Победившая буржуазия

Победившая буржуазия

Парламентская реформа 1832 г., отмена хлебных законов в 1846 г., победа принципов фритредерства, разгром чартистского движения - таковы были главные вехи возвышения английской буржуазии на протяжении первой половины XIX в. Намного опередив все прочие страны по уровню промышленного развития, Англия превращалась в «мастерскую мира». Монопольное положение приносило буржуазии колоссальные прибыли, а обеспеченный сбыт продукции способствовал строительству новых фабрик.

В 1848 г. было открыто золото в Калифорнии, в 1851 г. - в Австралии, п огромный поток золота (в 5 раз больший, чем в 40-е годы) устремился в сейфы английских капиталистов, чтобы затем превратиться в новые железные дороги, шахты, промышленные предприятия. Положение английского капиталиста было прочным, как изделия его фабрик, а Англия стала, по выражению Маркса и Энгельса, «средоточием мировых сношений».

Если требовалось еще одно доказательство экономического могущества Англии и ее абсолютного превосходства над другими странами, то всемирная промышленная выставка 1851 г. в Лондоне в полной мере выполнила эту роль. Устраивая в своей столице, в «современном Риме», первый «смотр всей накопленной массе производительных сил современной промышленности» , английская буржуазия не жалела средств, чтобы поразить воображение современников. Несколько тысяч английских и иностранных фирм привезли в Лондон свои экспонаты, 6 млн. посетителей побывали на выставке. Подобного зрелища мир еще не видел. В Гайд-парке архитектор Д. Пакстон построил великолепное и новаторское для того времени сооружение главного павильона. Все здание состояло из ажурного железного каркаса с заполнением из стекла. «Хрустальный дворец», как было принято называть павильон, показал новые эстетические возможности, возникшие благодаря техническому прогрессу. Применение металлических конструкций и рациональное проектирование предвещали возникновение новой архитектуры.

Обстановка способствовала дальнейшим техническим усовершенствованиям, изобретениям и развитию естественных наук.

В этот период Эдуард Каупер создал воздухонагревательный аппарат для горячего дутья в доменных печах. Новый - бессемеровский - способ выработки железа и стали изобрел Гепри Бессемер.

Вклад английских ученых в развитие физики XIX в. связан с открытием явления электромагнитной индукции Майклом Фарадеем (1791-1867), закона теплового действия тока Джемсом Джоулем (1818-1884) и с именем Джемса Максвелла (1831-1879) - автора электромагнитной теории света. Разработкой теории электромагнитного поля и созданием системы уравнений, относящихся не только к электромагнитным, но и к оптическим явлениям, Максвелл доказал, что существуют электромагнитные волны, которые распространяются со скоростью света. Это великое открытие послужило основой для создания радиосвязи.

Монопольному положению английской буржуазии на мировом рынке соответствовала ее колониальная гегемония, обеспечивавшая сбыт промышленных товаров и приток прибылей. К середине XIX в. Англия стала центром огромной колониальной империи.

Народ Индии никогда не мирился с колониальным гнетом и оказывал завоевателям героическое сопротивление. Пока сохранялась раздробленность страны, восстания происходили в отдельных ее районах и никогда не приобретали общенационального характера. Когда вся Индия оказалась под контролем англичан, сложились предпосылки для общеиндийского освободительного движения. В 1857 - 1859 гг. народы Индии с оружием в руках выступили против захватчиков. В этом национальном восстании главной силой были массы крестьян и ремесленников. Повстанцам удалось взять Дели, истребить там администрацию и свергнуть английское господство во многих княжествах долины Ганга и других районах.

Огромное превосходство в военной технике, а также слабая организация восстания позволили англичанам одержать победу. Подавление восстания сопровождалось чудовищными жестокостями. Но восстание заставило английских государственных деятелей задуматься о методах управления Индией. Еще в ходе восстания, в 1858 г., парламент принял закон о ликвидации Ост-Индской компании. Индия переходила непосредственно под власть правительства, в котором учреждалась должность министра (статс-секретаря) по делам Индии. На месте же страной управлял вице-король (бывший генерал-губернатор).

Опираясь на свои позиции в Индии, Англия проводила новые завоевания в Азии. В 1852-1853 гг. вся южная Бирма была захвачена преимущественно руками и кровью индийцев и присоединена к Индии. Захват Сингапура в 1819 г. обеспечил английскому флоту отличную базу для расширения завоеваний. Этот важный стратегический пункт стал наряду с Гибралтаром одним из краеугольных камней британского морского и колониального могущества. Столь же важную роль сыграл и захват Адена в 1839 г. С одной стороны, Англия создала здесь базу, контролирующую выход из Красного моря в Индийский океан, с другой - Аден стал опорным пунктом для подчинения племен юга Аравийского полуострова.

В этот же период был сделан решающий шаг к овладению необъятным китайским рынком, который привлекал европейцев еще в XVII-XVIII вв. Использовав ничтожный предлог, Англия направила в Китай хорошо вооруженную эскадру и развязала войну (1840-1842). Поражение Китая было зафиксировано в Нанкинском договоре 1842 г., подписанном на борту английского военного судна, чем победители надменно подчеркивали пренебрежение к разбитому противнику. Остров Гонконг был главной военной добычей Англии, которая, получив его в «вечное владение», создала вскоре на нем мощную военно-морскую базу.

