8 В поисках моржей при свете луны

8 В поисках моржей при свете луны

Отчаянная охота. Гонка с приключениями. По замерзшему морю и ледяным горам к лежбищам моржей. Лед взрывается под самым носом у охотников. Полюс приближается — семь нарт, груженных ворванью. Арктическая трагедия

Первые числа ноября мы занимались рутинной работой в окрестностях Анноатока. Франке собирал у эскимосов и сушил нарезанное узкими полосками мясо. Энергия многих людей была направлена на изобретение нового снаряжения. Женьщны выделывали шкуры и шили одежду. Затем была организована партия для поездки на юг, чтобы собрать там дополнительный «урожай» мяса, шкур и мехов. Для этого мы думали воспользоваться преимуществом, которое дает лунное освещение в ноябре.

Итак, всю первую неделю ноября мы готовились к 500-мильному путешествию

в южные эскимосские поселения, в места, богатые моржами. Бичи словно рвали щелчками упругий, морозный воздух. Хриплый, похожий на волчий вой собак, вторя бичам, разносился над льдами. «У-у-у! Хук, хук!» — покрикивали каюры. Упряжные ремни всех семи нарт натянулись, как струны, пятьдесят гибких, сильных животных бросились вперед, и мы, ухватившись за задние, перпендикулярно торчащие рамы эскимосских нарт, тронулись в путь, в мгновение ока иглу с их мерцающими оконцами, затянутыми пузырями вместо стекол, пронеслись мимо. Прощальные крики оставшихся в поселении эскимосов замерли позади, и вскоре мы слышали только скрип полозьев и радостный лай рвущихся вперед, не знающих усталости собак.

К югу от нас туманная оранжевая вспышка озарила бурое небо. Солнце, которого мы не видели уже целый месяц, ушло далеко за горизонт и, словно прощальную улыбку, посылало нам тусклое сияние. Закатившись окончательно, оно каждый день, примерно в полдень, слегка окрашивало небо слабым сиянием, но это сияние с каждым днем ослабевало, пока совсем не растаяло в лунном свете. Подвешенная над самым горизонтом луна, эта лампа морозного жемчужного стекла, каждый месяц в течение десяти суток ходила кругами вокруг нас, порой скрываясь за покрытыми снегом горами и посылая нам оттуда свое ослабленное морозными облаками сияние, а порой оживляла ночь, словно освобождая мир от полнейшего мрака. Когда ветер не слишком досаждал нам, луна пробуждала в нас активность, и мы развивали бурную деятельность за пределами наших жилищ.

«Китовая лошадь» или «морская лошадь» — так исландцы и датчане называют моржа — удивительное животное. Лето он проводит в праздности, коротая дни в непрерывной дреме под лучами солнца, однако трудно вообразить более тяжкое существование, чем жизнь этого зверя зимой. Отыскивая себе пропитание на мелководьях арктических морей, морж, который дышит атмосферным воздухом, стремится к открытым водным пространствам либо к разводьям в активном паковом льду. Он позволяет себе всего несколько минут отдыха на поверхности штормового моря, а затем снова ныряет. Неделями морж исследует не изведанные человеком глубины замерзшего моря. Когда зверь устает и не в состоянии больше шевелить своими огромными ластами-ногами, он всплывает, выбирается на лед либо отдыхает, плавая на поверхности разводьев. Толстая, словно одеяло, жировая прослойка не позволяет застыть моржиной крови. Мощными ударами своей огромной головы морж разбивает корку молодого льда, не давая ему смыкаться. Вот тогда предоставляется возможность запастись мясом и топливом, однако это влечет за собой такие трудности, что белому человеку без помощи эскимосов такая задача просто не по плечу. Ночная охота на моржей — эскимосский вид спорта, захватывающее, волнующее состязание.

При свете луны я упорно готовился к решительному броску на север. Я все еще не наблюдал достаточной стабильности в атмосфере и в ледовой обстановке, которые гарантировали бы нам хотя бы относительную безопасность в пути. Мое сердце радостно забилось в груди, когда я услышал наконец щелканье бичей в наэлектризованном воздухе и увидел, как земля с головокружительной быстротой неслась мне навстречу, в то время как сам я скачками бежал за мчащейся упряжкой. Меня колотило как в лихорадке от ощущения опасности, кровь моя бурлила — теперь успешная охота значила для меня гораздо больше, чем когда-либо для кого-либо другого.

