От Коминтерна к Вашингтону. Мао в жизни

От Коминтерна к Вашингтону. Мао в жизни

«… Еще задолго до войны (Второй мировой. А. Ж.) все более становилось ясным, что по мере усложнения как внутренней, так и международной обстановки отдельных стран, решение задач рабочего движения каждой отдельной страны силами какого-либо международного центра будет встречать непреодолимые препятствия. Глубокое различие исторических путей развития отдельных стран мира, различный характер и даже противоречивость их общественного уклада, различие в уровне и темпах их общественного и политического развития, наконец, различие в степени сознательности и организованности рабочих обусловили и разные задачи, стоящие перед рабочим классом отдельных стран…»

Под этими выкладками вполне мог бы подписаться Мао Цзэдун. Но это не его слова. Это — цитата из постановления Президиума Исполнительного Комитета Коминтерна о самороспуске Коминтерна как руководящего центра международного рабочего движения.

Для Мао Цзэдуна это был подарок судьбы. В марте 1957 года в беседе с иностранными журналистами он признается: «Если бы III Интернационал не был ликвидирован, китайская революция не одержала бы победу».

Телеграмму с извещением Президиума ИККИ о самороспуске Коминтерна Мао Цзэдун получил 27 мая 1943 года. Чжэнфын был в самом разгаре. Председатель КПК тотчас созвал экстренное заседание Политбюро. Зачитал на нем текст телеграммы и подчеркнул, что решение о самороспуске Коминтерна правильное и справедливое, что Коминтерн уже давно изжил себя и потому «мешал и наносил вред нам непониманием сущности и особенностей Коммунистической партии Китая». Затем обратился к присутствовавшим членам Политбюро с вопросом: «Нужен ли марксизм вообще, и нам в частности? Стоит ли его пропагандировать?» Он выдержал паузу, обвел всех испытующим взглядом — может быть, кто-то выскажется? — и, убедившись, что желающих взять слово нет, отчеканил: «На этот счет не может быть ни малейших сомнений. Марксизм-ленинизм, конечно же, нужен, но его необходимо приспособить к сугубо нашим национальным, чисто китайским нуждам и условиям». Поэтому перед каждым ответственным работником партии стоит задача последовательно и до конца бороться за подлинно национальный и независимый характер компартии Китая.

He обошел Мао вниманием и тех «членов партии которые не слушались ЦК КПК, а слушались только ИККИ». Теперь этим китайским коммунистам, подчеркнул он, некого слушать и придется определяться самим. Эта часть людей может поставить себя вне партии», поскольку дальнейшее проявление ими самостоятельности будет пресекаться самым решительным образом, вплоть до исключения из рядов КПК. Мао Цзэдун, как всегда, не назвал ни одного имени, но всем было абсолютно ясно, кого он имеет в виду и чья судьба практически уже предрешена. Он вновь выдержал паузу и под общее ликование объявил, что наконец-то наступил момент, когда без всяких сомнений и колебаний «можно и нужно провести долгожданный съезд нашей партии».

Тем не менее до открытия долгожданного VII съезда КПК пришлось ждать еще два года. И на то были свои причины.

* * *

…«Для Китая политика США — вопрос первостепенной важности». В этих словах выражено давнее желание Мао Цзэдуна установить прямые контакты с Вашингтоном в надежде на то, что там правильно поймут и оценят внутренний и внешний курс KПK с ее «китаизированным марксизмом». Правда, сказаны они были как бы между прочим, вскользь, когда председатель Мао обсуждал со связным Коминтерна П. Владимировым вопрос о взаимоотношениях между КПК и гоминьданом. Это было 21 января 1944 года.

Однако Мао Цзэдун не только говорил, но и действовал. Представительство КПК в Чунцине с первых же дней своего функционирования инициативно стало снабжать посольство США информацией политического и военного характера. И американцы приняли сигнал.

22 июля 1944 года девять сотрудников американской миссии впервые пожаловали в Яньань. Мао Цзэдун и другие руководители КПК встречали американцев на аэродроме в новеньких даньи. Контакт состоялся. Начались переговоры.

