1 ПОЛЯРНАЯ БИТВА

1 ПОЛЯРНАЯ БИТВА

21 апреля 1908 г. я достиг некоей точки в отливающей серебром северной ледяной пустыне, и радость переполнила моесердце. Я отчетливо помню все — это событие запечатлелось в моей памяти, подобно тем многим зримо ощутимым картинам, которые фотографируются зрением до мельчайших подробностей благодаря силе их эмоционального воздействия и в минуту сильного душевного волнения внезапно возникают перед глазами как молнии, напоминают о себе сновидениями, галлюцинациями, являются человеку на смертном одре.

Я отчетливо вижу солнце, низко висящее над горизонтом, сверкающее длинными серебрящимися, как лезвия, лучами. Это огнедышащий, словно подкрашенный кипящей бледно-лиловой краской шар, который время от времени завешивают багровые седые туманы. Над трещинами подвижных ледяных полей поднимаются пласты холодного воздуха, преломляющие солнечные лучи, искажающие форму громоздящихся льдин так же, как водная гладь — опушенное вглубь весло.

Гигантские ледяные глыбы вокруг меня обретали призрачные очертания, отливали пурпуром. Моему воображению рисовались движущиеся призраки воинов каких-то погибших армий. Их причудливые огромные головы вздымались по всему горизонту. Эти воины вставали над вершинами далеких неведомых гор. Они то наступали на меня, то отходили, уменьшаясь в размерах, пропадали и возникали снова, превращаясь в гигантов. Их окутывали багровые туманности и темные облака, а над ними, словно боевые знамена, разливались волны искрящегося сияния, оранжевого или малинового. Эти златотканые, обагренные кровью стяги трепетали на ветру. С изумлением, в ужасе всматривался я в эти видения, забыв о том, что наблюдаю обыкновенные миражи — игру преломленных солнечных лучей в морозном воздухе. Я чувствовал себя так, будто созерцал некие смутные откровения победоносного воинства из иного мира, которое в далеком прошлом, как говорят, было околдовано в Эндоре.[29] Казалось, нет ничего удивительного в том, что эти воины маршируют вокруг, а ветер доносит до меня звуки военной музыки. Я ощущал опьянение. Я стоял в стороне от двух моих спутников-эскимосов, а вокруг расстилались пустынные, но подвижные ледяные поля. Я чувствовал себя одиноким в этом мертвом царстве, в этих безжизненных владениях свирепых ветров и холода; я словно очутился на Земле, какой та была до сотворения человека.

Волнение охватило меня, то самое волнение, которое испытывает каждый, кому довелось достичь почти невозможного, нечто такого, о чем сильно мечталось. Это был восторг достижения совершенства, ощущение поэта, создавшего свой шедевр, ощущение скульптора, завершающего отделку неодушевленного мрамора, в котором он излил свое трепетное сердце. Наверное, подобное волнение испытывает полководец, разбивший огромную вражескую армию. Стоя в той точке, я сознавал, что я, человеческое существо с присущими ему недостатками, сумел победить холод и голод, выдержать почти неимоверные испытания в сражении с суровой, неистовой природой, вынести все это во время изматывающего душу, истощающего телесные силы путешествия, какого доныне, возможно, не приходилось совершать никому. Я доказал самому себе свое мужество, ни разу не подумав о награде. Только призраки, эти создания воображения, разделяли со мной радость победы, радость, которую я не мог разделить ни с кем больше. Снова и снова повторял я самому себе: я достиг Северного полюса! Эта мысль пронзала все мое существо подобно звону серебряных колокольчиков.

То был мой звездный час, апогей моей жизни. Несмотря на все то, что случилось со мной позже, эти видения и этот восторг останутся до конца дней моих свидетельством того, что я в самом деле честно достиг идеала!

Я никогда не утверждал и не утверждаю, что в тот час находился в той самой точке, где земная ось с абсолютной точностью пронзает поверхность Земли. Возможно, это было так, возможно, иначе. В подвижном ледяном царстве, в стране клубящихся туманов, где солнце висит низко над горизонтом, а его лучи преломляются, определить с абсолютной точностью местоположение навигационными инструментами даже при благоприятнейших условиях совершенно невозможно — с этим согласятся все ученые. Однако я со всей ответственностью заявляю, что достиг Северного полюса, достиг хотя бы приблизительно; я определил свое местоположение самыми точными инструментами и как можно тщательнее, с такой скрупулезностью, какая только была посильна при тогдашнем состояний атмосферы и горизонта. Признаюсь — я задыхался от счастья, но тем не менее заявил о своем достижении на основании честно проделанных, тщательных научных определений и расчетов, какие только посильны человеку. Однако я отрицаю, что любой другой, достигший этого района Земли, смог бы математически более точно определить местоположение полюса и представленное им обилие цифр вряд ли продемонстрирует большую точность. Я до сих пор верю в то, о чем заявил всему миру по возвращении; я первый человек, который достиг точки на Земле, известной под названием Северный полюс, и я достиг полюса с точностью, доступной для его отыскания в настоящем и, возможно, в будущем.