Войны 1856-1858 и 1860 гг., которые Англия вела совместно с Францией, окончательно лишили Китай положения независимого государства. Английский посланник получил право постоянно находиться в Пекине, купцы могли отныне беспрепятственно проникать во внутренние районы Китая по реке Янцзы, пошлины на английские товары устанавливались в размере 5% от их стоимости.

Борьба за влияние в Афганистане и особенно в Иране шла с переменным успехом, но торговая и военно-политическая экспансия Англии в этом районе уже в течение 1840-1860 гг. обеспечила новые рынки для ланкаширских фабрикантов.

Укрепление позиций Англии на Среднем Востоке привело к обострению ее отношений с Россией. Еще больше усилились англо-русские противоречия в связи с так называемым восточным вопросом. Быстрое ослабление и разложение Османской империи, усилившаяся национально-освободительная борьба славянских и других народов, угнетаемых турецкими феодалами, поставила перед великими державами вопрос о судьбах входящих в состав империи территорий. В той или иной степени в конфликт были вовлечены и Франция, и Австрия, и некоторые другие державы, но главными антагонистами были Россия и Англия.

Противоречия по восточному вопросу привели к прямому военному конфликту между Россией и коалицией западных держав во главе с Англией. Крымская война 1853-1856 гг. закончилась жестоким поражением царской России. Выступив в качестве союзников Турции, Англия и Франция использовали победу для того, чтобы широко открыть дорогу на турецкие рынки своим промышленникам, а «союзное» правительство Турции закабалить сложной системой займов. Но главным результатом войны для Англии была так называемая нейтрализация Черного моря. Этот важнейший пункт Парижского мира (1856) запрещал России (как, впрочем и Турции) содержать военный флот на Черном море и возводить военные сооружения на его побережье.

На протяжении первой половины XIX в. английские колонизаторы сравнительно быстро «осваивали» Австралию. В прибрежных районах создавались поселения ссыльных и каторжан, почти рабским трудом которых поднималась целина, строились мосты и дороги, сооружались порты. 155 тыс. ссыльных было вывезено в Австралию с конца XVIII в. до 60-х годов XIX в. Возможность захвата огромных пастбищ и пахотной земли привлекала в Австралию рыцарей наживы, и часть ссыльных передавались в их распоряжение.

В политическом отношении австралийские колонии оставались полностью подчиненными английской администрации. Имея за плечами исторический опыт отделения американских колоний, английская буржуазия на этот раз своевременно пошла на уступки Колониальной буржуазии. Англия поторопилась предоставить колониям право внутреннего самоуправления, сохранив за собой верховную власть.

Наиболее значительной из переселенческих колоний Англии оставалась Канада, в которой к середине века проживало уже около 2,5 млн. человек и куда шел наиболее сильный поток эмигрантов. Английское население здесь сначала сравнялось по численности с французским, а затем и значительно превзошло его. Быстро развивалось земледелие и лесное хозяйство, причем пшеница и лес экспортировались в Англию. В конце 40-х годов канадская буржуазия получила самоуправление; вскоре в ее руки перешел весь земельный фонд. Наконец, в 1867 г. завершились длительные переговоры между отдельными канадскими провинциями, а также между ними и представителями английского правительства, и был издан «Акт о Британской Северной Америке». По существу, это была конституция объединенной Канады. Канада становилась централизованным федеративным государством с единым парламентом и правительством, хотя провинции сохраняли автономию в местных делах. Центральное правительство не получило права вступать в дипломатические отношения с другими государствами. Законы, принятые канадским парламентом, подлежали утверждению английского генерал-губернатора. Граждане Канады считались подданными английской короны. Таким образом, подлинной независимости, чего требовал народ, Канада не получила.

Опираясь на свое бесспорное экономическое превосходство, на могущество флота и - не в последнюю очередь - на островное положение, Англия придерживалась тактики, которую принято было называть «блестящей изоляцией»: она не связывала себя сколько-нибудь длительными союзными обязательствами с какой-либо страной, предпочитая сохранять свободу дипломатического маневрирования и поддерживать в каждый момент ту державу, которая соглашалась играть роль «солдата на континенте» для борьбы с более опасным (опять-таки в данный момент) противником Англии. Эта политика порождала частую перемену внешнеполитического курса, разрывы с недавними союзниками и сближения с вчерашними врагами, что снискало Англии сомнительную славу «коварного Альбиона».

Внешняя политика Англии была агрессивной и целиком определялась хищническими устремлениями буржуазии. В интересах банкиров Сити и ланкаширских фабрикантов Англия не только вела захватнические войны, но и поддерживала самые реакционные империи в Европе - Османскую и Австрийскую. Но респектабельный английский капиталист, читавший по вечерам Библию в кругу семьи, откупавшийся филантропией от бедствий своего и других народов, хотел, чтобы эту политику ему представляли в «приличной оболочке». Вряд ли кто-нибудь из государственных деятелей справился с этой задачей лучше, чем человек, свыше тридцати лет оказывавший решающее влияние на английскую внешнюю политику, - лорд Генри Джон Пальмерстон. С 1830 г., когда он среди других торийских политиков перебежал к вигам, и до своей смерти в 1865 г. Пальмерстон 15 лет занимал пост министра иностранных дел в вигских кабинетах, 9 лет возглавлял эти кабинеты, а в течение 8 лет, когда у власти находились тори, был главным оратором оппозиции по внешнеполитическим вопросам. Уже один этот послужной список Пальмерстона свидетельствует о том, насколько он пришелся ко двору со своим изысканным лицемерием и мастерством политического интригана. Маркс писал о Пальмерстоне: «Если он не для всякого дела хорош как государственный деятель, то, по крайней мере, как актер он годится для любой роли. Ему одинаково хорошо дается как комический, так и героический стиль, как пафос, так и фамильярный тон, как трагедия, так и фарс, впрочем, фарс, пожалуй, больше всего соответствует его душевному складу». Пальмерстон «перенял по наследству от Каннинга доктрину о миссии Англии распространять конституционализм на континенте», что не мешало ему «противодействовать революции в других странах».

