О море, море!.
О море, море!.
Из сборника «Дивноморье»
– А ветер с моря заходит. Во-о-он рябь…. – Ромка по прозвищу «Галс» приложил ладонь козырьком к глазам и опечаленно вздохнул.
Томившийся у причала тучный гражданин теребил кепочку в руках, мялся, с сомнением щурил близорукие глаза в сверкающую даль. Над утренним морем висело розоватое перекрученное облако, живо напомнившее ему чучхелу (А и в самом деле… что-то такое… Нет, определенно там блики… рябит…).
– Но ведь у вас – объявление, прока-ат… – протянул он с надеждой в голосе.
– Ну и что же что объявление? – Рома снова заложил руку за голову. – Но по утреннему бризу выходить… как раз в мол впечатает! – Рома присвистнул и показал двумя пальцами шагающего человечка. – Идите… поищите другие яхты! Была еще охота рисковать! Да даже если и выйдешь… Ра-а-аз! И на камни бросит! Вот там, справа, под водой очень нехорошие скалы… Сколько яхт побилось… в мелкие щепы! – Ромка скорбно покачал головой. – Вот так вот выходят; кляк-мляк, что нам ветер? Нам, де, море по колено! А ветер их на скалы и бросает! А там-эть и впрямь по колено! Дальше что, а? А дальше – хрясь! То-о-онем!
И тут Галс кивнул на догнивающий рядом баркас с разломанным бортом.
– Вот пожал-ста! Баркас – атас! Ему что правый, что левый галс!
Когда у Ромки нет желания, донимать его – себе дороже. Всегда жди неприятность: то вдруг ветер не с той стороны зайдет, то волна велика… А он будет полеживать на песочке и пальцем не шевельнет.
Но вообразим другую картину – ветерок легок и свеж, будто из-под облачка машут опахалом, и приятно сквозь полуопущенные веки смотреть на лиловый хребет, подступивший к бухте, по коей лепестками цветов разбросаны паруса яхт и виндсерфингов… А рядом раскачивается чаечкой, просится в море его яхта, привязанная канатом к причалу…
И представим далее, что со стороны порта, где разбиты цветники, пахнуло розами и жасмином… Тогда-то и происходит вполне обыкновенное и то и дело повторяющееся чудо: неожиданным порывом с ближайшей клумбы срывает и переносит на причал платьица-бутоны (невесомые платья, сшитые явно из лепестков, бутонов, опрокинутых вниз, – из-под них выглядывают тычинками стройные ножки…).
Разумеется, тогда погода улучшается!
Ромка подает руку, и цветы, ахая, прыгают на качающийся борт яхты.
– Ах-ах! А… мы не перевернемся?
– Что вы! Э… Разве это волна? В легкий бриз выходить – милое дело! Да… и он вот-вот стихнет – смотрите: во-о-он рябь!..
Рома отдает швартовы, выбирает якорь, – яхта медленно отваливает от берега. Он бросатся к фалам и подымает стаксель. Железное кольцо с углом стакселя летит вверх по тросу. Стаксель вбирает в себя ветер, выгибается – и яхточка не спеша, плавно качаясь, оставляя за собой тающий на воде клин, разгоняется.
Ветер явно крепчает, – несмотря на предсказания Ромы. Он набирает силу, резкими порывами перебрасывает парус.
– Э-эх! Хороший ветер! Кто ж и выходит в штиль! – Он подмигивает бутонам, закручивает ус. – А что? Подымем и грот! – Рома выбирает гротофал и грот, гремя, взлетает вверх.
Яхта заскользила веселее, накренилась, так что вода поднялась вровень к борту. И яхта боком, чуть не черпая, запрыгала с волны на волну, – одну протаранила, обдав брызгами взвизгнувших девиц.
– Мелисема… мелисема… – запевает Рома какую-то греческую песню, из которой он знает пару слов, да зажигательный мотив… – Это я пою по-гречески! Похоже? И разве я не вылитый Одиссей?.. Опа-опа, та бузуки… изма, изма сарастуки!