Склонен думать, что не многим людям, известным в истории, довелось подвергаться таким злобным нападкам, оскорблениям, с размахом организованной безжалостной травле в прессе, систематически выслушивать ложные, клятвопреступные обвинения. Я уверен, что лишь не многие страдали так жестоко; у метя даже не было возможности защищаться — и все оттого, что я посмел заявить о своем достижении. Настолько настойчивыми, вопиюще несправедливыми и ошеломляющими были эти нападки, что в течение некоторого времени мои душевные силы оказались сломленными, в я с болью в сердце желал только одного — уйти от людей, скрыться в укромном уголке Земли, чтобы меня забыли. Я понимал, что причиной моих несчастий была зависть. Именно она стала движущей силой злобных обвинений, павших на мою голову, но я верил, что настанет время и справедливость восторжествует, неопровержимая истина моих заявлений предстанет перед людьми правдой.

Вооружившись этой убежденностью, я устранился от жаркого, разжигаемого ради наживы спора и удалился в мирное лоно семьи. Разнузданная, позорная кампания отшумела, иссякла. Пресса активно участвовала в этом бесчестии — за взятки. публиковались бюллетени фальшивых новостей, намеренно сфабрикованных моими врагами для того, чтобы разжигать в журналистах вечную жажду сенсаций. Когда я устранился от борьбы, доверив прессе свои мысли, то, по-видимому, поступил опрометчиво. Это обернулось для меня новыми обвинениями, на этот раз в том, что я предал свое дело. И снова враги использовали обстоятельства для того, чтобы очернить меня. На самом деле, придерживаясь рамок приличия, я просто пытался по-джентльменски продолжить дискуссию, однако нечестность противников оставалась ключевой нотой в споре; мои «мягкие методы» не послужили добру. И я предпочел удалиться, чтобы дождаться, когда прояснится душная атмосфера, нагнетаемая соперниками. Однако, держась в стороне, я наблюдал за противником — и вот я снова здесь, чтобы сорвать черный покров взяточничества и заговорщичества, обманным путем наброшенный на меня когда-то. Я вернулся, чтобы отстоять свою честь.

Теперь, когда прошли разочарование и горечь и мои душевные раны немного залечены, я решил рассказать всю правду о себе и о ложных обвинениях, выдвинутых против меня, рассказать о тех людях, которые возвели на меня столько напраслины. В этой книге я впервые расскажу, почему я уверен в том, что достиг Северного полюса. Я представлю полные записи,[30] на основании которых зиждется моя убежденность. Только полный отчет о путешествии и научные наблюдения могут подтвердить мое заявление.

Несмотря на шумиху, вызванную так называемыми «доказательствами», представленными моими соперниками, я убежден, что беспристрастный читатель найдет в этой книге самый полный рассказ и самые весомые, убедительные расчеты, какие только может представить исследовательская экспедиция. В этой книге я впервые отвечу «in toto»[31] на все пункты выдвинутых против меня обвинений. Я сделаю это потому, что раньше мне не удавалось ответить на них, используя обычные средства печати. Благодаря могуществу тех, кто ополчился против меня, я оказался отрезанным от прессы и не мог сказать публике всего того, что хотел бы, а мои статьи подвергались такой редакторской правке,[32] что все невольно задевавшее моих противников попросту вычеркивалось.

Только прочитав от начала до конца мой рассказ об экспедиции, такой, каким он представлен на страницах этой книги, можно определить относительную ценность моих заявлений и притязаний моих противников. Только прочитав эту книгу, можно узнать всю правду о том заговоре, который был составлен ради моей дискредитации, — только тогда можно понять мотивы моего поведения, нежелания отвечать в свое время на обвинения, причины моего «исчезновения» в то самое время, когда против меня были предприняты нечестные действия, а я своим «уходом» словно подтвердил самую злобную клевету. Теперь я убедился, что в свое время обошелся слишком деликатно с теми, кто постарался лишить меня заслуженных почестей. Теперь, испытав на собственной шкуре жгучие удары бича общественного мнения, я сам прибегну к «хирургическим» средствам. Я расскажу правду, даже если она причиняет боль. Меня не щадили, и я не пощажу никого. Я расскажу без прикрас горькую правду о себе — о человеке, которому причинили столько зла, чью репутацию подорвали купленными, клятвопреступными свидетельскими показаниями, чья жизнь подвергалась опасности уже после возвращения из заледенелой страны холода и голода — объекта его победы, потому что другой человек, который осмелился впоследствии присвоить себе всю славу открытия, славу, которая дороже самой жизни, намеренно или нет, бесчестно присвоил себе запасы не принадлежащего ему продовольствия.[33]

