Глава 23

Глава 23

«Э-э-э… алло?» — голос на другом конце телефонной линии был тихим и мягким, почти смущенным. Со временем я привыкну к этой манере Ника Дрейка отвечать на звонки — как будто бы аппарат никогда раньше не звонил. Когда я сказал ему, по какому поводу звоню, он был удивлен: «О… ладно… э-э-э… я принесу ее завтра». Он появился в моем офисе на следующее утро, в черном шерстяном пальто, усыпанном пеплом от сигарет. Ник был высоким, красивым парнем, который сутулился, словно извиняясь: он либо понятия не имел, что так хорошо выглядит, либо этим и был смущен. Он передал мне ленту и прошаркал за дверь.

Когда немного позже в тот зимний день 1968-го у меня выдалось несколько минут тишины и покоя, я поставил катушку на маленький магнитофон в углу моего офиса. Первая вещь на пленке не входила в число лучших сочинений Ника, это была «I Was Made to Love Magic». Сентиментальный аккорд в начале припева — одно из тех немногих мест в его песнях, которые вызывают у меня раздражение. Но в тот первый раз она «затянула» меня: в конце концов, это была первая песня Ника Дрейка, которую я когда-либо слышал. Следующей шла «The Thoughts of Mary Jane», потом «Time Has Told Me». Я проиграл пленку снова, потом еще раз. Чистота и сила таланта автора были поразительными. Этот момент был сродни тем, когда я услышал «October Song» Робина Уильямсона или соло Ричарда Томпсона в UFO.

Но в спокойствии Ника было что-то привлекающее внимание неповторимым образом. Музыка оставалась сама в себе, она не пыталась завладеть вниманием слушателя, но просто оказывалась в его распоряжении. Ник играл настолько чисто, что мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, насколько сложной была его гитарная техника. Местами можно было обнаружить следы влияний, но по сути своей музыка была непостижимым образом оригинальной.

Ник пришел на следующий день и слушал меня, пока я объяснял, что хочу делать. Он кивал головой и заикался, пристально глядя вниз на свои руки, а потом спросил, не буду ли я возражать, если он закурит. Я не мог оторвать взгляд от его рук: они были большими и все в никотиновых пятнах. Пальцы Ника были сильными, с выдающимися суставами, с длинными, ровно подстриженными ногтями, испачканными глубоко въевшейся под них грязью. Он постоянно шевелил ими, пока разговаривал со мной.

До этого я в основном продюсировал концертирующие группы, которые нужно было просто записывать так, как они сыгрались. Но в композиции Ника просто просилась аранжировка, каждая песня требовала идеального оформления. Одним из источников вдохновения была продюсерская работа Джона Саймона на первом альбоме Леонарда Коэна Саймон украсил треки хоровыми подпевками, струнными и другими дополнениями, которые оттеняли голос Коэна, не подавляя его и не звуча попсово. Голос Коэна был записан так, что звучал очень лично и доверительно, без добавления глянцевой поп-реверберации. Ник этот альбом не слышал, но идея струнных ему понравилась. Он описал, как выступал со струнным квартетом на кембриджском Майском балу[179],— и тут в первый раз за все время наших встреч он оживился.

Ник был обладателем аристократического «нормативного произношения». Он родился в Бирме (где его отец был врачом в колониальной администрации[180]), потом посещал колледж Мальборо[181], а теперь учился в Кембридже, изучая английскую литературу. К этому времени я уже повстречал множество выпускников закрытых частных средних школ, например Криса Блэкуэлла. Казалось, что во всем их существе нет и на йоту сомнения, у Ника было и правильное произношение, и ненавязчивые манеры, но такой уверенности в себе почему-то не было.

Однажды вечером Ник сыграл мне все свои песни. При близком рассмотрении мощь его пальцев оказалась поразительной, поэтому каждая нота в маленькой комнате звенела громко — почти что причиняя боль — и абсолютно чисто. В свое время я внимательно слушал игру и Робина Уильямсона, и Джона Мартина, и Берта Джен-ша, и Джона Ренборна. Не очень чисто взятые ноты при исполнении быстрых пассажей и «смазанное» восходящее легато[182] были вполне допустимой частью их саунда; никто из них не мог состязаться с Ником в мастерстве владения инструментом. После окончания очередной песни он перенастроил гитару и перешел к исполнению чего-то равным образом сложного с абсолютно иной гармонической структурой.