Вскоре после старта стало совсем темно. Медлительная луна была скрыта непроницаемой завесой чернильно-черных облаков; оранжевый отблеск солнца словно увял; нас обнимала настолько густая тьма, что казалась почти осязаемой.

Теперь, когда я вспоминаю сумасшедшую гонку, я не перестаю удивляться тому, что мы не сломали нарты, не искалечили себе руки и ноги и не размозжили головы. Натыкаясь на препятствия, мы неслись по изломанному паковому льду, протянувшемуся от Ан-ноатока до мыса Александер (расстояние около 30 миль по прямой, но миль 40 на нартах). Паковый лед стал тоньше, и мы почувствовали, как холодный туман поднимается от открытой воды, а время от времени, когда становилось светлее, мы различали вьющиеся змеями разводья.

Теперь, чтобы добраться до открытой воды на юге, туда, где можно найти моржей, нужно было двигаться посуху, то есть избрать путь через скованные морозом гренландские горы, сквозь сумрачные облака, путь извилистый, окольный, по глубоко изрезанным ледникам, барьерам скал и льда, обдуваемым слепящим ветром. Этот путь, не отмеченный тропами, словно корчась от боли, петлял перед нами целые 40 миль.

Достигнув границы проходимого пака, мы остановились перед ледником, на который нам предстояло взобраться. Представьте себе его огромную отвесную стену, вздымающуюся на 1000 футов над головой, потом мучительное восхождение по его стекловидному, отливающему пурпуром челу, если так можно назвать его поверхность. Эта извивающаяся, словно отступающая перед вами дорога — зазубренные пласты льда, земли и камней — перегорожена то тут то там непроходимыми препятствиями. Задержки происходят то и дело у подножия не поддающихся измерению, смерзшихся утесов, сжимающих нашу дорогу до ширины всего нескольких ярдов. Вообразите, как мы преодолеваем подобный полный опасностей подъем — единственный доступный нам путь, мерцающий в сиянии бледной луны. Представьте наше отчаяние, страх и надежду. Подгоняемые пронизывающим ветром рваные облака, заслоняя лик луны, отбрасывали огромные, колыхающиеся тени на мерцающую поверхность лежащей перед нами ледяной Гибралтарской скалы. Эти таинственные тени, казалось, угрожали нам. Они потрясали своими словно ватными или лоскутными руками, заманивая нас дальше. Башнеобразная отвесная ледяная стена была усеяна огромными ледяными наростами, подобными шишковатым сочленениям старого дерева.

Я сознавал, что мы обязаны преодолеть этот ужасный подъем. Мысль о цели моей жизни словно отодвинула все ужасы восхождения на второй план. Я опустил бич. Шесть других бичей щелкали в воздухе. Кулутингва сказал: «Ка-ка!» (Пойдем, пойдем!), на что Сотиа ответил; «Иодариа!» (Невозможно!) Собаки пронзительно завыли. Подталкивая нарты сзади, мы помогали им пробиваться вперед.

Собаки, будто кошки, карабкались вверх по узким ледяным расщелинам или длинными прыжками преодолевали зубчатые барьеры, преграждавшие нам путь. Мы шли, спотыкаясь, следом за ними. То и дело приходилось поднимать перевернувшиеся нарты.

Свирепый ветер, дувший с вершины ледника, силился столкнуть нас вниз. Мы дышали облаком пара, выдыхаемым нашими собаками, как и мы, выбивающимися из сил. Сердце вырывалось у меня из груди. Время от времени, когда скрывалась луна, мы полагались на безошибочное чутье собак. Я понимал, что стоило оступиться — и меня ждет ужасная смерть в ледяном ущелье. Но вот каюры издали радостный вопль — собаки наконец-то запрыгнули на вершину обдуваемого всеми семью ветрами ледника. Мы поспешили следом, на ходу переводя дух. Однако самая трудная часть пути была впереди. Темные, как соболий мех, облака, подобно занавесу некой циклопической сцены, казалось, внезапно были раздвинуты с неба чьей-то невидимой рукой, и луна залила расплавленным серебром безграничные просторы ледника, вздымающегося перед нами стеклянной горой. Только во сне можно увидеть такое — в сновидениях об очаровании Севера.

