Победившая революция

Победившая революция

События первой четверти позапрошлого века в России неоднократно привлекал внимание ученых. Тема декабристов и декабризма исследована достаточно подробно во всех отношениях – как с точки зрения изложения фактов, так и с точки зрения анализа, движущих сил и причин происходивших в обществе процессов. Поэтому, особо подробно останавливаться на этом смысла, думается, нет.

Куда важнее, как представляется, сказать о другом. Об оценке этого движения, персонально тех, кто в него входил, и – возможных перспектив его победы.

Если прежде участников движения традиционно обвиняли в том, что «узок круг» и «страшно далеки они от народа», то теперь обвинения несколько другого свойства, самые надо сказать, разнообразные.

Кто-то считает их прямыми и непосредственными наследниками дворцовых переворотов предшествующего – XVIII века, или просто оторванными от жизни заговорщиками, принесшими только вред уже одним фактом своего существования.

А иные – причем и в среде профессиональных историков, видят в них не много ни мало – агентов «масонского интернационала», проводя весьма сомнительные параллели, даже и с нашими днями.

И тем более, все они единодушны в том, что победа движения была бы трагедией.

Трудно сказать, чего тут больше – то ли своего рода, антиреволюционного фрондерства, вошедшего у части наших интеллектуалов в моду, в последнее десятилетие, когда, то ли такого же модного поветрия – на всеобщее разоблачение, дегероизацию и «десакрализацию», когда смакование ошибок и просчетов исторических деятелей стало хорошим тоном.

Наибольшие заслуги в популяризации подобной точки зрения в наши дни, принадлежат, правда, не историку ли публицисту, а писателю-фантасту. Речь, конечно, идет об Александре Бушкове, который на страницах уже не раз поминавшейся «России, которой не было», дал уничтожающую и несправедливую оценку как всему движению, так и его руководителям.

Особенно рьяно он обличает «большевистские», «тоталитарные», и «социалистические» тенденции в идеях и политических программах декабристов (что ж, в свое время, небезызвестный И. Шафаревич умудрялся находить социализм даже в Египте времен фараонов).

Но популярный писатель в этом не одинок. Как ни странно, немало служителей исторической науки в той или иной мере согласны с ним.

Например, либеральный питерский историк Б.Парамонов видит в декабристском движении аристократическую оппозицию центральной власти, «враждебную народу даже еще… больше чем самодержавие» (?), и приписывает им стремление чуть ли не вернуться ко временам удельщины и феодальной раздробленности (видимо, так своеобразно понимает он федерализм Южного общества).

Может быть, во всем этом и есть «великая сермяжная правда»?

Может быть, и самом деле, следом за А. Бушковым исторически справедливо было бы счесть их, цитируя слова Петра I из главы 15 «не воинами, но пакасниками», или, как выразился Милорадович, жертва и одновременно косвенный виновник событий на Сенатской площади – «мальчишками», опозорившими мундир офицера русской армии?

Как раз с точки зрения истории все выглядит совершенно иначе.

Посмотрим, кого же проклинает уважаемый красноярец, кого же он с такой странной злобой честит «дворянской махновщиной» (?!), «гвардейской сволочью», и даже «сытыми бездельниками»? (12,410)

Людей, доказавших свою любовь к Отечеству делом – на полях сражений Отечественно войны 1812 года. Героев Бородина, Лейпцигской «Битвы народов», людей, бравших Париж. Наконец, это люди, чьи административные и военные таланты и, что не менее важно, человеческие качества, высоко оценивала сама власть.

Прежние гвардейские путчи – как удавшиеся, так и провалившиеся, вовсе не были ориентированны на какие – либо изменения в обществе. В лучшем случае, движущей силой их было стремление сменить «плохого» императора на «хорошего» (взято в кавычки сознательно). А в большинстве случаев, участники рассчитывали выиграть что-то лично для себя, получить теплое местечко, имение, или новый чин (думается, автор достаточно убедительно показал это в главе).

В отличии от них, декабристы вовсе не стремились извлечь какие – то выгоды для себя лично, и это необыкновенно важно отметить. В отличии от своих предшественников – участников дворцовых переворотов эпохи «женского правления», они боролись не за кастовые или групповые, а за общегосударственные и, не побоюсь этого слова, общенародные интересы (как они их понимали). Они видели смысл жизни, свое предназначение в том, чтобы преобразовать окружающую действительность на основах справедливости и народного блага. Образно выражаясь, русские дворяне доросли до уровня граждан своего отечества. (109,89)

А, говоря менее высокопарно, поняли, что несправедливо и неправильно, чтобы одни люди были в собственности у других, чтобы можно было безнаказанно забивать до смерти солдат шпицрутенами, что военные поселения – форма изощренного издевательства как над армией и народом, так и над здравым смыслом. Что, наконец, положение, когда у России, по выражению де Кюстина, миллионы рук и одна голова, до добра не доведет (и ведь не довело!)

И – необходимо отметить одно весьма важное обстоятельство – это было первое действительно первое массовое российское движение, с ясной программой, с убежденностью в своей правоте, не стихийное, но глубоко обусловленное. Кроме непосредственных участников, были еще десятки – как минимум, тысяч активно и осознанно сочувствующих его идеям. Те, кто в случае успеха мог стать активными сторонниками нового правительства, и проводниквом его политики.

