Девочка со спичками
Девочка со спичками
Потемневшее городское небо нависло над низкими крышами старых улочек, над перекрестьями антенн и путаницей проводов. Оно поглотило тупые, подпирающие горизонт вершины высотных домов, – их громадность, грозная торжественность скралась, перестала напрасно давить, пропала за тяжелым, отравленным туманом. Пошел холодный колючий дождь, смешанный со снежной крупкой, затяжной, обещавший к ночи стать метелью, но не очищающей, снежной, а сырой, покрывавшей дороги и тротуары чавкающей слякотью.
В такую погоду очень легко промочить ноги, особенно – если эти ноги всего только в туфельках на шпилечках. Конечно, Маша могла бы надеть и сапоги, утепленные, непромокающие, к тому же – модные, и даже стеганое пальто, а шею укутать длинным вязаным шерстяным шарфом – все это осталось дома, в прихожей, – все это можно было бы надеть вместо этой одежды бабочки, проснувшейся на пороге зимы, можно было бы… Тогда и этот пожилой гражданин, и эта дама, и этот, и тот, – все, – не стали бы то ли осуждать, то ли сочувственно поднимать брови, прошли бы мимо нее и не заметили, смотрели бы сквозь нее невидящим взглядом, будто ее и вовсе не существует на свете…
Высокие тонкие каблучки вязли в снежной каше, туфельки промокли насквозь и хлюпали, кожа за ажурными, в крупную черную клетку, чулками, открытая много выше колен, закоченела и уже не посинела, а наверное – побелела. Большой черный, старомодный зонт, с торчавшей, вырвавшейся спицей, плохо спасал от дождя и снега, – на голом плече были заметны крупные капли; подмочило и платье, – точнее не платье… Можно ли назвать платьем это подобие балахона? Маша, мечтавшая стать художником-модельером, сама сшила его из двух китайских полотенец, – ей понравилось шитье: золотые драконы на черном фоне. Она шла, гордо подняв красивый подбородок, независимо и спокойно поглядывая вокруг. Она сдувала спадавшую на глаза черную непослушную челку, встряхивала головой, вся подтянутая, строгая, – по крайней мере, такой она хотела выглядеть. На самом-то деле – все было не так: люди видели продрогшую, маленького роста девушку, почти девочку, которая шла, вздрагивая от каждого порыва ветра, печатая туфельками на побелевшем асфальте восклицательные знаки.
– Гг… Э-эй! Дэвушка… Не холодно? – услышала она позади чей-то хамоватый хриплый голос. Маша ускорила шаги, обернулась через плечо, – так и есть! За ней, улыбаясь во весь рот, нетвердо, но широко шагал краснорожий, подвыпивший мужчина, державший руки в карманах брюк.
Быстро сойдя на обочину, Маша махнула рукой – сразу затормозил и раскрыл дверцу жигуленок – она села на переднее сиденье, хлопнув дверцей и нажав замок.
– Я с дамой! – Мужчина сунулся было в заднюю дверцу, но дверца не поддалась – и улыбка разом сползла с его лица.
– Поехали! – Маша тронула водителя за рукав.
Жигуленок рванулся, а краснорожий, стукнув ладонью по капоту, остался под дождем.
– Ну, погоди, девка, – я до тебя…
…Дождь разбивался и растекался струйками по стеклу автомобиля, его сметали, сгоняли дворники, мерно качавшиеся, раскрывающие два веера перед водителем и Машей. Из посвистывавшего, потрескивавшего приемника вытряхивались мелодии духового оркестра, сменявшиеся скороговоркой известий. Водитель, мужчина лет пятидесяти, устало следил за дорогой, – к происшедшему, по-видимому, он отнесся спокойно.
Элегантным жестом Маша достала сигарету:
– Можно?
Нажав рычажок электрозажигалки, водитель, как-то жалостливо, поморщившись посмотрел на нее, спросил:
– Тебе лет сколько?
Маша затуманилась, словно этот вопрос ее опечалил.
– Старенькая я…
– Ста-а-аренькая… – Водитель поморщился еще сильнее. – Восемнадцать-то есть, или еще нет?
– А что? – Маша с достоинством улыбнулась. – Скажете: маленьким курить – запрещено! категорически! И вообще – курение вредно для здоровья, вот тут даже кто-то предупреждает… – Она ткнула в пачку. – Так?
