Глава 10

Глава 10

Почему Англия терпеть не может свою собственную народную музыку? Модные девушки на мадридских дискотеках визжат от восторга, когда диск-жокей в полночный час ставит севильяну, и отплясывают под нее легко и задорно. Ирландцы, сидя в сельском пабе, часами слушают скрипачей и аккордеонистов и при этом чувствуют себя счастливыми. Утонченный римлянин не станет воротить нос от тарантеллы. Бенни Андерссон из ABBA спродюсировал записи традиционных шведских полска[82] и появляется на фестивалях народной музыки со своим аккордеоном. Но в Англии одна лишь мысль о труппе исполнителей народного танца моррис или певце, исполняющем баллады без аккомпанемента, побуждает большинство местных жителей спасаться бегством.

Я думаю, что корни этого явления уходят в события 1066 года. Английское «нормативное произношение» произошло от нормандского диалекта французского языка, на котором английская знать говорила вплоть до пятнадцатого столетия. В то же время местные диалекты являются остатками кельтских и англо-саксонских языков донормандской эпохи. Местные жители сторонились великолепных нормандских соборов до тех пор, пока власти не снесли их простые каменные часовни и не принудили посещать Йоркский и другие соборы силой оружия. Англия в каком-то смысле остается по внутренней своей структуре колониальным обществом, в котором наследники владык-нормандцев помыкают своими неотесанными подданными. Тот, кто движется вверх по социальной лестнице, приобретает характерные «нормандские» черты, в то время как низшие слои общества учат стыдиться своих корней. Если бы покоренные племена имели другой цвет кожи, такое общественное устройство было бы легче осознать. В Испании, Португалии, Венгрии, Швеции и даже во Франции бедные и богатые говорят примерно с одним и тем же выговором и едят похожую пищу. Но только не в Англии.

Кроме того, в стране господствуют африканские ритмы. Начиная с повального увлечения кекуоком и танго девятнадцатого-двадцатого веков и заканчивая современным восторгом по отношению ко всему от хауса до сальсы, — все мало-мальски популярные танцы современной Европы пришли из Африки через посредство обеих Америк. Английская народная музыка часто могла быть непристойной, но ей не хватало ритмов, подобных африканским, которые современная культура ассоциирует с сексуальностью.

Как это ни парадоксально, слово «моррис», возможно, произошло от выражения Moorish dance, то есть «мавританский танец»: моряки с английских невольничьих кораблей, вернувшись домой, показывали своим землякам, как танцуют африканцы.

В более глубокие тайны английской фолк-музыки меня посвящал Рой Гест, координатор турне Blues and Gospel Caravan со стороны его английских промоутеров. Рой был полным, всегда расположенным пошутить человеком с печальными глазами. Его отец был одним из директоров компании Guest, Keen and Nettelfold до того как она была национализирована и включена в состав British Steel Будучи молодым человеком, работал на строительстве железной дороги в Турции и привел в ужас свою семью, женившись на анатолийской гречанке. Через некоторое время отец Роя стал сожалеть о женитьбе и после развода пытался делать вид, что у него не было сына от этого брака.

В начале шестидесятых Рой открыл в Эдинбурге легендарный клуб Howff, ставший одной из важнейших экспериментальных площадок Эдинбургского театрального фестиваля в ранние годы его существования. Он женился на Джилл Дойл (сестре музыканта Дэйви Грэма), но вскоре они пришли к свободным отношениям. Однажды ночью ее любовник, шотландский фолк-певец Арчи Фишер (сейчас он ведущий программы на шотландском отделении ВВС), вернулся в их квартиру на Бристоу-плейс, расположенную на третьем этаже, и обнаружил, что дверь в спальню Джилл заперта, а в прихожей висит незнакомое пальто. Он подошел к окну, выходящему на улицу, и выпрыгнул наружу. Его падение было прервано родстером марки MG, принадлежавшем Джилл, — он оказался припаркованным в нужном месте, к тому же верх был сложен, а салон завален подушками. Арчи всего лишь сломал руку, но в «желтой прессе» появились фотографии помятого автомобиля в окружении сенсационных домыслов о menage-a-combien[83]. Отец написал Рою письмо с просьбой больше не пользоваться семейным именем.