Английская буржуазия отлично чувствовала себя в центре империи, основанной на крови и поте народов колоний. Преуспевающий буржуа уютно и основательно устраивался в этом мире, который, как ему казалось, был именно для него создан. Это ощущение стабильности сложившихся общественных отношений, эгоцентричное восприятие мира, свойственные ограниченному и самодовольному дельцу, великолепно уловил Ч. Диккенс и воплотил в знаменитом образе мистера Домби: «Земля была создана для Домби и Сына, дабы они могли вести на ней торговые дела, а солнце и луна были созданы, чтобы давать им свет... планеты двигались по своим орбитам, дабы сохранить систему, в центре коей были они».

Грани между аристократией и буржуазией еще оставались вполне ощутимыми, но неизмеримо очевиднее была теперь грань между господствующими классами, вместе взятыми, и народом. И буржуа все больше углубляли эту пропасть, стремясь отделить себя от трудящейся массы, подчеркнуть свою привилегированность (в образе жизни, образовании, одежде, вкусах).

«Мне никогда не приходилось наблюдать класса, - писал в середине 40-х годов Энгельс, - более глубоко деморализованного, более безнадежно испорченного своекорыстием, более разложившегося внутренне... чем английская буржуазия... Она не видит во всем мире ничего, что не существовало бы ради денег, и сама она не составляет исключения: она живет только для наживы, она не знает иного блаженства, кроме быстрого обогащения, не знает иных страданий, кроме денежных потерь».

Нужны ли были этому классу великие мятущиеся умы, способные к научному подвигу, стремящиеся познать законы природы и общественного развития? Разве что в том случае, если их открытия можно быстро обратить в деньги. Зачем мистеру Домби творения высокого искусства, совершенствующие человека, доставляющие пищу уму и сердцу, приносящие эстетическое наслаждение? Удивительно ли, что из буржуазной культуры стали постепенно исчезать свойственные ей ранее демократические элементы?

Капиталистические города, особенно быстро разраставшиеся промышленные центры Севера - Манчестер, Бирмингем, Шеффилд, Лидс и др., даже внешне обнажали социальные контрасты эпохи. Безобразные и грязные трущобы в рабочих районах составляли основной «архитектурный ансамбль» этих городов, хотя центр застраивался комфортабельными особняками буржуа. Но и эта застройка велась без всякого архитектурного замысла, без какой-либо общей конструктивной либо эстетической идеи. Дома богатых англичан, построенные в 30-50-е годы, были удобны и полны комфорта, но в них не было красоты, стилевой завершенности.

Конечно, были и в те времена талантливые архитекторы, пытавшиеся воплотить в своих творениях высокие этические и эстетические идеалы. Но «дух эпохи», если иметь в виду господствующие в среде буржуазии тенденции, был столь беден подлинно вдохновляющими идеями, что даже лучшим из архитекторов оставалось лишь более или менее последовательно развивать достигнутые на предшествующих этапах результаты. На этой почве и возникли два архитектурных направления: неоготика и неоклассика.

Величественность и благородство форм неоклассики отнюдь не всегда соответствовали назначению здания: то, что было уместно в античном храме, оказывалось весьма неуместным в храме стяжателей и дельцов - банке. Настоящие творческие удачи ожидали архитекторов лишь в тех случаях, когда им не приходилось преодолевать противоречия между назначением здания и неоклассическими формами. К таким удачам относится фасад Британского музея - архитектора Р. Смерка - этого храма науки и хранилища античных реликвий (1847).

Неоготика развивалась не без влияния романтического стремления вернуться к средневековью и возродить его традиции. Архитекторы этого направления не могли, конечно, возводить готические соборы среди трущоб Манчестера или готические замки посреди современной роскошной усадьбы. Они пытались уловить дух средневекового мышления и эстетических представлений той эпохи и воплотить их в современных строениях. Наиболее значительной работой архитекторов этого направления явился ансамбль английского парламента, возводившийся с 1840 до 1868 г. Главным создателем общего плана этого ансамбля был выдающийся архитектор Чарльз Бэрри. Гигантское здание ему удалось сделать величественным, но не тяжелым; точно выбранные пропорции создают ощущение гармонии, а удачно расположенные башни позволяют связать воедино несколько разбросанные массы ансамбля.

Богатеющий промышленник, стремившийся подражать в образе жизни аристократии, украшал свое жилище картинами модных живописцев: расходы на покупку картин, с его точки зрения, вполне окупались «респектабельностью» его дома. Какие же картины можно было видеть на стенах его кабинета, гостиных, приемной? Буржуа ценил академическую живопись, посвященную почти исключительно античным и библейским сюжетам. Нельзя сказать, что она ему действительно нравилась и доставляла эстетическое наслаждение. Но в ней было нечто аристократическое, она соответствовала его представлению о «хорошем тоне».