Многим прославленным исследователям довелось испытать недоверие и унижение. Первооткрывателя нашего континента Христофора Колумба бросили в тюрьму, а Америго Веспуччи приписали честь его открытия. По сей день именем последнего называют землю, которая была найдена благодаря отваге и убежденности, гнездившимся в сердце человека, предвидению которого не верил даже его народ.

И в наши дни немало исследователей подверглись резкой критике, например Стэнли, само имя которого долгое время было окутано облаком недоверия. Были и другие, а некоторые из них даже Стали в ряды моих врагов. К несчастью, в подобных случаях доказательством открытия служило одно лишь заявление исследователя, то есть его слово. Иных, очевидных, несомненных доказательств просто не существует. В тех же случаях, когда человека оклеветали, очернили его репутацию, окончательный приговор человечества выносится посредством выражения доверия либо к слову исследователя, либо к заявлениям его противников.

Вернувшись с Севера, будучи истощенным физически и морально после жестокой борьбы с холодом и голодом, одновременно сознавая всю значимость личного достижения, я оказался вознесенным волной энтузиазма людей на вершину мировой славы. Тогда все словно сошли с ума. Это смутило и насторожило меня. В неожиданном, стремительном, словно молния, восхождении к славе (я не ожидал этого и чувствовал себя беспомощной щепкой, подбрасываемой волнами в штормовом море) меня осыпали не испрашиваемыми мной наградами. В моих ушах звенели панегирики прессы, самые именитые личности "называли меня столь же великим, как и они сами. В смущении принимал я знаки внимания принцев, но меня возвели еще выше — я удостоился чести пожать руку, милостиво протянутую мне самим королем.

Вернувшись на родину, я не переставал удивляться тем почестям, которыми меня осыпали только за то, что я завершил, как мне казалось и все еще кажется теперь, дело сугубо личное, то есть добился успеха, который значит что-либо только для одиночки. Меня встретили восторженными криками, одобрительным свистом, ружейными залпами, ревом духовых оркестров. Улицы, убранные триумфальными арками, были запружены толпами аплодирующих, поющих взрослых и детей. Словно слепящий вихрь нес меня по стране — сейчас это представляется мне бредовым сном, я выслушивал овации, о которых кто-то отозвался как о беспрецедентных в своем роде.

Когда я вернулся в лоно цивилизации и весь мир звенел от поздравлений, сквозь студеные воздушные пространства Севера жалящими электрическими импульсами телеграфа пришло сообщение мистера Пири о том, что он достиг Северного полюса. Он объявил также, что я лжец. Тогда я не сомневался в достижении Пири. Добравшись до полюса при исключительно благоприятных условиях, я верил, что и он в таких же условиях мог совершить подобное, но годом позже. Я сердечно откликнулся на это сообщение, заявив, что славы хватит на двоих. И все же я ощутил ядовитые уколы моего соперника. В критический момент любое человеческое существо может оказаться во власти неразумных инстинктов.

После возвращения мистера Пири я стал жертвой кампании, развернутой с целью моей дискредитации, и считаю, что оказался наиболее глубоко уязвленным исследователем за всю историю человечества. С самого начала вдохновляемая и направляемая мистером Пири еще с телеграфной станции на Лабрадоре эта запланированная кампания проводилась настойчиво и неустанно влиятельной организацией, располагающей неограниченными финансовыми средствами, заручившейся поддержкой псевдоученых, заинтересованных в успехе экспедиции Пири как с финансовой, так и с других точек зрения. Пользуясь поддержкой ряда влиятельных газет, финансовые круги, которые стояли за спиной мистера Пири, развернули широкую кампанию с целью подорвать доверие публики ко мне. Прежде чем я ощутил всю силу закулисной игры, я оказался в затруднительном положении, был сбит с толку. За моей спиной не было никакой организации, я не располагал «веревочками», за которые можно было бы «тянуть», не имел денег для своей зашиты; я понимал, что каждый человек на моем месте (обыкновенный смертный, а не супермен) почувствовал бы такую же беспомощность, испытал бы такое же отвращение к двуличности, понял бы, как мало значит все то, что им совершено, всю тщетность достигнутого в сравнении с той неумолимой угрозой, какую таила в себе паутина позора, которую мои враги пытались сплести для меня.

