7 Первая неделя долгой ночи

7 Первая неделя долгой ночи

Охота в арктических сумерках. Преследование медведя, карибу и мелких животных

Солнце погрузилось за горизонт. Мрак продолжал неумолимо сгущаться. Каждые двадцать четыре часа, приблизительно в то самое время, когда наступает полдень и солнце, как было недавно, висит над горизонтом, южная часть небосклона окрашивалась чудесными, но сдержанными тонами, столь характерными для обычного заката. Наша работа заметно продвинулась, однако нам нужно было еще больше

припасов, и мы рассчитывали, что, пока часть эскимосов занимается своими привычными делами, остальные смогут при свете сумерек продолжить охоту на медведей, карибу, песцов, зайцев и других животных даже за пределами своих традиционных промысловых угодий. Утром 26 октября, задолго до наступления так называемого рассвета, когда в небе появляется слабый отсвет солнца, семь нарт, запряженных шестьюдесятью собаками, уже стояли на полосе припая неподалеку от нашего лагеря, готовые стартовать к леднику Гумбольдта, расположенному в сотне миль севернее.[79]

Пока участники охоты ожидали последних напутствий, собаки яростно дрались между собой. Было настолько темно, что я с трудом различал силуэты моих товарищей и искал опору для ног на неровном снежном покрове и вздыбленном приливом льду.

Наконец послышалась команда к выступлению. Каюры подняли шум. «Хук! Хук! Хук!» (Пошел! Пошел!) — кричали они.

Собаки ответили радостным лаем и рванули с места. «Хауа! Хауа!» (Право! Право!), «Э! Э!» (Стоп! Стоп!), «Орети!» (Не балуй!) — эхом неслось по цепочке упряжек. Неистовый порыв собак быстро иссяк, они перешли на размеренный бег, потрусили рысцой, и мы заскользили по дороге, настланной морозами. Каюры умело объезжали камни и большие ледяные глыбы, направляя нарты вдоль опасных расселин, в глубине которых шумно плескалась вода. Эскимосы суетились вокруг нарт, подталкивая их вперед и тормозя, щелкали бичами. Они выбирали дорогу с искусством, доступным только им — местным жителям. Удивительно ловко они обращались с собаками, которые всего несколько поколений назад отделились от своих прародителей — волков.

Поземка мела по береговым склонам, температура упала до — 35°. Слева от нас расстилался бассейн Кейна, словно напоминая о попытках людей пробиться на север. Он был блокирован сомкнутыми грядами мелкобитого льда, кое-где виднелись айсберги. Над бассейном разливался багрово-синий свет воспламеняющегося неба. Далеко на западе виднелись очертания Земли Элсмира — земли обетованной, через которую я намеревался проложить новый маршрут к полюсу. По ее засыпанным снегом возвышенностям разливался мягкий кремовый свет полярного утра. Справа от нас тянулись изрезанные берега Гренландии. Ее огромные, отшлифованные льдами утесы выступали из мрака, словно угрожая нам. Возбужденные гонкой, мы покрыли 20 миль и достигли бухты Ренселер, где, вконец отчаявшись, проводил бессонные ночи доктор Кейн.[80]

Вблизи нашего лагеря, разбитого на припае бухты, мы напали на следы песцов и зайцев, однако было слишком темно для того, чтобы пытаться отыскать самих зверьков. Мороз достигал 40°, ветер пронизывал до костей, словно колол острым жалом. Для себя я разбил палатку собственного изобретения, надежность которой хотел проверить. Использовав нарты в качестве основания, я закрепил сверху складной тент из прочной парусины, растянув его между двумя шестами из дерева гикори с обоих концов. Вход был спереди. Внутри образовалось пространство 8 футов в длину и 3,5 в ширину, с округлой, словно спина кита, крышей. Изнутри я соорудил дополнительную стену из легких одеял; между внутренней и внешней стенами образовался зазор в дюйм толщиной, нечто вроде изолирующего слоя, который помогал сохранять накопленное в палатке тепло. Там было достаточно свободно только для двоих, и я пригласил разделить со мной ночлег своего главного помощника, проводника Кулутингва. Эскимосы не взяли с собой никаких приспособлений для ночлега, рассчитывая построить иглу или укрыться в снегу, как это делают дикие животные.

