III. БЕРЕНГАРИЙ И ЕГО НОВЫЕ СОПЕРНИКИ

III. БЕРЕНГАРИЙ И ЕГО НОВЫЕ СОПЕРНИКИ

Примирительная политика Беренгария. — Венгры. — Людовик Прованский и его первый поход в Италию. — Второй поход. — Гуго Вьеннский. — Беренгарий, Иоанн Равеннский и Сергий III. — Первый поход Гуго Вьеннского в Италию. — Императорская коронация Беренгария. — Две жены Беренгария. — Мятежи и заговоры. — Итальянское королевство в руках Рудольфа II Бургундского. — Кончина Беренгария I.

Ламберт умер 15 октября, а 6 ноября Беренгарий уже был в Павии.

Неизвестный поэт рассказывает, что целая делегация итальянских сеньоров отправилась к Беренгарию и обратилась к нему с такой речью:

Благочестивый король!

Снизойди до наших тягот,

Дабы мы не принуждались впоследствии

Находиться под двумя тиранами.

Поскольку угодно, чтобы лишь ты

Один властвовал на латинскими делами.

(Gesta Berengarli, III, 288–290)

Беренгария не пришлось звать дважды, а может быть, он даже не стал дожидаться приглашения и немедленно отправился в Павию.

Сполетская династия угасла: Арнульф был парализован, Адальберт Тосканский томился в темнице. Никто не оспаривал у Беренгария права на Итальянское королевство, и он беспрепятственно взял бразды правления в свои руки. Он вызволил Адальберта из заточения (что можно воспринимать как доказательство их связи и сообщничества во время мятежа), формально примирился с императрицей Агельтрудой, пообещал ей свою дружбу и оставил ей все те щедрые дары, которые сделали ее муж и сын. В отношении тех, кто сражался против него, он выработал примиренческий подход и принял под свое покровительство людей, которые прежде входили в близкое окружение Гвидо или Ламберта: маркграфа Анскария, Гаменульфа, епископа Модены, Амолона, епископа Турина (которого, вопреки надеждам туринцев, еще не утащил дьявол), Зенобия, епископа Фьезоле, графа Сигифрида из Пьяченцы.

Беренгарий был в прекрасных отношениях с Папой Римским, которые не испортились после предпринятой им поездки в Эмилию, хотя некоторые сомнения по этому поводу все же существовали[1]. Однако Беренгарий еще не успел в достаточной степени укрепить свое могущество за пределами своих наследных доменов, когда в Италию вторглись венгры.

Это было первое столкновение Запада с венграми, за которым последовали 55 лет варварского террора в христианской Европе. Беренгарий, как и все его современники, не имел ни малейшего представления о том, насколько опасны и сильны варвары, поэтому он быстро собрал войско и отправился навстречу врагу.

Миновав восточную границу Италии, варвары быстро продвигались к Павии, по своему обыкновению изредка отклоняясь от выбранного направления вправо и влево.

После смерти Ламберта и Гвидо IV, правителя Сполетского маркграфства, Беренгарию нужно было как-то уладить земельный вопрос в Центральной Италии, где он и находился в тот момент; он собрал весьма многочисленное войско — речь шла о пятнадцати тысячах его воинов против пяти тысяч венгров — и спустился в долину р. По, намереваясь переправиться через реку в районе Пьяченцы.

Приближение королевского войска вынудило венгров поспешно отступить; Беренгарий пересек По и следовал за ними по пятам. Венгры добрались до р. Адды и стали переправляться через нее в такой спешке, что многие утонули. С противоположного берега этой реки они направили к Беренгарию посольство, предлагая вернуть ему все трофеи, взятые ими, с тем чтобы он отказался от дальнейшего преследования и позволил им вернуться на родину.

Но победа над противником, который практически не выказывал никакого желания сражаться, была очень нужна Беренгарию и его советникам: она значительно подняла бы его престиж и привлекла бы на его сторону всех тех, кто до сих пор сомневался и выбирал, к кому примкнуть. Беренгарий нуждался в крупной победе и отверг предложение венгров.

