Кризис ВКП[194]

Кризис ВКП[194]

Мы снова пережили «большие дни». Не будет преувеличением сказать, что после гражданской войны и введения нэпа русская революция не знала еще событий, столь знаменательных и серьезных.

Это уже не мелкая дружеская дискуссия, не второстепенные разногласия и не индивидуальные недоразумения. Это не ворчание вечно недовольного Ларина, не утонченное теоретическое вольнодумство Преображенского, не очередной вольт экспансивного Осинского, не сокрушенные вздохи Красина и даже не львиный наскок одинокого Троцкого. Это нечто гораздо большее и печальное. Это — кризис партии.

Это своеобразный бунт вождей против инерции партдисциплины, против упора ими же самими натренированных на послушание партийных масс. И, главное, — это распад руководящей партийной верхушки. «Только якобинец может бороться с якобинцами, напасть на них и низвергнуть их» — предостерегающе звучит в сознании старый тезис Талейрана.

Было бы ребячеством отрицать всю напряженную серьезность переживаемого партией момента. Стальную фалангу, привыкшую к милитарному строю, «армию в пиджаках и косоворотках», постиг острый кризис командования. Партийная среда, годами приученная есть глазами авторитеты («демократический централизм»), с изумлением протирает глаза:

Кто поселял в народе страх,

Пред кем дышать едва лишь смели…

— Вдруг выяснилось, что они не более, чем «крикуны», «маловеры», «мещане», «фразеры», и любой товарищ-писатель из краснококшайских «Трибун» и «Коммунаров» уже бодро торопится сменить кадило на свисток, разухабистее «кольнуть» Троцкого, «продернуть» Зиновьева и… конечно, звонко закончить, по привычке, насчет «железного единства партии»…

Трудно было верить глазам, читая предсмертную речь Дзержинского: как могли, как решились ее опубликовать? Вот завещание, которое одним своим появлением на свет безжалостно размотало большой моральный капитал. Видно, Политбюро пришлось окончательно забыть о всем значении личных авторитетов, об этом богатстве, с таким трудом накапливаемом. И полетели боги в реку, как в старые времена:

— Выдыбай, боже, выдыбай!

Развенчаны Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Радек, Пятаков, не говоря уже о других, о «длинном хвосте их помощников». Мастера и баловни революции, гвардия Октября, столпы железной когорты, краса и гордость пролетарского авангарда. Но разве и те, кто на другом, на сталинском берегу, не развенчиваются, в свою очередь? Разве остановишь стоустую молву? Разве спрячешь бесследно ответные стрелы побеждаемых? И разве не разливается повсюду зловредная, но естественная тревога:

— Сегодня ты, а завтра я!..

И никаким методом трудовых газетных ульев, никаким гамом единогласных резолюций, никакими вынужденными «покаяниями» этой сверлящей тревоги не избыть, не загасить, не замазать.

Партия утратила былое единство. Его ей не вернуть. «Минимум» единения, восстановленный покаянной оппозиционной декларацией, не воскресит органической монолитности. Наступает «худой мир», который лучше ссоры, но которому далеко до дружбы и прежнего боевого братства. Кто знает азбуку истории, тот понимает это, как дважды два.

II

Но кто же прав в этом роковом домашнем споре?

Конечно, настроения в партии являются «рефлексом» больших процессов, идущих в стране. «Принципы существуют для школы; государство имеет дело с интересами», — говаривал в таких случаях Сийэс. Исполнились снова какие-то сроки. Подходит к завершению перегруппировка социальных сил, по которой строился очередной фазис революционной динамики, ныне исчерпывающейся. Как и в дни преднэпья, советская власть — у перепутья.

Страна ожила. «Восстановительный» период приближается к концу. Растут потребности населения, усиливается его активность. И логика развития требует дальнейших этапов. Нужно пополнять основной капитал, налаживать накопление, нужно создавать основы движения дальше и вперед.