Что интересно, А. Бушков, вульгарный антикоммунист, [58] повторяет почти слово в слово идеи заслужено забытого ныне широкой публикой вульгарного марксиста – историка Покровского, об «обиженных самодержавием дворянах», «аристократической фронде», прямых наследниках участников дворцовых переворотов XVIII в. и тому подобном.

Тот же Покровский утверждал, что декабристы своим выступлением, напугав Николая I, сорвали две реформы, – конституционную Новосильцева и крестьянскую Аракчеева (о них упоминалось в предыдущей главе).

Кстати, в этой связи, автор не может отказать себе в удовольствии уличить уважаемого А.А. в элементарном незнании конкретных реалий России начала XIX века.

Например, Бушков ставит в вину Пестелю, что в проекте его конституции, тайная полиция именовались Высшим благочинием, и это будто бы изобличает лицемерие и коварные замысли всех без исключения декабристов. «Прямо таки оруэловское Министерстве Любви!» восклицает он по этому поводу. (12,467)

Между тем, термин «благочиние» обозначал в то время, говоря современным языком, всего-навсего, «правопорядок», а управами благочиния именовались… полицейские участки (незнание такой подробности особенно странно для сочинителя детективных романов).

Бушков, например, утверждает, что предполагаемое освобождение крепостных без земли способно было только навредить.

Во первых, освобождение предполагалось как раз с землей, ну а во вторых… Кому, осмелимся задать вопрос, оно могло навредить? Не самим ли крепостным, которых пороли до смерти на конюшнях (в последние годы об этом, за умильными речами о благолепии, имевшем место в царской России стали не слишком охотно говорить), которых по произволу помещика могли сослать в Сибирь? Или тем дворовым девкам, которых флегматичному замечанию самого Бушкова «таскали в баню». А.А, называющему себя верующим человеком, можно только порекомендовать, в соответствии с евангельским золотым правилом, хоть иногда ставить себя на место другого, и представить себя на минутку, скажем, крепостным помещика – самодура, имеющего привычку сечь своих подданных почем зря, да все семихвостыми плетками.

А вот как, по мнению Бушкова, развивались бы события в несчастной России, случись движению победить: «В стране действуют верные императорской фамилии войска, польские повстанцы, и массы крестьян поднявшихся на „бессмысленный и беспощадный“ русский бунт». Вдобавок, «…Революционная армия… раскалывается на несколько непримиримых лагерей, которые начинают войну по всем правилам» И вывод: «Как минимум несколько лет… тянется повсеместная гражданская война… все воюют со всеми… соседи начинают интервенцию… в лучшем случае отыщется сильная личность… жесточайшими мерами восстановит порядок» но, увы, к тому времени «страна будет залита кровью, выжжена и разграблена»(12,465). Аналогичной точки зрения, почти слово в слово придерживается и эмигрантский историк А. Керсновский «Трудно сказать, что произошло бы с Россией, в случае удачи этого восстания. Обезглавленная, она бы погрузилась в хаос, перед которым побледнели бы ужасы пугачевщины. Вызвав бурю, заговорщики конечно уже не смогли бы с ней совладать. Волна двадцати пяти миллионов взбунтовавшихся крепостных рабов и миллиона вышедших из повиновения солдат смела бы всех и все, и декабристов 1825 года постигла бы участь, уготованная „февралистам“ года 1917. Картечь на Сенатской площади отдалила… эти ужасы почти на целое столетие».(23,Т2,91)

Картина сколь пугающая, столь и бездоказательная. Во всяком случае, опыт предыдущих дворцовых переворотов – как в России, чья история была ими богата, так и в других странах, отнюдь не свидетельствует о возможности, а тем более – неизбежности, столь ужасного развития событий.

Но пока перейдем к историческим предпосылкам описываемых событий.

Общепринято связывать декабристское движение с войной 1812 года.

Если прежде подробные идеи прежде были достоянием крайне небольшого числа людей, то после нее идеи о ликвидации крепостного рабства, и замены неограниченного самодержавия чем-то более совершенным стали широко распространятся в высшем обществе.

Считается, что первая декабристская организация – «Союз спасения», возникла в 1816 году. Тайное общество ставило две основных цели – установление конституционного строя, и отмену крепостничества.

Спустя два года ее преобразовали в Союз Благоденствия. Это были организации, исповедующие ненасильственные способы борьбы.

Однако, известно, что еще осенью 1807 в Петербурге графом М.Ф. Орловым был организован офицерский кружок, где родилась первая программа реформ дворянских революционеров – «Проект преобразований», датированная 1808 годом. Таким образом, широкое движение передового дворянства против существующих порядков возникло не спонтанно, и не на пустом месте.

Мысли о недопустимости сохранения крепостного состояния солдат и крестьян, совершивших гражданский подвиг во время войны 1812-14 года распространились среди заметной части высшего общества.

Разрозненные группировки эти – «Союз благоденствия», «Орден русских рыцарей», и еще несколько мелких в начале двадцатых годов и образовали два общества, и составивших организацию декабристов – Северное и Южное.

Большая часть их членов были сторонниками конституционной монархии и ограниченных социальных реформ, хотя были и республиканцы, планировавшие физическую ликвидацию всей царской фамилии (кстати, эта группировка, идейным вождем которой был Пестель, не составляла в движении большинства).

Впрочем, подобные планы были и до оформления вышеупомянутых обществ.