Лондон шестидесятых не был переполнен хорошими аранжировщиками. Джордж Мартин писал аранжировки сам. Денни Корделл и Мики Мост приглашали Джона Кэмерона, но я чувствовал, что его манера окажется слишком приджазованной. Я позвонил Питеру Эшеру в фирму Apple, и спросил его о Ричарде Хьюсоне, который работал над первым альбомом Джеймса Тейлора. Питер отзывался о нем хорошо и дал мне его телефонный номер.

Я послал ему пленку с тремя песнями, и мы нанесли ему визит. Ник в основном смотрел на свои ботинки и бормотал слова согласия со всем, что я говорил. Для него, должно быть, было тягостно переживать все это, зная, что Роберт Керби вернулся в Кембридж. Но мне ни разу не пришло в голову спросить, кто же написал аранжировки для выступления на Майском балу, а по своей инициативе Ник этого не сказал.

В ту докомпьютерную эпоху не существовало способа услышать аранжировку до записи. И вот в день сессии Ник, инженер Джон Вуд и я сидели в продюсерской, в то время как музыканты репетировали свои партии, пытаясь вообразить, как они будут звучать единым целым с самими песнями. Когда Ник присоединился к ним в студии, я прислушивался к его исполнению столь же тщательно, как и к аккомпанирующим инструментам Мне не нужно было волноваться: Ник был совершенством каждый раз. Аранжировки же, напротив, были грамотно посредственными и слегка расхлябанными, скорее что-то удаляющими из песен, нежели привносящими в них. После того как мы прослушали результаты нашей утренней работы и я признал, что они никуда не годятся, Ник облегченно вздохнул: вы можете понять, как он боялся выразить свое недовольство! Помолчав немного, он сказал: «Я знаю кое-кого в Кембридже, кто, возможно, сможет выполнить эту работу. — Мы с Джоном воззрились на него. — Он уже сделал несколько аранжировок для моих песен. Они, э-э-э… ну, в общем, они ничего».

Я не был уверен, как мне поступить с предложением Ника. Мне хотелось продюсерской работы мирового уровня, поэтому идея пригласить приятеля-студента показалась шагом назад. Однако то, что в высшей степени осмотрительный Ник порекомендовал своего друга, производило впечатление. И я согласился поехать в Кембридж на следующей неделе, чтобы встретиться с Робертом Керби.

Что можно сказать о музыканте после встречи с ним? Керби был сердечным и веселым, как молодой домашний учитель музыки, но его добродушное подшучивание не могло скрыть ту глубокую привязанность, которую он испытывал к Нику и его музыке. Мне понравилось, что они чувствуют себя свободно друг с другом. Когда же Роберт говорил о песнях, он был практичным реалистом. Ободренный, я назначил дату записи.

Они начали сессию с песни, которую я не слышал, потому что Ник не исполнял ее под гитару. Пока Джон выделял звук; каждого инструмента, выверяя расположение микрофона или частотную коррекцию, я с трудом мог сдержать свое нетерпение услышать весь секстет целиком. Партии инструментов по отдельности были манящими, необычными и сильными. Когда наконец Джон включил все каналы сразу и мы услышали полную аранжировку Роберта для песни «Way to Blue», я едва не заплакал от радости и облегчения.

Мы быстро перешли к «The Thoughts of Mary jane» и «Fruit Tree». Каждая аранжировка была свободна от клише и написана с любовью к песне, идеально оттеняя голос и слова Стабильность исполнения, присущая Нику, позволила нам небывалую роскошь — записывать всех вместе в одной комнате. И Ник, и струнные двигались вместе под управлением Роберта Джон экспериментировал с различными микрофонами, чтобы записать голос Ника наилучшим образом, в итоге остановившись на модели Neumann 1167. Она позволяла выявить его глубину и утонченность, а также запечатлеть присущее ему придыхание.

Слова к песне «Fruit Tree» не произвели на меня в тот день особенного впечатления. Я воспринял их как мрачную романтическую оду судьбам людей, о которых Ник мог прочитать в курсе английской литературы во времена Мальборо вроде поэта Томаса Чаттертона, умершего в возрасте девятнадцати лет и признанного десятилетия спустя, или Шелли, утонувшего в Италии в двадцать четыре года, а то и, возможно, Бадди Холли и Джеймса Дина Как мы могли тогда постичь скрытый смысл его слов?