В 19-ом году революцию спасли террор и пресловутый «грабеж награбленного» или, выражаясь языком Тэна, «коренная, всеобщая, необычайная ампутация, произведенная со смелостью теоретика и грубостью коновала». В 21-ом году страну и революцию спас нэп, породивший весь последующий этап государственного воссоздания и революционного заката. Теперь необходим новый маневр, новый импульс, выражаясь фигурально, неонэп. «Грубость коновала», как и фанатизм теоретика, ныне уже не по сезону.

Ортодоксы в отчаянии. Многое не вышло, многое вышло иначе. Зачем это было, право, Марксу называть революции «локомотивами истории»?! Обманула чужая революция, подвела и своя собственная, прозаично приспособившись к сумеркам. Тенденции восстановления гнут не на коммунизм, а что-то в сторону от него. «Крестьянский Брест» оказался куда хлопотливей, сложнее германского. Значит, остается одно:

— Осади назад! (Зиновьев).

Ортодоксы оппозиции — реакционеры революции. Они мечтают вернуть весну в сентябре. Как Леонтьев хотел подморозить Россию, чтобы не гнила, — так они теперь требуют заморозить оживающую народную стихию дабы не переступила заповедных рубежей. Леонтьеву не удалось: вместо мороза Россия попала в огонь. Вряд ли удастся и нынешним его продолжателям: чему быть, того не миновать.

И пусть даже они, действительно, «оппозиция всех талантов», как было некогда в Англии «министерство всех талантов». Но тем хуже для талантов.

Молотов давно произнес перед московскими рабочими прелюбопытнейшую речь. Если ее слышал иронический и лукавый демон истории, она должна была ему доставить совершенно исключительное наслаждение. Оратор в ней положительно превзошел самого себя и свою партию. Так и вспомнился покойный Новгородцев, рекомендовавший в 18-ом году кадетам совершить «взлет над самими собой»…

Да, Молотов прав: на наших глазах происходит угасание старых партийных звезд. Зиновьева рабочие встречают криками «дезорганизатор» и «ренегат», Троцкого и прочих тянут за выступления в ближайший райком, Сапронова гонят с митинга, блистательного Радека не желают читать. Несомненно, симптомы многозначительные. Наступают сумерки старой ленинской гвардии. Новые времена — новые люди. И опять-таки откровенный Молотов трижды прав, что трагедия этой старой гвардии большевизма состоит в отрыве от масс и неизжитой порочности старой революционной эмигрантщины, в интеллигентской теоретичности, от которой она не может отрешиться и доселе. Проходят времена, когда было так любо хвастаться своими революционными заслугами в женевских кофейнях. Для Молотовых и их среды эти «заслуги» — медь звенящая и кимвал бряцающий.

И пусть тот партийный середняк, что хлынул ныне на смену «белоручкам» из железной когорты, бесконечно менее ярок, менее ценен, пусть даже менее смел и последователен, чем она: в настоящий момент он социально полезнее и государственно плодотворнее. Старик Платон очень хорошо учил, как нужно обращаться с талантливыми и яркими, но опасными для государства людьми: воздайте им, — говорил он, — все личные почести, украсьте их головы венками, но удалите их из отечества подальше. Невольно теперь вспоминается этот старинный рецепт божественного мудреца.

В делах государственных не следует гоняться за внешним блеском, красивой теорией и так называемой «чистотой убеждений». Тут, как, впрочем, и всюду, лучше «судить по плодам». Нужды нет, что теория оппозиции возвышенна и сами оппозиционеры — убежденные люди. Их теория (я говорю о господствующей в оппозиции «левой» теории Зиновьева-Троцкого) уже сыграла свою роль и в настоящее время представляет собою выжатый лимон, нужный стране не более, чем прошлогодний снег. Поэтому давайте нам более гибких, менее «убежденных» людей, но зато чутких к жизни, умеющих слушаться ее, а, следовательно, и управлять ею.

Мудро говорил на этот счет тот же Леонтьев:

«Хорошие люди нередко бывают хуже худых. Это иногда случается. Личная честность может лично же и нравиться, и внушать уважение, но в этих непрочных вещах нет ничего политического, организующего. Очень хорошие люди иногда ужасно вредят государству, если политическое воспитание их ложно, и Чичиковы и городничие Гоголя несравненно иногда полезнее их для целого».