23 августа 1944 года Председатель КПК уверял американского дипломата Дж. Сервиса в том, что «политика китайских коммунистов является только либеральной» и «даже наиболее консервативные американские бизнесмены не найдут в программе китайских коммунистов ничего такого, против чего можно было бы возразить».

«Америка и Китай, — вещал Мао Цзэдун, — дополняют друг друга экономически: они не будут конкурировать между собой… у Китая нет потребности в развитии крупной тяжелой промышленности… Китай нуждается в создании легкой промышленности, чтобы обеспечить свой собственный рынок и повысить жизненный уровень своего народа… США являются не только наиболее подходящей страной, чтобы помочь этому экономическому развитию, они являются единственной страной, вполне способной, чтобы принять в этом участие».

Американец поинтересовался, почему Председатель КПК столь явно делает упор на важность для Китая американской помощи и поддержки, но ни словом не упоминает Советский Союз. Ответ был запредельно откровенным: «Мы не ждем русской помощи. Русские очень сильно пострадали в этой войне, их руки будут полностью заняты работой по восстановлению своей страны».

Не менее откровенными были тогда и признания Мао Цзэдуна американскому журналисту Гаррисону Форману: «Мы не стремимся к социальному и политическому образцу коммунизма Советской России. Скорее предпочитаем думать, что мы делаем нечто такое, за что сражался Линкольн во время гражданской войны: за освобождение рабов. В Китае мы имеем миллионы рабов, закованных в кандалы феодализма».

В сентябре 1944 года в Чунцин прилетел Патрик Хэрли, личный представитель президента США Рузвельта, с поручением подтвердить политическое признание Особого района, закрепить контакт с Мао Цзэдуном и, главное, сгладить остроту отношений между КПК и гоминьданом.

Мао Цзэдун незамедлительно направляет Хэрли приглашение посетить Особый район. Приглашение принимается. И 7 ноября 1944 года личный представитель Рузвельта спускается по трапу самолета в Яньани. Его приветствует Мао Цзэдун и его окружение. В тот же день вечером началась переговоры. Хэрли пpeдвapил иx напоминанием o тoм, чтo он направлен в Яньань президентом Рузвельтом с согласия президента Чан Кайши. «Однако моя цель, — уточнил он, — не имеет ничего общего с налаживанием отношений между Соединенными Штатами и Компартией Китая. И этой темы мы не будем касаться в переговорах. Сейчас первостепенную роль для успешного завершения мировой войны имеет единство Китая, а значит урегулирование спорных вопросов между двумя крупнейшими политическими группировками: компартией и гоминьданом».

Хэрли предложил обсудить привезенный им из Чунцина проект соглашения между КПК и гоминьданом, которому, по его словам, следовало придать характер официального договора между двумя сторонами при посредничестве третьей стороны — Соединенных Штатов. Исходя из этого, продолжал он, все четыре экземпляра соглашения будут скреплены подписями Мао Цзэдуна, Чан Кайши и его, Хэрли, как посредника. Один экземпляр — Мао Цзэдуну, еще два — Чан Кайши и Рузвельту и последний, четвертый, ему, так сказать, на память об этом выдающемся событии.

Хэрли хотелось вписать свое имя в анналы мировой истории. Мао Цзэдун не возражал, поскольку это вполне отвечало и его интересам. Тем более что первоначальный, предложенный американцем проект соглашения он сумел дополнить несколькими пунктами, «улучшил» его так, как это он обычно делал с директивами Коминтерна. Хэрли не усмотрел в этом ничего предосудительного.