Правда, более всего буржуа ценил жанровые картины. Английская жанровая живопись ведет свою родословную от остросатирических полотен Хогарта. Но жанровые картины, пользовавшиеся успехом у буржуа в 30-40-х годах XIX в., носили совсем иной характер. Даже наиболее выдающийся из художников этого направления Д. Уилки (1785-1841) изображал бытовые сценки с мягким юмором, отнюдь не стремясь вызвать у зрителей раздумье, а тем более ненависть хотя бы к отдельным сторонам общественного устройства. В начале века, когда появились первые работы Уилки, в них, несомненно, была некоторая новизна тематики, теплая симпатия автора к простым людям, уважение к их повседневным радостям и горестям.

Его многочисленные последователи, стремясь угодить мещанскому вкусу буржуа, писали жанровые сценки, уже вовсе лишенные социального содержания. Трогательные семейные торжества, уличные сценки, детские проказы, иллюстрации к популярным романам - все это в духе сусальной идеализации действительности. Художники этой группы решительно не желали видеть ни голодающих бедняков, ни жестокой конкуренции, ни уличных схваток народа с полицией, ни даже парламентских дуэлей. Их Англия полна милых, добродушных, не лишенных невинных смешных черточек людей, которые проводят жизнь в семейном и дружеском кругу. Несмотря на множество интересных для бытописателя деталей, полное отсутствие парадности либо символики классицизма, создатели жанровой живописи того времени, выражаясь современным языком, были лакировщиками действительности. Именно поэтому их картины и покупал буржуа, искавший в своем доме покоя от социальных и политических бурь.

Господство буржуазной идеологии и характер вкусов буржуазии сказывались и на состоянии английского театра. Чисто развлекательный жанр музыкальной драмы, господствовавший в непривилегированных театрах и не обогащавший театральное искусство какими-либо художественными открытиями, пользовался популярностью. Однако буржуа хотел видеть на сцене театра не только традиционные комические фигуры бурлеска, фарса и пантомимы, но и своих современников. Ему не нужна была ни высокая трагедия, если только она ее освящена именем Шекспира, ни социально острая современная драма. Зато он готов был рукоплескать драматургам и актерам, услаждавшим его спектаклями, в которых действовали буржуа и аристократы в реальной атмосфере современности или недавнего прошлого. Пусть в этих спектаклях бичуется или высмеивается какой-либо недостаток характера, пусть борются добро и зло - но только не как социально обусловленные категории, а как чисто индивидуальные особенности персонажей. Пусть на сцене плачут, смеются, ненавидят, прощают - но без слишком сильных чувств, в рамках, строго ограниченных семейным конфликтом. Жестокий отец, не желающий отдать дочь за любимого ею юношу, но в конце концов отступающий перед силой любви, светский франт, гоняющийся за приданым, энергичный разночинец, с трудом пробивающий себе дорогу в высшее общество, - таковы герои и конфликты, устраивающие буржуазного зрителя.

Не выходил за рамки этого бытового реализма и наиболее выдающийся актер и театральный деятель 30-40-х годов Уильям Макреди (1793-1873), который после ухода со сцены Э. Кина не имел соперников в английском театре. Позаимствовав у классицистской актерской школы великолепную культуру речи, стремясь всесторонне изучить характер персонажа и его эпоху, Макреди сумел освободиться от декламационного стиля, чопорности и показной монументальности, типичных для Кембла и других актеров этого направления. Учился он и у Кина, но могучий темперамент великого актера-романтика, бурные взрывы страстей, способные шокировать респектабельную публику, не нашли в Макреди продолжателя. Искусство Макреди, при всей его реалистичности, выражало не народную точку зрения, а этические идеалы «доброго» буржуа, который стремится к «добропорядочности» в делах и в семейных отношениях.

Если художественные вкусы буржуазии нашли наиболее полное выражение в описанных выше течениях в искусстве и литературе, то ее политические взгляды воплотились в популярных социологических концепциях, среди которых едва ли не центральное место занимала идеология фритредерства. Чисто экономическая теория свободной торговли, выдвинутая еще классиками политической экономии, превратилась в середине XIX в. в целую систему взглядов и стала чем-то вроде новой религии либерального буржуа «викторианского века». Это понятие относится не ко всему царствованию королевы Виктории (1837-1901), а именно к 1850-1870-м годам - периоду абсолютной монополии Англии на мировом рынке.