Рой перебрался в Лондон и устроился в агентство Harold Davison, где занялся развитием отделения фолка и блюза. Он и его мать — она носила черный платок и выглядела так, как будто только что приехала из какой-нибудь деревни в Малой Азии — жили в смежных квартирах недалеко от Сесил-Шарп-хауза, центра фолк-движения в Лондоне в начале шестидесятых. Весной 1965-го я вернулся в Англию, чтобы помочь Рою с британскими гастролями Реверенд Гэри и Рэмблин Джека Эллиота и заполнить пустоту, образовавшуюся в моем календаре и на банковском счету до подготовки к Ньюпортскому фестивалю, которая должна была начаться только в июне. После освобождения из брикстонской тюрьмы мне нужно было где-то остановиться, поэтому Рой представил меня продюсеру фирмы Topic Records Биллу Лидеру, который предложил мне свой диван.

Во время зимы, проведенной в Нью-Йорке, я присутствовал на нескольких сессиях звукозаписи с Полом Ротшильдом Я записывал названия треков, исполнял мелкие поручения и старался запомнить все, что только мог. Теперь моим ментором стал Билл, и трудно было бы вообразить учителя более непохожего на Ротшильда. Записи Пола и по нынешним меркам сделаны мастерски: объемные, с насыщенным, глубоким и мягким звуком О продюсерских работах Билла не всегда можно было сказать то же самое, но исполнение на них естественное и непринужденное, и звук выдержал испытание временем.

В своей квартире в Кэмден-тауне или дома у музыканта он устанавливал двухдорожечный Revox, помещал микрофоны в самую оживленную комнату, гвоздями прибивал к окнам одеяла и делал все, чтобы музыканты чувствовали себя комфортно. Я никогда не забуду его нескрываемую любовь к музыке и заботу об артистах.

Сотни альбомов, спродюсированных Биллом начиная с пятидесятых и до конца семидесятых, составляют костяк любой CD-коллекции традиционной британской музыки.

Однажды мы с Биллом отправились в Тайнсайд на его автомобиле «Хамбер Супер Снайп». Я помогал переносить оборудование, вел протокол сессии и даже сделал фотографию для обложки альбома семейства Фишер, шотландцев, живших в Нортумберленде. Брат Арчи был тем самым парнем, который выпрыгнул из окна Роя Геста, и мне было любопытно услышать его рассказ. Он только пожал плечами и сказал; «Просто мне нужно было убраться оттуда, а окно оказалось ближе, чем дверь». Музыка была прекрасной, а оказанное мне гостеприимство помогло подготовиться к тому, с чем я столкнулся, когда попал в Шотландию.

В начале шестидесятых путешественники обоих полов даже не думали о том, что на шоссе нужно голосовать. Билл высадил меня на Норт-роуд за пределами Ньюкасла, и какая-то машина сама остановилась почти сразу же. На карте я заметил боковую дорогу, пересекающую холмы в низине между двумя основными шоссе на Эдинбург, а посередине дороги — деревню под названием Яр-роу. Вдоль красной линии, обозначавшей дорогу, тянулась зеленая полоска, обещающая «живописные виды». Так что в Галашилсе я изменил маршрут, и причиной тому была одна песня. Бостонский фолк-сингер по имени Роберт Эл Джонс (которого позже той осенью я пригласил занять мое место в конторе Вэйна и который тридцать пять лет спустя по-прежнему организовывал фестивали и турне Джорджа) обычно исполнял песню «The Dewy Dens O’Yarrow», веселую песенку с богатым на события сюжетом Дочь лэрда бежит с возлюбленным, чтобы тайно обвенчаться; трое ее братьев бросаются в погоню; ее герой убивает двух братьев, но сам получает предательский смертельный удар в спину от третьего; она возвращается в замок и кладет тело своего возлюбленного к ногам отца; потом совершает самоубийство.

