XX По законам аппаратной механики

XX По законам аппаратной механики

Сегодня, в свете всего последующего исторического опыта, идеи, выдвинутые оппозицией 1923 года, во всяком случае идеи борьбы за демократизацию партийной жизни, не могут не представляться бесспорными всякому непредубежденному человеку. Они и в то время находили активный отклик среди коммунистов, воспитанных на ленинских традициях партии, и среди партийной молодежи. Хотя результаты голосования по итогам дискуссии никогда официально не объявлялись, современные историки считают, что за платформу оппозиции голосовало более 10 процентов членов партии — 40- 50 тыс. человек — больше, чем в любой из последующих дискуссий.

Это число могло быть намного больше, если бы не приёмы, использовавшиеся в борьбе с оппозицией большинством ЦК и поддерживающей его партийной бюрократией, которая уже ощутила вкус бесконтрольной власти, командно-административных методов руководства и поэтому увидела в идеях оппозиции и вытекающих из них практических выводах угрозу своему монопольному положению в партии. В своём консервативном сопротивлении новому курсу триумвиры и поддерживавшие их аппаратчики с самого начала дискуссии прибегали к никогда ранее не применявшемуся методу внутрипартийной борьбы: оценке разногласий внутри партии как борьбы между большевиками и элементами, чуждыми большевизму, ленинизму.

В дискуссии 1923 года впервые были опробованы приёмы, успешно использованные Сталиным и его сторонниками во всех последующих дискуссиях: объявление любой возникающей в партии идейной группировки — фракционной и раскольнической, а всякой критики в адрес большинства ЦК или Политбюро — покушением на единство партийных рядов; изображение самих внутрипартийных дискуссий как «навязанных» оппозиционерами, как помехи социалистическому строительству, отвлекающей коммунистов от практической работы; напоминание оппонентам об их участии в прошлых оппозициях и фракциях и попытки связать былые разногласия с текущими.

Деятели оппозиции неоднократно подчёркивали, что при Ленине в партийных дискуссиях никогда не наблюдалось такого озлобленного тона по отношению к оппозиции, никогда не выдвигались такого рода обвинения, как теперь. Во время дискуссии о профсоюзах, напоминал Преображенский, мы не обвиняли друг друга в том, в чём в настоящий момент обвиняют оппозицию представители ЦК. «Почему? Потому что, несмотря на то, что положение тогда было в тысячу раз тяжелее — мы переходили с военной работы на мирную при значительном колебании среди крестьянства — большинство не позволило себе того, что было позволено теперь. Теперь ЦК впал в панику и открывает по нас такой артиллерийский огонь, который имел бы смысл, если бы нас во главе с т. Троцким нужно было исключить из партии. Но если этого нет, то это всё есть продукт паники, продукт того, что ЦК чрезвычайно опасался, в частности, потерять Москву и наделал в результате этого крупнейшие ошибки»[332].

Таким образом, хотя в то время мысль об отсечении от партии инакомыслящих ещё никому не приходила в голову, большинством ЦК были пущены в ход такие «идейные» приёмы борьбы с инакомыслием, которые в последующие годы привели сначала к партийным, а потом — и к прямым полицейским репрессиям.

Упрекая большинство ЦК в том, что оно с самого начала дискуссии взяло в «Правде» такой тон, который «привёл в ужас провинцию и обрадовал белогвардейщину — а не пахнет ли здесь расколом», Преображенский говорил: «…Вы не проявили того хладнокровия, которое т. Ленин проявлял всегда, когда партия проверяла какие-нибудь вопросы. Тов. Ленин никогда не позволял себе хаять тех товарищей, которые выдвинули решения, часть которых вы уже приняли и провели; он никогда не брал такого раскольнического тона по отношению к оппозиции… Нельзя таким образом обращаться к серьёзнейшему течению партии. Вы не даёте спокойно разобраться в тех вопросах, которые назрели… Эта дискуссия значительно напугала партию, которая думает, что если дальше обсуждать вопросы, то единство партии может пострадать, и таким образом, больше боится за единство партии, чем за что бы то ни было другое»[333]. Стремясь напугать партию опасностью раскола, большинство ЦК противопоставляло потребности партии в демократии её потребность в единстве, вместо того, чтобы сочетать эти два равно необходимых требования здоровой партийной жизни.