Утром 10 ноября он личным письмом довел до сведения Председателя КПК свое глубокое удовлетворение результатами переговоров. Поблагодарив Мао Цзэдуна за «блистательное сотрудничество», генерал выразил в письме надежду на то, что точно такой же «блистательный дух сотрудничества, который характеризовал переговоры, так же будет крепнуть после победы над Японией, и послужит на благо мира и демократического будущего Китая». Кроме того, личный представитель Рузвельта «поблагодарил Мао Цзэдуна за доверие», которое до глубины души тронуло его, и он, в свою очередь, просит верить ему, что он, Хэрли, отлично осознает, сколько искреннего чувства и ума было при этом приложено Мао Цзэдуном, что, наконец, решена «многотруднейшая проблема». Хэрли заверил, что соглашение будет незамедлительно передано на подпись Чан Кайши.

Видимо, гордость за самого себя настолько переполнила генерала Хэрли, что он предложил Мао Цзэдуну обратиться к президенту США с личным письмом, которое, как он заверил, будет «лично передано в руки Рузвельта». Мао Цзэдун не упустил этого шанса.

Он начал свое письмо с упоминания о «традиционной дружбе народов двух стран — Китая и США», о том, что у этой «дружбы глубокие исторические корни». Пожелав далее здоровья американскому президенту, Председатель КПК выразил надежду на то, что после победоносного завершения войны «две великие нации — китайская и американская — всегда будут плечом к плечу шагать вперед в строительстве мира во всем мире», подчеркнув при этом, что «путь совместного строительства нового мира возможен при желании президента Соединенных Штатов».

Не забыл Мао Цзэдун упомянуть о том, что личный представитель Рузвельта был принят в Яньани с подобающими почестями, что целых три дня он вместе с Патриком Хэрли решал три вопроса: о едином сопротивлении всего китайского народа агрессору; о политическом объединении антияпонских сил в рамках национального правительства; о демократизации Китая. Особо было подчеркнуто, что КПК всегда стремилась к прочному соглашению с гоминьданом и лично с Чан Кайши. Такое соглашение, писал Мао Цзэдун, отвечает надеждам и чаяниям китайского народа, его коренным интересам.

Далее Мао Цзэдун воздал должное визиту личного представителя президента США. «Визит генерала Хэрли отвечал нашим чаяниям. Мы получили неожиданную возможность добиться своих целей». Была высказана благодарность генералу Хэрли за его «симпатию к китайской нации», а также за его «выдающиеся способности и вклад» в успех переговоров.

Мао Цзэдун подчеркнул, что КПК всеми силами будет бороться за претворение в жизнь принципов договора. «Центральный Комитет партии уполномочил меня подписать соглашение между КПК и гоминьданом. Договор подписан в присутствии вашего представителя».

Письмо заканчивалось словами благодарности президенту Соединенных Штатов за помощь в антияпонской войне, за поддержку в объединении страны и за искреннюю заботу о демократии. «Это — благодарность от имени китайского народа, Коммунистической партии и ее вооруженных сил».

Судьба соглашения, подписанного Мао Цзэдуном и Хэрли, решилась так, как и должна была решиться. Генералиссимус Чан Кайши в отличие от генерала Хэрли разобрался в сути дополнительных пунктов и прочих «улучшений», внесенных в текст соглашения Мао Цзэдуном, и отказался ставить под ним свою подпись. В Белом доме также поняли, что личного представителя президента ловко обвели вокруг пальца и тем самым поставили США в двусмысленное положение по отношению к их же протеже — Чан Кайши.

В результате президент США Рузвельт также отказалася подписывать текст соглашения, согласованный Патриком Хэрли и Мао Цзэдуном. Свое решение Белый дом мотивировал тем, что, мол, «гоминьдан наиболее полно представляет все слои населения Китая», что правительство Чан Кайши всегда дружественно относилось и относится к Соединенным Штатам и что, наконец, любое ослабление позиций Чан Кайши в Китае равносильно ослаблению позиций США, причем не только в этой стране, но и в Азии в целом. Белый дом, таким образом, отвернулся от Мао Цзэдуна.

Но тот остался верен себе. С трибуны состоявшегося в Яньани с 23 апреля по 11 июня 1945 года VII съезда Коммунистической партии Китая Мао Цзэдун заявил: «Мы должны решительно стоять за союз с США». Правда, одновременно он признал, что «политическая действительность и практика доказывают: на международной арене Советский Союз — единственный и лучший наш друг. Все остальные — это так называемые союзники».