Прямо в палатке на маленькой спиртовке я приготовил еду для всех. Обед состоял из полного ведра вареной кукурузы, поджаренного бекона и неограниченного количества дымящегося чая. На все это ушло около двух часов, потому что нужно было сначала растопить снег и подогреть воду. Так как обед на открытом воздухе никак не вязался с моим представлением о комфорте, я пригласил всех в палатку. Испарения от нашего дыхания и приготавливаемой пищи конденсировались в виде инея, и вскоре у нас начался миниатюрный снегопад. Пришлось вымести снег и иней и снова пригласить всех войти. Гости набросились на еду с волчьим аппетитом. После трапезы мы отправились на разведку окрестностей. Мы продвигались во мраке, подобно совам осматривая все вокруг, а вороны[81] приветствовали нас криком.

Затем мы вернулись отдохнуть. Поблизости не нашлось достаточно твердого снега, из которого можно было бы нарезать блоки для иглу, поэтому эскимосы в полулежачем положении заснули в одежде прямо на нартах. Через несколько часов они проснулись, чтобы отведать рубленого мороженого мяса и жира. Два часа спустя мы развели огонь в жестяной банке, используя ворвань в качестве топлива, и с помощью этого приспособления приготовили котелок слегка проваренного мяса. Для защиты от ветра эскимосы возвели полукруглую стену из снега. Укрывшись за ней, они, счастливо улыбаясь и громко причмокивая, с какой-то дикой свирепостью расправлялись с дымящимся варевом. Я наблюдал за ними с искренним интересом. В этой поездке мне хотелось не только испытать мою палатку, но и глубже изучить повадки эскимосов, для того чтобы во время моего полярного путешествия я мог успешно пользоваться их приемами.

Это был мой первый опыт пребывания в открытом лагере полярной ночью, и после грубой кукурузной муки и бекона мне было отчаянно холодна Кроме того, я и мои спутники впервые испытывали новую зимнюю одежду. Наши нижние рубахи были сшиты из птичьих шкурок. Сверху мы надевали куртки из голубого песца или из шкуры оленя-карибу. Брюки шились из медвежьей шкуры, обувь — из тюленьей, а чулки — из заячьей. Таким был традиционными зимний наряд эскимосов, и все же я надевал его поверх европейского нижнего белья.

Прежде чем предаться отдыху, я приказал разбудить меня пораньше. Казалось, не успел я устроиться поудобнее и заснуть, как прозвучал сигнал к выступлению. Мы торопливо проглотили чай и галеты, запрягли собак и стартовали в полнейшей темноте. Эскимосы наелись жира и мороженого мяса, к которым мне еще предстояло привыкнуть, и чувствовали себя вполне удовлетворенными. Мне же было неуютно от пронизывающего холодного ветра. Я побежал рядом с нартами и вскоре, согревшись, почувствовал себя увереннее. Мое лицо ужасно страдало от режущего косого ветра. На рассвете мы миновали совершенно отвесные склоны мыса Сейнер. Часов шесть мы ехали в сумерках вдоль ровного берега бухты Банкрофт, затем повернули к бухте Даллас и, преодолев форсированным маршем 50 миль, сделали привал.

То, что открывалось нашим глазам, представляло собой редкую, величественную картину сумерек. Снег в этих местах был глубже. Заметно похолодало. Ветер неумолимо усиливался и зашел на север. Мы несколько раз попытались пересечь залив, однако широкие трещины, огромные, торчащие вертикально льдины и глубокий снег заставили нас вернуться на припай, который походил на великолепное шоссе. По берегу передвигаться на нартах было невозможно. В волнистых долинах и на склонах низких холмов мы обнаружили прекрасные, густо поросшие травой пастбища — излюбленные места оленей-карибу и зайцев. Слабого мерцания нарождающейся луны, которой предстояло взойти только через несколько дней, было достаточно для поиска «дичи».