– А Пенелопа у Одиссея есть? – спросил вдруг цветок постарше – темный, томный тюльпан. Второй цветок – молоденькая, в белых кудряшках, астра, прыснула смехом, уткнулась в плечо подруге.
– Э-а… Зачем спрашиваете? Если и есть Пенелопа, все равно она будет ждать… Даже если Одиссей где-то в Тмутаракани загостился у Цирцеи! – Он подмигнул тюльпану. – Или там у прекрасной Калипсо… – Он улыбнулся и астре.
И тут Ромка раскурил капитанскую трубку и стал дымить, словно пароход.
Рядом пролетел на доске виндсерфинга, высоко взлетая на волне, выгнувшись длинным, черным от загара телом, местный жиган Гена. Он пересек курс у самого носа и крикнул через плечо:
– Эй! Галс, закладывай галс, а не за галстук! А где твои дизель-шкоты?!!
– Эть, жухлявый жихарь! – буркнул в нос Рома. – Вот попадет в тень от паруса, встанет, я ж его и расшибу! Да кто ж так близко…
Рома выбил промокшую трубку и, снова закурив, пустил дым в пышные, неотразимые усы. Яхта же шла, качаясь на волнах; сидящие на ней видели: качается не только яхта, но и весь мир – бухта, море, горы, – от этого кружилась голова, будто раскачиваешься одновременно на качелях и кресле-качалке…
Впереди показалась яхта Митрича, старого морского волка, точнее не волка, а медведя – судя по его фигуре и волосатой груди.
– А вот кого мы сейчас!.. – обрадовался Рома и стал колдовать со шкотами. – Так… так… А мы его бабочкой! – Рома поставил стаксель и грот бабочкой – паруса захватили ветер с обеих сторон.
Яхта потянулась, полетела быстрее, а Митрич, разомлевший, задремавший на солнце, почти остановил свою яхту, стаксель у него болтался тряпкой.
Когда яхта Галса на хорошей скорости пронеслась мимо Митрича, Ромка не удержался, снял шляпу и поставил ее на ветер, – это яхтсменский жест: смотри, мол, – под шляпой иду! Мальчишество, конечно, но – разве удержишься?
Митрич подпрыгнул, так что корма его яхты глубоко окунулась, кинулся к шкотам. Ну, теперь держись! Паруса-то у Митрича поболее, да корпус легче…
Эх, помогай, Морской бог! Так-так… Что ж теперь делать? Рома щурит глаза, прикидывает: там, вроде, ветер сильнее, вот его бы поймать…
Ага! Начавший было догонять Митрич, снова отстал, попав в безветренную щель, его паруса заполоскали. Мирич заложил галс, поймал ветер…
– Эй, капитан!.. – тронула Рому за руку девушка-тюльпан. – Смотри-ка, он что-то тебе показывает, кричит.
Рома обернулся… Митрич в самом деле кричал и размахивал руками, но – что, за ветром было не разобрать. Рома огляделся – и тут он все понял. В бухту уже вошла, поднявшись на ножках, напоминая гигантское насекомое, комета. Она шла на хорошей скорости своим курсом к главному причалу порта. Впереди, как раз на ее пути, спиной к комете стоял Генка.
Митрич сделал поворот и пошел в ту сторону. Рома достал ракетницу, поднял – раздался выстрел, ракета полетела вверх. Услышав выстрел, Генка обернулся, испугался, хотел селать поворот, но, видимо, поспешил – и выронил парус.
Издалека показалось, что комета накрыла его, Рома даже закрыл глаза, но когда открыл – увидел, что Генка стоит на прежнем месте и уже пытается поднять парус, а комета тормозит, разворачивается на подходе к порту.
– О, Морской бог… чуть не поседел! Пороть таких, а им паруса дают!.. Опа, опа та бузуки… Выпалить бы из базуки!…
Рома повел яхту вокруг бухты. Мимо проходили берега с домиками, пансионатами, утопавшими в зелени, с причалами, на коих за голыми телами не видно было песка.
Ветер постепенно стихал, пришлось опустить стаксель, медленно идти под одним гротом, который при заходах ветра перебрасывался то в одну, то в другую сторону, грозя сбить размечтавшегося тяжелым гиком.