Поверх голов запряженных веером собак мне была видна осененная ночной синью ледниковая равнина, как ранами рассеченная бездонными каньонами, которые извивались во всех направлениях по ее поверхности, подобно багровым змеям. Обширные, совершенно гладкие пространства, отполированные неутомимыми ветрами, отражали лунный свет, поблескивая островками серебра, рассыпанными в неподвижном, глубоком сапфировом море. В лунном сиянии зазубренные контуры изломов льда подергивались горящей позолотой. Вокруг нас словно переливалась ртуть.

Ледяные вершины терялись в огромных, подобных морским валам облаках. Раздуваемые ветром, они напоминали тяжелые черные пряди волос какой-то женщины-гиганта. Меня сильно взволновал вид этой магической красоты, однако опасная дорога все же внушала ужас.

К действительности меня вернули крики эскимосов: «Хук! Хук! А-га! А-га!» Крепко ухватившись за нарты, мы прыжками понеслись в это прорезанное пурпурными лентами море, подернутое пятнами ослепительного серебра. Мне казалось, что я пребываю в мире, воспетом в норвежских сагах.

Луна, словно ее потушили, неожиданно погасла. Огромные тени одним прыжком опустились на льды впереди нас, как сумасшедшие замахали руками, а потом растворились в окутавшей нас темноте. Когда-то я читал сказки о странствиях по загробному царству, но только теперь до моего сознания дошел отзвук пьянящего, неумолимого, торжествующего ужаса, который, должно быть, испытывают заблудшие души, когда они бредут в кромешной тьме бесконечной ночи.

Мы ринулись в эту темень по льду, изрезанному бесчисленными глубокими расселинами и разломами. Ветер со стоном бросался на нас с отчаянной высоты задернутых облаками небес. С голодным ревом неистовствовал он в бездонных провалах по обе стороны от нас. Пот градом катился по моему лицу, примерзая бусинками к подбородку и одежде. Температура была 48° ниже нуля.

Время от времени мы останавливались, чтобы перевести дух. Я слышал тяжелое дыхание моих спутников и собак. Даже несколько секунд бездействия неизменно вызывали в теле конвульсивную дрожь, которая была мучительнее тех страданий, что мы испытывали при подъеме. Крики невидимых эскимосов звучали воплями таинственных бестелесных существ. Каждое мгновение я ощущал дыхание смерти. Однако собаки, повинуясь своей поистине удивительной интуиции, распознавали во мраке невидимые нам опасности и, рыская то в одну, то в другую сторону, иногда вообще поворачивая назад, благополучно везли нас вперед.

Порой я ощущал дыхание разверзшегося зева каньона у себя под ногами, и тогда один только неверный шаг мог привести к падению в бездну. В отчаянии я приникал к нартам, и меня влекло дальше. У любого самого опытного альпиниста волосы встали бы дыбом на голове, столкнись он с такими трудностями, однако мне было некогда думать только об опасностях, и я проделал путь, который был намного сложнее того, каким мне пришлось пройти во время путешествия по морскому льду к полюсу.

Временами луна все же выглядывала из-за облаков и пронзала своими лучами этот непроглядный мрак. Вызывая головокружение, ледяные поля словно проплывали рядом с нами подобно ландшафту, проносящемуся за окном вагона в поезде. Открытые, словно глубокие раны, ущелья извивались змеями, горные вершины сверкали как серебряные наконечники копий. То садясь на нарты, то поспевая за ними бегом, мы спасались попеременно то от мороза, то от струившегося пота. Наконец мы достигли вершины ледника, поднимавшейся на высоту 2000 футов над уровнем моря. Серебряный туман клубился у нас под ногами. Мы были в мире облаков.

Мы преодолели 12 миль за очень короткое время. В отсвете словно обожженных луной облаков я различал силуэты моих спутников. Собаки были скрыты от глаз дрожащей вуалью горящего тумана, лед стремительно уходил из-под ног. Мне казалось, что я ступаю не по земле, а по воздуху.