Накормив собак впервые после выхода го Анноатока и утолив жажду растопленным снегом, мы отправились попытать счастья в охоте. Через час мои спутники вернулись с четырьмя зайцами, которые в разделанном виде весили около 48 фунтов. Двух зайцев мы оставили про запас, а двух съели чуть позже.

Незадолго до наступления так называемых дневных сумерек ветер усилился до настоящего урагана. Небо на севере, покрытое дымкой всю ночь, почернело будто от сажи. В вое ветра слышались чьи-то отчаянные крики, и воображение рисовало страдания умирающих путешественников, которые усеяли своими высохшими костями это побережье. Некоторое время мы еще видели Смутные очертания берегов, но вскоре все потемнело, повалил снег, образуя огромные сугробы.

Прихватив с собой несколько самых любимых собак, эскимосы укрылись с подветренной стороны моей палатки, где их завалило снегом. Им то и дело приходилось проделывать отверстия для дыхания. Они пролежали погребенными в снежных сугробах целых 28 часов. Однако нарты, накрытые палаткой, хорошо защищали меня и Кулутингва. Когда шторм ослабел, мы стали откапывать наших товарищей. Это напоминало сбор урожая картофеля. Небо на севере побледнело, на юге прояснилось. Вокруг каждого тороса скопился паковый лед. Снег покрылся настом. Полосу припая завалило такими глубокими сугробами, что ехать по нему стало невозможно.

Пот градом катил по нашим лицам, когда мы сбивали снег с собачьих боков и откапывали нарты. Капли пота скатывались на одежду, примерзая к меху ледяными дорожками. Наше самочувствие после шторма ничуть не ухудшилось, и хотя мы проголодались как волки, время было для нас слишком дорого, чтобы тратить его на еду.

Мы покинули пределы бухты, выйдя на морской лед. В этот момент собаки почуяли медведя и вскоре напали на его след. Отдохнувшие, но голодные, они были готовы к драке. Их острые морды истово уткнулись в отпечатки гигантских лап зверя, их уши вздрагивали — и вот с диким воем они ринулись вперед.

Ни окрики, ни удары бича не действовали — собаки неслись дальше. Мы перескакивали через гребни наносов и в клубах снежной пыли скатывались по снежным склонам, отчаянно цепляясь руками за нарты. Нас швыряло из стороны в сторону, порой выбрасывало из них и волокло рядом. Вскакивая на ноги, мы сами, все более свирепея, только крепче хватались за нарты.

Как мы не поломали кости, а наши нарты остались целы — остается для меня загадкой. Примерно через час такой гонки мы заметили медведя. Очевидно, он тоже увидел нас, так как галопом мчался к полынье, что лежала к северу. Мы отстегнули самых быстрых собак. Оказавшись на свободе, те кинулись вперед сквозь снега словно скаковые лошади. Однако у медведя было преимущество. Как только подоспевшая собака вцепилась ему в ляжку, он плюхнулся в черную воду. Мы подошли и стали ждать, когда он появится на поверхности. Однако у мишки нашлось достаточно «здравого смысла», чтобы выбраться из воды уже на противоположном берегу, где он энергично отряхнулся, а затем уселся на льду, словно подсмеиваясь над нами.

Я понимал, что подобное ныряние фатально для собаки или человека, равно как и для лодки, потому что при погружении в воду любого тела оно настолько быстро обледеневает, что уже не может двигаться.

Собаки тоже уселись на лед и жалобным воем начали выражать свое разочарование. Мы попытались было найти переправу, пройдя по нескольку миль в обе стороны от этого места, однако зверь перехитрил нас, и нам пришлось продолжить путь на север.