* * *

Долгожданный VII съезд КПК прошел под знаком культа личности Мао Цзэдуна. Он был избран Председателем Коммунистической партии, а его идеи официально объявлены руководящей идеологией КПК. Это было зафиксировано в ее новом уставе: «Коммунистическая партия Китая во всей своей деятельности руководствуется идеями Мао Цзэдуна».

* * *

С мая 1942 года по ноябрь 1945 года в качестве связного Коминтерна при руководстве ЦК КПК в Яньани находился Петр Парфенович Владимиров. В его дневниковых записях, которые он аккуратно вел все это время, скрупулезно описаны и встречи с Мао Цзэдуном, позволяющие составить портрет хозяина Особого района.

1942 год.

11 мая.

ТБ-3 приземлился в речной долине между склонами гор. Нас ждали Долматов, Алеев и китайские товарищи.

«Рад приветствовать дорогих советских друзей», сказал Мао Цзэдун, пожимая мне руку. Он осведомился о моем здоровье, поздоровался с моими товарищами и экипажем. Потом заметил мне: «Я смогу принять вас в ближайшие дни. Возможно, завтра…»

Держался он просто, неторопливо задавал вопросы и, улыбаясь, внимательно выслушивал каждого из нас. Его одежда, как и остальных китайских товарищей, — темная хлопчатобумажная куртка и такие же штаны. Эту одежду называют даньи. В отличие от даньи других партийных и военных работников, куртка и брюки Мао Цзэдуна изобиловали заплатами. На ногах тапочки, сплетенные из веревки.

…Мао Цзэдун попрощался с нами и направился к автомобилю, за ним — парни с маузерами. Шофер запустил двигатель, и автомобиль, дребезжа, покатился. Это был какой-то старый санитарный автомобиль не то английской, не то американской марки. Дюжие спины охранников скрыли Мао Цзэдуна.

12 мая.

Вечером меня, Орлова, Риммара и Алеева пригласили к Мао Цзэдуну. Он принял нас в своей пещере, отрытой в узеньком ущелье подле речки, но гораздо выше ее уровня. Сейчас, не в сезон дождей, речка смахивает на захудалый ручей — ее переходят по камням. Местечко, где отрыта пещера Мао Цзэдуна, рядом с городом и называется Яньцзялин. Пещера и подступы к ней под охраной рослых маузеристов.

С Мао Цзэдуном были Кан Шэн и члены Политбюро. После обычного обмена любезностями Мао Цзэдун без обиняков приступил к выяснению положения на советско-германском фронте. Его особенно интересовала прочность нашего фронта. Мы постарались ответить на все вопросы. Мао Цзэдун заявил нам, что КПК верна пролетарскому интернационализму, политике единого антияпонского фронта и лояльно сотрудничает с гоминьданом.

— Учение Сунь Ятсена выражается в трех принципах: национальная независимость, демократические свободы, народное благосостояние, — поучающе заметил Мао Цзэдун. — Все эти принципы отца китайской революции — священная часть нашей партийной программы…

Он рассеянно порылся в карманах куртки, достал смятую пачку сигарет. Не спеша закурил. Сигареты — американские «Честерфилд».

Главное поддержка народа, — сказал Мао Цзэдун. — С врагами можно воевать и без техники — палками и камнями. Следует лишь заручиться поддержкой масс, иначе народ нас не поддержит.

Жилище Мао Цзэдуна — это две смежные пещеры, добротно обшитые тесом. В глубине пещеры — письменный стол. На столе несколько книг, кипа бумаг, свечи. Пол выложен кирпичом. Мао Цзэдун сутуловат, глаза окружены морщинками, говорит на грубоватом хунаньском диалекте. В нем чувствуется деревенская натура.

Официальная часть приема закончилась обещаниями Мао Цзэдуна всячески содействовать нашей работе, похвалами мудрости товарища Сталина и коминтерновскому руководству.