Мы начали спускаться. Неожиданно собаки словно запрыгали по воздуху. Нарты одним рывком ворвались в облако режущего глаза снега. Мы упирались ногами в сугробы, чтобы погасить сумасшедшую скорость. Затем мы увидели огромную гору, по-видимому в несколько тысяч футов высотой, которая нависала над нами то справа то слева. Впереди был лишь вакуум. Нарты обогнали собак. Мы выбросились из них, чтобы погасить инерцию. Разумно полагаясь на чутье и дикую выносливость собак, мы спустились до уровня моря, одним прыжком перемахнув через опасные склоны, и мягко, по-кошачьи, приземлились «на все четыре лапы» в бухте Зонтаг.

Мы разбили лагерь под сводом снежных блоков и, совершенно изможденные сумасшедшим переходом, позволили себе проспать ровно сутки.

Теперь наша задача несколько облегчилась. Мы шли на юг по равнине, посещая каждое поселение. Там мы обсуждали все новости, одаривали каждое семейство, а наши нарты заполнялись мехами и прочим полезным скарбом. Так под ноябрьской луной мы нанесли всем взаимовыгодные визиты. С приходом декабрьской луны мы вернулись на север, в Серватингва.

Затем мы возобновили попытки пробиться к моржам. Благодаря полярному течению в заливе Смит примерно в десяти милях от мыса Александер сохранилась обширная полынья. Этот район с неустойчивой ледовой обстановкой и был местом нашего назначения. Его отмечало темное облако — «водяное небо», мерцавшее на фоне жемчужного сияния южной части небосклона. Поверхность льда была гладкой. Мы не встретили здесь следов торошения, как в северной части маршрута, однако часто попадались трещины, которые, хотя и были сцементированы молодым льдом, все же доставляли нам много хлопот. Мы торопились, так как я сообразил, что, если внезапно налетит северо-западный ветер и разразится шторм, мы можем оказаться на плаву.

Однако нам было необходимо срочно обеспечить собак кормом, и это не оставляло для нас иной альтернативы. Лучше бросить вызов смерти сейчас, думалось мне, чем погибнуть наверняка из-за скудости запасов во время путешествия к полюсу. Не успели мы отъехать на значительное расстояние, как вечно ищущие собачьи носы почуяли следы медведя. Мы понеслись по ним в предвкушении сражения. Медведи, по-видимому, направлялись на те же охотничьи угодья, и этот курс устраивал нас. Несмотря на то что это был кружной путь, он помог нам избежать торосов. Мы ехали допоздна. Луна висела низко над горизонтом, и темно-багровые блики чернили снег.

Внезапно мы остановились. Издалека до нас донеслись низкие призывные крики моржей-самцов. Их басовое мычание приглушалось очень холодным воздухом и не давило на барабанные перепонки, как в солнечные летние дни. Шестеро моих спутников закричали от радости; они впали чуть ли не в истерику. Собаки, заслышав моржей, завыли и запрыгали в упряжи, дергая нарты. Мы отбросили бичи в сторону, и собаки дружно понеслись вперед, да так резво, что нам едва удавалось держаться за нарты.

Когда мы приблизились, ледяные поля помельчали. Время от времени попадался тонкий опасный лед. Мычание моржей стало громче. Мы спустились со льда, покрытого снегом, на тонкий черный лед, и я чувствовал себя так, словно летел над открытой пучиной. Мы остановили собак криками, распрягли их и привязали к отверстиям, просверленным ножами в ледяных глыбах.

Толкая нарты, где наготове лежали гарпуны, копья, ружья и ножи, мы двинулись вперед, держась поодаль друг от друга. Вскоре туман подсказал нам, что впереди опасные трещины. Теперь мы тщательно ощупывали лед шестом с острым наконечником. Я был позади нарт Кулутингва. Когда он подполз к кромке воды, послышался плеск, а затем дыхание моржа, да так близко, что нам показалось, будто нас обдало кристаллической водяной пылью, исторгнутой его ноздрями. Я продолжал толкать нарты вперед.

