимая, что гренадер высказал общее мнение и солдат и командиров.

А Румянцеву некогда было купаться в лучах славы. Нельзя второй раз упускать неприятеля, надо преследовать его разбитые части и довершить начатое при Ларге и Кагуле.

После краткого отдыха корпус Боура, взяв пропитание из турецкого лагеря, последовал к Дунаю за бегущим неприятелем. При виде стремительно двигавшегося корпуса у турок началась паника. Русские открыли огонь по судам и лодкам, в которых копились готовые к отплытию на другой берег турки. Озверевшие от страха турки рубили друг друга в борьбе за место на отплывающих судах и лодках. Тем, кому не досталось места, хватались за канаты и доски, увлекая за собой на дно перегруженные суда и лодки. «Словом, гибель тут, – как свидетельствует очевидец, – была туркам наивеличайшая, что доказывали ясно всплывающие великим числом на поверхность воды утопшие тела…»

Второй поток бегущего неприятеля устремился к Измаилу. Вслед за ним погнался отряд из бригады Игельстрома. 22 июля Игельстром, разбив арьергард турок и захватив его обоз, донес Румянцеву, что его небольшому отряду вряд ли удастся одолеть многочисленного неприятеля. Румянцев направил ордер князю Репнину: «Одно Вашему сиятельству подтверждаю, чтоб как можно поспешали вы к Измаилу, не давая неприятелю опомниться. Понтоны уже ко времени приспеть не могли бы, а для переезду я на Ялпух оные отправил. Как турецкие обозы переправлялись, то вы тем путем пройти с корпусом, без сомнения, найдете себя в состоянии. Господина Ржевского взять всегда было во власти вашей, оставя какой-нибудь батальон на его посте. В Измаил вступя, дождитесь в оном дальнейшего моего повеления, которое зависит еще от тогдашних обстоятельств, а графа Подгорячани не упускайте отрядить, и тогда чтоб всюду гнать, где только услышите в сей стороне неприятеля, что будет уже делом вашего предусмотрения».

Предусмотрительность Румянцева и жесткость его приказа сыграли свою роль. Репнин, подойдя к Измаилу 26 июля, разделил свой корпус на четыре отряда и двинул их на штурм городского вала. Четыре батальона гренадер и четыре орудия полевой артиллерии под командой генерал-майора Григория Потемкина пошли с правой стороны; вторую колонну составили два батальона егерей под командой подполковника Фабрициана; третья часть состояла из Кабардинского и Санкт-Петербургского полков и Киевского батальона и четырех полевых орудий под предводительством барона Игельстрома; четвертую колонну из двух гренадерских батальонов с двумя орудиями вел бригадир Ржевский. Конница расположилась посредине пехоты.

При виде грозно надвигавшейся на Измаил русской силы турки не выдержали: поспешно поднялись из своего лагеря, раскинувшегося недалеко от города, и ушли в сторону Дуная, чтобы скрыться за этой водной преградой. Князь Репнин, увидев отступление неприятеля, тоже повернул свои колонны вслед за ним и стал его преследовать. Турки упорно уклонялись от боя, ретировались в разные стороны: одна колонна пошла вниз по Дунаю, другая – несколько правее, к крепости Килия. За первой колонной устремился со своим отрядом генерал Потемкин, за второй – бригадир Ржевский, в подкрепление которому Репнин послал казачий полк Иловайского и два эскадрона карабинеров под командой майора Ладыженского. Оставшиеся части бригадира Игельстрома и подполковника Фабрициана Репнин расположил так, чтобы можно было их использовать для помощи как той, так и другой колонне, если таковая понадобится. Острогожский гусарский полк повернул снова к городу для «примечания и отражения всего, что бы оттоль ни показалось».

Шесть верст преследовали донские казаки, гусары и карабинеры турок, постоянно вступая с ними в бой. Но те не хотели драться, их отступление было похоже на бегство. Этим не могли не воспользоваться наши легкие войска – «великое число турок срубили и взяли в плен». Во время преследования было убито более тысячи, а взято в плен 972 человека.

Приближалась ночь. Пошел сильный дождь. Пушки то и дело застревали в вязкой почве, приходилось спешивать казаков, чтобы вызволить их из грязи. Усталость людей и изнурение лошадей были настолько велики, что преследование неприятеля, направившегося к Килии, стало невозможным.

Повернули к Измаилу. Впереди с двумя батальонами егерей и батальоном гренадер шел Потемкин, вслед за ним со всем корпусом двигался Репнин. Потемкин, исполняя приказ Румянцева, послал одного из пленных сказать, «чтобы все сдались, коль желают пощады». За городским валом открыли было пальбу, но тут же прекратили, как только выслушали ультиматум. Оставшиеся в городе турки сдались. Русские войска беспрепятственно заняли вал, стоявшую на нем артиллерию, вошли в город.

На другой день из мечети и соседнего дома засевшие там турки открыли стрельбу, пришлось штурмом брать мечеть и дом. И еще небольшая стычка произошла с такими же фанатиками, засевшими на близком от города острове. Егеря, перейдя глубокий брод, «иных побили, а прочих взяли в плен».

Из допросов пленных, среди которых оказались именитейшие люди Турции, выяснилось, что в Измаиле накопилось больше двадцати тысяч разбитых под Кагулом турецких войск во главе с такими известными военачальниками, как Абаз-паша, Абди-паша и янычар-ага Капикарам. Но приказ визиря идти в Измаил, чтоб как можно дольше держаться в тамошнем укреплении, они не могли исполнить. Устрашенные поражением под Кагулом, турки больше не помышляли о сражениях, а только о спасении живота* своего, и думали лишь о том, куда безопаснее удрать. А в Измаиле, как только беглецы туда прибыли, они разграбили город, взбунтовались против своих командиров, янычар-агу посадили под караул.

Правда, потом одумались и выпустили его. Но, напуганные таким поворотом событий, Абаз-паша, Абди-паша поспешно покинули город, переправились через Дунай. А другие командиры растерялись и не смогли взять власть в свои руки.

37 пушек, 6 знамен, великое число мулов и верблюдов с экипажами, много тысяч разного скота, около 9 тысяч пушечных ядер, 95 бочек пороха и другие артиллерийские припасы, около 500 турецких сабель и ружей, большое количество муки и другой провизии – такие трофеи достались в руки победителей.

«С нашей стороны, – доносил Румянцев Екатерине, – в сию Измайловскую экспедицию убиты: поручик – 1, капрал – 1, бомбардир – 1, служитель артиллерийский – 1, гренадер – 5, волонтеры – 2. Ранены: капрал – 1, карабинер – 1, гусары – 2, казаков – 3, егерь – 1, гренадер – 2».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.