XLIII Пролетариат «сжимается»
XLIII Пролетариат «сжимается»
Важной стороной разногласий между правящей фракцией и оппозицией был вопрос о положении рабочего класса, причём он рассматривался в двух основных аспектах: с точки зрения материального и культурного уровня рабочих и с точки зрения осуществления рабочим классом ведущей политической роли в советском обществе.
В документах левой оппозиции отмечалось, что «совершенно недопустимо отодвигание на второй план вопроса об улучшении положения рабочих, пренебрежительно трактуемое подчас, как удовлетворение «цеховых интересов» рабочего класса. Культурный, живущий в человеческих условиях рабочий является столь же необходимым условием пролетарской диктатуры, как и развитие государственной промышленности. Забвение этого влечет за собой противопоставление им себя государству, усиление влияния на него мелкобуржуазного окружения и пассивное отношение к строительству социализма»[707].
Наиболее чёткая характеристика задач политики партии в области повышения материального и культурного уровня рабочего класса была дана в «Платформе большевиков-ленинцев», где подчёркивалось, что «решающими для оценки продвижения нашей страны вперёд по пути социалистического строительства являются рост производительных сил и перевес социалистических элементов над капиталистическими — в тесной связи с улучшением всех условий существования рабочего класса… Стремление отодвинуть насущные интересы рабочих на задний план и под подозрительным именем «цеховщины» противопоставлять их общеисторическим интересам класса, представляется теоретически несостоятельным и политически опасным»[708].
В «Платформе» отмечалось, что присвоение прибавочной стоимости пролетарским государством в принципе нельзя считать эксплуатацией. «Но, во-первых, у нас рабочее государство с бюрократическими извращениями. Разбухший и привилегированный управленческий аппарат проедает очень значительную часть прибавочной стоимости. Во-вторых, растущая буржуазия через торговлю, через ножниц цен, присваивает себе часть прибавочной стоимости, создаваемой в государственной промышленности»[709].
Формулируя задачи политики в области заработной платы, оппозиция исходила из того, что на данной стадии развития промышленности повышение заработной платы, хотя бы и скромное, должно быть предпосылкой повышения производительности труда. При этом оппозиция требовала чётко разграничивать рост производительности труда как результат технического прогресса, рационализаторства, изобретательства и т. д. и рост интенсивности труда как следствие усиления «нажима на мускулы и нервы рабочего». Она доказывала, что правящая фракция ставит повышение заработной платы в зависимость от роста именно интенсивности труда, а это приводит к прямому истощению и инвалидности рабочих.
Приводя убедительные статистические данные и расчёты, оппозиция доказывала, что рост зарплаты рабочих отстает от роста производительности труда. Если до осени 1925 года происходило довольно быстрое повышение доходов рабочих, то затем произошло снижение их реальной зарплаты. Прибавив к этому рост безработицы и удары по бюджету рабочей семьи, которые наносило быстро растущее потребление спиртных напитков, можно сделать вывод о явном снижении жизненного уровня рабочего класса.
Рассматривая взаимное положение различных классов и социальных групп, оппозиция отмечала, что «реальная зарплата в 1927 году стоит в лучшем случае на том же уровне, что осенью 1925 года. Между тем, несомненно, что за эти два года страна богатела, общий народный доход повышался, кулацкая верхушка деревни увеличивала свои запасы с громадной быстротой, накопления частного капиталиста, торговца, спекулянта чрезвычайно возросли. Ясно, что доля рабочего класса в общем доходе страны падала, в то время, как доля других классов росла. Это факт важнейший для оценки всего положения»[710].
Рассматривая жилищный вопрос, оппозиция доказывала, что средняя обеспеченность жилой площадью рабочих семей, особенно в крупных городах, значительно ниже, чем у всего городского населения. В подтверждение этого приводились данные обследований о распределении жилой площади по социальным группам: на одного рабочего приходилось 5,6 кв. м жилой площади; на служащего — 6,9; на кустаря — 7,6; на лицо свободной профессии — 10,9 кв. м.
В результате медленного темпа индустриализации росла безработица, которая захватывала и коренные кадры промышленного пролетариата. Официальное число зарегистрированных безработных на апрель 1927 года составляло 1478 тыс. человек, действительная же численность безработных приближалась к 2 млн. причём она росла значительно быстрее, чем численность занятых рабочих.
Характеризуя ухудшение внутреннего режима на предприятиях, оппозиция отмечала, что «администрация всё больше стремится к установлению своей неограниченной власти на предприятиях. Приём и увольнение рабочих на деле в руках одной администрации. Между мастерами и рабочими устанавливаются нередко отношения дореволюционного порядка»[711]. В условиях растущей бюрократизации профсоюзов «самодеятельность профессионально-организованных рабочих масс заменяется соглашением секретаря ячейки, директора завода и председателя фабзавкома»[712]. В составе выборных руководящих органов производственных профсоюзов доля рабочих с производства и беспартийных рабочих-активистов ничтожна мала (12 — 13 процентов). Громадное большинство делегатов профсоюзных съездов — люди, уже оторвавшиеся от производства.