Показалась бухта Эдванс. Там, среди островов, мы собирались устроить главный лагерь. Свет быстро таял, и, с ледника Гумбольдта, выглядевшего более темным, чем небо, пятном, подул холодный ветер. Вокруг было много айсбергов, сидящих на мели, и всевозможных ледовых образований. Торосы и снег больше не препятствовали нашему продвижению.

Нас преследовали два ворона. Их пронзительные крики эхом отдавались среди айсбергов. Присутствие этих птиц подсказало эскимосам, что поблизости бродят медведи, однако мы не видели даже следов. Крики воронов действовали на собак возбуждающе, они вели себя так, будто напали на след, и мы быстро двинулись в сторону острова Брука. Этот остров представляет собой довольно высокое плато с острыми утесами. Расположенный по соседству остров Бонсал сильно сглажен ледником. Между этими островами мы нашли место для лагеря, кое-как защищенное от ветра.

Покуда мы расправлялись с кукурузой и беконом, собаки взвинтили вой до жуткого свирепого крещендо. Я подумал, что они по своему обыкновению приветствуют появление луны, однако тон их голосов выражал чрезмерное возбуждение. Мы вышли наружу, чтобы узнать, в чем дело. Было так темно, что в двадцати футах я ничего не мог разглядеть, холодный ветер затруднял дыхание.

— Nannook (Медведь), — зашептали эскимосы. Я огляделся, чтобы отыскать позицию, удобную для обороны. Однако помешала непроницаемая ночная мгла, поэтому мы с ружьями на изготовку встали за палаткой. Медведь, по-видимому страдавший чрезмерной любознательностью, неумолимо надвигался на нас.

— Таокоо! Таокоо! Igboo did oo-ah-tonie! (Смотри, смотри! Позади айсберга!) — говорили мне эскимосы. Однако я не видел ни айсберга, ни медведя. Мы с волнением ждали на морозе. Медведь повернул в сторону и спрятался за другим айсбергом. Мы отстегнули лучших собак. Одним прыжком они растворились в темноте.

Мы запрягли остальных собак и двинулись вперед. Я сидел на нартах Тотио, так как у него была самая многочисленная упряжка. Мы перепрыгивали через разводья, иногда окунаясь в воду. Следы медведя вились вокруг огромных айсбергов, которые казались в темноте привидениями. Собаки сами шли вдоль невидимой цепочки следов и вскоре хором известили нас о начале сражения. Мы словно по воздуху летели напрямик в таинственную тьму, откуда доносились звуки. Тотио шел впереди. Приблизившись, мы спустили собак, оставив в упряжке только двоих. Нарты перевернулись и накрыли меня. Подоспел Кулутингва и тоже спустил собак. Я отдал ему свой новенький винчестер. Торопясь вслед за Тотио, он успел сделать несколько шагов, когда тот выстрелил. Заметив, что зверь пытается подняться, Кулутингва тоже выстрелил из нового ружья. Огненная вспышка пронзила темноту. Кулутингва кинулся ко мне и попросил фонарь. Бездымный порох разорвал новое ружье. У Тотио не было больше патронов. Однако медведь лежал смирно. Мы приблизились с копьями в руках.

Собаки исполняли вокруг поверженного зверя дикую пляску, однако у того было еще достаточно сил. Он выбрасывал вперед лапы, да с такой силой, что держал в полном бездействии собачью свору. Подоспели другие эскимосы, впереди них тоже мчались собаки. Тотио выступил вперед и погрузил копье медведю под лопатку. Зверь принадлежал ему.

Молодой эскимос не только подарил экспедиции медведя, но и приумножил свои победы, завершив тем самым перечень деяний, закреплявших за ним право считаться настоящим мужчиной. Эта победа позволяла ему жениться. Он уже успел обзавестись двенадцатилетней невестой, однако без убитого медведя помолвка не могла считаться нерушимой. Он принялся танцевать от радости, переполнявшей его молодое любящее сердце. Бичами мы отогнали собак и принялись свежевать тушу. Каждая собака получила лакомый кусочек. Остаток мы погрузили на нарты и вскоре отправились в лагерь.