Преследование возобновилось и продолжалось до самой Вероны. В окрестностях этого города произошла первая стычка между арьергардом венгров и итальянским авангардом, который оказался в худшем положении. Вовремя подоспевшие главные силы италийцев отразили контратаку венгров, однако до настоящего сражения дело так и не дошло. Решающее столкновение произошло спустя несколько дней, 24 сентября 899 года, на переправе через р. Бренту, после того как новые предложения венгров о мире были вновь отклонены. Ведомые отчаянием, варвары внезапно атаковали королевский лагерь.

Тогда-то и обнаружился скрытый изъян войска Беренгария, отряды которого по большей части были набраны на территориях, подвластных сполетской династии. Воины продолжали воспринимать короля как старинного врага их сеньоров. Занятые мелочной враждой, они забыли о смертельной опасности, ставшей реальностью, не сумели или не захотели поддержать друг друга, и внезапное нападение венгров превратилось в ужасающую резню.

Разгромив войско Беренгария, венгры устремились в поданскую равнину. Повторяя уже единожды испробованные пути или выбирая новые, они совершали молниеносные набеги, стремясь урвать как можно больше добычи. Прошел почти год, прежде чем они удовлетворились награбленным и повернули обратно.

Беренгарий нашел прибежище в Павии. Магнаты королевства возложили на него всю вину за постигшее страну бедствие (хотя каждый из них в какой-то степени был виновен в произошедшем) и вместо того, чтобы сообща, в полном согласии, искать способ изгнать венгров и помешать им еще раз вторгнуться в страну, не придумали ничего лучшего, чем организовать заговор против Беренгария и предложить корону Людовику Прованскому, единственному на тот момент кандидату[2]. Не слишком правдоподобным кажется предположение о том, что подобный выбор был продиктован сторонниками старинной франкской партии, которые во времена Иоанна VIII выступали в поддержку Каролингов Франции против Каролингов Германии, а затем встали на сторону Гвидо Сполетского в его противоборстве с Беренгарием.

Сближение двух частей Итальянского королевства произошло благодаря не заслугам одного из двух королей, а случайности, повлекшей за собой гибель Ламберта, и говорить о восстановлении единства королевства было еще рано.

Беренгарий не выдержал основного испытания правителя, и высшие слои духовенства и знати — а за ними и весь народ — почувствовали необходимость в таком государе, который бы олицетворял собой государство, проводил бы его политику — которую они с большим удовольствием направляли бы в нужное русло — и, прежде всего, обеспечивал бы его защиту.

Сполетская династия прекратила свое существование; Адальберт Тосканский решил не выставлять свою кандидатуру, хотя обладал воистину королевскими богатством и могуществом (или, может быть, как раз поэтому), а гораздо менее богатый и влиятельный маркграф Иврейский не осмеливался даже заикнуться о своих претензиях. Поэтому магнатам, которые хотели заменить Беренгария другим королем, пришлось искать его за пределами Италии.

Решения итальянских сеньоров предложить корону чужеземцу следовало ожидать в первую очередь, поскольку большинство из них были чужаками и насчитывали, самое большее, три поколения предков, живших по эту сторону Альп, и гордились своим иноземным происхождением.

Кроме того, избрание короля из чужеземцев не должно было повлечь за собой подчинение Итальянского королевства другому государству: Лангобардское королевство сохранило свою самобытность в недрах империи Карла Великого, хотя и стало называться Итальянским. Представители франкской знати частично вытеснили знатных лангобардов с высших светских и духовных постов в государстве, но от этого королевство лангобардов не перестало существовать и не потеряло своей автономии. Ассамблея магнатов продолжала проводить в жизнь партикуляристские тенденции даже тогда, когда представители франкских семейств составляли в ней подавляющее большинство. Например, еще со времен Лотаря I участники ассамблеи претендовали на право отбирать королевские капитулярии по принципу годности или непригодности для Италии, а в момент избрания Карла Лысого не поклялись беспрекословно повиноваться ему, а лишь согласились выполнять те его распоряжения, которые были приняты с их согласия[3].

По всей видимости, в понимании итальянских магнатов, передать итальянскую корону чужеземцу означало лишь создание личной унии двух государств.