Слава — всего лишь плодовое дерево

Такое очень ненадежное

Оно не может цвести,

Пока ствол не окажется в земле.

И потом:

Когда ты окажешься на своем месте глубоко в земле,

Тогда и станет ясно, чего ты действительно стоишь.

В тот первый год эти слова совсем не казались пророческими. Ник был застенчивым и неуверенным в себе, но, как казалось, имел много друзей. Он часто путешествовал между Лондоном и Кембриджем и был доволен, что работает над своим альбомом Иногда на вечеринках я сталкивался с девушками, которые говорили: «Ник? Да я его просто обожаю, разве он не чудесный?» Одна из них, Элис Гор, каждый раз подчеркивала, какими большими друзьями они были. Дочь лорда Харлека, впоследствии подруга Эрика Клэптона, в начале семидесятых «сидевшая на игле» вместе с ним, Элис умерла от передозировки через несколько лет после смерти Ника.

Завершая альбом Five Leaves Left, мы не торопились, критически оценивая результаты каждой сессии перед тем, как запланировать следующую. К тому времени я уже несколько раз работал, с Дэнни Томпсоном. Этот крупный мужчина, обладающий техникой игры на контрабасе столь же внушительной, как и он сам, привнес в наши сессии неподражаемую энергетику. Его напористость продвинула вперед работу над Three Hours и Cello Song, а полное отсутствие уважения к причудам, присущее Дэнни, творило с Ником чудеса. Большинство людей, и я в том числе, относились к нему слишком предупредительно, боясь потревожить его молчание. А Дэнни хлопал Ника по спине, дразнил на рифмованном сленге, высмеивал его стремление держаться в тени и вообще всячески над ним издевался. Сначала Ник выдавливал из себя робкую улыбку, но к окончанию сессии уже был вполне расслаблен и смеялся.

Крис Блэкуэлл «подкинул» мне Джона Мартина Мартин выпустил пару альбомов на фирме Island, но Крис на самом деле не знал, что с ним делать, и думал, что им должен заняться я. Игра Мартина на гитаре вызывала у меня восхищение, но я никогда не был его большим поклонником Когда же Джон начал жить и выступать вместе с Беверли Катнер, в прошлом артисткой Денни Корделла, которую Тод Ллойд хотел подписать на Witchseason, у меня не оказалось выбора Я записал альбом этой пары в Америке с помощью нью-йоркского пианиста по имени Пол Харрис в качестве музыкального директора Я думал, что стиль Пола окажется подходящим для песни «Time Has Told Ме», поэтому, когда он приехал в Лондон, чтобы закончить альбом Джона и Беверли Stormbringer, я представил его Нику.

Пол провел многие часы, разговаривая с Ником в то время, когда посещал его и работал над «Time Has Told Ме» и «Man in a Shed». Он не переставал недоуменно чесать в затылке, будто пытаясь постичь, с какой планеты этот парень. Это была типичная реакция, которую Ник вызывал у музыкантов: они не могли понять, к какой же категории его отнести. Некоторые из них, такие как Харрис, распознавали хрупкость его гения и оберегали всеми возможными способами.

Ричард Томпсон слушал песню Ника, просил дать ее послушать снова, потом снова, сосредоточенно насупившись, а потом предлагал замечательную гитарную партию. Слушая записанную фонограмму, он стоял в дверях продюсерской, вопросительно сосредоточившись. Ричард любит разбираться в каждой разновидности музыки, которую слышит, но Ник поставил его в тупик. Откуда все это взялось?

Последний фрагмент альбома Five leaves Left занял свое место, когда Керби объявил, что не будет заниматься River Man. Он пытался, но был просто не в состоянии сделать то, что, как он знал, хотел от него Ник и чего заслуживала эта песня. Джон Вуд немедленно предложил Гарри Робинсона, также известного как Лорд Рокингэм. Когда рок-н-ролл впервые вторгся на британское телевидение с программой 6.5 Special, постоянной группой там были Lord. Rockingham’s Eleven. Гарри также был членом правления Island. Records в ранние годы существования фирмы, но прошло уже несколько лет с тех пор, как он продал свои акции. В качестве композитора он писал оркестровки для фильмов ужасов из «Классической серии студии Hammer»[183], главные роли в которых играли «верховные вампиры» Кристофер Ли и Барбара Стил.