На следующий день мы охотились на оленей-карибу. Небо было удивительно чистым, и стоило нам покинуть лед, как ветер с ледника словно куда-то исчез. Охотничья партия рассеялась по многочисленным горам ледника. Меня сопровождал Кулутингва. Мы хотели подняться на небольшое плато, откуда я мог бы изучить окрестности.

Но не прошли мы и полмили в глубь побережья, как обнаружили свежие следы карибу. По ним мы двинулись вдоль крутого склона в сторону плато, находящегося на высоте примерно тысячи футов. Мы заглянули за гребень. Прямо под нами пара оленей разгребала снег в поисках корма. Было достаточно светло, и они находились в пределах досягаемости ружейного выстрела. Однако прежде чем решиться выстрелить, эскимос обязательно подбирается к добыче как можно ближе — поэтому, обойдя оленей под прикрытием гребня утеса (или это была покрытая снегом полка скалы), мы подобрались на угодную эскимосу дистанцию и выстрелили.

Животные упали. Их почти белые, с длинным мехом, прочные шкуры пришлись нам весьма кстати для изготовления спальных мешков. Пока эскимосы свежевали складными ножами туши и делили мясо на три части, я исследовал окрестности.

Передняя часть ледника Гумбольдта, который простирается на 60 миль к северу, была отчетливо видна в обрамлении темно-синих утесов. Ближе к середине его совершенно чистый от снега, с многочисленными трещинами лед струился волнами словно по поверхности штормового моря. Из-за странного пурпурно-синего отблеска, шедшего от ледника ввысь, небо чем-то напоминало водяное[82] Снег, засыпавший льды на море, отливал нежно-лиловым. В остальном небо и земля были залиты характерным для арктических сумерек багровым отблеском.

Этот ледник, самый крупный в американской Арктике, некогда простирался значительно южнее, и в его власти находились все окрестные острова, включая остров Брука. Ледник предстал перед нами как очаровательный этюд, написанный в пурпурных и синеватых тонах, однако было слишком холодно, чтобы решиться его исследовать.

Эскимосы подготовили для меня самый легкий тюк. Удобно разместив его у меня на спине, а ремень, помогающий удерживать его, на лбу, эскимосы взвалили на себя свои тяжелые тюки, и мы направились в лагерь. Останавливаясь передохнуть, мы всякий раз отрезали кусочки оленьего сала, и я с удивлением обнаружил, что пристрастился к этому новому для меня лакомству. В лагере мы нашли остальных эскимосов, пребывавших в благодушном состоянии, так как каждому посчастливилось добыть одного-двух оленей. Большего не удалось сделать, и мы решили отложить охоту до утра в надежде встретить медведя.

Устав от долгой охоты и обильной трапезы с оленятиной, мы проснулись поздно. Выпив по чашке чая, упаковали и погрузили мясо. Собаки радостно тянули тяжелые нарты. Сумеречное сияние заливало небо, словно обдавая его жаром. К юго-востоку, на фоне розоватого неба, мощные языки ледника Гумбольдта маячили в фиолетовых стенах скал, а море выставляло напоказ многочисленные оттенки розоватых и лиловых красок в зависимости от направления отраженных лучей на склонах снежных сугробов.

Собаки, будто сознавая, что их носы обращены к стране моржей, бежали бодро. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Температура была -42°. Намереваясь достичь Анноатока за два перехода, мы, помогая собакам, бежали позади нарт. Мороз заставлял нас совершать энергичные телодвижения. Однако, отягощенные мехами, мы то и дело искали повод, чтобы с удобством развалиться на нартах и избежать пытки, которую причинял пот. Источник света медленно смещался вдоль покрытых тенями гор, нависавших над замерзшим морем. Наша тропа, будто наэлектризованная, источала многоцветное сияние.