Девушки легли впереди, у самого носа, они скинули лепестки и загорали – ничего так, приятный обзор по курсу яхты образовался… Судя по всему, они решили во что бы то ни стало сегодня сгореть.
Рома тоже прилег, надвинул на глаза шляпу и задремал…
– А жена сейчас на работе, – думал он, – с курортниками преругивается. Вас-де много, а я одна с борщами! А вечером заберет Бориску, прижмет его крохотульку со слезами и начнет – совсем нас папка забыл, не любит… Морякам-де нужно вообще запрещать жениться!.. Ничего-де хорошего из этого не выходит… Пенелопа!.. Да, теперь я понимаю Одиссея: сам, верно, сбежал от жены, сначала на войну, потом, под благовидным предлогом – боги, де, попутали, – стал путешествовать… От иной Пенелопы впрямь на край света сбежишь! И потом – романтика дальних странствий… Э-эх… бросить бы все, и в море! И пойти вокруг шарика! А что… и пошел бы! Ванты укрепил – и пошел… При любом ветре! Встречный, так встречный, попутный, еще лучше – и шел бы так год… А вокруг ни одного человека, ничего, только море, океан… вода-вода-вода…
Ах, море, море! Беспокойная смена настроений, – то вдруг разъярится неизвестно с чего, то стихнет и едва дышит, парит, томится, – то вдруг ощерится под свежим бризом, и яхта летит, прыгает, режет волны… Все резкие краски, крики чаек, пряные запахи, корабли и паруса, все это звало, шептало об островах и пальмах, о солнце, поднимающемся в золотом, розовом тумане, о звездах, пляшущих в бурной ночи, о расстояниях, измеряемых месяцами томительной качки…
…Ветер стих, гик стало пербрасывать из стороны в сторону – его пришлось закрепить, яхта остановилась почти посередине бухты.
– Теперь жди вечернего бриза, – сказал Рома. – Есть не хотите?
– Хотим, хотим! – донеслось с носа.
Порывшись на камбузе, Рома загремел кастрюлями и мисками, стал выкладывать все на палубу; потом зажег примус, поставил воду.
– В штиль, конечно, готовить легко… а вот в шторм – это да… – Рома прищелкнул языком.
– Так вы что – и в шторм готовите? – спросил, свесившись сверху из люка, улыбающийся тюльпан.
– Приходится… С пустым желудком как укачивает? А? Голова от мыслей тяжелая – вот ее и бросает из стороны в сторону. Не голова – маятник… Мозги взбалтываются, как гоголь-моголь… Но – поешь, сразу чувствуешь себя устойчивее: центр тяжести в живот перемещается, – Рома похлопал себя по животу и показал большим пальцем вверх. – А? Хорошо!
В люке показалась и улыбающаяся астра.
– А как же вы готовите – если качает?
– Как-как… морская смекалка! – Рома стал помешивать в котелке и балагурить. – Вот, помню, прижало нас крепко посредине Черного моря – шли мы тогда на регату в Болгарию… На катамаране – не на этой яхте… И как нас не расколотило тогда? По всему было видно – конец. Несло четверо суток под одною мачтой, а волны – выше краспиц! Ну, значит, пристегнулись. Сидим в спас-жилетах, ждем, когда перевернет либо расколет катамаран на два поплавка: один пойдет в Турцию, другой в Крым. Я тоже сижу, приготовился прыгать на тот поплавок, который в Крым. Турция – это, конечно, интересно: минареты там, янычары, а особенно турецкие бани – после шторма бы да в баньку! Но… все же лучше податься к родному берегу, – у янычаров-то ятаганы, аллах их знает, какие у них там в бритой голове мысли? Так вот… сидим, аппетита нет, но есть-то надо, иначе обессилеешь, да и если за борт попадешь – неизвестно, сколько потом на одном планктоне жить будешь… Кстати, гадость ужасная этот планктон, между нами говоря… Не завидую я в этом смысле китам, – чем им приходится питаться! Готовить, словом, надо – а как? Яхта чуть не переворачивается, на камбуз заглянуть страшно, все разорено, воды по колено, в воде плавают продукты – и запах за четыре дня… залетишь на секунду и наверх, подышать. Но тут смотрю – мук? упала в воду, перемешалась – получилось отличное тесто, зачерпнул я тесто в котелок, подвесил над плитою, рядом повесил бутылку с маслом, потом зажег газ, поставил сковородку – а сам наверх. Дышу… Э-эх, как дело весело пошло! Яхта качается – то тесто капнет на сковородку, то масло. Блин поджарится с одной стороны – толчок! – его на другую сторону переворачивает… Потом забежишь на камбуз, а там блинчики горкой в тарелочке, маслицем политы, с правой стороны нож, с левой – вилка! Все качка разбросала по своим местам… Так вот и выходили из положения. В море без смекалки нельзя!