Жизнестойкостью Итальянского королевства, впрочем, объясняется, почему те, кто очень давно иммигрировал или происходил из древних лангобардских родов, воспринимали слово «Италия» не просто как расплывчатое географическое понятие. Если неизвестному поэту нравилось называть Беренгария италийским или латинским героем, если он всегда подчеркивал иностранное происхождение его соперников и их сторонников, считая это целесообразным, очевидно, что все это не проходило незамеченным для тех, кто его слушал. Впрочем, чувство итальянского национального самосознания было еще слишком неопределенным для того, чтобы кто-то решительно возвел его в ранг ценности и нашел последователей своего убеждения. Долгое время это чувство основывалось на ощущении себя потомками древних римлян, на ощущении превосходства над «варварами», покорившимися Риму. Столь же долгое время это чувство искало выхода за пределы узкого кружка людей, которые не задумывались о том, как из литературно-сентиментальной плоскости перевести его в сферу политики[4].

У итальянских магнатов, занятых поисками нового короля, не было большого выбора: из Каролингов Германии оставался сын Арнульфа, совсем еще ребенок, который вошел в историю под именем Людовика Дитяти{10}. Единственный Каролинг Франции, Людовик Простоватый{11}, безусловно, не мог вмешаться в дела Италии. Один только Людовик, король Прованса, приходясь внуком — хотя и по женской линии — Людовика II, казался подходящим претендентом на корону Италии.

Людовик Прованский был молод, поскольку Эрменгарда, дочь Людовика II, произвела его на свет, самое раннее, в 877 г. Бозон, его отец, в 879 г. провозгласил себя королем Прованса. В 882 г. Бозон лишился большей части своего королевства и скончался в 887 г.: последние принадлежавшие ему земли перешли во владение Карлу Толстому, а вдова Эрменгарда с детьми нашла прибежище в Бургундском герцогстве.

Эрменгарда была честолюбивой женщиной. В молодости она была обещана в жены византийскому императору Василию I, а став супругой герцога Бозона, говорила, что «не хочет жить, если… будучи дочерью императора, обещанной в жены императору Греции, не сделает своего мужа королем…». После смерти мужа она перенесла свои амбициозные надежды на сына: в 887 году ей удалось представить его Карлу Толстому и добиться того, чтобы король признал мальчика своим приемным сыном[5].

Сложно сказать, чем руководствовался, принимая решение об усыновлении, Карл Толстый, который сам стремился обеспечить право наследования одному из своих незаконнорожденных сыновей. Возможно, он хотел дать юному Каролингу возможность в будущем возродить королевство своего отца, однако приверженцы мальчика посчитали, что Карл сделал его наследником императорской короны. Об амбициях Эрменгарды и ее окружения свидетельствует любопытный документ, известный ученым под названием «Видение Карла Толстого» (Visio Caroli Crassi).

В нем рассказывается о путешествии души Карла Толстого в загробный мир, где он увидел, как его предки и их недобросовестные советники претерпевали муки чистилища ада, а затем повстречал в раю Лотаря I и Людовика II. Первый поведал ему о его скорой кончине, а второй приказал передать империю его внуку: «Римскую империю, которой ты управлял, по праву наследства должен получить Людовик, сын моей дочери». Свое пропагандистское сочинение автор завершил безапелляционным заявлением: «Пусть все знают, что, хотят они того или нет, согласно предназначению Божиему, в его руки попадет вся Римская империя»[6].

В 888 году, когда было написано «Видение», юный возраст Людовика еще не позволял его сторонникам добиваться для него императорской короны и оспаривать моральное право Арнульфа на нее. Матери и советникам Людовика пришлось удовольствоваться возможностью восстановить королевство Бозона при поддержке Папы Стефана V и с одобрения Арнульфа. Более того, даже это оказалось непростым делом, так как королем мальчик стал только осенью 890 года, тогда как коронации Беренгария, Эда и Рудольфа проходили с 887 по 888 год.

Первые годы правления Людовика III — под чутким руководством матери и старых советников его отца — не ознаменовались какими-либо значительными событиями, но между 894 и 896 годом, о чем уже упоминалось, Арнульф Германский и Лев VI Византийский решили использовать его в борьбе против сполетской династии.

Эта политическая комбинация расстроилась, однако Людовик не отказался от притязаний на Италию и, по всей видимости, открыто заявил итальянцам о своих правах на королевство и на императорскую корону. Если в то время престарелая императрица Ангельберга была еще жива, то в Северной Италии ее племяннику было обеспечено содействие тетки и всех ее родственников. Союзницей Людовика в Центральной Италии была Берта Тосканская, дальняя родственница и подруга молодого короля, которая, возможно, хотела извлечь выгоду из этой дружбы.