Леонтьев глубоко прав. Если не менее прав Молотов, метко изобличивший всю уродливость «политического воспитания» нынешней оппозиционной плеяды, — как не согласиться, что даже и «хорошие люди» из оппозиции гораздо хуже «худых» из большинства? И как не признать, что законопослушные редакторы благонамеренных «Коммун» и граммофонные ораторы уездных парткомов, — все эти Чичиковы и городничие наших дней — куда приемлемее, социально полезнее оппозиционных львов, исполненных идей и протестов?.. Плохо ли, хорошо ли, но они стоят на стороне организующего начала и на почве окружающей их государственной среды.

Социальный протест, если не вызванный, то ускоренный и заостренный революцией, выдвинул на русскую историческую авансцену новые государственно-хозяйственные силы. В этом актуальнейшем социальном отборе, в этой коренной переоценке социальной и индивидуальной годности — основное содержание революции. Многое минется, но это от нее останется. И именно в этом — ее пребывающий положительный смысл.

Подводя итоги смутному времени и анализируя условия тогдашнего выздоровления России, В.О. Ключевский справедливо отмечает:

— Московское государство выходило из страшной смуты без героев: его выводили из беды добрые, но посредственные люди.

Кто знает, не суждено ли стране пережить то же самое и теперь? Не выведет ли ее из ужасного лихолетья здравый смысл народа, историческое чутье широких масс, медлительное упорство нашего лесного медведя — мужика, — словом, тот государственный стихийный инстинкт, которым создавалась и крепла русская земля, раскидываясь от финских хладных скал до пламенной Колхиды?..

III

Партии не вернуть былого единства. Но это еще далеко не значит, что ей приходит конец. Часть оппозиции отсечена, часть формально «раскаялась» и публично высекла себя, часть притаится и притихнет. Прежнего, существенного, полновесного единства не восстановить, но внешнее и формальное — еще возможно. И многое, очень многое тут будет зависеть от политики правящего партийного Цека.

Лучшей союзницей оппозиционных настроений была бы конечно, «твердокаменная» политика бега на месте. Тормозя неизбежные процессы, она усиливала бы недовольство в стране — а что более благоприятно всякой оппозиции, чем недовольство? Совершенно ясно, что партийные противники господствующей группы Сталина сумели бы использовать и все те же брожения в населении, которые враждебны советской власти, как таковой. Население будет приветствовать любую перемену, если в наличной обстановке ему не по себе.

С этой точки зрения следует признать, что ряд фактических уступок зиновьевцем, на которые пошла недавно партия, не может не внушать серьезных опасений. Уже начинают доходить сведения о враждебном отношении хозяйственно передового крестьянства к изменению ставок сельналога. Продолжающиеся стеснения всякой частной инициативы в области и обмена, и производства также не сулят благих перспектив. Жестокий товарный голод, становящийся хроническим, с одной стороны лишает крестьянство стимулов к расширению продукции, а с другой — грозит подорвать основу советского финансового хозяйства — червонец, покупательная сила которого заметно колеблется. Голым провозглашением «режима экономии» дела, конечно, не поправишь. «Режим экономии» — последняя ставка современных гибридных настроений, подобно тому, как «трудармии» Троцкого были последней ставкой военного коммунизма. Нужно раскрепостить труд, заинтересовать население в труде — вот очередная и насущнейшая задача внутренней советской политики. Равным образом, не улучшится и международное положение Советского Союза, пока государственные элементы его иностранной политики не получат определенного перевеса над вульгарно-революционными. Состояние «блестящей изоляции» для нас сейчас явно не по силам; изоляция выходит весьма мало блестящей.

Сталинский Цека победил капитулировавшую оппозицию, но его торжество над нею будет подлинным и прочным лишь в том случае, если он сумеет преодолеть ее пороки в самом себе.