– Ничего не скажу… Ехать-то тебе куда?
– Поезжайте прямо – прямо, прямо, – сигарета, зажатая между двух пальцев, очертила круг, – а потом повернете по Садовому направо… Кстати, это вам по дороге? А то у меня с собой… – Она выразительно щелкнула замочком сумочки.
Водитель не ответил, пошел на обгон, включив поворотные огни. Он хмурился, его раздражала развязанность соседки. Неожиданно он повернулся и спросил:
– Он твой знакомый?
– Кто? А… не-е-ет! – Маша отрицательно замотала головой, удивилась: – Вы полагаете – у меня могут быть такие знакомые?
Водитель усмехнулся.
– Что вы! Так… привязался… Жаль, не успела спросить – а что ему собственно было нужно. Ну… думаю, я ему понравилась. Вы – как считаете?
– А я считаю, что ты сумасшедшая и слишком легко одета.
Маша нервно расхохоталась, откинулась, так что волосы ее разметались, отлетели за спинку кресла.
– И… и вы про то же!
– Нет – я серьезно…
– Да-а?..
– Мой дом недалеко, а тебе сейчас не помешала бы чашка горячего чая… а потом я нашел бы тебе что-нибудь одеть…
– О! Нашелся хоть один добрый человек… – Маша закурила от раскалившейся зажигалки, закинула ногу на ногу, оперлась локтем о приборную доску – ее бледный профиль в сигаретном дыме вдруг напомнил водителю фотографию из зарубежного журнала. – Нет, вы не шутите? Правда – приютите, обогреете? Вот так вот – впервые увидели, и сразу – горячий чай… и… а чем мы будем заниматься после чая?.. Как обычно? Ах, ну да… Кхм… А как на это посмотрит ваша супруга, которая сейчас, разумеется, где-то на работе? А-а?
Водитель округлил глаза.
– Жена? Причем… Ах, боже мой! Ты ж мне в дочки годишься! Девочка, что ты?
Маша не улыбнулась, скорее – оскалилась, – она заговорила, яростно комкая сигарету в пепельнице:
– Ну, простите, ну, пошутила! Пятьдесят лет и семнадцать это смешно, это неприлично? Ведь так? Ну, скажите, так?!
– Что… ты о чем?
– А… а если это – любовь? Тогда как? Если ОН – талант? – Маша, очевидно по-рассеянности, заговорила о чем-то совершенно постороннем. – Может быть, даже – гений?! Ну и что ж – что жена? А если он не любит ее? Ну, не любит – тогда как? А если он любит только меня? Ну, что вы молчите?
– Не понимаю о чем… Кто – «он»?
– Ах, ну да… Кто… Человек! Хороший – че-ло-век. – Маша, чтобы занять пальцы, стала катать между ними новую сигарету.
– А… а вы не слушайте меня, что вы меня слушаете? Вы рулите, рулите – просто у меня неврастения, обыкновенная неврастения… неврастения… – Маша отвернулась от водителя, посмотрела на улицу.
– Ой-ей! Кстати, мы проехали лишний квартал. Заговорилась я – мне выходить! Остановитесь же! Стойте!
* * *
…Маша нажала кнопку звонка – навстречу раздался радостный с повизгиванием лай. В дверь с разбегу ударились две лапы.
– Тише, тш-шш!.. Марат! Кому сказал на место!
Тяжелая дверь, с дорогой, стеганной ромбиками обивкой, отворилась, отмякнув несколько язычков у разных непростых замков, щеколд и звякнув цепочкой.
– Мышонок, ты? Наконец-то – заходи, дружок! Ох, какая ты мокрая, озябшая… В такую-то погоду – и в одном платьице! Сейчас я мигом горячий кофе… А ты пока вылей вот, – у меня остался коньяк. Пей! Ах, боже мой – ты совсем синяя!
Кирилл Витальевич встретил ее в дорогом, тоже стеганном, как и дверь, халате. Его яйцевидная голова с высоким лбом, переходящая в чистую лысину, отсвечивала красным в интимном свете абажура. Маленькие провалившиеся глазки приветливо улыбались.
Маша наклонилась к псу, крутившемуся между ней и Кириллом.
– Маратушка, Марат… что – рад? Псина! Рад? Вижу – рад… Соскучился, лохматый! Вот я и пришла…
Марат благожелательно заурчал и подставил ухо. Кирилл открыл шкаф.