…вновь ядовитого

Зверя шипенье стало доноситься с Тирренских берегов,

Привлекая народы Роны…

(Gesta Berengarii, IV, 2–4)

Еще одной сторонницей юного Людовика III была императрица Агельтруда, которая заключила мирный договор с Беренгарием, поклялась ему в вечной дружбе, но не сдержала обещания. Именно она, вне всякого сомнения, настроила в его пользу прежних приверженцев сполетской династии. Адальберт Иврейский, который унаследовал маркграфство от отца примерно в 896 году, одним из первых примкнул к сторонникам нового короля. Учитывая месторасположение его владений, Адальберт чаще всех выступал в качестве курьера и проводил переговоры[7]. Папа Бенедикт IV не только высказал свое высочайшее одобрение, но и, по всей видимости, договорился с королем Прованса, что его новый визит в Италию завершится императорской коронацией.

Людовик III приехал в Италию в конце сентября 900 года, а 5 октября в Павии произошло его официальное избрание королем на ассамблее светских и церковных магнатов. Присутствовали маркграф Иврейский, маркграф Тосканский, Лиутард, епископ Комо, которого немедленно назначили архиканцлером королевства, Сигифред, граф Пьяченцы, сохранивший должность графа дворца и получивший титул маркграфа, а также Петр, епископ Реджо.

Даже не попытавшись воспротивиться этому, Беренгарий укрылся по другую сторону Адды в своих наследных владениях, разграбленных венграми. Новый король отправился в Рим через Болонью и, не встретив серьезного сопротивления, кроме локальных мятежей, вошел в город, где 22 февраля Бенедикт IV короновал его императором[8].

То, с какой легкостью, не встретив никакого противодействия, Людовик III получил императорскую корону, позволяет предположить, что все происходило по давнишней договоренности и что еще до своего отъезда из Прованса Людовик был абсолютно уверен в том, что его поход в Италию завершится триумфальной реставрацией империи.

Очевидно, что Бенедикт IV и его советники надеялись на то, что во главе империи встанет последний потомок Каролингов, которые подчас использовали авторитет Церкви в своих целях и напоминали ее служителям о силе своей власти, но в целом были ее верными и преданными помощниками.

Курия смогла на опыте последних лет убедиться в том, что сильная политическая власть, подкрепленная авторитетом императора, сможет защитить папство от нападок городских аристократов и феодальной знати папского государства.

По традиции, понтифик должен был с самого начала переговоров заявить об условиях, в целом идентичных тем, которые были предъявлены Гвидо Сполетскому во время его императорской коронации и позже подтверждены Ламбертом на ассамблее в Равенне.

Восхождение Людовика III на трон стало бы для Святого Престола компенсацией за разочарование, которое в 896 году было связано с болезнью Арнульфа, а в 898 году — с гибелью Ламберта. Свидетельством тому, какое значение присваивалось этому событию, является ассамблея епископов Итальянского королевства и папского государства, собравшихся в Риме, чтобы присутствовать на коронации, а также обсудить важнейший вопрос «о благополучии Святой Церкви Господней и положении королевства» (de stabilitate Sancte Dei Ecclesie regnique publice statu).

Однако к моменту императорской коронации Людовик уже несколько сдал свои позиции, судя по тому, что на римской ассамблее практически не было крупных итальянских феодалов, представителей мирян.

Пробыв в Риме примерно два месяца, Людовик вернулся в Павию через Сиену и Лукку. По дороге он остановился у Адальберта Тосканского, и после этого краткого визита императора к вассалу отношения между ними значительно ухудшились. Хронисты объясняют это тем, что Людовик позавидовал невиданному богатству Адальберта, однако в реальности неприязнь императора имела гораздо более веские причины[9].

Судя по грамотам, выпущенным императорской канцелярией, Людовик III правил так же, как и его предшественники: оказывал расположение в равной степени церквам, монастырям и вассалам, подтверждал привилегии, делал щедрые подарки, жаловал государственное имущество, но не пытался продолжить активную деятельность Гвидо и Ламберта.