Светило солнце, я сидел на камне и ел яблоко, пока около меня не затормозил маленький белый автофургон. От него исходил восхитительный мясной запах — водитель доставлял в долину школьные обеды. Когда мы достигли Ярроу, я спросил, знает ли он ту песню. «О да, — сказал он и показал на какие-то руины, возвышавшиеся над городком, — это тот замок, где жил лэрд, а вон на том холме, — жест в сторону красивого изгиба возвышенности позади Ярроу, — произошло убийство. Она скакала обратно вот здесь, — он указал на тропинку, протоптанную в траве, и добавил: — Это случилось в одиннадцатом веке», — и я подумал о том, какая суматоха поднялась в Принстоне, когда Уорвик нашел пушечное ядро времен Войны за независимость, которому всего-то было сто восемьдесят пять лет.

На окраине Эдинбурга я вытащил клочок бумаги, на котором Билл написал телефонный номер певицы Долайны МакЛеннан и ее мужа Джорджа Брауна Они не только предложили мне остановиться у них, но и усмотрели в моем приезде повод для вечеринки. Вдобавок они жили в старой квартире Роя, поэтому я смог выглянуть в окно и оценить драматизм прыжка Арчи. Вечеринка была в разгаре, когда без десяти десять вечера все мужчины встали и направились к двери. «Время закрытия[84], Джо», — сказал один из них. Я спросил, почему нас должны беспокоить шотландские законы о торговле спиртными напитками, если стол полон и светлого, и темного пива «Это не имеет значения, Джо, сейчас время закрытия!» Мы все толпой вышли из квартиры, предоставив существенно сократить количество оставшихся бутылок девушкам.

На вывеске бара через дорогу было написано: The Forrest Ваг, но он был повсеместно известен как Sandy Bell’s. Пока я осматривался в этом знаменитом форпосте писателей, музыкантов, политиков, художников и шотландских националистов, двое из нашей компании совершили ритуальный заказ нескольких порций темного крепкого пива Заметив, что я пристально рассматриваю пару стаканов объемом в пинту, стоящих передо мной, мужчина справа по имени Хэмиш Хендерсон поинтересовался, знаком ли я с односолодовым виски. Мое невежество было вознаграждено двойной порцией «Лафройга» и «Талискера».

Хендерсон был примечательной личностью. Последний человек на планете, говоривший на пиктском языке, он руководил Школой шотландских исследований в Эдинбургском университете. Он путешествовал по Шотландскому высокогорью, собирая песни и рассказы, описывая исчезающие диалекты и образ жизни самых отдаленных горных долин и островов. Я уже положил скромное начало своей коллекции спиртных напитков, когда хозяин хлопнул тяжелой ладонью по стойке: «Допивате, пожалуйста, допивайте. Время, джентльмены, время!»

После всех поглощенных мною пинт пива и двойных порций виски я еле волочил ноги. По дороге обратно на квартиру мы с Хэмишем отстали, и он стал мне помогать подняться по темной лестнице. На второй площадке он прижал меня к стене, бормоча: «Ну поцелуй же меня, паренек». Тут у меня открылось второе дыхание трезвости, и я вскарабкался вверх по ступенькам.