Один из характерных приемов нашей журналистики — это неустанное повторение одних и тех же данных, посредством чего в сознание общественности внедряется как факт нечто надуманное и нереальное. С самого начала американская пресса развернула широко разрекламированную погоню за «доказательствами», которые, как об этом намекалось в газетах, должны были представлять не что иное, как полные математические расчеты обсерваций. У мистера Пири были свои расчеты — ведь он «похоронил» часть моих.[34] Тогда я не представил тех доказательств, они казались мне слишком неубедительными, так как я, подобно ученым, считал, что голые цифры могут оказаться неадекватными; единственно убедительным доказательством может служить только повествовательный отчет об экспедиции. Я не отдавал себе отчета в том, что благодаря газетной шумихе в сознании публики росла потребность в этом смутном нечто. По этой причине я не счел необходимым объяснять всю абсурдность подобного положения дел.

Я недооценил и того относительного эффекта, который произвело «принятие» Национальным географическим обществом[35] так называемых доказательств Пири, в то время как мои так и не рассматривались. Тогда я не знал — это стало известно позднее, после опубликования письменного свидетельства, представленного Морскому комитету в Вашингтоне, — что вердикт Национального географического общества основывался на поверхностном изучении малоценных, второстепенных наблюдений Пири, беглом осмотре его инструментов некоторыми членами общества на Пенсильванском вокзале Вашингтона. Я был занят чтением многочисленных лекций и, как всякий исследователь, в том числе и Пири, считал, что поступал правильно — а именно собирался завершить цикл лекций, чтобы удовлетворить запросы текущего момента, то есть рассказать об экспедиции, пока общественность проявляет к ней интерес, а подробный отчет об экспедиции, дополненный полевыми наблюдениями, представить позже.

За этим преувеличенно назойливым домогательством «доказательств» последовала серия настойчивых, заранее запланированных напалок. Некоторые из них показались мне настолько мелкими, незначительными, что я не обратил на них внимания. Меня спрашивали, с какой максимальной скоростью я передвигался, однако оставили в покое, как только стало известно, что скорость Пири превышала мою. Газета, которая опубликовала мою статью об экспедиции, использовала фотографии, отснятые мной в Арктике во время предыдущих экспедиций (характер таких фотографий существенно не меняется). Это стали эксплуатировать в качестве очевидного доказательства моего обмана! Ошибки, которые вкрались в газетный материал оттого, что никто не считывал гранки из-за спешки при подготовке номера в печать, тоже были использованы. За них тоже крепко ухватились, и на этом материале были созданы длинные и малопонятные диссертации по математике, чтобы доказать, насколько недобросовестным и ненадежным человеком был я. Один из сторонников Пири использовал фотографию флага, водруженного мной на полюсе, как очевидную prima facie[36] — улику в том, что я совершил подлог. Из-за слабого освещения на Севере оригинальный негатив оказался расплывчатым, поэтому газетные фотографы подретушировали снимок, нарисовав на нем тени, отбрасываемые самим флагом и иглу.[37] За эти тени с жадностью ухватились, и после долгих скрупулезных изысканий было объявлено, что фотография отснята в 500 милях от полюса.

Мистер Пири опубликовал чудовищное, подписанное различными членами его экспедиции заявление, авторское право на которое было закреплено за целой кликой не знакомых со словом «совесть» сообщников. В этом документе Пири привел показания двух моих спутников-эскимосов, якобы подтвердивших, что в течение всего путешествия я не покидал пределов видимости земли далее чем на два «ночлега». Я действительно поддерживал в эскимосах иллюзию, что миражи и низкие облака, которые наблюдались почти ежедневно, были признаками земли. Они страстно желали быть как можно ближе к земле и, будучи людьми невежественными, верили мне; с помощью этого невинного обмана я сумел предотвратить панику, которой может поддаться любой коренной житель Арктики, когда он теряет из виду землю. Я знал, как у Большой полыньи[38] во время последнего путешествия самого Пири впали в панику его эскимосы; только пригрозив эскимосам оставить их одних на льду (в лучшем случае они смогли бы добраться до земли, но скорее всего замерзли бы), он заставил их сопровождать его дальше.