Все королевство, от Ивреи до Сполето, признало власть нового императора, и лишь маркграфство Фриули оставалось последним оплотом Беренгария. Пока его соперник почивал на лаврах, Беренгарий, оставаясь в Вероне, медленно, но верно вносил разлад в ряды союзников Людовика, и одного за другим, обещаниями или лестью, привлек на свою сторону всех тех представителей мирян и духовенства, которые имели какие-либо причины для недовольства новым правителем.

На настроения итальянских магнатов неблагоприятным для Людовика образом повлияло новое нашествие венгров, которое император не сумел предотвратить, однако самым серьезным ударом по его авторитету стало отступничество Адальберта Иврейского. Беренгарий склонил его на свою сторону, предложив ему в жены свою единственную дочь Гизлу.

Когда недовольные превратились в мятежников, Беренгарий решил открыто выступить против императора. Людовику не удалось собрать столь же многочисленное и сильное войско, как у соперника, поскольку изменников оказалось слишком много, а в оставшихся союзниках он не был полностью уверен. Подкрепления из Прованса ждать не приходилось, так как Адальберт Иврейский перекрыл туда дорогу, и поэтому, проиграв первое же рядовое сражение, император начал переговоры. В итоге он торжественно поклялся оставить Италию и никогда более не возвращаться в ее пределы[10].

Беренгарий вновь взял власть в свои руки, не стал мстить тем, кто перешел на сторону соперника, оставил Сигифреда на должности графа дворца и принял в свое окружение епископов, которые уже побывали при дворе Людовика, а теперь снова подчинялись Беренгарию, поскольку были вынуждены — если хотели остаться на своей кафедре — сохранять хорошие отношения с правящим королем, какие бы чувства они к нему ни испытывали.

После пребывания в Италии, продлившегося примерно 22 месяца, у Людовика, помимо бесполезного титула императора, остался предлог, под которым он нарушил бы данную им клятву, если бы представился малейший шанс на успех в попытке отвоевать королевство.

На этот раз ему снова помогли венгры, от набега которых летом 904 года понесла серьезный урон Северная Италия.

Помня о поражении при р. Бренте и о его политических последствиях, Беренгарий решил на этот раз не вступать в сражение. Он предпочел начать переговоры и сумел заключить перемирие, обязавшись платить венграм ежегодную дань, которая должна была лечь на плечи не только простых людей, но и знатных светских и церковных лиц. Однако светские магнаты и духовенство не хотели ни сражаться, ни платить, надеясь избежать и того и другого при помощи нового государственного переворота, поэтому они попросили Людовика вернуться. Берта Тосканская и ее муж Адальберт, который, видимо, не сумел вновь войти в доверие к Беренгарию, приняли участие в этих переговорах[11].

В конце мая Людовик перешел через Альпы и 4 июня уже завладел Павией. Собрав войско из отрядов, которые ему прислали его сторонники, он выступил против Беренгария. Страдавший от четырехдневной лихорадки Беренгарий отошел к озеру Гарда; за ним последовали канцлер Амвросий и архиканцлер Ардинг, который не перешел на сторону врага, как в 900 году. В руки Людовика тем временем попала Верона, вторая столица королевства, столь дорогая сердцу Беренгария.

Сторонники Людовика, вдохновленные епископом Адалардом, захватили Верону и передали ее императору, пока Беренгарий отступал по горным дорогам Трентино к границе Баварии и распространял о себе противоречивые слухи: в одних говорилось, что он укрылся в Баварии, в других — что он умер.

Неосторожный Людовик посчитал, что опасность миновала. Он распустил войско и «занялся мирными и спокойными вещами», то есть осыпал почетными должностями, знаками отличия, феодами и бенефициями тех, кто помог ему вернуть власть, и предался веселью вместо того, чтобы уделить внимание государственным делам.

Тем временем Беренгарий достал необходимое количество оружия и собрал войско, которое было не слишком многочисленным, зато состояло из доблестных и преданных людей, а также баварских наемников. Двадцать первого июля он подошел к Вероне, и кто-то из верных ему людей, с которыми он поддерживал связь, ночью открыл ему ворота. Воины Беренгария перешли мост над Аддой и на заре поднялись на холм св. Петра.