Круг, совершенный мною по Хайленду, завершился в галерее Келвингроув. После этого ко мне присоединился Уорвик, и мы вместе отправились на празднование Майского дня 1965 года в городок Пэдстоу, в Корнуолле. В рамках этого древнего ритуала две команды, каждая вокруг фигуры с лошадиной головой и в накидке на раме, целые сутки кружат по рыбацкому городку и поют в сопровождении музыкальных инструментов песню обряда плодородия. «Конь» танцует и кружится, пытается поймать встречных девушек и затащить их под полы своей накидки. Эта языческая серенада исполняется перед каждым домом и пабом в Пэдстоу. Мелодия червем пробирается в мозг и привязывается к вам до такой степени, что вы пытаетесь расслышать ее, даже когда процессия уходит слишком далеко.

Местная экономика, возможно, и была в упадке, но жители городка не видели пользы от туристов и общественного внимания к их празднику. Певцов не из Корнуолла принимали неохотно, а киносъемочную группу вообще вытащили из гостиничного номера и вместе со всем оборудованием сбросили в воду с пирса. Когда наступил отлив, из грязи показалась 16-миллиметровая камера, через которую тихо перекатывались волны.

Майский день 1965-го в Пэдстоу обозначил высшую точку в возрождении английской традиционной народной музыки. Город был полон замечательных певцов: The Watersons, Мартин Карти, Люк Келли из The Dubliners, Сирил Тоуни, Мэдди Прайор, Луи Киллен и Энни Бриггс разбили палатки на холме над городком Пошли разговоры, что следующим вечером в крошечном пабе у дороги состоится частный концерт, куда будут пускать только по списку приглашенных. Тут же началось яростное лоббирование — каждый из желающих туда попасть хотел обеспечить себе приглашение. В тот день у традиционных певцов, большинство из которых выступали без аккомпанемента, возникло неподдельное ощущение собственной важности и романтического ореола вокруг того дела, которым они занимаются. Концерт был незабываемым все обладали прекрасными голосами, замечательным репертуаром и живым чувством былой сельской Англии.

Суперзвездами были The Watersons и Энни Бриггс. The Watersons были родственниками: две сестры, брат и их кузен. Им было присуще то богатство вокальных сочетаний, которое возникает, только когда гармония между голосовыми связками предопределена на генетическом уровне (как, например, у The Bee Gees, Carter Family, Everly Brothers или Crowded House). Благодаря своим безыскусным манерам и сильному йоркширскому акценту The Watersons без труда передавали слушателям ощущение подлинности исполняемой музыки. Тем не менее, богатое воображение музыкантов оказало на гармонии группы не меньшее влияние, чем какие бы то ни было глубоко укорененные йоркширские традиции. Первые года два с начала своих выступлений The Watersons пользовались наибольшей популярностью в фолк-клубах. Я был очарован голосом Нормы Уотерсон: в нем была проникновенность исполнительницы госпела, но в то же время отсутствовала какая бы то ни было афроамериканская фразировка или структура. Норма не была красавицей в общепринятом смысле, но я находил ее соблазнительной.

Энни Бриггс немного напоминала Патти Смит — такая же худощавая шатенка с взъерошенными волосами и твердым пристальным взглядом На выступления она добиралась автостопом и порой могла куда-то пропасть на несколько недель. Ее «представление» состояло из старинных баллад, которые она исполняла решительно безо всякого аккомпанемента. Энни и Берт Дженш были представителями категории «истерзанных гениев» британского фолк-мира, но в Энни все казалось «настоящим», тогда как относительно Берта я никогда не был уверен в этом. В промежутках между песнями она не произносила ни слова и в компании была застенчива до такой степени, что становилась невидимкой. (Песня Сэнди Денни «The Pond and the Stream» передает то благоговейное впечатление, которое производила Бриггс) Так же как и Смит, она оставила сцену в расцвете творческих сил, чтобы растить детей, потом снова появилась в девяностые, не растеряв своей мощи. Но возвращение Энни оказалось полной противоположностью почтительно ожидаемому возвращению Патти. Для певицы, поющей баллады без аккомпанемента, концертных площадок и зрителей нашлось совсем немного.