Так или иначе я не придал большого значения свидетельским показаниям эскимосов,[39] даже сознавая, в каком виде их мог процитировать мистер Пири — ведь постановкой прямых вопросов можно получить какие угодно желаемые ответы. Я знал также, что якобы нарисованный моими эскимосами маршрут (каким мистер Пири представил его на своей карте) не представлял ценности — ведь, оказавшись вне пределов видимости земли, в незнакомой местности, эскимосы теряют чувство ориентации. Я догадывался, чем была эта карта — сфабрикованным документом; мои помощники-эскимосы, очевидно ни о чем не подозревая, бесхитростно заявили то, что с помощью иезуитской казуистики заранее запланировал выудить у Них Пири. Итак, я не счел нужным отвечать на это.

Я оставил свои инструменты и часть полных расчетов определения местоположений мистеру Гарри Уитни— факт, который по прибытии в Сидней[40] он подтвердил в опубликованном интервью в самый разгар полемики, когда я уже выехал из Копенгагена. Когда в печати появилось интервью Пири, в котором тот намекал на то, что я не оставил на Севере никаких документов, его слова обратились в своего рода обвинение, которое было подхвачено прессой и сопровождалось шумихой и прочими выпадами против меня. Я понял, что ложь, исходившая от мистера Пири, на этот раз была преднамеренной. Тогда же я узнал, что один из участников экспедиции Пири подверг моих эскимосов допросу: он показал им инструменты Пири и таким образом установил, какие именно инструменты были у меня. Демонстрируя Этукишуку и Авела,[41] как пользуются этими инструментами, Бартлетт узнал также, что я действительно производил определения места. Эту информацию он сообщил мистеру Пири прежде, чем его экспедиция отправилась из Эта[42] в Америку. Эти сведения Пири и его товарищи скрыли с недобрыми намерениями. Однако в то время у меня не было средств для опровержения этих инсинуаций; было просто мое слово против слов Пири.

Я не располагал сверхъестественными доказательствами, но те, которые у меня имелись, в сравнении с данными, опубликованными мистером Пири, были не хуже других, которые когда-либо представлялись исследователями. Мне не повезло в том, что, подобно Пири, я не располагал поддержкой организации друзей-сообщников, заинтересованных в финансовой стороне дела, друзей, которые стояли бы у меня за спиной, подобно тому как Национальное географическое общество стояло за спиной Пири.

Не удовлетворившись несправедливыми нападками на мое заявление, мистер Пири и его сообщники взялись за мою карьеру в прошлом, и вскоре мне предъявили письменное показание под присягой моего проводника Барилла, в котором тот заявлял, что я так и не покорил вершину Мак-Кинли,[43] Это показание, о чем я узнал позже из достоверных источников, было у него куплено. Группа «исследователей» во главе с Пири, сделавшимся президентом их общества, приступила к широко разрекламированному «расследованию». Один из «правдокопателей», полковник Манн, был секретарем общества, а душой этого сборища — пресс-офицер мистера Пири, некто Герберт Л. Бриджмен. Стараясь изо всех сил помочь мистеру Пири, они протащили этот спорный побочный вопрос с помощью профессора Хершеля Паркера, который был со мной во время восхождения на Мак-Кннли, но повернул назад, поддавшись панике, когда мы переправлялись через горные потоки. Мистер Паркер выразил сомнение по поводу моего восхождения, потому что расходился со мной в мнении по поводу точности инструментов, которыми, как это делают большинство альпинистов, я пользовался для определения высоты. Я представил все возможные доказательства своего восхождения на вершину, доказательства, достаточно веские для любого альпиниста.

Я сопротивлялся настойчивым нападкам этой пропиристски настроенной группировки «кухонных» исследователей, ни один из которых не знаком даже с азами альпинизма. Нельзя было ожидать беспристрастных суждений от такого «расследования», начатого для того, чтобы помочь Пири в его неблаговидных попытках вонзить мне нож в спину. (Деньги облегчали совесть этих людей, это было совершенно очевидно.) Что касается широко разрекламированного свидетельского показания Барилла, то можно сказать, что вся эта история несла на своем челе клеймо заговора и взяточничества в пользу Пири. Позже я узнал, что за это показание было выплачено 1500 долларов и прочие вознаграждения. Барилл оказался лжецом и выдал себя с головой. Я не думал, что общественность воспримет серьезно это закулисное, пропиристское мнение относительно моего восхождения на вершину Мак-Кинли. Я действительна почти не обратил на это внимания, однако с помощью острого оружия прессы врагам удалось исподтишка нанести мне ощутимый удар.