После того как Джон рассказал нам об этих красочных, но не относящихся к делу фактах, он перешел к сути: как оркестровщик Гарри был мастером стилизаций. Хотите Сибелиуса? Будет вам Сибелиус. Так как Ник хотел, чтобы River Man звучал в духе Делиуса[184], то Джон сказал: «Гарри — это человек, прямо созданный для нас».

Мы с Ником отправились с визитом к Робинсону в его дом, спрятанный посреди Барнс-Коммон[185] прямо под тем деревом, которое через десять лет станет причиной смерти Марка Болана. Гарри уже прослушал пленку, поэтому к тому моменту, когда мы приехали, был заинтригован. Ник сыграл песню, потом, бренча, брал аккорды под фонограмму, показывая Гарри, какие структуры он хочет для партий струнных. Никогда раньше я не слышал, чтобы он был таким четким в формулировках или таким требовательным. Гарри делал заметки и кивал головой. В результате появилась запись, которая — следом за «Pink Мост», используемой в рекламе фирмы Volkswagen, — является самой часто играемой и обсуждаемой из всех песен Ника Всякий раз, когда я впоследствии видел Гарри, мы говорили о том дне, когда ее записали. Ник тогда играл и пел, окруженный оркестром, а Гарри дирижировал. Они были совсем как Нельсон Риддл и Фрэнк Синатра.

Альбом Five Leaves Left вышел летом 1969 года В своих ожиданиях, как и в моем подходе к продюсированию, я ориентировался на Леонарда Коэна Его первый альбом разошелся в Америке тиражом более 100000 экземпляров, в то время как Коэн отклонял все предложения выступить. Но когда альбом Ника был выпущен в Британии, у нас не оказалось такого выхода на радио, как у Коэна в Америке, где FM-радиостанции свободного формата так часто ставили в эфир «Suzanne». Джон Пил играл альбом Ника, но он был одним из немногих; Radio One полностью ориентировалось на поп-музыку в мириадах ее британских обличий, ни одно из которых не имело большого сходства с Ником К тому же многие критики отнеслись к альбому пренебрежительно: «неуклюжая помесь фолка и коктейль-джаза» — так отозвалась Melody Maker.

В то время у Island не было представительства в Соединенных Штатах, поэтому мы с Крисом вели дела Fairport Convention с А&М, а Джона и Беверли Мартин — с Warner brothers. Некоторым американским сотрудникам из отделов артистов и репертуара Ник нравился, но предложения о сотрудничестве так никто и не сделал. Они говорили, что сначала нужно посмотреть, как он выступает. Дэвид Геффен любил Ника, но сделка с его фирмой Asylum почему-то так и не стала реальностью.

Той осенью Fairport Convention возвратились к публике и выпустили альбом Liege and Lief. В честь этого события Рой Гест забронировал Royal Festival Hall, и мы устроили там вечер фирмы Witchseason: открывали концерт Джон и Беверли, потом Ник завершал первое отделение. Я никогда раньше не видел, как он выступает перед публикой, и поэтому нервничал; а Ник оставался самим собой — как обычно, немногословным. Я представил его под редкие хлопки в зале. Чувства, которые вызвала катастрофа, приведшая к смерти музыкантов из Fairport Convention, гарантировали уважительное отношение аудитории. В тишине зал слушал, как Ник пел «Three Hours», а потом взорвался аплодисментами.

Ник посмотрел на собравшихся подозрительно, не уверенный, насколько широко можно улыбнуться. Тишина воцарилась снова, когда Ник, не говоря ни слова, начал перестраивать гитару. В конце концов он сыграл начальные аккорды песни «The Thoughts of Mary Jane». Каждая песня была вознаграждена бурными аплодисментами, я мог чувствовать поток теплых чувств, хлынувший по направлению к сцене. Когда Ник закончил, аплодисменты и возгласы одобрения все нарастали и нарастали, и я вытолкнул его обратно на сцену, чтобы он сыграл на бис. Я стоял в кулисах и смотрел, а в голове у меня скакали мысли: «Ник может гастролировать. Все-таки он может играть концерты. И не важно, что он не может разговаривать с публикой. Он научится это делать. У него может быть настоящая карьера. Все-таки с моей стороны это не просто пустое бодрячество».