«По некоторым данным, я должен предполагать, что государю, еще в 1818 году… сделались известны замыслы… на цареубийство», – вспоминал император Николай I. Замысел не такой уж и странный, для страны, где отец и дед царствующего монарха были убиты собственными приближенными.

Но важно отметить – речь идет не о каком то сугубо законспирированном заговоре, не о «секте карбонариев», подобной позднейшим революционным организациям, – «Народной воле», а именно о движении, охватывающем в той или иной мере значительную часть высшего слоя. О существовании заговора догадывалось (и, что особенно важно, сочувствовало ему) множество людей – в среде гвардейского и армейского офицерства, в гражданских учреждениях, высшем свете. Генерал Раевский, например, не только предостерегал сыновей от вступления в тайное общество, но и потребовал, чтобы женившийся на его дочери Сергей Волконский незамедлительно вышел из заговора. (66,201)

Однако, никаких решительных мер не последовало, видимо, все-таки полной уверенности в существовании действительно опасного заговора у властей не было. Не исключено, что в здесь видели очередной вариант масонских лож, полагая, что все ограничится одними словами.

В январе 1823 года окончательно оформился план действий – дождавшись благоприятного момента, Северное общество захватывает власть в Петербурге, после чего начинают действовать южане.

Одновременно, устанавливаются контакты с еще двумя революционными организациями: Обществом Соединенных Славян – тайным союзом, объединявшим в своих рядах младших офицеров, выходцев из бедного и незнатного провинциального дворянства, и польскими заговорщиками.

Забегая вперед, скажем, что ни те, ни другие, по разным причинам не поддержали выступление декабристов. Кстати, попытки сближения с поляками вызвали, говоря современным языком, далеко неоднозначную реакцию в среде декабристов. Многие, памятуя о прошлых многовековых распрях с Речью Посполитой, а также о том, что значительная часть поляков выступала заодно с Наполеоном в его походе против России, были решительно против. Этому же способствовали высказанные сразу же претензии на Литву, Белоруссию и Правобережную Украину (пресловутые «исторические» границы 1772 года, идея о возвращении к которым благополучно пережив и декабристов, и Российскую Империю, просуществовала в качестве официального лозунга до Второй Мировой). Кроме всего прочего, возможно, сыграло свою роль то,что в Польше еще до войны 1812 года были освобождены крестьяне, а с 1815 существовали дарованные Александром (надо полагать, за активное содействие Бонапарту) сейм и конституция. (66, 171) Одним словом имелось, все то, в чем напрочь было отказано России и русскому народу. Разногласия между Северным и Южным обществом из– за польского вопроса только усиливаются.

(Между прочим, одной из причин недовольства Александром I, распространившегося среди офицерства, были якобы высказываемые им намерения, скорее всего чисто декларативные – присоединить к Царству Польскому украинские и белорусские земли, ранее принадлежавшие Речи Посполитой).

Вообще же, под конец царствования Александра, недовольство существующим положением – суровая цензура, обскурантизм, замешанный на мистицизме, неограниченный произвол чинов военных и гражданских, – в особенности в провинциях, где губернаторы зачастую уподоблялись удельным князькам, хаос в управлении, взяточничество и казнокрадство, предпочтение, оказываемое немцам – широко распространилось в верхах общества.

О простом народе, на три четверти крепостном, думается, и говорить нечего.

Более двух лет (1818 – 20) бушевало восстание на Дону. В 1819 году прокатилась волна бунтов военных поселений. Вспыхивали и бунты заводских крепостных на Урале. О мелких бунтах помещичьих крестьян, захватывавших то одну – две деревни, то едва ли не целые волости можно и не говорить. (95,78)

И это неудивительно. История того времени полна описаниями патологических зверств, творимых помещиками над своими рабами.

Крепостных не только продавали на рынках и меняли на лошадей и борзых – десятки тысяч мальчиков и юных девушек вывозились в гаремы Турции и Персии под видом… обучения их ковроткачеству.

И все это – пусть и в меньших масштабах, продолжалось до самого 1861 года.

Небезызвестный профессор Панченко, учащий ныне российских телезрителей с экранов отечественной истории, осуждая планы революционеров по освобождению крестьян с минимумом земли, заявляет, что царское правительство де разрабатывало куда более гуманные проекты. Только ведь, в случае победы декабристов, десятки миллионов крепостных худо – бедно, а получили бы свободу сразу, а «гуманное» самодержавие почему– то тянуло еще почти четыре десятка лет, да и освободило их с «кошачьими наделами».

И вовсе не запрет «дворянского винокурения», как написал тот же Б.Парамонов, ссылаясь на показания Каховского, двигал декабристами.(74,64) И уж тем более, не стремление избавится от долгов по заложенным имениям, как это утверждал Дубельт, на которого ссылается А. Бушков.

Что было наиболее опасно для властей, и с другой стороны благоприятствовало декабристам, весьма веские причины для недовольства были у армии.

Насаждавшаяся беспощадная муштра, по принципу «двух забей – одного выучи» (и ведь забивали – М. Муравьев-Апостол, вспоминал, что ему приходилось видеть в руках унтер-офицеров, обучающих новобранцев, палки «концы которых измочалились от побоев» (выделено мною – Авт.) (66,161), вкупе с еще одной августейшей затеей – военными поселениями, резко осложнило положение в вооруженных силах.

Против этих поселений высказалось большинство генералитета. Граф Аракчеев, имевший вполне заслуженную славу деспота и держиморды, буквально на коленях умолял императора отказаться от идеи военных поселений, в крайнем случае – не поручать ему это провальное дело.

«Поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова» – так ответил на все возражения воспитанник одного из духовных отцов французской революции – Лагарпа, царь, спасенный теми самыми мужиками, телами которых он вознамерился мостить дороги в «светлое самодержавное будущее». Нарастало дезертирство – бежали в Австрию, Турцию, Иран, даже к немирным горцам. Были случаи, когда солдаты совершали преступления, вплоть до убийств (случалось, убивали даже собственных детей!), предпочитая долголетнюю каторгу солдатчине. И – явление, прежде почти неизвестное в сугубо православной военной среде – резко участились случаи самоубийства. (23,Т.2,56)

Происходили, как уже упоминалось, и массовые бунты доведенных до глубочайшего отчаяния тюремным режимом солдат военных поселений, один из которых разразился буквально в нескольких пеших переходах от столицы – в Старой Руссе.

Все это не могло не сказаться и на офицерах, многие из которых, при малейшей возможности бросали службу.

Положение с кадрами заставило правительство расширить ранее практически исчезнувшую практику производства в офицеры из нижних чинов. В 1824, за год до восстания, Александр I издал указ, запрещающий офицерам военных поселений уходить в отставку до выслуги лет и даже переводиться куда – то, кроме других военных поселений. Наряду с крепостными крестьянами, в Российской империи появились и крепостные дворяне. (23,Т.2,87)

Мнение – «Россия не может быть более несчастлива, как оставаясь под управлением царствующего императора», было очень широко распространено.

И вывод, сделанный декабристами: «прекратить царствование Александра», был вполне закономерен. Что же до методов… Было бы странно, если бы боевые офицеры, да вдруг стали непротивленцами в духе Льва Толстого.

Заговорщики имели основания надеяться на победу. Тем более, перед их глазами был пример успешной деятельности греческой «Этерии», организовавшей победоносное восстание против османского владычества (многие русские офицеры, включая знаменитого генерала – героя Отечественной войны А. Ипсиланти, в нем участвовали). (66,179)

Особое же впечатление на будущих декабристов произвела гражданская война в Испании, под руководством Риего.

Под контролем членов Южного общества полностью находятся три полка (Полтавский, Черниговский, Александринский гусарский Артамона Муравьева), кроме того на их стороне немало офицеров других воинских частей.

Вначале, предполагалось выступить в 1823 году, на императорском смотре войск – силами вышеупомянутых четырех полков, арестовать царя и приближенных и от имени монарха в вести в действие конституцию.

Наконец, на собрании членов обеих обществ – Северного и Южного – принято твердое решение: выступить в мае 1826 года, во время маневров на Украине, намеченных в честь четвертьвекового юбилея царствования Александра I, где ожидается присутствие самого императора. План примерно таков: силами подчиненных им частей захватить императора и всех находящихся при нем, и от его имени ввести в действие конституцию.

Но внезапная смерть Александра в Таганроге и ситуация междуцарствия, когда отречение Константина было обнародовано уже после провозглашения его императором, подтолкнуло заговорщиков к решительным действиям в декабре 1826-го.

Как хорошо известно, благодаря отчасти ряду случайностей, отчасти – нерешительности руководства, выступление потерпело поражение. Все потери для правящей элиты свелись к гибели петербургского генерал-губернатора Милорадовича.

Кстати, именно граф Милорадович немало способствовал созданию революционной ситуации, настояв на присяге Константину, хотя был осведомлен о наличии завещания в пользу Николая и отречении его старшего брата. Свое решение он обосновывал вроде бы убедительным доводом о необходимости избежать междуцарствия – «корона для нас священна». Члены Государственного Совета пытались возражать, но Милорадович поставил их на место заявлением: «У кого шестьдесят тысяч штыков в кармане, тот может смело говорить», при этом, по свидетельству придворного Рафаила Зотова, выразительно похлопав себя по карману. Правда, он добавил, что в воле Константина будет подтвердить свое отречение, и тогда-то «мы и присягнем… Николаю Павловичу».(66,243) За скобки выносился вопрос: что делать, если императору Константину вдруг да не будет угодно отречься вторично, но надо думать, замечание о шестидесяти тысячах штыков брошено было не зря.

Узнав о событиях в столице, члены Южного общества, несмотря на поражение товарищей, намерены выступить – вдохновленные, опять – таки, опытом Испании, где победоносное восстание началось в провинции.

Однако Артамон Муравьев неожиданно отказывается участвовать в восстании более того, он в присутствии других членов общества выражает желание отправиться в Петербург и покаяться лично царю.

Но члены южного общества все же решаются на выступление, и поднимают Черниговский полк. В их планах – либо удар на Киев, лежащий на расстоянии дневного броска, с его небольшим и не слишком надежным гарнизоном, либо – на Белую Церковь, либо, наконец, на Житомир – поднимать Соединенных Славян. Выдвигаются также и предложения – привлечь на свою сторону окружающие воинские части, отправив в их расположение верных людей, с тем, чтобы арестовать их командиров, передав власть своим сторонникам. В итоге ограничиваются посылкой в Киев одного прапорщика и трех солдат, с листовками и адресами единомышленников (арестованы в тот же день).

И вновь то же самое промедление, что погубило восставших на Сенатской площади. Три дня – с двадцать девятого декабря по первое января, черниговцы не предпринимают решительных действий, дав возможность командованию отвести ненадежные части и подготовиться к подавлению мятежа. Третьего января полк, поредевший в результате бегства части солдат и офицеров, атакован на марше и разгромлен артиллерийским огнем.