Неделю после Пэдстоу мы с братом провели, объезжая графства, расположенные к юго-западу от Лондона К одной из валлийских достопримечательностей — средневековой укрепленной усадьбе под названием Тритауэр-корт — мы подъехали, когда она была закрыта для посещения. Но смотритель был так рад иностранным посетителям, что устроил нам персональную часовую экскурсию по зданию. Он подробно объяснил преимущества расплавленного свинца перед кипящим маслом для защиты от атакующих с тараном (свинец потом можно отодрать от трупов и снова использовать). Кроме этого рассказа больше всего запомнилась громадная дверь в столовую. Гигантские дубовые брусья были скреплены вместе тремя железными поперечными перекладинами. Две были идеально гладкими, а третья — изъедена ржавчиной. О том, какая из них была выкована в двенадцатом веке, а какие поступили с современного литейного завода, гадать не приходилось.

Получив дополнительное вдохновение от сессии звукозаписи The Watersons на кухне Билла Лидера, я отправился в Гулль, где брат и две сестры жили вместе в небольшой квартирке. Я думаю, Норма была больше озадачена, нежели взволнована моим вниманием, но я провел с ней счастливую неделю, окруженный пением Она предупредила меня, что у нее есть «серьезный» ухажер, но кто он, говорить отказалась, сказала лишь, что он певец, который много путешествует. Однажды, как раз перед тем, как The Watersons должны были завершить вечер в своем фолк-клубе, в пабе Ring o’Betts, в зал неожиданно вошел красивый парень — хорошо известный певец, и я увидел, как у Нормы кровь отхлынула от лица. Я прошептал, чтобы она дала мне ключ от входной двери, и пообещал, что, имея фору в пятнадцать минут, я успею отправиться в путь до того, как они вернутся. В ответ я получил самый восхищенный взгляд из всех, что достались мне за неделю.

Через полтора часа я стоял на шоссе под оранжевым светом фонаря и голосовал, надеясь поймать какой-нибудь грузовик, направляющийся в Лондон. Обнаружить янки на обочине дороги в угрюмом Йоркшире — это уже само по себе было развлечением. Но чем глубже становилась ночь (я забрался уже в четвертый грузовик), тем сильнее я приукрашивал свою историю, чтобы не заснули ни водители, ни я сам Рассвет застал меня на трассе А1 к северу от Лондона в тот момент, когда я рассказывал завороженно слушавшему меня водителю-кокни, что бежал из Гулля, поскольку меня преследовал с мясницким ножом в руках ревнивый ухажер одной девушки. Мой рассказ произвел на него впечатление достаточно сильное, чтобы он угостил меня завтраком Кафе было спрятано в тупике и заполнено наглыми драчунами и просто крутыми парнями из Ист-Энда, завершающими свою ночь поджаркой из мяса и картофеля.

Я снова оказался в квартире Билла; однажды туда нанес визит Берт Ллойд, и все мы пошли пообедать карри. Эй Эл Ллойд был невысоким, кругленьким человеком с кустистыми бровями и вечным выражением восторга и изумления на лице. Если бы про его жизнь сняли художественный фильм, идеальной кандидатурой на его роль был бы Ральф Ричардсон. Берт рассказал нам истории о том, как собирал музыку в Албании, Болгарии и отдаленных областях Советского Союза. Разговоры за тем обедом распалили мои мечты о том, чтобы путешествовать по миру и записывать музыку. Тот факт, что я пока еще ничего не спродюсировал на английском языке, меня не смущал. Пел Берт тонким высоким тенором и при этом широко улыбался; в его репертуар входили и шанти, и непристойные песенки, и походные солдатские песни, и трагические любовные баллады. Все его существо излучало восхищение теми мелодиями и словами, которые он собрал у фермеров, ремесленников и престарелых леди по всей Британии. Хотя его и Ивэна МакКолла считали сооснователями движения за возрождение традиционной народной музыки Британии, я с трудом мог вообразить этих двоих соратниками, сплоченными общими идеями. МакКолл всегда казался жестким человеком с ужасно большим самомнением; у Берта тоже было самолюбие, но по нему никогда нельзя было сказать, что он воспринимает себя слишком серьезно. Он постоянно помогал молодым певцам, и в последующие годы, когда Fairport Convention начали «электрифицировать» традиционную музыку, он поддерживал их и давал им ценные советы.