Даже из великого научного открытия Чарльза Дарвина (1809-1882) буржуазия делала выводы, вполне «вписывающиеся» в общую концепцию буржуазного либерализма. Будучи выдающимся собирателем и систематизатором фактов, характеризующих как существующую флору и фауну, так и исчезнувшие ее виды, Дарвин стремился создать научную теорию, объясняющую происхождение современных растений и животных, Опираясь на исследования своих предшественников, Дарвин пришел к выводу, что все существующие виды представляют собой результат длительной эволюции и, следовательно, не были сотворены по воле божества. Материалистическая в своей основе теория Дарвина была в то же время естественноисторической, поскольку органическая природа рассматривалась ею в постоянном развитии. Вскоре после выхода основного труда Дарвина Маркс писал Энгельсу, что «эта книга дает естественноисторическую основу для наших взглядов». Дарвину удалось не только доказать справедливость эволюционной теории, но и предложить ответ на вопрос о том, как именно и под влиянием каких факторов происходила эволюция растительного и животного мира. В этом ему помогли не только исключительная эрудиция, наблюдательность и настойчивость ученого, но и те явления в общественной жизни, которых не мог не видеть мыслящий и преданный истине человек. Изучая всевозможные разновидности растений, совершая кругосветное путешествие на судне «Бигль», Дарвин не оставался глухим к острейшим социальным конфликтам. Он видел «голодные сороковые годы», когда умирали сотни тысяч ирландских арендаторов, когда британские острова выбрасывали в переселенческие колонии свое «избыточное» население, когда, наконец, в периоды кризисов разорялись и низвергались в низшие социальные слои менее удачливые буржуа. Он читал Мальтуса и, не слишком разбираясь в социальных науках, принял на веру его порочную теорию народонаселения. Все это натолкнуло Дарвина на мысль, что борьба за существование - основа эволюции органической природы. Выживают в этой борьбе, как показал Дарвин, лишь наиболее сильные особи, приспособленные к условиям окружающей среды. Изменения, которые происходят в них в процессе приспособления и борьбы за существование, закрепляются и передаются по наследству, в результате чего в ходе длительной эволюции возникают новые виды растений и животных.

Ко всем этим выводам Дарвин пришел уже в 40-х годах XIX в., хотя его главный труд «О происхождении видов путем естественного отбора» был опубликован лишь в 1859 г. Это объяснялось не только научной добросовестностью Дарвина, который собирал все новые и новые факты и аргументы для доказательства своей правоты, но и огромной взрывчатой силой, содержавшейся в эволюционной теории. В самом деле, с теорией Дарвина абсолютно несовместима библейская легенда о сотворении мира и человека богом. В книге Дарвина, писал Маркс, впервые «нанесен смертельный удар «телеологии» в естествознании». В пуританской Англии требовалось немалое мужество, чтобы решиться нанести такой удар. Тем большее значение имело опубликование «Происхождения видов» не только для биологической науки, но и для всей духовной атмосферы, для развития английской и мировой культуры.

Буржуазно-радикальные круги, тесно связанные с диссидентскими евангелическими сектами, не могли, за редким исключением, решиться сделать атеистические выводы из эволюционной теории. Но, с другой стороны, дарвинизм их вполне устраивал, так как им можно было воспользоваться для «доказательства» вечности капиталистических отношений. Для этого требовалась лишь нехитрая манипуляция перенесения объективных законов естественной истории в историю социальную, где разумеется, действуют иные закономерности, открытые уже к тому времени Марксом и Энгельсом. Везде - борьба за существование, твердили «социальные дарвинисты», везде выживают сильные; современные предприниматели, по их рассуждению, - это выжившие в ходе естественного отбора особи. В руках социал-дарвинистов и вообще социологов фритредерской буржуазии дарвинизм превращался в одну из модных концепций, призванных подтвердить мальтузианские и бентамистские взгляды буржуа, защитить его интересы.

Видное положение среди буржуазно-либеральных экономистов и социологов занимал Джон Стюарт Милль (1796-1873) - автор популярных в буржуазной среде трудов по политической экономии, философии и государствоведению. Как политический мыслитель Милль приобрел известность защитой классических принципов буржуазного либерализма в трактатах «О свободе» (1859) и «Рассуждение о представительном правлении» (1861). Будучи последователем Бентама и даже автором книги об утилитаризме, Милль рассматривает понятие свободы в свете этого учения: свобода даст возможность «разумному эгоисту» в полной мере отстаивать собственные интересы, и это будет полезно обществу. Свободу слова, мысли, печати, ассоциаций Милль провозгласил высшей человеческой ценностью, самоцелью прогресса. Индивидуализм доведен в трактате Милля до такой степени, что автор требует свободы личности не только от государства, но и от общества вообще, от общественного мнения. Когда же этот радикальный теоретик и политик переходит к конкретным вопросам государственного права, ограниченность и классовая природа его «либерализма» сразу обнаруживаются со всей очевидностью. Милль отвергает не только всеобщее избирательное право, но и равное, и тайное голосование, и выплату жалованья депутатам.

«Охранительному» характеру экономических и политических взглядов Милля вполне соответствовали и его философские воззрения, почти целиком заимствованные у основоположника позитивизма, французского философа Огюста Конта. Отвергая умозрительные конструкции просветителей XVIII в., Конт выдвинул требование строгой научности в философии, опоры на положительное (позитивное) знание, на строгое изучение фактов и выведение законов из наблюдения. «Социальная физика», как первоначально Конт именовал социологию (именно он ввел этот термин), призвана была методом наблюдения над историческими явлениями и сопоставления их открыть естественные законы общественной жизни. Заранее отказываясь от попытки вскрыть причинную связь между явлениями и проникнуть в их сущность, позитивизм ограничил само понимание закона и, по существу, смыкался с агностицизмом.

Вслед за Миллем с позитивистских позиций обратился к социологии Герберт Спенсер (1820-1903) - один из «властителей духа» буржуазной молодежи Англии, США и других стран. В 60-90-х годах Спенсер опубликовал капитальные труды по психологии, биологии, этике. Читателей привлекала широкая эрудиция автора, строгая логичность изложения, стремление «упорядочить» и объяснить все стороны общественной жизни, наконец, полная свобода от ссылок на вмешательство «божества», от библейской мистики.