Отмечая, что никогда ещё после Октябрьской революции профсоюзы и рабочие массы не стояли так далеко от управления промышленностью, как теперь, оппозиция указывала, что «недовольство рабочего, не находя выхода в профсоюзах, загоняется вглубь». В подтверждение приводились типичные заявления рабочих: «Нам нельзя быть особенно активными; если хочешь кусок хлеба, то поменьше говори»[713].
Ставя эти факты в связь с ужесточением партийного режима и с подавлением ведущей политической роли рабочего класса, Троцкий в июне 1927 года говорил: «…точно так же как в жилищном вопросе, так и в быту, в литературе, в театре, в политике: нерабочие классы расширяются, раздвигают локти, а пролетариат свёртывается, сжимается… точно так же и в политике: пролетариат в целом сейчас сжимается, в наш партийный режим усиливает классовое свёртывание пролетариата»[714].
В ответ на все заявления оппозиции о безразличии бюрократии к вопросам улучшения повседневной жизни рабочего класса и усиления его политической роли лидеры правящей фракции отвечали демагогическими тезисами о том, что рабочий класс обладает государственной властью, а партия осуществляет власть от имени рабочего класса. Ещё перед XIV съездом Молотов, отвечая на требования «новой оппозиции» приблизить рабочий класс к государству, т. е. повысить его роль в управлении страной, говорил: «Наше государство — рабочее государство… Но вот нам преподносят формулу, что наиболее правильным было бы сказать так: приблизить рабочий класс к нашему государству ещё ближе… как это так? Мы должны поставить перед собой задачу приближать рабочих к нашему государству, а государство-то наше какое, — чье оно? Не рабочих, что ли? Государство не пролетариат разве? Как же можно приблизить к государству, т. е. самих же рабочих приближать к рабочему классу, стоящему у власти и управляющему государством?»[715].
Эти схоластически-апологетические рассуждения Молотова Троцкий в 1927 году характеризовал как бюрократический фетишизм, самую тупоумную критику «ленинского понимания данного рабочего государства, которое может стать подлинно и до конца рабочим лишь при гигантской работе критики, исправления, улучшения… Наша критика должна быть направленной на то, чтобы пробудить в сознании пролетариата внимание к надвигающейся опасности, чтобы он не думал, будто власть завоевана раз и навсегда, и при всяких условиях, будто советское государство есть некий абсолют, который является рабочим государством всегда и при всех условиях. Нужно, чтобы пролетариат понял, что в известный исторический период, особенно при ложной политике руководства, советское государство может стать аппаратом, через который власть будет сдвинута с пролетарской базы…»[716]
Заостряя внимание на том, что такой сдвиг в своём логическом завершении может привести к бонапартизму, Троцкий характеризовал ту классовую базу, на которую опирается правящая фракция в проведении своей ложной линии: «Нынешний партийный курс представляет собой главную опасность. Он душит революционный отпор. В чем ваш курс? Вы делаете ставку на крепкого крестьянина, а не на батрака, не на бедняка. Вы держите курс на бюрократа, на чиновника, а не на массу. Слишком много веры в аппарат. В аппарате — огромная внутренняя поддержка друг другу, взаимная страховка, — вот почему Орджоникидзе (в то время председателю ЦКК — РКИ. — В. Р.) не удаётся даже сокращать штаты. Независимость от массы создаёт систему взаимного укрывательства. И всё это считается главной опорой власти»[717].
Левая оппозиция постоянно напоминала о характеристике Лениным Советского государства как рабочего государства с бюрократическим извращением. Ленин считал необходимым вести борьбу «с бюрократическими извращениями этого государства, с его ошибками и слабостями» и признавал возможность применения «стачечной борьбы в государстве с пролетарской госвластью», которое «может быть объяснено и оправдано исключительно бюрократическими извращениями пролетарского государства»[718].
Развивая эти положения в свете опыта последующих лет, когда бюрократизация партийного и государственных аппаратов непрерывно нарастала, оппозиция делала вывод о превращении «бюрократического извращения» в систему управления, т. е. о бюрократическом перерождении Советского государства, «Пролетарское государство с бюрократическими извращениями — что это такое значит? — говорил Каменев. — На мой взгляд, это значит, что государственный аппарат… пытается собою заменить и оттеснить непосредственное участие рабочих масс в управлении государством, пытаясь всё больше и больше подчинить самодеятельность этих масс бюрократическому аппарату»[719].