Так закончилась первая русская революция, хотя именно она имела больше всего шансов на успех из всех, когда-либо в России случавшихся.

А как могла пойти история, если бы фортуне было угодно оказаться благосклонной к декабристам?

Как это уже принято, автор предложил в качестве поворотного события один из эпизодов восстания 14 декабря, относительно хорошо известный широкой публике, благодаря литературе и кинематографу.

Итак, 14 декабря 1825 года, вторая половина дня. Положение правительственного лагеря осложняется с каждым часом. Массы простого народа, петербургской «черни», высыпавшие на улицы, выражают явное сочувствие делу восставших. (65,191) Полки, не примкнувшие к восстанию и как будто хранящие верность Николаю Павловичу, тем не менее не горят желанием вступать в бой со своими вчерашними товарищами, крайне неохотно и медленно выполняя приказы. Надо полагать, провозглашенные декабристами лозунги находили тайное сочувствие у многих офицеров. К декабристам перебегают солдаты из правительственных частей, умоляя продержаться до темноты, обещая в этом случае перейти на их сторону. И вот именно в этот момент, лихорадочно пытавшийся собрать верные части Николай, сопровождаемый конногвардейцами, столкнулся у здания Главного Штаба с ротой лейб – гренадер, возглавляемых другим Николаем – поручиком Пановым.

Дальнейшая трактовка событий диаметрально противоположна в изложении обоих участников. По воспоминаниям самого императора, он остановил гренадер, и, узнав, что они «за Константина», якобы спокойно скомандовал окружающим его кавалеристам освободить дорогу, сопроводив это сакраментальным: «Тогда вот вам путь». По показаниям же самого Панова, дело обстояло несколько иначе. «Встретив кавалерию, нас останавливающую, я выбежал вперед, закричал людям „за мной!“ и пробился штыками…» (65,187)

Косвенным образом правоту декабриста подтверждает сам Николай Павлович, в переписке с принцем Вюртембергским упоминая о грозившей в тот момент его жизни непосредственной опасности: «Самое удивительное, это то, что меня не убили в тот день…» (103,34). Вот вам, уважаемые читатели, нагляднейшая иллюстрация несовершенства всех детерминистских исторических концепций. Какой-нибудь солдат-первогодок, недавний крепостной мужик, взятый в рекруты буквально от сохи, мог одним ударом штыка перевернуть течение и российской, и всей мировой истории.

А теперь представьте, что именно это и происходит – в завязавшейся схватке кто-то наносит императору смертельную рану, даже не имея представления: кто перед ним.

Стремительно разносится поражающая воображение, и повергающая его сторонников в священный ужас весть – только что короновавшийся император убит в случайной стычке.

Собранные им с великим трудом верные части обезглавлены, организовать противодействие повстанцам некому.

Среди охваченных страхом и растерянностью придворных и военных чинов обязательно находятся такие, кто, видя безнадежность ситуации, предпочитает перебежать на сторону сильнейшего – к повстанцам.

Узнав о гибели кандидата в самодержцы, руководство декабристов решается, наконец, не дожидаясь появления князя Трубецкого, на активные действия, и собранные на Сенатской площади войска переходят в наступление.

Сопротивления им никакого не оказано – просто некому отдать приказ о нем, и взять на себя ответственность, с риском в случае неудачи лишиться всего, включая голову.

Напротив, многие командиры частей, втайне колебавшиеся, совершенно искренне присоединяются к революционерам.

Гвардейский морской экипаж и Измайловский полк занимают Зимний дворец, Финляндский полк и гренадеры – Петропавловскую крепость.

Под конвоем революционных войск в здание Сената возвращаются трясущиеся от страха сенаторы, одновременно под надежную охрану (считай – под домашний арест) взяты все члены императорского дома, находящиеся в столице и Гатчине.(65,126)

К концу дня 14 декабря 1826 года у России появляется новое правительство, хотя об этом еще знают далеко не все, даже в Санкт-Петербурге. Точно также как никто даже из участников движения не осознает, что отныне течение истории резко изменило свое русло.

Уже на следующий день от имени Правительствующего Сената издается манифест, фактически продиктованный руководством декабристов. В преамбуле манифеста сообщается об отречении Константина, и о скоропостижной смерти великого князя Николая Павловича (решено воспользоваться опытом заговорщиков, приведших за четверть века до того к власти покойного Александра I). По сему, Правительствующий Сенат, как высшая власть в империи, провозглашает наследником сына Николая, семилетнего Александра (будущего Александра II), а до его совершеннолетия учреждает регентство.

Одновременно провозглашаются некоторые основные положения, на которых будет строиться отныне жизнь в государстве Российском.

В Манифесте объявляется «уничтожение права собственности, распространяющегося на людей», снижение срока службы для нижних чинов до пятнадцати лет. Провозглашаются также гражданские свободы, как то, свобода печати, свобода выбора рода деятельности, свобода совести («свободное отправление богослужения всем верам»), и стремление ввести конституцию. Для осуществления всего вышеизложенного назначается Временное Правление. Также объявляется, что Сенат счел необходимым в связи со всем вышеперечисленным, созвать всесословный Великий Собор, который и должен решить судьбу государства. Одновременно, с тем, чтобы избежать возможных волнений объявлялось, «чтобы народ остался в покое», и что «имущество, как частное, так и государственное, остается неприкосновенным».(65,100)

При первых известиях о событиях в Петербурге начинает действовать Южное общество. Как уже говорилось, вся 2-я армия сверху до низу пронизана нитями заговора. В этих условиях восстание несомненно, должно было увенчаться мгновенным успехом. По сигналу руководителей Южного общества заговорщики просто арестовали, или, в крайнем случае физически уничтожили опасных для них офицеров, увлекли за собой остальных и огромная территория Юга Российской Империи перешла под их контроль.