Все в офисе Witchseason обожали Ника и были потрясены его выступлением. На следующее утро мы стали организовывать его первое британское турне. Через два месяца он отправился на серию выступлений в клубах и университетах по всей стране. Я был занят в студии, но планировал посетить одно из выступлений его турне позже. Когда Ник позвонил мне с дороги после третьего концерта, у него был подавленный голос потерпевшего поражение: «Я… э-э-э… я не думаю, что смогу больше выступать… э-э-э… извини». Он просто хотел вернуться домой.

Я поговорил с промоутером одного из концертов. Он сказал, что собравшиеся много разговаривали, а когда в промежутке между песнями Ник стал настраивать гитару, разговорились еще больше и принялись покупать больше пива. Звон стаканов и гул голосов стал громче, чем музыка Ника. Он так и не сказал на сцене ничего, просто настраивал гитару и пел, а когда сделалось слишком шумно, с минуту смотрел на свои ботинки, потом встал и ушел.

На какое-то время я рассердился на Ника. Ну почему он не мог просто сказать что-нибудь? Почему он не мог повести себя более профессионально? К этому времени он оставил Кембридж, и рядом с ним не было группы друзей, которые его поддерживали. После прерванных гастролей он удалился в свою комнату в Хэмпстеде. Ник всегда курил гашиш, но сейчас это вошло в каждодневный распорядок его жизни: он играл на гитаре, курил косячки и выходил из дома, чтобы поесть карри, когда чувствовал, что проголодался. Ник возвратился к жизни, когда мы стали записывать второй альбом, но между сессиями возвращался назад к своему замкнутому существованию.

Мне было известно, что у него есть только три постоянные причины для появления на людях Одной была вылазка к Бобу Сквайру, чтобы сыграть в «веришь — не веришь», другой — поездка домой проведать родителей, а третьей — поход к Джону и Беверли в Хэмпстеде. Беверли стала для Ника настоящей «еврейской мамочкой»: готовила ему куриный бульон, ворчала по поводу его волос и иногда даже стирала одежду. Она любила его и была к нему очень добра. Джон был человеком непростым; он, безусловно, восхищался Ником и даже говорил, что любит его. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из гитаристов мог без зависти смотреть, как Ник играет. Иногда я обедал вместе с ним в доме у Джона и Бев, и все мы ловили кайф и слушали пластинки. Но даже в такой непринужденной обстановке Ник оставался настороженным и тихим.

Франсуаза Арди, длинноволосая певица, в то время господствовавшая во французских чартах, дала нам знать, что является поклонницей Ника. Состоялся обмен письмами и сообщениями с предложением сотрудничества. Мы с Ником совершили путешествие в Париж, где карабкались вверх по старинным ступеням, чтобы выпить чаю с Арди в ее квартире на последнем этаже дома на острове Сен-Луи[186]. За все время встречи Ник едва проронил слово. Я думаю, он показался ей слишком странным, и из этого визита ничего не вышло.

Несмотря на скромные продажи, отсутствие американского контракта и неудачу на гастролях, я не мог дождаться записей следующей пластинки. Я предвкушал большее удовольствие от работы в студии с Ником, чем с любым другим артистом. На этот раз мы создавали больше ритм-треков, включавших вокал и гитару Ника, бас-гитару и ударную установку, добавляя солирующего инструменталиста или аранжировку позже. Роберт взял на себя дополнительную работу, создавая теперь аранжировки не только для струнных, но и для медных духовых. Услышав «Poor Воу», я подумал о песне «So Long, Marianne» с альбома Леонарда Коэна и присутствовавшем в ней насмешливом хоре девичьих голосов. Когда я предложил Нику сделать то же самое, он посмотрел на меня в течение минуты, не уверенный, что ответить. Но мне не показалось, что я его полностью убедил.