Но все мыслимые изменения в обществе Спенсер представлял себе исключительно в рамках капиталистической системы, которую он в духе либеральных воззрений считал «нормальной», «естественной». Всякое учение, проникающее в самую сущность явлений и указывающее пути изменения в общественном строе, Спенсер отвергал. Прежде всего это относилось, конечно, к марксизму, против которого и было направлено главное острие позитивистской социологии. Вот как Спенсер формулировал главный вывод из своего учения в книге «Социология как предмет изучения» (1873): «Процессы роста и развития могут быть и очень часто бывают остановлены или расстроены, но не могут быть улучшены естественным путем». Революции приносят только вред, - говорил Спенсер напуганным Парижской Коммуной буржуа, - развитие должно идти крайне медленно, так медленно, как происходят органические изменения в человеке. По Спенсеру, революции - не «локомотивы истории», как любил говорить Маркс, а тормоза истории.

В социологии Спенсера были и такие черты, которые были взяты на вооружение крайней реакцией конца XIX-XX в. Следовавший во многом по стопам Бентама и Мальтуса, Спенсер еще в 50-х годах пришел к идее естественного отбора и борьбы за существование, так что сам Дарвин в предисловии к «Происхождению видов» назвал его одним из своих предшественников. Спенсер в духе чистого мальтузианства, подкрепленного биологическими аналогиями, писал, что если бедняки «недостаточно приспособлены для жизни, они умирают, и это самое лучшее, что они могут сделать». Если непосредственно связанный с политической борьбой и потому более гибкий Милль все же соглашался на государственное вмешательство в экономику, то Спенсер был «последовательнее» и выступал против каких-либо мер, ограничивающих эксплуатацию и улучшающих условия жизни масс. Перенося свои рассуждения в сферу международных отношений, Спенсер столь же решительно объявил «биологически неполноценные» народы обреченными на рабство или уничтожение, а англосаксов - «естественными» властителями мира. Социальный дарвинизм в международном плане превращался в откровенный расизм и использовался для оправдания жестокостей английских колонизаторов. Спенсеровский позитивизм, таким образом, стоит на рубеже между классическим либерализмом и реакционной империалистической идеологией конца XIX - начала XX в., причем органическое слияние тех и других элементов в одной философской системе показывает, сколь зыбки грани между буржуазным либерализмом и крайним консерватизмом.

После раскола торийской партии во главе ее в палате лордов стал Э. Дерби, а в палате общин - Б. Дизраэли (1804-1881). Этот популярный писатель начал политическую карьеру еще в 30-х годах. В отличие от обычных торийских лидеров, происходивших из аристократии, Дизраэли был выходцем из буржуазно-интеллигентской семьи. Главный секрет его карьеры заключался в том, что он, отлично зная психологию торийской верхушки и поэтому всячески подчеркивая свое преклонение перед монархией, аристократией, церковью, традициями, титулами, умел реалистически оценивать меняющееся соотношение сил между классами и готов был в политике отступать перед неизбежным. Консерватизм, в понимании Дизраэли, заключался не в том, чтобы вообще не допускать никаких изменений, а в том, чтобы сами изменения происходили консервативно, без катастрофических потрясений.

Первым шагом тори под новым руководством было признание необходимости свободной торговли. Дизраэли даже публично заявил в парламенте, что протекционизм представлял собой «ложные положения, от которых мы в конце концов имели мужество достойным образом отказаться».

Во второй половине 50-х и в 60-х годах нажим фабрикантов на лидеров старых партий все более возрастал, причем позиции буржуазии в партии вигов становились все прочнее. Видной фигурой в партии стал бывший тори, а затем пилит Уильям Гладстон (1809-1898). Воспитанный в олигархической семье ливерпульских коммерсантов, получавших доходы от колониальной торговли и даже от плантаций в Вест-Индии, Гладстон в начале своей политической карьеры занимал крайне реакционные позиции в среде тори. Он, в частности, выступал в защиту рабства. Бури 40-х годов, показавшие, что политика больше не может вершиться узким кругом парламентских лидеров, многому научили отлично образованного торийского парламентария, который уже добрался до министерского ранга. Великолепный ораторский дар, постоянные апелляции к принципам «морали», «чести», «справедливости», умение использовать библейские тексты для «обоснования» любых шагов правительства, включая самые жестокие акты колониальной политики, сентиментальная экзальтация в сочетании с цинизмом, беспринципностью и готовностью в подходящий момент переменить фронт - все эти качества сделали Гладстона незаменимым либеральным лидером. Именно он в конце концов сплотил вигов, фритредеров-радикалов и пилитов в одну партию, которая получила уже официальное название либеральной партии. Смерть Пальмерстона в 1865 г. и постепенный отход от дел престарелого Рассела облегчили Гладстону его задачу. В 1868 г. он был избран лидером либеральной партии.

Фактически либеральная партия, взявшая на вооружение идеи Бентама, Мальтуса, Кобдена, Брайта, Милля и Спенсера, господствовала в английской политической жизни в 50-60-е годы. С 1846 до 1874 г. она была в оппозиции всего три года, когда тори-консерваторам удалось ненадолго прийти к власти. Либералы осуществили давнюю мечту фритредерской буржуазии о «дешевом правительстве». В то время как в странах континента быстро росла военно-бюрократическая машина, в Англии был сравнительно невелик государственный аппарат.

Используя исключительно выгодное положение на мировых рынках и широко применяя либеральную тактику защиты своего классового господства, английская буржуазия именно в этот период добилась развращения части рабочего класса буржуазно-либеральной идеологией.