Рома стал накладывать в миски и протянул ложки девушкам:
– Держите-ка весла, дамочки, и гребите на себя!
* * *
…Сейчас Роме легко балагурить, а тогда – в шторм…
Погода изменилась, когда никто не ждал. Только что яхта покачивалась, почти не двигаясь, при полном штиле; закидывали лески и вытаскивали бьющуюся серебристую ставридку; прогноз, который сообщило по радиосвязи судно, обещал, что погода в ближайшие сутки меняться не будет, – и, вопреки прогнозу, край неба тут же потемнел, быстро стала надвигаться обложившая весь горизонт темная туча.
Яхтсмены собрались на палубе, смотрели на нее – вокруг было безветрие, яхта шла медленно, а на горизонте, казалось, море встало на дыбы. У всех лица будто посерели… Был почти штиль, но все понимали: это – сюда, этого миновать не удастся…
Туча надвигалась, захватывая новые области неба. Верх тучи сверкал, искрился в лучах солнца, купающегося в его снежной, дыбящейся массе, похожей на всесокрушающую, неправдоподобно медленно, как в бреду двигавшуюся, клубящуюся лавину; под тучею все было черно?, там рвали, пучили, разрывали поверхность моря ожесточившиеся, ошалевшие ветр?, – эта черная, взрыхленная полоса неотвратно близилась.
Закрепили, зарифили паруса, а когда налетел шквал, Рома попытался уйти по грозовому фронту на маленьком штормовом стакселе, но продержался недолго, через пару часов пришлось убрать и его.
Туча проглотила небо, и сразу, будто их снули в мешок, стемнело. Теперь яхта шла под одной мачтой. Массивная, широкая мачта гнулась под ветром, грозила либо вылететь из шарнира (тогда поплавки катамарана, крепившиеся к мачте вантами, разломали бы все балки и связи), либо перевернуть катамаран, – что лучше, сказать трудно, – в такую погоду, при таком ветре, любого, оказавшегося за бортом, оглушило бы и отнесло от яхты бог весть куда…
Рома прислушался к себе… Нет, ничего не должно случиться. Откуда-то у него появилась уверенность, что из этой передряги он выберется. Будет тяжело, но все обойдется. И еще он подумал: «Зачем волноваться прежде времени, вот окажемся за бортом, тогда… А вот тогда точно беспокоиться будет поздно, да и незачем!»
Задачка была проста – нужно было лавировать с волны на волну, не позволяя яхте становиться к волне лагом. И Рома, одурев от качки, направлял поплавки под углом. Оба носа высоко взлетали над водой и тут же падали, разбивая волны, которые хлестали сквозь сеть, протянутую меж корпусами, окатывая всех на палубе.
К ночи следить за волнами стало невозможно, электричества в аккумуляторах хватало только на сигнальные огни, но не на освещение, и приходилось полагаться на свою интуицию… Рома боролся с волнами половину ночи, потом пришла смена – оставшуюся часть ночи он провел тут же на палубе в полузабытьи…
Четверо суток прошли в изнурительной, однообразной борьбе. Все были измучены, но двигались, делали то, что было необходимо, либо лежали пластом на палубе, а ветер и волна не утихали, не давали передышки. Море показывало, что ему ничего не стоит в щепки разбить ненадежную яхту, смять, оглушить, выбросить за борт жалкую кучку людей…
Последняя ночь была самой тяжелой. Рома отлеживался в каюте перед своей вахтой, то проваливаясь в сон, то просыпаясь от грохота швертов, бившихся после каждого падения с волны в швертовом колодце. Казалось, кто-то грозный ломился в каюту, обещал все разломать, сокрушить…
Рома поднялся и, упираясь в стены, полез на палубу. Когда он открыл люк, его окатила вода, обрушившаяся на него и вниз, по ступеням, в каюту.