– Я тебе сейчас дам халат, а ты снимай что тут на тебе…Да-а… – Кирилл окинул взглядом Машин наряд. – Искусство требует жертв, но не таких же! Маша, ты это – ради меня? Твое? Мышонок, мышонок… снимай немедленно!!
– Так сразу… снимать?
– Маша! – Кирилл шутя покачал головой. – Как тебе не ай-яй-яй? Ну… Ладушки… Ты тут располагайся, а я сейчас заварю кофе… Да держи халат-то!
С халатом в руках Маша пошла по коридорчику в мастерскую Кирилла Витальевича. Кирилл, художник-мультипликатор, расписал все стены, – и не удивительно, что Маша шла, как завороженная, шла медленно, не обращая внимания на Марата, поскуливавшего рядом. На стенах коридора – жила улица, не просто улица – это был Копенгаген, набережная Нюхавн, где когда-то жил Г.?Х. Андерсен, великий сказочник и поэт. Дверь в мастерскую приходилась как раз на дверь его дома, а дверь в гостиную – на вход во дворец Шарлоттенборг. По улице шли люди, укрытые от дождя зонтами. Все было так размыто, что за дождем невозможно было разобрать, в каком веке это происходит, – вполне можно было предположить, что сейчас из-за угла выйдет сам – Андерсен, неловкий, долговязый человек, переступающий через лужи, бормочущий, или напевающий свои стихи… Он подойдет к Маше и скажет, разумеется, по-датски:
– Здравствуй, Маша! Ах, бедная девочка, ты совсем промокла! Тебе холодно! Зайдем в дом – я разожгу камин, я напою тебя горячим кофе…
Маша открыла дверь в мастерскую и вошла. В мастерской она сбросила мокрое платье, накинула халат – и почувствовала, что согревается, озноб почти прекратился.
В комнате все стены занимали книжные шкафы, на одной попке стояло полное собрание сочинений Андерсена, книги разных изданий, книги об Андерсене, о Дании, – давней мечтой Кирилла Витальевича было сделать мультфильм по его сказкам. Были написаны удивительно лиричные картоны, наброски к этой мечте, они все были тут, висели по стенам… Но мечта все откладывалась по разным причинам, сейчас Кирилл делал детские мультфильмы в примитивном русско-диснеевском стиле, – целлюлоидные листы с героями этих мультфильмов тоже были везде прикноплены – к полкам, к двери, пачка их лежала на столе. Посреди комнаты стоял мольберт, а рядом на ступе в беспорядке валялись кисти, полувыдавленные тюбики, палитра и испачканный маслом его рабочий халат.
– Здесь он работает… – Маша погладила его халат. – Встает утром, надевает халат, смотрит за окно на шумную улицу, мучается, стирает рукавом пот со лба… и пишет, пишет…
Подойдя к картону, который ей полюбился особенно, Маша поднялась на цыпочки, сняла его с полки.
Синяя-синяя вьюга… Маленькая, хрупкая девочка закрывает от летящего снега озябшими белыми ладошками зажженную спичку… смотрит на огонек большими печальными глазами… Спичка вспыхивает ярким пламенем, и девочка видит накрытый стол, пареного гуся с вилкой в боку, рождественскую елку… Маша достала сигарету, чиркнула спичкой. И вдруг… она снова оказалась на улице.
…Уже стемнело, дождь прекратился, с неба медленно падали и кружились в раструбе фонарного света пушистые снежинки. Может быть, от зажженной спички, а, может быть, оттого что шел снег, ей было совсем не холодно.
– Гг… Эй, девушка! Не холодно?
Маша увидела, что рядом, покачиваясь в неверном Фонарном свете, возник силуэт недавнего знакомого.
– Нет, нет! Совсем не холодно! – поспешно ответила она. Силуэт покачнулся, развернулся и пошел в другую сторону.
– Так бы и сказала… Я только это и хотел… А то… может, думаю, пиджак одолжить? Может, думаю, холодно? Зачем обо мне так…
Из потока машин вынырнул и затормозил рядом с Машей черный вытянутый кадиллак. Распахнулась дверца, и показалась улыбающаяся яйцевидная голова.
– Маша, мышонок! Прошу!
Сев рядом с Кириллом, Маша восхищенно ахнула:
– Откуда у тебя?..