Победа революции стала фактом.

В пользу подобного оптимистического сценария говорит весь опыт происшедших в двадцатые годы ХIХ столетия удачных революционных военных переворотов в Португалии, Неаполе, Пьемонте, и прежде всего – уже упоминавшейся Испанской революции 1820 года (в то время, как сторонники противоположной точки зрения мало чем, кроме натянутых исторических реминисценций, могут обосновать свои апокалиптические построения).

За всем этим почти незамеченным проходит в начале 1826 года погребение в

Петропавловском соборе доставленного из Таганрога тела усопшего императора Александра. И, тем более, торопливые похороны его младшего брата – четвертого за семь десятков лет императора всероссийского (процарствовавшего меньше всех – всего считанные часы), умершего насильственной смертью.

Куда больше внимания привлекает деятельность нового российского правительства.

В него входят, наряду с лидерами революционного заговора, и многие видные государственные деятели прежней эпохи, такие как Мордвинов и Ермолов, Н.Н Раевский, Д. О. Баранов.

Позже к ним могли присоединиться также министр просвещения Блудов и граф Воронцов – оба известные либералы, приверженцы конституционализма английского образца. В числе прочих, находится место и для сенатора Ивана Муравьева-Апостола – отца декабристов. На пост главы правительства наиболее вероятной кандидатурой был выдающийся государственный деятель первой половины XIX века Михаил Сперанский.

Именно эти люди составляют и созданный Регентский совет, который могла бы возглавить вдовствующая императрица Мария Николаевна (впрочем, ненадолго – в том же году она умирает, тем более что на потрясение от смерти любимого супруга, наложились бы и впечатления революции). (66,267) Зато другая группа высших вельмож, во главе которой стоял граф Аракчеев, решительно отстранена от власти и лишена всех своих постов. Кого то даже могли посадить под арест, или сослать в имения.

Как могла отреагировать российская провинция на вышеизложенные события?

Известия из Санкт-Петербурга повергают в глубочайшее смятение множество людей на местах, и прежде всего представителей власти. Понять, что произошло в столице очень трудно. Смутные слухи о некоем заговоре, упорно ходившие последние годы, обрели вдруг явное и несомненное подтверждение. Но, с другой стороны, в России по-прежнему монархия, действует Правительствующий Сенат, в котором, наряду с заговорщиками заседают хорошо известные и авторитетные люди. Невольно на ум многим, прежде всего представителям старшего поколения, приходят события начала века, связанные со смертью Павла I; да и живы еще старики, помнящие свержение его отца – Петра III. После тех событий по большому счету ведь мало что изменилось, и Россия не погибла.

Конституция? Но о желательности ее введения не раз заявлял сам покойный император Александр! Отмена крепостного права? О ней тоже поговаривали уже довольно долгое время.

В конце концов возобладала извечная российская привычка – во всем ждать указаний от верховной власти. Губернаторы и чиновники наперебой шлют в столицу доклады с заверениями в своей лояльности и дальнейшей верной службе престолу и отечеству.

Разумеется, значительные массы провинциального дворянства не приводит в восторг факт лишения их «крещенной собственности». Но, в основном, дело ограничивается лишь разговорами.

Большинству высшего сословия органически чужда мысль о какой-либо противоправительственной деятельности, не говоря уже обо всем прочем, включая, кстати, и продолжающий функционировать корпус жандармов.

Этому способствует, прежде всего, политическая и культурная ограниченность большей части дворянства, в сочетании с крайним конформизмом по отношению ко власть предержащим.

Разумеется, не все шло бы гладко.

Имели бы место, видимо, и стихийные крестьянские бунты, подобные тем, что происходили в период реформы 1861 года, как впрочем и до и после. Лозунгами этих выступлений было бы то, что «господа» якобы скрыли подлинную грамоту о мужицкой воле. Да и вполне возможны были попытки отдельных – очень немногих дворян, повторить на русской почве опыт Вандеи. Ведь в истории России XVIII – XIX веков были случаи, когда иные помещики, надо полагать, окончательно рехнувшиеся от собственного самодурства, вооружали своих мужиков и штурмовали имения чем-то не угодивших им соседей, в буквальном смысле беря тех в плен, и сажая бедолаг в свои домашние тюрьмы.

Но подобные затеи быстро пресекаются воинскими командами, присланными привычно взявшими под козырек перед столицей губернаторами.

В общем и целом события, последовавшие непосредственно после декабря 1825 года, полностью подтверждают старый принцип – в авторитарном государстве очень трудно взять власть, но потом довольно легко ее удержать.

Правительство всячески подчеркивает свою преемственность с прежним режимом.

Более того, дело представляется так, что неопределенность в вопросе о престолонаследии грозила чуть ли не второй Смутой, но доблестные офицеры гвардии вовремя поддержали пошатнувшийся престол.