Итак, я был сбит с толку хаосом суждений, высказываемых как моими друзьями, так и противниками, и в течение трех месяцев боролся с ураганом событий, пережить которые смог бы не всякий смертный. Перед возвращением на родину я чувствовал себя уставшим — сказались перенесенные лишения, когда в течение года я боролся с голодной смертью. Теперь же меня закружил вихрь событий: ежедневно я читал лекции перед многотысячными аудиториями, мне приходилось встречаться с толпами благожелательно настроенных людей, посещать обеды и приемы, число которых за два месяца перевалило за двести; одновременно в моих ушах засвистел ветер гнусных обвинений, который налетал на меня со всех сторон. Я оказался в одиночестве, лишенный помощи мудрого советчика, который стал бы рядом со мной под огнем прессы, служившей моим противникам. Словно заряженные грязью ружья стреляли в меня отовсюду. На жернова мельницы подкупа текли неограниченные средства.

Мне недоставало ни денег, ни духа для участия в подобном сражении — и я отступил. Сразу же омерзительные вопли ликования раздались в стане моих врагов. Мой уход был с восторгом истолкован как признание в обмане. Моим отсутствием воспользовались — новые ложные обвинения были пущены в ход, чтобы очернить мое имя. Находясь вдали от родины, не имея возможности защищаться, я узнал, что Данкл и Луз[44] присягнули в том, что под моим руководством сфабриковали расчеты обсерваций. Несмотря на причиненную мне боль, я верил, что отчет, который я отослал в Копенгаген, каждой своей цифрой разоблачит ту фальшивку, которая была опубликована в «Нью-Йорк таймс». Однако вердикт, вынесенный Копенгагенским университетом (вердикт нейтральный), ни единым намеком не отрицавший, что я покорил Северный полюс, истолковали как отказ датчан признать мое достижение. Это также способствовало внедрению в сознание публики представления обо мне как о самом великом обманщике, когда-либо известном людям.

Я целиком и полностью сознавал, что при сложившихся обстоятельствах только решение какой-либо беспристрастной организации, решение, основанное на приемлемых для меня доказательствах, может быть вынесено в мою пользу или оказаться нейтральным. Члены Копенгагенского университета, которые рассматривали мои документы, не были ни моими друзьями, ни лицами, заинтересованными с финансовой точки зрения в подобном дознании. Их решение было беспристрастным. Решение по делу мистера Пири, вынесенное в Вашингтоне, было нечестным, и годом позже, под давлением присяжных, два члена вашингтонского комитета были вынуждены признать, что данные Пири также не заключали в себе абсолютных доказательств.

К тому времени, когда я решил вернуться на родину, чтобы защищать свое дело, я попал в положение (я в этом уверен) беспрецедентной в истории, незаслуженной дискредитации. Ни один дурной эпитет не был плох, когда он ставился рядом с моим именем. Меня объявили бесстыдным мошенником, состряпавшим самую колоссальную ложь в истории человечества, при помощи которой ради материальной выгоды я пытался мистифицировать мир. Я сделался объектом дешевых шуток. Во враждебных газетах мое имя стало синонимом мелкого плута. Я был вынужден смотреть на самого себя как на мошенника, лжеца, пытавшегося украсть у другого человека славу, в собственных глазах я стал беспринципным негодяем, который для того, чтобы избежать разоблачения, скрылся в неизвестном направлении.

Проделанная мной научная работа, которую оценили ученые, перенесенные мной тяготы и лишения — все было забыто. Пресса ставила меня в один ряд со знаменитыми на весь мир чудаками, та самая пресса, которая потворствует проявлению самых низменных человеческих страстей и находит удовольствие в выставлении напоказ человеческого позора. Когда я окончательно понял, каким вопиющим безобразием все это было, — душа моя содрогнулась. Отчетливо увидев все это в перспективе, которую может прояснить только время, я понял, что сам, отступив по ошибке в сторону, способствовал своему падению. Только тогда я ощутил болезненные укусы позора, способного разбить куда более стойкое сердце.

Меня не слишком интересует та слава, которую мир приписывает человеку за такое достижение, как покорение Северного полюса, однако, когда результатом победы пользуются словно хлыстом, чтобы нанести неизгладимые шрамы, которые отметят судьбу человека, я вправе требовать прекращения безобразия. Я не домогался почестей у государства, не требовал ни орденов, ни денег. Я ступал по полярной пустыне, сжигаемый личным честолюбием, желая лишь преуспеть в деле, в котором проверке подверглись все физические возможности человека, а также его силы высшего порядка. Победа была честно завоевана мной. Все, что когда-либо значило для меня, — это достижение (оно неумолимо влекло меня, пока я не добился своего). Единственное удовлетворение, которое оно мне доставило, — это ощущение торжества сил человеческих, их победы над считавшимися до сих пор неодолимыми силами природы. Это наполняет меня ощущением гордости. Меня совершенно не тронули оглушительные овации, которыми я был встречен по возвращении к цивилизации. И все же мое сердце трепещет при воспоминании о рукопожатиях, которыми я обменивался с людьми сильными, великодушными. Я все еще способен испытывать волнение, когда мне протягивает руку мои соотечественник.