…Когда стемнело, охранники запалили свечи. На стенах замелькали уродливые тени.

Мао Цзэдуну подали бутылку голландского джина. Нас угостили ханжой (гаоляновый самогон). Мао Цзэдун обошел нас, снова любезно интересуясь здоровьем. Он в том же поношенном даньи, в руках кружка с джином. Прихлебывая джин и закусывая земляными орешками, он подробно расспрашивал о здоровье Сталина и Димитрова.

…От выпитого джина Мао Цзэдун раскраснелся, лицо увлажнилось потом. Однако выдержка его не покинула: все то же сознание собственного достоинства.

Курит Мао Цзэдун почти непрерывно.

…Цзян Цин завела патефон. Пластинка за пластинкой звучали отрывки из старинных китайских опер.

Мао Цзэдун притих в шезлонге, затягиваясь дымом и небрежно стряхивая пепел на пол. Мы поняли это как сигнал об окончании приема. Дружно поднялись и распрощались с хозяевами. Мао Цзэдун проводил нас до выхода. Пожимая мне руку, он несколько раз повторил, что рад нашему приезду, ценит деятельность и заботу Коминтерна и товарища Сталина и окажет нам помощь в работе.

26 мая.

В каскаде нынешних речей Мао Цзэдуна навязчиво прослеживается одна мысль: нельзя следовать чужим мнениям. Мысль по форме верная, а по существу направлена на отрицание идейной ценности революционной философии…

Мое мнение основывается на выступлении Мао Цзэдуна 1 февраля 1942 года об упорядочении стилей в работе партии, Он, в частности, говорил:

«…С каким бы явлением ни столкнулся коммунист, он должен поставить перед собой вопрос «почему», должен всесторонне продумать его самостоятельно, должен подумать, отвечает ли оно требованиям действительности, разумно ли оно на самом деле; ни в коем случае нельзя следовать за другими, проповедовать рабское преклонение перед чужим мнением…»

«…Как же связывать марксистско-ленинскую теорию с практикой китайской революции? Это можно пояснить общеизвестным выражением: «пускать стрелу, имея перед собой цель». Когда ты пускаешь стрелу, нужно иметь перед собой цель. Взаимосвязь между марксизмом-ленинизмом и китайской революцией подобна взаимосвязи между стрелой и целью. A вот некоторые товарищи «пускают стрелу, не имея цели…»

29 июля.

Председатель ЦК КПК отзывается о советских руководителях пренебрежительно. Так, об И. В. Сталине, не скрывая презрения, заявил: «Он не знает и не может знать Китая, однако лезет обо всем судить. Все его так называемые положения о нашей революции — вздорная болтовня. И в Коминтерне болтают то же самое».

30 августа.

Вечером Мао Цзэдун пригласил меня и Алеева. Это было необычное приглашение — без сухости официальных церемоний.

У Мао Цзэдуна наряду с манерой держаться неприступно есть и другая, уже чисто китайская черта. Он вежливо расспросил нас о здоровье, нуждах, усадил меня в кожаное кресло, обычное место для почетных гостей, потом сам принес рис, ханжу и чай. Цзян Цин придвинула шезлонг, и он разлегся рядом. Охранник подал ему кружку с ханжой, а Цзян Цин высыпала ему на ладонь земляные орешки.

На наш вопрос о вероятности нападения японцев на СССР, об отношении КПК к этой войне Мао Цзэдун рассеянно заметил: «Мы, конечно, поведем операции против японцев».

Вопрос пришелся ему не по душе. Раздражение Мао Цзэдун скрыл блуждающей улыбкой. И стал разъяснять нынешние задачи КПК:

«Все, что не соответствует сплочению, — подлежит уничтожению. Мы должны отгонять от себя самодовольство и изживать нездоровый стиль. Проверка кадров необходима. И судить кадры будем по всей работе в целом».

…Мао Цзэдун внезапно смолк и распорядился подать перец. Мы поняли, что официальная часть закончена. Мао Цзэдун показал на меня, и мне первому подали тарелку красного перца. Такую же тарелку подали Мао Цзэдуну.