Тем временем, весьма важные события происходят на западе Российской Империи – в Царстве Польском. Там, при известиях о событиях в Санкт-Петербурге, происходит массовое выступление сторонников независимости, охватывающее буквально все слои населения.

В течение нескольких дней формируется национальное правительство, и провозглашается независимость Речи Посполитой.

Армия царства Польского, насчитывающая на тот момент немногим более ста тысяч штыков и сабель, занимает крепости, и разоружает их малочисленные русские гарнизоны. Великий князь Константин, жизни которого угрожала немалая опасность, с небольшим гвардейским отрядом переходит границу Пруссии – в Россию он возвращаться опасается.

Вернулся бы он когда-нибудь в Россию, или остался бы навсегда за границей – сказать невозможно. Впрочем, вполне возможно, что позже он вернется в Бельведерский дворец – его кандидатура на престол могла возникнуть в том случае, если бы Польша избрала бы монархическую форму правления.

Наиболее горячие головы среди повстанцев даже предлагают перейти рубежи Царства Польского, и двинутся в «освободительный поход» к Днепру – старой границе Первой Речи Посполитой.

Декабристы изначально предполагали передать окончательное решение польского вопроса Великому Собору (хотя в принципе были готовы согласиться с отделением Польши). Уже накануне восстания члены тайного общества решили, «чтобы представители Царства Польского были созваны для постановления мер к сохранению единства державы».(65,111) Но реальность опережает их планы, и они оказываются достаточно мудры, чтобы принять свершившийся факт.

Узнав о событиях в Варшаве, руководство России принимает практически единодушное решение, и вскоре Сенат обнародует манифест об утверждении «индепенденсии» Царства Польского. Но проблема этим отнюдь не исчерпывается.

Уже не одни радикалы, но польское правительство вполне официально заявляет, что границы – прежде всего восточные, бывшего царства Польского их решительно не устраивают, требуя восстановления положения, существовавшего до польских разделов 70-90 г.г. XVIII века.

Это немедленно вызывает брожение среди поляков, живущих в Литве, Белоруссии и на Правобережье Украины. Ответом вполне могли бы стать стихийные антипольские выступления украинских крестьян, подобные аналогичным 1844 года.

Вдобавок, в расквартированном в Белоруссии и Литве Литовском корпусе, где среди офицеров немало поляков, или местной полонизированной шляхты, ориентированной в значительной мере на Варшаву, также не все спокойно.(23,Т2,89)

Сергею Муравьеву – Апостолу, главе Южного общества, которому, вместе с должностью командующего 2-й армии вручена и временная высшая гражданская власть в юго-западных губерниях, приходится приложить немало усилий, чтобы остудить обстановку.

Весной-осенью 1826 года в Петербурге собирается Великий Собор.

Как примерно могли протекать его заседания можно предполагать, исходя из того, что происходило в царствование Екатерины II, на заседаниях другого представительного органа – Уложенной Комиссии, когда едва ли не главным был вопрос о присвоении императрицы звания «Матери Отечества». Конечно, тут следует сделать поправку на упомянутые Герценом «два поколения непоротых дворян», но все же, весьма вероятно, что от участи получить титул «Отца Отечества» правнука императрицы избавило бы разве что малолетство.

Тем не менее, революционно-реформаторскому правительству удается главное – начать процедуру обсуждения российской конституции, причем за основу принят проект Никиты Муравьева-Апостола.

Хотя в ходе обсуждения в него наверняка были бы внесены значительные изменения, но ряд основных положений остаются прежними.

В соответствии с ним Россия из унитарного государства становится федеративным, с достаточно широким местным самоуправлением.

Областное правление состоит из коллегиального правительства – державной или областной думы, и палаты выборных – представительного органа. Особенно важно в этой связи, что исполнительную власть на местах осуществляет не единоличный глава области, как скажем, губернатор штата в США, а коллегиальный орган, избираемый местным представительным учреждением. Это позволяет избежать опасности появления, своего рода, удельных князьков, стремящихся к максимальному обособлению от центра во имя укрепления собственного положения.(98,387) Свою роль играет также и непрерывная ротация состава местных правительств.

Всероссийский парламент – Народное Вече, состоит из двух палат – верхней палаты, формируемой из наследственной знати, и избираемой палаты представителей.

Избирательное право осуществляется на основе достаточно высокого имущественного ценза – «недвижимого имущества ценой на 1500 фунтов чистого серебра или движимого на 3000 фунтов серебра»(примерно 4-6 тысяч рублей). Это, кстати, полностью соответствует тогдашней практике парламентских учреждений в цивилизованных странах. В составе парламента, таким образом, оказывается в основном представители дворянства, и отчасти – богатого купечества. В общем и целом конституция России походит на так называемую «сенатскую» конституцию 1814 года, установленную во Франции при реставрации династии Бурбонов.(74,61) Конституция, в ходе обсуждения подверглась бы, несомненно, заметным изменениям и дополнениям. Например, территориальное деление (несколько надуманное, с кабинетно нарезанными границами) могло претерпеть заметные перемены. [59] На Кавказе, вместо «Кавказской державы», кроме восстановленного Грузинского царства могло быть образовано также и Мингрельское, Имеретинское, Кахетинское, Армянское. При этом административные учреждения в них соответствуют национальной специфике.