Она далека от жизни: — пусть же он идет навстречу основным жизненным реальностям. Она оторвана от масс: — пусть он вслушается в их голос, трезво учтет их интересы и стремления. Увлеченная иллюзиями «сверхиндустриализма», она не понимает решающего значения крестьянства в современной русской действительности: — пусть же он не на словах только, а на деле удовлетворит экономические притязания хозяйственного крестьянского слоя. Она боится всякого частного накопления: — пусть он предоставит ему простор в меру его насущной пользы для государства. Она кокетничает «рабочей» демагогией: — пусть он заботливей вникнет в интересы, запросы, конкретные пожелания трудового авангарда страны, людей инициативы, разума и опыта, — партийного хозяйственника, красного директора, командира красной армии, добросовестного беспартийного специалиста. Она презирает «малые дела»: — пусть же он пока отложит попечение о «великих».

Только тогда победа партии над оппозиционным утопизмом будет полна и осмысленна. Слава Политбюро, если опубликованная сегодня московским радио покаянная декларация оппозиционных лидеров является результатом их односторонней и безусловной капитуляции. Но плохо, если она — плод его компромисса с ними: в последнем случае борьба неизбежно возгорится снова, только в условиях еще более неблагоприятной внешней обстановки. Победивший Цека должен приобрести внутренний иммунитет против разлагающего яда оппозиции. Он должен сделать все выводы из ее поражения, иначе рано или поздно он падет под его ударами. Не теперь, так через полгода, через год, два. Не эта, так другая оппозиция, более удачливая и ловкая, его сломит. И это будет бедой для страны.

Понятно и логично, что лидеры русской эмиграции во главе с П.Н. Милюковым готовы «поддерживать» и «приветствовать» оппозицию: они понимают, что переход власти к ней означал бы неминуемый скорый распад советской государственности вообще. Сам оппозиционный блок неизбежно погиб бы в своих внутренних противоречиях и в абсолютном бессилии осуществить свою «программу». И естественно, что течения, настроенные по адресу советской власти революционно, заинтересованы в скорейшей победе объединенной оппозиции. Им «нужны великие потрясения». Им безразлично, как эти потрясения отразятся на стране, на государственном хозяйстве, на прихотливом аппарате государственной экономики, который легко критиковать, но трудно заменить, который нуждается в постепенном преобразовании, но во всяком случае не в безответственном разрушении. Ослепленные непримиримостью, они давно утратили патриотический глазомер. Понятно, что они — за оппозицию.

Но не так должна подходить к делу внутрироссийская интеллигенция, деловая спецовская среда, идеология эволюции, а не революции. Далекие от мысли активно вмешиваться в идущую политическую борьбу, беспартийные интеллигентские круги все же пристально следят за ней и вдумываются в ее смысл. Меньше всего хотят они новых резких перемен и катастроф. Они ожидают реформ, а не революции. Путь революций и потрясений — всегда наименее экономный, наиболее болезненный путь. Нам слишком дорого обошелся распад одной власти, чтобы следовало добиваться крушения другой, с таким трудом и муками создавшийся. Minore discrimine sumi principem quam quarei, — учил Тацит (Вот почему главным становится положение: чем меньше распада, тем лучше — лат.). Предпочтительнее беречь наличную власть, нежели искать новую. Химеричны мечты о возможности и близком будущем появления формально-демократической власти в России. Еще долгое время нам суждена суровая и волевая диктаториальная власть. Мы научились ценить самодовлеющую значимость государственного аппарата, и как бы плох он сейчас ни был, — было бы безрассудством его искусственно подтачивать или ослаблять.

Вот почему мы сейчас не только «против Зиновьева», но и определенно «за Сталина». Мы чужды и намека на какое-либо злорадство по поводу трудностей, переживаемых партией. Довольно дискуссий: дискуссия не может быть правительством. Мы считаем, что восстановление хотя бы и «худого мира» в партии полезно для укрепления государственного аппарата. Но одновременно мы отдаем себе ясный отчет в том, что оппозиция есть не причина кризиса партии, а лишь ее кричащий симптом. Корни кризиса партии — в ее общей политике. Лишь оздоровив последнюю, лишь решительно проникшись началами социально-экономического реализма, партия предотвратит возможность рецидива оппозиционных припадков.

Что же касается пути оздоровления политики, то он один, и символическое имя ему, повторим, — неонэп.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.