Мао Цзэдун поглощал перец и, потягиваясь в шезлонге, выпытывал у меня: «Сталин — революционер? А любит красный перец?.. Настоящий революционер обязательно ест красный перец… Он отхлебнул из кружки и заметил: Александр Македонский наверняка обожал красный перец. Он великий человек и революционер в своем деле. И Сталин. конечно, ест перец. Ешь и ты. Давай, если ты революционер…»

Мао Цзэдун, не морщась, закладывал в рот стручок за стручком, сдабривая их глотками ханжи. Оказывается, стручки нужно класть не на язык, а глубоко в горло и заглатывать. Надо отдать должное: пьет он изрядно и не теряет контроля над собой.

…Вскоре лицо Мао Цзэдуна стало красным, как перец на наших тарелках.

Через полтора часа Мао Цзэдуна разморило. Позевывая, он во весь рост вытянулся в шезлонге. Цзян Цин поставила пластинку с записью старинной китайской оперы. Мао Цзэдун одобрительно кивнул и стал размеренно хлопать в такт музыке. И так медленно похлопывая в ладоши, стал придремывать…

27 октября.

Мао Цзэдун все более груб со своими оппонентами. Когда в споре один из них сослался на статью Сталина, Мао Цзэдун крикнул: «Вы, «москвичи», если Сталин даже испортит воздух, готовы нюхать и восторгаться!»

А перед нами Мао рассыпается в похвалах Сталину. И тоже не без умысла. В расчете, что я передам это в Москву. Ведь расположение Сталина сулит Мао Цзэдуну немалые выгоды в будущем.

1943 год.

17 января.

На новогоднем собрании актива Мао Цзэдун заявил: «… Нынешнее руководство КПК считает былые партийные чистки в ВКП(б) ошибочными. Необходимы «духовные чистки», которые проводятся нынче в Особом районе».

28 апреля.

Сила Мао Цзэдуна не только в том, что он не пренебрегает никакими приемами в этой борьбе, но и в доскональном знании психологии китайского крестьянства, мелкого буржуа, обычаев и нравов народа, чего нельзя сказать о членах «московской группы» — слишком часто чистых теоретиках, пусть искренне преданных революции.

Демагогия Мао учитывает национальные особенности — и поэтому гибка, ловко спрятана и гораздо доходчивее. Мао бередит изболевшееся под иностранным гнетом национальное чувство. Одновременно он спекулирует на популярности марксизма-ленинизма.

20 мая.

Мао Цзэдун обычно работает ночами. Встает поздно, к полудню. По натуре честолюбивый. Поэтому, наверное, напускает на себя этакую многозначительность… Он старательно создает о себе представление как о мудром правителе в традиционно китайском духе.

23 сентября.

Мао Цзэдун снисходительно относится ко всему некитайскому. Для него свое, национальное, — безусловная вершина мировой культуры, так сказать, истина в последней инстанции.

Его настольные книги — набор китайских энциклопедических словарей, древние философские трактаты и старинные романы.

29 сентября.

Мао Цзэдун равнодушен к сыновьям, которые учатся в Советском Союзе. Никто из нас не помнит, чтобы он упомянул имя одного из них или поинтересовался здоровьем. Впрочем, и маленькая дочь мало его трогает, а если и трогает, то благодаря стараниям супруги, которая всячески оживляет в нем атрофированные отцовские чувства.

10 октября.

Цзаоюань — резиденция Мао Цзэдуна. Никто в Яньани не знает, что она собой представляет. В нескольких шагах от сада, в склоне горы — жилище Председателя ЦК КПК — самое надежное бомбоубежище со многими тайными галереями, выходящими в ближайшие глухие ущелья.

Неподалеку от речки Яньшуй, в тени персиковых деревьев за лёссовой стеной и под охраной маузеристов Председатель ЦК КПК вольготно коротает досуг.