Что же касается славы земной и оваций, я был бы только рад разделить их, так же как и прочие материальные награды, с любым честным и мужественным соперником, существуй такой человек в прошлом или появись таковой в будущем. Я буду бороться с несправедливыми обвинениями, с клеветой, направленной против чистоты моей репутации, с бесчестьем, которым было испачкано мое имя, я буду бороться до тех пор, пока общественность не увидит объективную картину.

Я никого не мистифицировал своим якобы мифическим достижением. За все то, о чем я когда-либо заявлял, мной уплачено тяжким трудом, невероятными физическими усилиями, твердостью духа, выносливостью и терпением, такими жертвами в личной жизни, о которых знают только члены моей семьи.

По этой причине во второй половине 1910 г., после годичного отдыха, я, как и намеревался, вернулся на родину. Я предполагал, что к этому времени мои враги успеют высказать обо мне все, что только возможно, полемика уляжется и у меня появится возможность высказаться, то есть последнее слово останется за мной.

Ранее, в разгар полемики, когда я вернулся на родину после утомительного путешествия на Север, я оказался совершенно неподготовленным к неожиданному вихрю событий, и надо признать, что не справился с теми обвинениями, глупыми и преступными, которые были мне предъявлены. Что бы я ни сказал — каждое мое слово искажалось и извращалось жаждущей сенсации прессой, которая, подливая масла в огонь, извлекает из подобного выгоду. Иногда мне кажется, что ни одному человеку, родившемуся под Солнцем, еще не приходилось подвергаться такому изощренному, настойчивому преследованию, никого так не оболгали, превратно не истолковывали, не превращали в мишень для насмешек, ни о ком не распространяли такого количества небылиц, как обо мне. Когда я перечитываю ту ложь, малую и великую, которую в течение почти года печатали обо мне по всему свету, меня охватывает чувство безнадежности. Порой, когда я вспоминаю о том, как мне присвоили титул самого чудовищного в истории лжеца, мне хочется разразиться сардоническим смехом.

Вернувшись на родину, чтобы защищаться открыто и честно, я сказал, что любое заявление о достижении Северного полюса с абсолютной точностью, то есть математически точное определение того острия иголки, вокруг которой вращается земной шар, должно приниматься с некоторыми оговорками ввиду невозможности произвести безупречную обсервацию. (Пири тоже вынужден был признать это перед комиссией конгресса.) Я узнал, что мои слова были истолкованы и широко разрекламированы как «признание»; я узнал также, что в газетах и журналах печатались специально подобранные искаженные выдержки из моего рассказа. В сотнях газет меня изображали человеком, признавшимся в подлоге, либо безумцем, объяснившим свое поведение приступом сумасшествия. Полные ответы на предъявленные мне обвинения (поскольку некоторые мои полемические замечания затрагивали интересы мистера Пири) были запрещены для публикации согласно контракту, который я счел необходимым подписать ради того, чтобы представить на рассмотрение публики свое хотя бы сравнительно не искаженное заявление; публика к тому времени успела ознакомиться с отчетом Пири о его путешествии.

Я нашел страницы газет моей родины закрытыми для публикации своих заявлений, в которых упоминались бы имена моих врагов; все это происходило из-за предубеждения, сложившегося против меня во время моего отсутствия не без помощи влиятельных друзей мистера Пири. В американской прессе вообще невозможно добиться публикации опровержения на клевету. Я был почти в безнадежном положении, потому что вся пресса страны занималась печатанием неверных сведений обо мне. Однако справедливость, доброта и душевная щедрость американского народа, присущий ему дух честного соревнования были готовы прийти мне на помощь. Я понял, что мой народ был бы только рад, я сказал бы, страстно желал узнать правду.

Именно этот дух честного соревнования ободрил меня после кампании посрамления, которая чуть было не сломила меня, это он подсказал мне поведать публике полную, непреложную правду о себе и о своем достижении, в которое я продолжаю верить, рассказать, глядя правде в глаза, чтобы истина об открытии Северного полюса стала известна всему народу, чтобы история вынесла свой приговор па основании полного, беспристрастного и честного изложения событий. Я вовсе не пытаюсь обратиться к какой-либо группе ученых-географов, я обращаюсь к людям всей планеты и впервые представляю самые неопровержимые доказательства своей победы, доказательства, какие могут только существовать. На этих записях зиждется моя убежденность.