Закономерным продолжением оттеснения рабочего класса от управления государством и превращения этого управления в монополию бюрократии выступал, по словам Троцкого, партийный режим, который приглушал, удушал и сковывал партию. В этой связи Троцкий использовал образное выражение: «Вы думаете и впрямь намордник надеть на партию?»[720].
Констатируя, что «верхи» партийного и государственного аппарата, не чувствуя над собой контроля масс, начинают разлагаться, оппозиция подчёркивала, что «привычки и наклонности, присущие буржуазии, начинают всё более проникать в их среду: карьеризм, протекционизм, интриганство и даже уголовные преступления развиваются с угрожающей быстротой»[721]. В результате создаются «два этажа, два образа жизни, два рода привычек, два рода отношений или, если полными словами сказать, создаются элементы бытового двоевластия, которое при дальнейшем развитии, может превратиться в двоевластие политическое»[722].
Для преодоления сталинско-бухаринской политики, ведущей к «свёртыванию» рабочего класса, оппозиция предлагала комплекс мер, направленных на повышение его политической роли в управлении страной. «Надо создать такую политическую обстановку, — говорил Троцкий, — при которой буржуазия и бюрократия не могли бы раздвигать и отталкивать локтями рабочих, приговаривая: «это вам не 18-й год». Надо, чтобы рабочий класс мог сказать: «в 27 году я не только сытее, но и политически являюсь большим хозяином государства, чем в 18-м»[723].
«Платформа большевиков-ленинцев» выдвигала программу улучшения материального положения рабочих, в которой ведущее место занимали следующие требования: «Держать курс на систематическое повышение реальной заработной платы параллельно с ростом производительности труда. Необходимо провести большее сближение в зарплате разных групп рабочих путём систематического поднятия нижеоплачиваемых слоёв, отнюдь не за счёт снижения вышеоплачиваемых групп»[724]. Оппозиция требовала «пересмотреть всю систему статистики труда, которая в нынешнем своём виде даёт неправильное, явно подкрашенное представление об экономическом и бытовом положении рабочего класса и тем самым крайне затрудняет работу в области защиты экономических и бытовых интересов рабочего класса»[725].
В сфере производственной демократии и деятельности профсоюзов «Платформа» требовала обеспечить за рабочими, непосредственно занятыми на производстве, большинство на профсоюзных съездах (вплоть до всесоюзных) и во всех выборных профсоюзных органах, вплоть до ВЦСПС; увеличить в этих органах долю беспартийных рабочих не менее чем до 1/3. Она требовала также ввести в Уголовный кодекс статью, карающую «как тяжкое государственное преступление, всякое прямое или косвенное, открытое или замаскированное гонение на рабочего за критику, за самостоятельное предложение, за голосование»[726].
Оппозиция подчёркивала опасность усиления социального расслоения в советском обществе, в том числе внутри рабочего класса, в результате расширения рыночных механизмов и роста бюрократизма. Она предлагала нейтрализовать эти процессы путём проведения политики увеличения и систематического выравнивания зарплат, ликвидации безработицы в результате ускорения индустриализации, развития производственной демократии, позволяющей установить реальный рабочий контроль над управлением экономикой.
Эти констатации и предложения оппозиции трактовались правящей фракцией таким образом, будто оппозиция призывает перейти от диктатуры пролетариата к буржуазной демократии. Особое рвение в такого рода обвинениях по адресу оппозиции проявлял Бухарин, взгляды которого, как мы знаем, в середине 20-х годов претерпели существенные изменения по сравнению с той позицией, которую он отстаивал в первые годы революции. Если в «Азбуке коммунизма» он говорил об опасности «возрождения бюрократизма внутри советского строя», которую можно преодолеть лишь «постепенным вовлечением в работу по управлению государством всего трудящегося населения поголовно», то когда оппозиция заострила внимание уже не на абстрактной возможности, а на конкретных проявлениях бюрократического перерождения рабочего государства, Бухарин во фракционном ослеплении обвинял её в стремлении низвергнуть Советскую власть. «Мы, в простоте душевной, — заявлял он, — думаем, что наша партия есть пролетарский авангард — оказывается, что это есть совершенно оторвавшаяся от масс бюрократическая клика; мы думаем, что у нас советская власть существует, как форма диктатуры пролетариата, — оказывается, что у нас далеко не пролетарское государство, а руководит им совершенно переродившаяся каста. При логическом продолжении этих вещей необходимо рано или поздно прийти к идее ниспровержения советской власти — ни больше, ни меньше»[727].
Хотя Бухарин спустя год, сам оказавшись в очередной «оппозиции», вернулся к своим взглядам первых послереволюционных лет, его работы 1925 — 1927 годов внесли немалый вклад в утверждение и закрепление апологетического тезиса о якобы уже достигнутой «ведущей роли рабочего класса», маскирующего экономическое и политическое подавление последнего бюрократической кастой.