В Цзаоюань даже ближайшие сподвижники Председателя ЦК КПК не являются запросто. В Цзаоюань вызывают. Никто не смеет потревожить председателя Мао без его ведома.

1944 год.

4 января.

Неожиданно получил приглашение Мао Цзэдуна послушать с ним вечером старинную китайскую оперу.

Пришел пораньше с расчетом на путь в Яньцзялин. Мао и Цзян Цин уже ждали. После обмена любезностями двинулись в Яньцзялин.

Мао был в своей обычной одежде. Войлочные туфли, ватные зимние штаны, грубая куртка, черный свитер поверх белой рубахи, заношенная, видавшая виды шапка-кепи с поднятыми вверх наушниками, отчего она сильно смахивала на колпак. Куртка и штаны изрядно измяты.

Мао держался просто. Он умеет, если нужно, держаться просто, подкупающе просто. Умеет расположить к себе. Рукава его куртки длинноваты. Он грел в них руки, как в муфте. Крылья длинных волос выбивались из-под колпака на виски. Он рассеянно прятал их, они снова выбивались.

Никого не было, кроме охранников, шагавших в отдалении.

Во время спектакля Мао был сосредоточен, но любезен… Цзян Цин много рассказывала мне о театре, актерах. Мао щурился, разглядывая зал. У него привычка щуриться…

29 февраля.

Мао Цзэдун в беседах частенько ссылается на примеры из китайской истории…

Он нередко оставляет тему разговора и переключается на другую, потом на третью, вновь возвращается к предыдущей, вдруг перескакивает на новую и опять возвращается к старой теме, словно рассуждая сам с собой.

Порой неожиданно спрашивает мнение, но ответ предпочитает короткий. Если собеседник начинает развивать свою мысль, он поначалу внимательно слушает и не возражает, но вскоре разговор непременно обрывает… Мне он несколько раз жаловался, что после «говорливых собеседников» утомлен и скверно себя чувствует, особенно с малознакомым собеседником.

2 марта.

Мао Цзэдун неоднократно подчеркивал мне, что слова китайца — это одно, а его дела — совершенно другое. И всякий раз с улыбкой наблюдал за эффектом своих слов…

13 марта.

Я пришел к Мао Цзэдуну в назначенный час. Он расхаживал по кабинету, поглядывая на ряд листков, прикрепленных к стене. Это его манера обдумывать статью или выступление. Он пишет, а потом вывешивает листки и день-другой поглядывает на них, внося в текст исправления…

Мао Цзэдун поздоровался со мной, поздравил с успехами нашей Красной Армии.

В это время слуга (а как его еще назовешь) внес таз с полотенцем. Мао Цзэдун отжал полотенце в горячей воде и с видимым удовольствием стал прикладывать его к лицу. Типично восточный туалет. При этом Мао Цзэдун не переставал обмениваться со мной новостями.

10 мая.

Мао Цзэдун болезненно реагирует на стрельбу.

Вчера я пристрелил во дворе бешеную собаку, изодравшую нашу Машку. Незамедлительно явился один из телохранителей Председателя ЦК КПК и передал его категорическую просьбу не стрелять. Телохранитель выразился так: «Председатель Мао очень взволнован и прервал работу».

30 мая.

Мао Цзэдун роль «народного вождя» выдерживает до мелочей. При всяком неуважении к себе сурово одергивает и никому не позволяет подшучивать над собой.

3 августа.

А Мао меняется… То ли берут свое годы, то ли усталость, то ли одиночество, которое становится его потребностью. Но досуг его — преимущественно в одиночестве.

12 августа.

Сегодня, пригласив меня, Мао Цзэдун заявил: «Мы подумываем о том, чтобы переименовать нашу партию. Именовать ее не Коммунистическая, а как-то по-другому. Тогда для Особого района сложится более выгодная обстановка, особенно среди американцев… «

13 августа.

Узнать что-либо из биографии Мао Цзэдуна, кроме обкатанной официальной версии, — невозможно. Он ни с кем и никогда не делится воспоминаниями о своей молодости, увлечениях, привязанностях. На эту тему наложено категорическое табу. Есть официальная биография, которую каждый должен изучить для «укрепления революционного духа».