В стремлении доказать главный тезис ЦК — о недопустимости идейных группировок и фракционных образований в партии — Бухарин в разгар дискуссии сделал неожиданное признание, которое впоследствии обошлось ему очень дорого. На собрании коммунистов Краснопресненского района он решил поделиться собственным «фракционным» опытом. Бухарин сообщил, что в наиболее острый период борьбы по поводу Брестского мира к нему как к лидеру фракции «левых коммунистов» обратился лидер левых эсеров Камков с предложением арестовать Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным и образовать новое правительство во главе с Пятаковым, более того — что это предложение обсуждалось в кругах «левых коммунистов».

Сообщение Бухарина было немедленно подхвачено Зиновьевым, который расценил его как «факт гигантского исторического значения… Фракционная борьба внутри нашей партии была доведена до того, что левые эсеры, эти взбесившиеся мелкие буржуа, могли с известной надеждой на успех обращаться к части нашей партии с такими предложениями… Наши товарищи «левые» коммунисты, как рассказывает тов. Бухарин, отвергли предложение левых эсеров с негодованием. Однако своему Центральному Комитету товарищи «левые» коммунисты об этом тогда не сообщили, и партия узнаёт об этом немаловажном факте только теперь, шесть лет спустя»[334].

Хотя Бухарин в дальнейшем уточнил, что речь шла лишь о «мимолетном разговоре», его заявление вызвало резкий протест группы бывших «левых коммунистов», опубликовавших в «Правде» письмо, в котором говорилось, что им никогда не было известно о сообщённом Бухариным факте. Тем не менее и после этого Зиновьев и Сталин продолжали использовать сообщение Бухарина в качестве аргумента против образования в партии фракций и группировок. Потом этот эпизод был «забыт» вплоть до 1929 года, когда в разгар борьбы с Бухариным Сталин вспомнил его, намекнув, что Бухарин не до конца рассказал о своих переговорах с левыми эсерами. Этот «пробел» был восполнен на процессе «антисоветского право-троцкистского блока», когда бывших лидеров «левых коммунистов» и левых эсеров, выступавших в качестве свидетелей, вынудили заявить, что Бухарин с ведома остальных лидеров «левых коммунистов» сговаривался с левыми эсерами не только об аресте, но и об убийстве Ленина, Сталина и Свердлова.

Последовательно разрушая в ходе дискуссии ленинскую концепцию партийного единства, предполагавшую свободу выражения различных мнений внутри партии, триумвиры и их сторонники заменили её концепцией «монолитности партии», согласно которой высказывание её членами любых взглядов, расходящихся с позицией большинства ЦК и Политбюро, рассматривалось как выражение фракционности и враждебных партии умыслов.

Поведение лидеров большинства в дискуссии 1923 года, как и на всех дальнейших этапах внутрипартийной борьбы, наглядно показало, что блокирование со Сталиным неизменно оскопляло их интеллектуальную силу и вело к нравственной деградации. Сопоставляя направленные против оппозиций выступления Зиновьева и Каменева в 1923—1924 годах, Бухарина, Томского и Рыкова в 1925—1927 годах с выступлениями Сталина тех лет, мы обнаруживаем и поразительную схожесть аргументов, и одинаковую подмену принципиальных доводов грубыми политическими наветами и инсинуациями.

В ходе дискуссии между триумвирами наметилось своеобразное разделение труда. В то время, как Зиновьев и Каменев, выступавшие с пространными докладами, возглавляли пропагандистскую кампанию, Сталин через Секретариат осуществлял организационные меры, которые оппозиция расценивала как «исключительно механическое подавление общественного мнения известной части партии». Уже в ходе дискуссии некоторые оппозиционеры были сняты с руководящих постов. Особенно острый характер приобрел эпизод со снятием Антонова-Овсеенко с поста начальника Политуправления Красной Армии.