Уверенными размашистыми шагами Кулутингва с гарпуном в руке приблизился к самому краю воды и стал выжидать появления моржа. Мы слышали вздохи других моржей, которые доносились с разных сторон, а затем в темной воде, едва освещенной ущербной луной, мы увидели темные пузырьки воздуха. Неожиданный взрыв пара испугал меня. Я чуть не закричал, но эскимос, обернувшись, сделал мне знак рукой и прошептал: «Уит-у» (Жди).

Затем очень медленно он опустился на лед, распластался всем телом и удивительно точно стал имитировать призывные крики моржа. Его голос в ночи звучал сверхьестественно. Из чернильно-черной воды показалась голова зверя. Я увидел его длинные, спиралеобразные бивни цвета слоновой кости и два фосфоресцирующих глаза. Кулутингва не пошевелился. Меня трясло мелкой дрожью от холода и возбуждения. Почему он не наносит удар? Добыча, казалось, была в наших руках. Я издал восклицание, выражающее нетерпение и разочарование, когда голова с шумным всплеском исчезла, оставив на воде фосфоресцирующее пятно.

Несколько минут я стоял, пристально всматриваясь в сторону моря. Далеко на поверхности чернильно-черного океана, к моему изумлению, я увидел огни, похожие на отдаленные вспышки маяка либо на огни проходящего судна. Эти странные блуждающие огоньки арктического моря то вспыхивали, то внезапно гасли. Через мгновение я догадался, что они возникали в результате столкновения айсбергов. На поверхности этих ледяных гор, так же как и на поверхности моря, кишели микроорганизмы, те самые, что вызывают свечение моря в кильватерной струе корабля. Зрелище было неописуемо жуткое.

Внезапно я отпрянул от кромки воды, испуганный шумом, который исходил от поверхности льдины, на которой я стоял. Лед дрожал словно при землетрясении. Я поспешно отступил, но Кулутингва, лежавший у самого края воды, даже не пошевелился. Даже мертвый не мог бы оказаться более неподвижным. Пока я приходил в себя от изумления, лед в нескольких футах от эскимоса неожиданно треснул и разлетелся на куски словно от подводного взрыва. Эскимоса подбросило в воздух, и он приземлился еще ближе к кромке открытой возмущенной воды. Я видел, как он поднял руку и с необычайным проворством метнул гарпун. В то же мгновение я увидел белый бивень моржа и его фосфоресцирующие глаза. Они тут же исчезли.

Гарпун попал в цель. Линь, закрепленный свободным концом на древке пики, воткнутый в лед, быстро вытравливался. Мы знали, что раненый зверь обязательно вынырнет, чтобы глотнуть воздуха. Держа копье и ружье наготове, мы ждали, намереваясь, как только появится зверь, продырявить его кожаный панцирь. Потрогав линь, я понял, как боролось животное за свою жизнь там, глубоко под водой. Линь все же ослабевал, струйка пара поднималась над поверхностью воды, и тогда Кулутингва метал копье, а я стрелял из ружья. Воздух дрожал от мычания испуганного моржа. Затем наступило молчание.

Мы продолжали сражение часа два. Затем линь дал сильную слабину, и Кулутингва позвал остальных эскимосов. Все вместе мы вытянули на лед огромную тушу, покрытую дымящейся кровью. Собаки завыли от возбуждения.

Эскимосы, привычно работая ножами, срезали толстый слой жира, отделили мясо от костей и привязали окровавленную массу к нартам. Весьма быстро покончив с этим, они снова разделились; каждый бросился к своему месту у кромки воды и стал метать гарпун всякий раз, когда на поверхности воды появлялись маленькие гейзеры. Удача сопутствовала нам. Моржи один за другим извлекались из пучины на лед, и в течение нескольких часов все семь нарт были тяжело нагружены драгоценными припасами, которые теперь позволяли мне отправиться к полюсу. Мы устроили собакам легкое угощение и направились к берегу, оставив на льду груды моржового мяса, которое не могли увезти.

Добравшись до земли, мы, несмотря на усталость, приступили к строительству иглу для ночлегов. Неподалеку было эскимосское поселение. Мы попросили эскимосов этого поселения помочь нам доставить на берег добычу, которую оставили на льду, однако, прежде чем приступить к делу, мы позволили себе полакомиться сырым мясом, то есть устроили праздник обжорства, в котором с энтузиазмом приняли участие и собаки.