Достиг ли я Северного полюса? Когда я вернулся в лоно цивилизации и объявил, что центр полярной области достигнут, я верил, что действительно побывал в точке, к которой в течение трех столетий стремились многие храбрецы. Я все еще верю, насколько позволительно человеку утверждать это, что стоял в самом центре полярной области. Если я ошибся, если находился лишь приблизительно в той точке (отчего и возникла полемика), я утверждаю: это была ошибка неизбежная, которую мог совершить каждый. Пребывание в той точке с абсолютной точностью было бы случайностью. Но я никогда не отрицал, что мистер Пири достиг полюса либо его окрестностей с достаточной точностью. Я отрицаю только то, чтобы кто-то другой мог определить местоположение полюса точнее. Я не согласен с тем, что мистер Пири был лучше меня экипирован для покорения полюса, лучше меня снабжен инструментами для того, чтобы определить местоположение этой магической точки. Ввиду того что по своей сути чисто научная проверка всегда объективна, я убежден, что у меня были более благоприятные, чем у Пири, шансы для более аккуратного, научного отыскания полюса. Я достиг цели, когда высота солнца над горизонтом была порядка 12°, и, следовательно, определил местоположение полюса математически точнее, чем мистер Пири, который мог наблюдать солнце при высоте менее 7 град. Его заявление основано на трех обсервациях солнца, находившегося на весьма малой высоте. Однако такое доказательство точности неубедительно.

Поскольку астрономическое определение местоположения не может считаться адекватным (я поясню это в должном месте моей книги), я каждые сутки контролировал свое местоположение (как в самом центре полярной области, так и в пути), каждый час измеряя длину тени на протяжении всего долгого полярного дня. Тень от любого предмета удлиняется или укорачивается по мере того, как солнце восходит к меридиану или опускается к горизонту, но в центральной точке, где в течение суток солнце совершает полный оборот над горизонтом, практически находись на одной высоте, длина тени от любого предмета остается неизменной. Пользуясь обсервациями такого типа, настолько простыми, что их суть понятна даже ребенку, я располагал достаточно надежным средством для отыскания приблизительного местоположения полюса. Этот метод, который, кажется, до сих пор не приходил в голову другим исследователям Арктики, помог мне обрести уверенность.

В своей книге я предлагаю читателям подробное описание моего путешествия — я расскажу о том, как достиг своей цели и почему верю, что совершил это. На основании этого рассказа мой народ вынесет мне приговор. Я поведаю также историю недостойного заговора, направленного на то, чтобы подорвать репутацию невинного человека, заговора, сложившегося оттого, что приоритета в достижении полюса домогался по-животному эгоистичный, неразборчивый в средствах соперник. Я расскажу о своей душевной трагедии, перед которой бледнеет радость покорения полюса, меркнет на фоне трагедии надломленной души человека, чьи гордость и честь втоптали в грязь.

Только после того, как вы, дорогие читатели, прочтете эту книгу, я прошу вас, честно заглянув в душу мне и самим себе, вынести свое решение. Ведь только прочитав книгу, вы узнаете всю правду обо мне и о том, на что я претендую, о заговоре, направленном на мою дискредитацию, об обвинениях, выдвинутых против меня, о мотивах моего поведения. Настолько настойчивой, широко организованной была враждебная мне кампания прессы, кампания, развернутая моими врагами, настолько вопиюще несправедливыми были обвинения, выдвинутые против меня, настолько обильно распространялась ложь, сфабрикованные истории, фальшивые признания людей, настолько громкими были вопли лжецов, мошенников и обманщиков, что оправдаться, вывести истину па свет белого дня оказалось колоссально трудной задачей.

От меня потребовалось немало выдержки, чтобы вернуться на родину и смотреть людям в глаза после всего того, что было сказано обо мне. Когда неистовствовали враги, когда крайне враждебно настроенные репортеры травили меня словно редкого зверя, травили для того, чтобы сожрать, мне пришлось обуздывать самого себя, чтобы не ввергнуться в недостойную драку, хотя сама природа оправдывает применение тактики тигра в подобных случаях… Я встретился со своим народом и нашел его честным и понимающим, Я обвинил врагов во лжи — и они замолчали. Какой бы титанической ни казалась задача предложить честную игру там, где так долго царили предубеждения, я уверен в успехе. Я верю в беспристрастность и справедливость своего народа, всегда склоняющегося в пользу здравого смысла, желающего распознать черты истинного намерения, достойного похвалы честолюбия и подлинного достижения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.