Небо постепенно приобретало оттенок старого золота, и фиолетовая вышивка на облаках сменилась багряной. Золото, которое растекалось по небу широкими полосами, потемнело, и багровое одеяние небес поблекло. Вскоре другие небесные факелы озарили переменчивый лик сияющих снегов. Теперь на небесном своде плавали звезды, горевшие настолько ярко, что каждая из них, сама по себе миниатюрное солнце, соперничала с главным светилом. При этой новой иллюминации сумеречные краски утратили свое цветение. Словно белый электрический свет залил холодное небо.

Я шагал по белому, пламенеющему воздуху. Красота окружающего очаровывала. Я чувствовал себя так, будто ступал по холодному пламени в призрачном королевстве, где когда-то очень давно боги правили древним народом. Я чувствовал себя древним норвежцем, осеняемым славой Валгаллы,[83] горевшей на его челе. На какое-то время я даже забыл об усталости. И наконец, утомленный долгим переходом, повалился на нарты. Эскимосы, которые принялись распевать песни, маячили где-то впереди. В этом неземном освещении их туловища словно выросли. На горизонте произошли едва заметные изменения. Безмолвно, с благоговением наблюдал я за переменой декорации и зажигающимися огнями, будто все это происходило на сооруженной богами сцене, на которой разыгрывалась божественная, вызывающая трепет героическая драма.

Помолодевший, словно питаемый теплом колышущихся разноцветных небесных вуалей, золоченый лик луны в сопровождении четырех сателлитов[84] величественно поплыл по небу над сверкающими языками ледника Гумбольдта. Радужные, волнистые полосы в небе, похожие на рубиновые ожерелья, обвивались вокруг невидимой глазу шеи луны. По мере того как луна поднималась в небе, розовые тона поблекли, а белое мерцание звезд сменилось мягким кремовым сиянием.

Мы продолжали путь. Эскимосы пели, собаки изредка лаяли. Затем все мы внезапно смолкли, потому что само великое сияние Севера заполыхало над землей и замерзающим морем. Неосязаемые творения из его пламени, божественные пальцы его, когда оно словно сходит со своего таинственного трона, чтобы улыбнуться осененному ночью миру, прошлись по небу сверкающими серебром лучами. Они зажгли небо жидким пламенем, закрыли его мерцающей панорамой ослепительной красоты. Языки его то пламенели причудливым орнаментом, то исчезали. От горизонта до зенита каскады молочного пламени вздымались магическими фонтанами.

Северное сияние в Арктике чаще наблюдается южнее. Описанное на этих страницах было самым ярким за все время моего путешествия. На следующий год я наблюдал подобное не более трех-четырех раз. Однако ранее мне приходилось видеть удивительную игру света.

Самое примечательное изображение красочного северного сияния принадлежит кисти мистера Фрэнка Уилберта Стоукса. Репродукции его картин печатались в «Сенчури магазин» в феврале 1903 г. После появления этих иллюстраций мистер Пнри обошелся с мистером Стоуксом (членом его экспедиции) так же, как с мистером Аструпом и другими. В письме к ныне покойному мистеру Ричарду Уолтсону Голдеру, редактору «Сенчури», Пири сделал все возможное, чтобы опорочить мистера Стоукса, настаивая на том, что северное сияние не настолько красочно. Защищая мистера Стоукса, мистер Голдер привел цитату из собственной книги Пири «К северу» (т. II, с. 194, 195, 198 и 199), где описаны более интенсивные цветовые эффекты.

Созерцая величественную картину этого дошедшего до нас из другого мира свечения, я ощутил самого себя песчинкой во Вселенной и еще глубже осознал благотворное влияние того возвышенного идеала, служению которому посвятил себя. Я чувствовал себя словно в экстазе от неукротимой решимости, присущей человеку, когда он творит великие дела, достигает цели, венчающей его великими свершениями, создает величайшие произведения искусства, возвышающие его над остальным человечеством. В таком состоянии духовного опьянения я продвигался вперед. И хотя северное сияние поблекло, оно еще долго играло в моей душе. Мы прибыли в Анноаток поздно вечером 1 ноября.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.