К тому времени я фактически жил в студии Sound Techniques, поскольку все большее количество музыкантов пополняло список Witchseason и никто его не покидал. Утро того дня, когда мы записывали ритм-трек для «Poor Воу», я провел, сводя альбом южноафриканского джазового пианиста Криса МакГрегора Когда появился Ник и другие музыканты, он спросил, нельзя ли ему остаться послушать. Крис вырос среди кустарниковых зарослей Транскея[187] и курил даггу[188] вместе с деревенскими ребятами народности коса В тот день он сидел в дальнем конце продюсерской, одетый в дашики и шапочку с невысокой тульей без полей, поплотнее набивал «травкой» свою трубку и слушал. После утреннего сведения в моих ушах продолжал звучать рояль Криса Когда Ник, Дэйв Пегг и Майк Ковальски начали репетировать песню, я обернулся и увидел, что Крис ухмыляется. Я спросил, не думает ли он о том же, о чем и я. Пока Джон выходил за микрофонами, я обратился к музыкантам, находящимся внизу в студии[189], по внутренней связи, сказав, что в течение минуты у них будет пианист, а затем представил Ника Крису. Он взглянул на листок с аккордами, которые набросал Ник, и мы пустили магнитную ленту. Запись соло на рояле в песне «Poor Воу», сделанная с одного дубля, остается одним из моих самых любимых моментов работы в студии.

Я был ошеломлен аранжировками, которые Джон Кейл сделал для альбома Нико The Marble Index, и шокирован тем, что Elektra не воспользовалась своим правом на запись второго альбома. Я убедил Warner Brothers финансировать продолжение, и после недели записей в Нью-Йорке Кейл вылетел в Лондон, чтобы помочь мне закончить альбом Desertshore. Однажды после окончания сессии, он задрал ноги на микшерский пульт, повелительно замахал руками на Джона Вуда и сказал:

«Давайте-ка, ребята, послушаем, над чем вы еще работаете». Мы проиграли ему кое-что и в конце концов добрались до Ника. Кейл был изумлен: «Да кто, черт возьми, этот парень? Я должен с ним встретиться, где он? Я имею в виду, где он прямо сейчас?» Я позвонил Нику и сказал, что в течение получаса у него будет Джон Кейл. Ник сказал: «О… э-э-э… ладно». Я написал адрес Ника, Джон схватил его и побежал вниз по ступенькам.

На следующее утро мне позвонил Кейл: «Нам понадобится звукосниматель для альта, усилитель, бас-гитара Fender и усилитель к ней, челеста и орган Hammond В-3. Сегодня днем». На этот день у меня было запланировано сведение фонограммы для другого проекта, но Кейл решил, что сейчас время записывать «Northern Sky» и «Fly». Они появились вместе: Джон с диким блеском в глазах и Ник, который тащился позади. Несмотря на свои деспотические манеры, Кейл относился к Нику с большим вниманием, а тот, казалось, совсем неплохо себя чувствовал: у него не было другого выбора, кроме как расслабиться и плыть по течению.

Bryter Layter является одним из моих любимых альбомов, пластинкой, которую я просто могу сесть и послушать, не испытывая желания переделать это или то. Игра ритм-секций, аранжировки Роберта, работа МакГрегора, Кейла, Ричарда Томпсона, Рэя Уорли, игравшего на саксофоне и флейте, а также Дорис Трой и Пи Пи Арнольд — все это для меня постоянный источник наслаждения. Джон Вуд никогда не добивался более совершенного звука, и мы сводили и пересводили фонограмму, пока не были полностью довольны результатом. Но когда альбом был завершен, Ник сказал мне, что хочет записать свою следующую пластинку в одиночку — никаких аранжировок, никаких аккомпаниаторов, ничего.

Оглядываясь назад, я вижу, что все мы были так влюблены в музыку Ника, что с радостью заполняли тот вакуум, который создавала его неуверенность в себе. Я думаю, Ник чувствовал, что его вытеснили из его собственного альбома. Его отказ включить мою любимую вещь — «Things Behind the Sun» — и та настойчивость, с которой он добивался включения в альбом трех инструменталов, были для него способом топнуть ногой. Призрак Ника посмеялся последним: лишенный украшений Pink Moon стал самым хорошо продаваемым из его альбомов, в то время как Bryter Layter плетется на третьем месте после Five Leaves Left.

После этого я прослушал англоязычных авторов-исполнителей больше, чем по справедливости должно было бы выпасть на долю одного человека. Когда я руководил фирмой Hannibal, у меня был ящик для демо с надписью: WPSEs — White People Singing in English («Белые люди, поющие по-английски»). Многие называли Ника музыкантом, оказавшим на них первостепенное влияние: нежный вокал с придыханием, печальные, обращенные внутрь себя тексты и арпеджированные гитарные фигуры. Далее! Лишь немногие выдерживали сравнение с формой Ника, еще меньше — с его сущностью. Те же, кто хотя бы слегка напоминали мне Ника, как оказывалось, понятия не имели о нем.