Кирилл Витальевич довольно щурился; он нажал какие-то кнопочки, и в машине заработал кондиционер, включились встроенные стереоколонки, открылся небольшой с зеркальными стенками бар.
– Прошу! У меня остался коньяк… Лей – тебе необходимо согреться… – Кирилл нажал другие кнопки, переключил скорость, – машина, загудев шмелем, мягко оторвалась от асфальта, поднялась над улицей; разноцветные фонари, городские огни канули вниз, а навстречу летели, закручивались в спирали, подмигивали другие огни – россыпи звезд, галактики…
– Добралась-то до меня как? – крикнул из кухни Кирилл Витальевич. – Неужели пешком?
Маша очнулась.
– А… Нет, подкинул меня один жигуль. Водитель… добрая душа – всю дорогу расспрашивал, потом хотел зазвать в гости. Но – заметь, я не поддалась. Вот еще!
Кирилл вошел с подносом, на котором дымился кофе. Он сел и, стукнув себя ладонью по колену, сказал:
– Ну, ладно, мышонок. Скажу тебе прямо – жена мне сегодня устроила нелепую сцену и ушла к теще, представляешь? Собрала чемодан – и уехала! Так что ты сегодня можешь не уходить. Да и не отпущу я тебя… – он хитро прищурился, – такую…
Маша возмутилась:
– Тебе не понравилось мое платье?
– Что ты! Платье потрясающее! Великолепное платье. Особенно драконы…
Кирилл сел рядом и заговорил с нею, почти сюсюкая, как с малым ребенком: – Ух, какие драконы! А? Потрясающе! Разумеется, все это сама сшила? Потом – на выставку? Нм… А не кажется, что это слишком… мим… вольно?
Маша пересела на колени Кириллу и обвила его шею рукой, – в другой она держала кофе.
– Не кажется…
Кирилл погладил ее по щеке, тихо дотронулся губами до лба.
– Ладно-ладно… Мои вкусы в этом вопросе несколько старомодны…
– Зато в других вопросах!
Они вместе расхохотались и стукнулись лбами.
– Милый, милый мышонок!.. Кстати, – оживился Кирилл Витальевич, – а у меня для тебя есть сюрприз!
– Сюрприз? Обожаю сюрпризы!
– Я, наконец, закончил работу… – Он кивнул на кипу целлюлоидных листов. – Да-да, ту самую…
– Что… «Мышонка»?.. Нет, правда? Кирюша! – Маша чмокнула его в бритую щеку.
Кирилл приложил руку на место поцелуя, будто почувствовал легкий ожог, краска прилила к его довольному лицу.
– Идем… – заторопился он, – я покажу…
Он встал и, пошатываясь на расслабленных ногах, повел Машу в гостиную – во дворец Шарлоттенборг.
– Марат, Марат! – позвал он. – Иди сюда! Мультфильмы! За ними, высунув язык, вбежал Марат.
– Марат любит мультфильмы, – объяснил Кирилл Витальевич, включив видеомагнитофон. – Он мой главный ценитель… Я стал замечать, что у него прекрасный, развитый вкус.
Маша улыбнулась Кириллу и погладила Марата по лохматой умной голове, которая со всем вниманием уставилась в экран. Побежали титры:
«МЫШОНОК»
На экране появился облезлый пес, который вздрагивал от холода и старости, – чем-то он напоминал одновременно Марата и Кирилла. (Марат, глядя на него, подвыл.) Рядом веселились мультяшечные щенята, котята и поросята. Они прыгали, визжали, срывали цветы, пели песенки, кружились в хороводе – иногда забегали под ноги старому псу, который, по-старости, не обращал на них внимания. Наконец, один котенок подошел к псу и спросил звонким голоском – такой голос получают, ускоряя запись:
– Ой, как жалко-то! Дядя, а что это с вами такое? Почему не поете, не пляшете? Ах, сегодня такой солнечный день! А, может быть, вы больны?
– О-хо-хо… – ответил пес. – Нет, я не болен… Просто я очень, очень старый…
– А что это значит – старый?!
Пес закашлялся.
– А это значит, что я уже не могу ни плясать, ни петь…
– Ой, как жалко-то! А что теперь делать?