В то же время, сибирские земли, из-за своей малой населенности и неразвитости, могли еще на долгое время остаться под управлением назначаемых в столице чиновников и губернаторов. Наверняка была бы отклонена идея о перенесении столицы из Петербурга в Нижний Новгород – главным аргументом служили бы технические и финансовые затруднения на пути этого предприятия.(95,93)

Но основа осталась бы прежней. Равенство всех подданных независимо от происхождения перед законом, выборность и несменяемость судей, гласность судопроизводства, и особо подчеркиваемое – священное и неприкосновенное право частной собственности. Одним словом, конституция знаменует окончательное уничтожение феодальных пережитков (в отличие от других декабристских и додекабристских проектов, она не предусматривала, например, палаты пэров, где представлены были бы представители титулованных фамилий), и знаменовала переход России на рельсы буржуазного(условно говоря) развития.(98,391)

Одновременно, возраст вступления на престол поднят с принятых ранее шестнадцати, до двадцати одного года, что соответствует установленному русскими гражданскими законами возрасту полного совершеннолетия.

Пройдет не менее четырнадцати лет, прежде чем наследник престола Александр Николаевич будет коронован как император Александр II. Однако, хотя по конституции прерогативы монарха достаточно велики, но реализовать он их сможет только с одобрения парламента и Сената, в которых большая часть заседающих -декабристы, и те, кто в той или иной мере разделяет их взгляды.

В полном соответствии с принятой конституцией, Российская империя разделяется на самоуправляющиеся области – державы, по терминологии Муравьева, или земли.

Принятие конституции вызвало если и не восторг, то удовлетворение у большинства участников революции и сочувствующих им. Несмотря на весь радикализм некоторых членов движения, большая часть декабристов не шла в своих планах дальше конституционной монархии, причем даже республиканцы по убеждениям полагали, что «введение народоправства» в России преждевременно(хотя одно время, в 1820 году тайное общество и склонялось в пользу республики, но позже возобладали реалистические тенденции).

В это же время происходят глубокие реформы буквально во всех основных сферах жизни государства. Армия и флот реорганизуются по образцу Семеновского полка в период до 1820 года, и прежде всего отменяются телесные наказания. Способным солдатам резко облегчается путь к офицерскому званию. Уничтожается бессмысленная муштра, и возрождается петровский принцип «учить тому, что нужно для войны».

Неудобные мундиры прусского образца заменяются более практичной формой, чей внешний вид соответствует национальному духу. В нашей истории даже к этой простой и разумной мере пришли только в шестидесятые годы ХIХ веке, при военном министре Милютине.

Вообще происходит решительное очищение армии от насаждавшегося десятилетиями прусского духа, с его поклонением шагистике и внешней стороне службы.

Срок службы сокращается, как и предусмотрено манифестом, до пятнадцати лет, причем уволенные со службы солдаты получают земельные наделы в осваиваемых областях восточных территорий России.

Вначале, власти намереваются полностью ликвидировать военные поселения, но позже принимают решение лишь радикально изменить господствующие в них порядки. Часть поселений действительно упразднена, а оставшиеся превращаются в нечто подобное казачьим станицам.

В соответствии с идеями Сперанского осуществляется реформирование корпуса государственных служащих.

Вводятся регулярные аттестации чиновников – от самых низших до высокопоставленных, оказавшихся непригодными безжалостно увольняют.

Одновременно, в соответствии с конституционными нормами, императорский двор лишается какого – бы то ни было влияния на реальную политику, будучи низведен до положения личной прислуги императорской семьи – не более того.

Не менее важно, что от власти отстраняется многочисленная прослойка представителей аристократии немецкого происхождения, обладавшая обширным влиянием при дворе, своим германофильством и непониманием действительных нужд России (а зачастую – и открытым к ним презрением) приносившая немалый вред. Среди наиболее ярких ее представителей – граф Клейнмихель, министр путей сообщения, отрицавший пользу железных дорог.

Другой – небезызвестный Нессельроде, николаевский министр иностранных дел, считавший, например, что Сибирь, это «ледяной мешок, куда Россия складывает свои грехи», и на этом основании считавший ненужным освоение Дальнего Востока, превратил свое министерство в филиал австрийского. (118, 287;103, 44)

На их место выдвигаются даровитые и честолюбивые представители сочувствующей декабристами части общества – а это по меньшей мере десятки тысяч представителей образованного и мыслящего слоя.

Автор, разумеется, далек от мысли изобразить дальнейшее развитие событий российской жизни как гладкий и бесконфликтный путь прогресса, и тем более – от того, чтобы безоглядно идеализировать тех, кто в данном варианте событий оказался бы у власти.

По прежнему глухая борьба идет между республиканцами и монархистами, а также между теми, кто выступает за дальнейшую либерализацию, и теми, кто подобно примыкавшему к декабристам Ф. Герману, утверждал, что «…нам потребен другой Петр, со всем его самодержавием». (66, 179)

Все это само собой порождает политические интриги и борьбу группировок, не хуже (вернее не лучше), чем до того – при дворе.

Продолжают существовать и расхождения между членами бывших Северного и Южного обществ.

Были бы и подозрения в бонапартизме, и упреки в недостаточной революционности, и как ответ на последние – обвинения в авантюризме – словом все то, что сопровождает любые радикальные изменения в обществе.

К политическим разногласиям, к тому же прибавляются и личностные. К примеру, напряженные отношения устанавливаются между генералом Ермоловым и Павлом Пестелем, которого генерал знал по совместной службе на Кавказе, и о котором составил весьма нелестное мнение. (72, 387)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.