– Э-эй! Как там? Слушай, до Турции далеко? – прокричал он рулевому.
– Аа?!! – не слышал рулевой.
– Говорю – смена пришла! – проорал он в ухо. – Отдыхай!
– Какой отдых! Глянь, что делается! – Их снова окатило, и совсем рядом в волну, сопровождаемая пушечным выстрелом, разрядилась ветвистая молния.
Рома скатился вниз и стал поднимать всех, используя морские, походящие случаю трехпалубные выражения и соленые словечки.
– Свистать всех наверх! Робяты, вышибай дверь – вас заклинило!..
В заклинившую дверь ударилось плечо – она вылетела вместе с петлями.
– Не робей, – авось, пронесет! – Рома стал помогать облачаться в спасжилеты. – Если яхту опрокинет – всем цепляться за канат, вяжись к чему попало! Катамаран не утонет, его только поломает даже при оверкиле! Но при шквале он и вверх дном улетит – без подводных крыльев не нагонишь!
Молнии на миг освещали поверхность моря, – было видно, как с волн протянулись водяные нити – это ветер, проносясь над хребтами, сшибал вершины и пену. Этим туманом заволокло все, а волны становились выше, грознее.
Пристегнувшись карабинами к канату, все легли на палубу, а Рома сел у балки, крепившейся к румпелям. И тут он заметил на краспицах голубоватое сияние…
– Эльм! Огни святого Эльма! – он толкнул лежащего рядом, показал вверх: – Эй, Морской бог нам весточку шлет – буре скоро конец!
Волны не становились меньше, но через несколько часов неожиданно тучи рассеялись, их очень быстро отнесло куда-то в сторону, а над еще грозным, дыбящиеся морем открылось звездное небо, показался мученический лик луны.
Теперь, когда яхта взлетала на гору и отрывалась от воды так близко к луне, казалось, немного, один толчок… и – она не упадет обратно, а, приобретя первую космическую, преодолеет земное тяготение…
Вверху и внизу разверзлась бездна, лунная дорожка рассыпалась, – в ней плескались, играли звездами золотые рыбы.
Море успокаивалось, край горизонта светлел…
– Что, Одиссей… – буркнул Рома, – выбрались мы с тобою…
* * *
Стемнело… От городских огней на черную воду лег разноцветный, бегущий серпантин. Приемник поймал танцевальную мелодию, и девушки, распустив длинные, русалочьи волосы, затанцевали на корме.
Рома встал на носу и рыбкой нырнул в ошпарившую при падении воду, вынырнул – вокруг вода светилась, зажигались и гасли огоньки.
– Девочки, вода – чудо что такое!
Следом за ним упали два тела. Рома полежал на воде, глядя на небо с огромными, яркими звездами.
– Да… – подумал он, – а мир все-таки устроен неплохо… Да… И значит – будем жить!..
Июль 1989 г. Геленджик
Лихо моё лихо…
Ты погодь манихонько..
Дай маненечко дохнуть —
Недалече держим путь…
По морю, по синему,
по волне, по крутенькой…
На досочке гниленькой,
погоняя прутиком…
Только край засинееет,
неба край засинеет,
И судьба-судьбинушка
нас уже не минует…
Ой, да что-то застит,
как слеза – глаза…
Может, то ненастье,
близится гроза…
Ой, да разгуляется
непогодушка…
Ты погодь, хоть малость,
погоди немножко…
Там, за краем облака,
Солнышко сокрылося…
Ветка да травиночка
мне тогда приснилися..
Ой, ты ветка клёна,
не роняй листок!..
Не клони былинку,
ветер-ветерок…
Июль 1989 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.