Рабочая аристократия - эта главная опора буржуазии внутри пролетариата во всех капиталистических странах - возникла на рубеже XIX и XX вв., в процессе перехода капитализма в стадию империализма. В Англии же, благодаря особенностям ее исторического развития, формирование рабочей аристократии началось уже с конца 40-х годов XIX в..

В 50-е годы сложился и классический английский тред-юнионизм, объединявший преимущественно верхушку рабочего класса. В 1851 г. было создано Объединенное общество механиков - первый мощный тред-юнион того типа, который стал наиболее распространенным в последующие десятилетия. Стремясь одновременно выполнять функции кассы взаимопомощи, выдающей пособия в случае временной нетрудоспособности, смерти кормильца, по старости и т. д., и профсоюза, отстаивающего права своих членов в переговорах с предпринимателями, тред-юнион механиков установил высокие членские взносы, которые закрывали дорогу в союз низкооплачиваемым рабочим. Поскольку отделения общества существовали в различных районах страны, организация была до предела централизована. Тактика союза заключалась в том, чтобы, угрожая предпринимателям стачкой и лишь в редких случаях действительно используя это последнее средство, добиваться для членов тред-юниона повышения зарплаты, улучшения условий труда, сокращения рабочего времени.

По образцу Объединенного общества механиков были построены и другие централизованные союзы - плотников, углекопов, ткачей, печатников, рабочих стекольной промышленности и т. д.

Развитие тред-юнионизма повлекло за собой формирование платной верхушки тред-юнионов, профсоюзной бюрократии. Постепенно выработался определенный тип профсоюзного лидера. Оторванный от масс, живущий, как правило, в Лондоне или, реже, в Манчестере, Бирмингеме, Глазго, высокооплачиваемый своим союзом, по образу жизни сомкнувшийся с верхушкой мелкой буржуазии, а иногда и со средней буржуазией, постоянно вращающийся в среде предпринимателей, парламентариев, буржуазных журналистов, лидер тред-юниона превращался в карьериста и дельца, агента буржуазии в рабочем движении.

Хотя низы пролетариата по-прежнему не могли выбиться из бездны нищеты, в 50-70-х годах уже не было столь четко противопоставленных друг другу «двух наций» в английской нации, как это характерно для 30-40-х годов. Господствующая буржуазная культура проникала в сознание масс, завоевывала их своим внешним блеском, самой поверхностностью и доступностью своих идей, филистерским «здравым смыслом». Повседневное выторговывание «шиллингов и пенсов» воспитывало бережливых дельцов, а не вдохновенных борцов Оно отнюдь не способствовало тому взлету духовных сил, который порождает жажду высокого искусства. «Благодаря периоду коррупции, - писал Маркс, - наступившему с 1848 г., английский рабочий класс был постепенно охвачен все более и более глубокой деморализацией».

В таких условиях развитие элементов социалистической культуры в Англии временно прервалось. Конечно, борьба направлений в английской культуре не прекратилась, и плоская, пропитанная религиозным ханжеством и бентамистским практицизмом буржуазная культура не приобрела безраздельного господства. Но элементы демократической культуры стали слабее, чем в эпоху чартизма, они были не столь четко выражены и нередко самым причудливым образом переплетались с элементами буржуазной культуры даже в творениях одного и того же художественного направления и даже одного лица. Дух компромисса, господствовавший в политической жизни и в отношениях между классами, проявлялся, таким образом, и в области культуры. Продолжала, правда, творить блестящая плеяда мастеров социального романа, сложившаяся в эпоху чартизма. Диккенса не обмануло промышленное процветание и временное ослабление классового антагонизма. Он видел и нищету народных низов, и эгоизм собственников, и духовное убожество верхов общества. Его письма полны жалоб на то, что «наша политическая аристократия вкупе с нашими паразитическими элементами убивают Англию». «Холодный дом», «Тяжелые времена», «Крошка Доррит», «Повесть о двух городах» - эти романы 50-х годов были вершиной творчества писателя, сумевшего и в новой обстановке разглядеть за респектабельным фасадом и внешним благополучием трагедию нищеты и мизерность мер, применяемых филантропами из буржуазии. Прямо и непосредственно противопоставляя коллективизм и солидарность рабочих бентамистскому эгоизму буржуазии (особенно в «Тяжелых временах»), Диккенс сталкивает теперь добродетель с пороком именно в классовом конфликте. Реализм Диккенса углубился, хотя писатель оставался еще в плену иллюзии о возможности «перевоспитания» власть имущих. До конца жизни оставаясь гуманистом, Диккенс верил в неисчерпаемые моральные ценности, которые созданы народом. Но только он один и держал знамя реалистического искусства в эти годы.