– Ну, что с этим поделаешь… Говорят, правда, есть где-то целебный… – пес смахнул лапой слезу, – красный цветок, только поди достань его… Нет, видно не придется мне ни петь, ни плясать… Кха… кха… Ста-а-арость!
– Ой, как жалко-то! А давайте… мы этот цветок – отыщем!
– Давайте, давайте! – запрыгали щенята и поросята.
И вся эта забавная компания двинулась на поиски цветка. А идти пришлось по оврагам и болотам, переходить опасные ручейки, потом стемнело, взошла на небо и зевнула луна, ухнув, пролетел филин – стра-а-ашно! А они все шли и шли, только глаза во тьме светились… Вдруг – тонкий писк:
– Ой-ей-ей!
В темноте они на кого-то наткнулись и разбудили. Загорелся огонек, и высветилась маленькая мышка со спичкой в руке.
– Ты кто? – спросил заводила-котенок.
– Мы-ы-ышка!
– А что здесь делаешь?!
– Сплю!.. А вы что делаете?
Тут котенок стал размахивать руками, объяснять:
– Понимаешь, мы ищем красный цветок! Там – старый, больной пес… И так его жалко! так жалко! А помочь ему может только этот самый цветок!
– Я знаю – где он! – пискнула мышка.
И в самом деле, та мышка привела их к цветку, – цветок был нарисован в виде мерцающего красного сердечка.
Следующий кадр:
Мышонок принес цветок и протянул его старому псу. Пес понюхал, забавно пошевелив носом – потянулся за цветком, схватил его и… начал прыгать, визжать, кружиться, размахивая ушами, высунув язык, делая разные неловкие, не по возрасту, движения, а вокруг него закружилась в хороводе малышня.
– Ах, как хорошо!!! – хрипло с энтузиазмом воскликнул он. Вот и все, потом выскочили мурзилочные буковки:
«Конец»
– Ну как? – спросил Кирилл Витальевич.
Маша молча поднялась, подошла к Кириллу и – дала звонкую пощечину.
– Ма… – опешил Кирилл. – Что с тобой, Маша? Тебе… не понравилось?
Маша скинула с себя халат, бросила его в лицо Кириллу и побежала в мастерскую.
– Маша! Маша! – побежал следом Кирилл, а вслед за ним затрусил и залаял Марат. – Маша, ты… что? Я хотел… тебе подарок…
Маша надела свое платье и пошла к двери. Кирилл встал на пороге, преградив ей путь. Завозился и заскулил пес.
– Нет, я тебя никуда не пущу. Давай объяснимся.
– Нечего объяснять. Прощай.
– Нет, подожди!
Маша замахнулась на него зонтиком:
– Пусти, говорю!
Кирилл отшатнулся, и Маша бросилась на лестничную площадку, чуть не сбив с ног соседку, которая стояла за дверью, прислонив ухо к замочной скважине.
– Ох ты, боже мой! – отпрянув, воскликнула соседка. – Уже голышом от любовников бегают!! А я вот – к участковому!..
Кирилл выбежал следом за ней в одном халате. Марат тоже выскочил на площадку и стал яростно лаять на соседку, – та отступила за порог своей квартиры, хлопнула дверью:
– Развели собак, жить невозможно!
Кирилл выбежал на улицу и остановился в тапках посреди лужи. – Маша, я не понимаю… Его хлестал дождь, он заслонялся рукой от летящего снега.
Но Маша не смотрела в его сторону, она ничего не слышала, она махнула рукой – тут же остановилось жигули, распахнулась дверца.
И вскоре Кирилл уже не мог различить за дождем жигули, в котором уехала Маша, оно стало незаметным в потоке машин. А он все стоял и стоял, ему было холодно и горько.
К нему подошел пес, поскулил – Кирилл наклонился, погладил его… Что теперь поделаешь…
– Ну, что, лохматый? Пошли что ли домой?
И сам же ответил:
– Пошли.
1989 г. Москва-Геленджик
На дне, где стылая вода,
нора есть под корягой.
Там рак отшельничал всегда…
Миляга!
На берег как-то погулять
он, задом пятясь, вылез…
А там все лилии опять —
раскрылись!
Подполз поближе рак к одной
и шепчет:
– Извините!
Похожи вы… О боже мой!..
на Нефертити!..
Он пел стихи, а время шло,
за днями – дни, недели…
Все лепестки…
пока… не облетели!
1982 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.