8 октября.

Во время последней беседы Мао Цзэдун настоятельно советовал мне не гнушаться восточной хитростью и учиться хитрости у китайцев…

16 декабря.

Характерный жест Мао: сощурясь, кончиками пальцев потирает лоб…

1945 год.

14 января.

Мао вышел со мной из своего жилища. Вечерело. Дымка смазывала в долине очертания полей, домиков, дорог, фигурки людей.

Мы молча смотрели на зарю, темные скалы, нависшие над долиной, кустарник, обеленный инеем.

Мао, вдруг позабыв о предмете нашего разговора, стал читать стихи. Он читал их медленно, глуховато, со вкусом, повторяя понравившиеся сравнения. Он неравнодушен к символике восточной поэзии. Он, казалось, позабыл обо мне и о часовых…

11 февраля.

Опрометчиво утверждать, будто Мао Цзэдун малосведущ. Он досконально изучает материалы по Востоку. Лично перерабатывает множество отчетов, документов, донесений. фронтовых сводок. По актуальным китайским вопросам его осведомленность исчерпывающа. В сфере духовных интересов для него существует лишь китайская культура и китайская история.

26 февраля.

Любопытна последняя беседа с Мао Цзэдуном. В этот раз без джина, виски и шума гостей. Разговор шел о каких-то мелочах, потом Мао незаметно перекинулся на рассуждения о смерти, неизбежности смерти, неотвратимости судьбы. В таких ситуациях лучше слушать. В противном случае он замыкается и, сохраняя приветливость, будет ждать, пока ты не уйдешь. Он любит, чтобы его слушали. Возражения глубоко задевают его, хотя внешне он этого не проявляет. Вежливо расстанется, но запомнит все!..

Мао вслух размышлял о бренности бытия, бессмертии. Мысль о смерти угнетает его. Увлекшись, он цитировал Конфуция, древних авторов и поэтов, приводил строфы собственных творений…

Он размяк, и в то же время разгорячился. И следа не осталось от его восковой монументальности. Он говорил быстро, хрипловато выкрикивая ударные слоги. И жестом выставлял всех, кто пытался войти.

Он задавал мне вопросы и тут же, не дожидаясь ответа, развивал свои мысли. Временами казалось, что он забыл обо мне.

Нетерпеливо шарил по карманам своего ватника. Закуривал. Затягивался жадно, глубоко. Улыбался рассеянно. Сигарета дотлевала. Он вытаскивал новую. Оторвалась пуговица. Он досадливо пнул ее ногой.

Потом повторил свой вопрос. Но я, к сожалению, не знал этого древнего изречения. Мао ждал ответа и смотрел на меня. В блестящих влажных глазах возбуждение, страсть… Он не пытался поймать меня на незнании. Нет, он просто был поглощен ходом мысли.

Что я мог ответить? Я пожал плечами и признался, что не знаю, но буду знать, ведь мне не так много лет, успею прочесть кое-что…

«Но, — заметил я, — в поселковой школе еще до революции на уроках Закона Божьего нас просвещали по части Священного писания. Так, в писании о смерти сказано: «… ибо прах ты и во прах возвратишься…»

Мао усмехнулся и швырнул сигарету на пол.

На прощание он вдруг спросил: «Неужели вы не приглядели здесь ни одной милой женщины? Не стесняйтесь на этот счет…»

Я отделался шуткой.

13 марта.

Мао может часами сидеть в кресле, не выражая никаких чувств. Следуя традициям, он представляет собой поглощенного заботами государственного деятеля. Он «занят великими проблемами, все суетное, земное не может отвлечь…»

Я думаю, что в начале своей деятельности Мао Цзэдун сознательно вырабатывал в себе эти качества, они не были его собственным выражением. Однако годы работы над собой сделали их частью его характера. Того характера, который должен представлять в глазах народа подлинно государственного мужа великой Поднебесной…