27 декабря 1923 года Антонов-Овсеенко обратился в Политбюро и Президиум ЦКК с письмом, в котором он приводил многочисленные факты, свидетельствующие о том, что «весь аппарат партии приведён в определённое движение», направленное на подавление всякой критики большинства ЦК и изображение Троцкого в качестве знамени всего «не ленинского» в рядах партии. «Эти бесшабашные и безыдейные нападки на того, кто в глазах самых широких масс является бесспорно вождем — организатором и вдохновителем побед революции — создают болезненную тревогу, разброд и неуверенность… Партию и всю страну, вместо серьёзного разбора серьёзных вопросов, кормят личными нападками, заподозреваниями, желчной клеветой, и этот метод возводят в систему…»[335]

«Знаю, что этот мой предостерегающий голос, — писал в заключение письма Антонов-Овсеенко, — на тех, кто застыл в сознании своей непогрешимости историей отобранных вождей, не произведёт ни малейшего впечатления.

Но знайте — этот голос симптоматичен. Он выражает возмущение тех, кто всей своей жизнью доказал свою беззаветную преданность интересам партии в целом, интересам коммунистической революции. Эти партийные молчальники возвышают свой голос только тогда, когда сознают явную опасность для всей партии. Они никогда не будут «молчалиными», царедворцами партийных иерархов. И их голос когда-нибудь призовет к порядку зарвавшихся «вождей» так, что они его услышат, даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту»[336].

Спустя несколько дней Оргбюро ЦК вынесло порицание Антонову как начальнику ПУРа за то, что он якобы не согласовал с ЦК приказ о проведении партийной конференции военных вузов. В письме Сталину от 2 января 1924 года Антонов-Овсеенко подчёркивал, что Сталин в разговоре с ним назвал этот надуманный предлог «пустяком» и прямо указывал подлинную причину нападок на него: «Вам представляется нетерпимым, что во главе одного из ответственных отделов ЦК (ПУР работал на правах отдела ЦК. — В. Р.) стоит настолько самостоятельно мыслящий партиец, что осмеливается высказывать (хотя бы и во время разрешённой предсъездовской дискуссии) своё недовольство внутрипартийной политикой большинства Политбюро… Вам нужен на руководящих постах подбор абсолютно «законопослушных» людей. Я к таковым не принадлежу»[337].

12 января Оргбюро ЦК признало невозможной дальнейшую работу Антонова-Овсеенко на посту начальника ПУРа на том основании, что он совершил «неслыханный выпад», обратившись с угрозой в адрес «зарвавшихся вождей». Выступая на пленуме ЦК 15 января, Антонов-Овсеенко говорил: «Настаиваю на совершенной ясности в постановке вопроса обо мне. Речь идёт об отстранении с поста начальника Политуправления члена партии, осмелившегося выступить в партийном порядке против линии большинства ЦК, вредной для единства партии и моральной сплочённости армии… Считаю неоспоримым правом члена партии указывать членам ЦК на ту или иную опасность партийного положения… никакой угрозы не заключается в моем письме от 27 декабря, кроме — воздействовать в партийном порядке (через конференцию или съезд) на фракционно настроенных вождей со стороны партийно-мыслящих товарищей… Я отнюдь не заблуждаюсь, что этой широко ведущейся кампании дан определённый тон и не кем другим, как товарищем Сталиным»[338].

Результатом этого выступления стало направление Антонова-Овсеенко за рубеж с дипломатическим поручением. Это был очередной (после Раковского и Мдивани) случай широко практиковавшегося в последующие годы «первоначального» наказания оппозиционеров путём «дипломатической ссылки».

На январском (1924 года) пленуме ЦК с особенно оскорбительными замечаниями в адрес лидеров оппозиции выступил Зиновьев, задавший тон дальнейшей их травле аппаратчиками. Пленум, как говорилось в информационном сообщении о его работе, «подвел итоги партийной дискуссии, причём ряд выступавших членов ЦК, работающих на местах, в резкой и категорической форме осудили линию оппозиции (Троцкого, Радека, Пятакова и др.) о легализации в партии фракций и группировок, о противопоставлении аппарата партии и т. п.»[339]. Таким образом, ещё до партийной конференции, которая должна была подвести итоги дискуссии, три члена ЦК, в том числе один член Политбюро, были публично обвинены в антипартийных взглядах.