В то время я не очень-то любил певцов, которые сами сочиняли песни, но их круг расширялся. Шли разговоры о девушке с сильным голосом по имени Сэнди Дэнни; я слышал, как она пела тогда, и сбросил ее со счетов, поскольку решил, что она звучит слишком по-американски. Это показывает, насколько узколобым я был в 1965-м, если учесть, насколько полюбил Сэнди и ее музыку позже и как скорблю по ней сейчас.

Столь же ограниченным я был и в своем отношении к британской школе гитаристов-виртуозов. Я думал, что музыканты, подобные Берту Дженшу и Джону Ренборну, просто имитируют манеру игры американских мастеров гитарных переборов, таких как Джон Фэйхи и Сэнди Булл, и поэтому не стоят большого внимания. Но путь модернизации английской фолк-гитары, ведущий через Pentangle, Fairport Convention и Ричарда Томпсона к Кейт Расби, начался с неуловимого гитариста, которого я никогда не слышал играющим «вживую», Дэйви Грэма, Он то попадал в реабилитационные центры, то выходил из них, но это не помешало ему произвести революцию в английской фолк-музыке серией альбомов, в которых сочетались блюзовая техника и техника хиллбилли, джазовые аккорды и традиционные мелодии. Ренборн и Дженш, также как и Джон Мартин, Донован, Рэй Харпер и Робин Уильямсон, изучали эти записи очень тщательно. И хотя я не охватил этот жанр полностью, но успешно работал со многими его приверженцами.

Моя страсть к традиционной музыке в сочетании с путешествиями в глубинку подорвала мой престиж. В глазах многих моих лондонских друзей, большинство из которых никогда не забирались севернее Уотфорда, я стал чудаком По прошествии многих лет, раздавая копии новых релизов моей фирмы Hannibal, я буду слышать шумное выражение признательности за альбомы Cubanismo, Тадж Махала и Виржинии Родригес; что же касается переизданий Ричарда Томпсона и Fairport Convention или CD Нормы Уотерсон, номинированного на Mercury Prize, то они удостоятся слабых натянутых улыбок и кивков. В феврале 2000 года Тадж Махал приехал в Лондон, чтобы получить награду «За жизненные достижения» (Lifetime Achievement Award), присуждаемую Folk on Two, единственной программой на радио ВВС, посвященной традиционной музыке. Те, кто отвергают фолк, любят Таджа как образец блюзовой достоверности, но в тот вечер он тряс меня за руку и на лице его было выражение изумленного восторга, когда Copper Family из Суссекса пели свои гармонии без аккомпанемента. Уж Тадж-то не мог не понять, что в этой музыке жила душа. Во время финального номера, когда к Копперам на сцене присоединились уцелевшие участники The Watersons, Джон Тэмс, Элайза Карта, Кейт Расби и остальные представители английского фолк-истэблишмента, удержать Таджа в кресле было невозможно. Он быстро выучил припев, и его хриплый баритон громыхал посреди английских голосов в «Thousands or More» — песне, историю которой можно проследить до Гемпшира семнадцатого века. После этого он и Боб Коппер обменялись историями о коллекционировании пластинок: то, что англичанин из сельской местности в сороковых годах заказывал пластинки на 78 оборотов Слипи Джона Эстеса, Биг Билла Брунзи и Систер Розетты Тарп, неожиданностью не было. Таджу это казалось вполне естественным, и его широкая улыбка говорила о том удовольствии, которое доставила ему в этот вечер музыка Возможно, это понятнее именно иностранцам.