Буржуазная мораль держала под запретом бурные человеческие страсти - в них было нечто, не укладывающееся в рамки ее респектабельности, не поддающееся занесению в расчетные книги и противоречащее прямолинейному мышлению дельца. Альфред Теннисон в цикле поэм «Королевские идиллии» (1859), написанных по мотивам преданий «Артуровского цикла», противопоставляет «греховное начало», чувственность - «душе». Реакционно-романтическая стилизация средневековья (недаром Теннисон занял пост придворного поэта-лауреата вслед за Вордсвортом) сочетается здесь с пошлой современной моралью и, как остроумно выразился один современник, «король Артур изъясняется у Теннисона как заправский пастор». Даже у Диккенса любовь переводится исключительно в сентиментально-возвышенный план, а плотские страсти дозволены сугубо отрицательным персонажам. Чистая, но вполне земная любовь сонетов Шекспира и песен Бернса не принималась буржуазным читателем середины века, и вызовом его ханжеству прозвучали появившиеся в 1866 г. «Стихи и баллады» О. Ч. Суинбёрна. Откровенно чувственная поэзия Суинбёрна, провозглашающая языческое, «эллинское» наслаждение жизнью, скандализировала буржуазную публику, привыкшую к «неземной» любви в чопорных стихах Теннисона. Бунт против господствующего лицемерия привел, впрочем, Суинбёрна к отрицанию морали вообще, к разнузданной эротике как убежищу от холодно-бессмысленного бытия буржуазии. В этом сказывалось уже начало декадентского перерождения буржуазного искусства, которое резко проявилось спустя несколько десятилетий. Следуя в своем антибуржуазном бунте за революционными романтиками начала века, однако никогда не поднимаясь до их идейно-эстетических высот, Суинбёрн и в собственно гражданской поэзии во многом идет по стопам Шелли и Байрона: он воспевает революционно-демократическое движение в Италии, с гневом и насмешкой пишет о папе римском, о политической реакции на континенте.

Иной характер носило выступление группы поэтов и художников, которые в 1848 г. объединились в «Прерафаэлитское братство» и оставили известный след преимущественно в истории живописи. Это тоже был своеобразный бунт, и именно так восприняла буржуазная критика первые картины прерафаэлитов. Поэт и художник Данте Габриел Россетти, художники Эверетт Миллес и Уильям Холмен Хант выступили против господствующей академической живописи, с ее условностью, безликостью, идейной и эстетической убогостью. Они выдвинули отнюдь не революционные идеи даже в рамках художественного новаторства, не говоря уже о политике, о которой прерафаэлиты прямо вообще не высказывались. Надо вернуться к природе, к правде жизни, говорили они, отказаться от парадности и условности, а для этого обратиться к образцам итальянского искусства XV в. Отсюда название их группы, подчеркивающее возврат к дорафаэлевскому искусству. Положительная программа прерафаэлитов была утопичной - разве мыслимо было «забыть» о трехвековом пути искусства, выбросить за борт все его достижения! Она во многом была и реакционной, так как содержала идеализацию средневековья, религиозного духа дорафаэлевской живописи.

Критикуя прозаичную жизнь современного буржуа преимущественно с точки зрения «исчезновения поэзии» в век машин, прерафаэлиты косвенно выражали демократический в своей основе протест, но звали они все же скорее назад, чем вперед. В их картинах не было, по сути, ничего, что могло бы шокировать буржуа. Но они были непривычны, неприличны самой своей непохожестью на жанровые или псевдоисторические работы, окружавшие буржуа дома, в конторе, на выставке. Бескрылый академизм был неотъемлемой составной частью идеологии викторианской Англии, и буржуа поспешил вступиться за него. Один французский историк живописи с глубокой иронией и отличным пониманием характера английского буржуа объяснил реакцию официальной критики на первые работы новой школы: «Мысль, что прерафаэлиты хотят что-то изменить в эстетической конституции страны, взбудоражила тех самых людей, которые нисколько не были шокированы их произведениями. Английский консерватизм испустил крик ужаса. Казалось, Рафаэль превратился в Нельсона или в Веллингтона, в нечто неприкосновенное; казалось, что объявить себя прерафаэлитом значит посягнуть на безопасность британских берегов».

Такое отношение к прерафаэлитам, однако, продолжалось недолго: реакционная в своей основе концепция этого направления была вскоре разгадана, и буржуа смирился с некоторой реформой в искусстве, как он мирился с неугодными ему, но неизбежными демократическими преобразованиями. Картины прерафаэлитов стали покупать (и дорого платить!), они появились и в частных собраниях и в музеях. Бунт быстро кончился, и даже Королевская Академия искусств избрала Миллеса в свой состав. Элементы мистической экзальтации в живописи Ханта и Россетти, сочетание мистики и эротики в стихах Россетти, борьба духа с плотью в стихах его сестры Христины Россетти - все это было началом декадентской линии в искусстве и литературе, как и отрицание моральных критериев в стихах близкого к прерафаэлитам Суинбёрна.

Но с прерафаэлитами связаны и такие явления в английской культуре, которые, при всей их противоречивости, бесспорно относятся к ее демократическому направлению. В тот краткий период, когда прерафаэлиты подвергались всеобщему осуждению, в защиту их выступил тогда еще молодой, но уже авторитетный художественный критик и теоретик искусства Джон Рёскин (1819-1900). Впоследствии он приобрел мировую известность как оригинальный мыслитель и искусствовед, владевший к тому же образным языком, благодаря которому его публицистика всегда была и произведением искусства.

Главная идея, которую Рёскин отстаивал в книге «Политическая экономия искусства» (1857) и в «Письмах к рабочим и труженикам Великобритании» (1871-1884), заключается в том, что капитализм убивает искусство и превращает труд в механическое повторение однотипных движений, лишает его творческого характера. Оставаясь утопистом, он не видел того строя, который может раскрепостить труд и народные таланты. Но его демократическая критика капитализма с позиций народа сочеталась с провозглашением культа творческого труда как основы развития общества будущего.