Едва мы доставили на берег все мясо и жир и сложили их на берегу, как со стороны зловещих, покрытых ледниками холмов внезапно налетели порывы ветра, крепчавшие с ужасающей силой.

Слепящая глаза метель хлестала замерзшую землю. Ветер дьявольски завывал. Не прошло и трех часов после нашей последней поездки на льду, как, заглушая рев ветра, послышался резонирующий треск. Бросая вызов порывам ветра, я вышел из иглу и сквозь темень смог разглядеть белые изломанные линии громоздящегося морского льда. Я слышал, как двигаются и ломаются огромные плавучие поля и куски ледника уносятся в открытое море. Если бы мы не поторопились и задержались в море еще на сутки, выслеживая моржей, нас унесло бы порывами этого внезапного ревущего урагана и, без всякого сомнения, мы погибли бы в пучине.

Ночью, точнее говоря, в течение того времени, что мы отводили для отдыха, шум льда не прекращался. Мне так и не удалось заснуть. Время от времени страшный треск пронизывал шторм. Иглу в соседнем поселении было сметено в море. Многие эскимосы, которые легли спать, сняв с себя одежду для просушки, обнаружили, что ветер ограбил их, унеся драгоценные меха.

Всю ночь до меня доносились возбужденные голоса эскимосов. В них звучал ужас. Одевшись, я ринулся в зубы шторму. Неподалеку я обнаружил группу эскимосов, которые метались по берегу; футах в двадцати под ними волны облизывали припай своими злобными языками. Люди швыряли в море веревки и что-то кричали. Как мне показалось, они кричали кому-то, кто в безнадежно холодных волнах боролся за жизнь.

Вскоре я узнал, что случилось ужасное несчастье. Незадолго до этого Кууна, пожилой осмотрительный эскимос, разбуженный штормом, отважился высунуть нос из своего каменного дома, чтобы подобрать оставленные снаружи вещи. Не успел он привязать нарты к скале, как порыв ветра неумолимо рванул в сторону моря, оторвал ноги старика от земли и швырнул его в волны. Крики несчастного услыхали его товарищи. Некоторые из тех, что тянули сейчас веревки, едва успели наспех прикрыться мехами, которые перед сном разбросали по иглу вокруг себя, и теперь были почти голыми. Время от времени слепящий смерзшимися снежными кристалликами порыв ветра почти отрывал наши ноги от земли. Волны лизали своими языками берег под нами, вызывая тошноту.

Наконец вымокшего эскимоса, покрытого ледяной коркой и все еще цепляющегося онемевшими пальцами за веревку, вытащили на лед. Он был без сознания; его перенесли в его собственный дом, находившийся футах в пятистах от места катастрофы. Там, стараясь спасти ему жизнь, товарищи разрезали на нем одежду. Мех, за короткое время смерзшийся под порывами холодного ветра в камень, не хотел расставаться с телом страдальца и отходил вместе с кусками кожи, обнажая трепетную плоть как после сильного ожога. Старик умирал три дня в страшных мучениях. Он стал жертвой обыкновенного несчастного случая, который может произойти в любое время с каждым из этих спартанцев. Никогда не Забуду терзающие душу стоны страдальца, заглушавшие даже завывания шторма. Возможно, было бы более милосердно оставить его на погибель в море. Старый дом Кууна стоял в 40 милях отсюда. Он хотел умереть там, и на четвертые сутки после случившегося его положили на импровизированные носилки, накрыли мехами и понесли по гладким ледяным полям. Никогда не забуду эту печальную процессию. Милосердное спокойствие воцарилось над землей и морем. Оранжевое сияние роскошной луны залило землю золотым пламенем. Длинные тени, подобно призрачным плакальщикам, одетым в пурпур, маячили впереди немногочисленного шествия. Время от времени, по мере того как люди превращались в черные точки на горизонте, полированная поверхность льда, который они пересекали, вспыхивала подобно зеркалу серебристого озера. До меня донеслись затихающие крики умирающего, затем наступила тишина. В который раз я изумился притягательной силе этой мрачной, сверхъестественно прекрасной земли, где неумолимая смерть может оказаться такой жестокой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.