Разбуженный бряцанием оружия и криками солдат, Людовик бежал из дворца, в котором ночевал, и укрылся в ближайшей церкви, однако его нашли, схватили и ослепили.

Лиутпранд Кремонский рассказывает, что Беренгарий какой-то двусмысленной фразой обманул единственного человека, который знал, где прятался император, чтобы схватить его и ослепить. Напротив, неизвестный поэт возлагает ответственность за содеянное на приспешников Беренгария, которые ослушались своего государя, который, как обычно, хотел проявить милосердие и отправить Людовика живым и здоровым в его земли.

Ослепление соперника было варварским обычаем Каролингов: всем известна печальная судьба Бернарда, короля Италии, который поднял мятеж против своего дяди, Людовика Благочестивого, и был ослеплен так неумело, что спустя три дня скончался. Беренгарий во многих случаях был милосердным, однако не нужно забывать о том, что Людовик вернулся в Италию, нарушив данную им клятву. Беренгарий жестоко расправился с Иоанном Браккакуртой, веронцем и сторонником Людовика, который попытался спрятаться на колокольне, но был схвачен, осужден и казнен на главной городской площади; жестоко наказал он и графа Сигифреда, преследуя его вплоть до самого последнего прибежища. Все это позволяет предположить, что и с Людовиком Беренгарий вполне сознательно обошелся столь сурово. Неизвестный поэт пытался снять со своего господина ответственность за этот жестокий поступок, что вполне понятно. Что же касается Лиутпранда, его рассказ восходит к фольклорному поэтическому сочинению, которое было проникнуто жалостью к молодому императору. По всей видимости, в нем проводилась параллель между участью императора и гибелью самого Беренгария, который был убит на пороге той самой церкви, где схватили и ослепили Людовика[12].

В первом и, возможно, во втором походе Людовика участвовал Гуго Вьеннский, будущий король Италии. Он родился в Лотарингии, между 880 и 881 годом от второго брака графа Тибо с Бертой, дочерью Лотаря II Лотарингского и Вальдрады. В 885 году вместе с матерью, братом Бозоном и сестрами Тевтбергой и Эрменгардой Гуго последовал за отцом в Прованс и в 899 году унаследовал его титул и полномочия графа Вьеннского[13].

Насколько известно, тогда Гуго не был значительной фигурой. Однако его острый ум, позже проявившийся в полную силу, позволил ему сделать правильные выводы из того, что происходило в походах, а также из дальнейших событий, в которых его мать, сочетавшаяся вторым браком с Адальбертом Тосканским, сыграла решающую роль.

Очевидно, первой и самой серьезной ошибкой Людовика было то, что он полностью доверился итальянским сеньорам. Жителей Прованса, которых он повел за собой, было очень мало; из них лишь Адалельм, граф Валансьенский, графы Ротерий, Роббальд и Лиуфред, канцлер Арнульф, епископ Исаак Гренобльский оставили след в истории.

Людовик не сумел поставить преданных ему людей на места тех сановников, чьи полномочия были столь обширными, что приглашенный и избранный ими император тотчас же оказался в их власти. И как только он им надоел, они предали его и вернулись к Беренгарию[14].

Кроме того, Людовик переоценил значимость императорского титула и поддержку со стороны духовенства. Безусловно, этот фактор был немаловажным, и именно служители Церкви поспособствовали укреплению власти Гвидо и Ламберта, но оба эти короля черпали средства и набирали людей в их старинном герцогстве, а также доказали, что достаточно сильны и могут выстоять самостоятельно. Людовику всего этого недоставало: людей, денежных средств.

Эти, а также другие выводы должен был сделать граф Гуго, который знал о происходивших тогда событиях и о тех, кто их спровоцировал, гораздо больше, чем мы теперь, и мог бы употребить их себе на пользу, став первым человеком, научившимся на ошибках других.

Гуго был ближайшим родственником Людовика III в Провансе. Благодаря этому обстоятельству, а также своим личным качествам он стал главным человеком в королевстве, когда император вернулся на родину слепым и непопулярным.

Авторитет Гуго рос в ущерб интересам графа Тевберта, который с 890 по 908 год выполнял функции маркграфа Прованского, хотя и не носил такой титул. Титул и полномочия маркграфа король передал своему фавориту: Гуго, граф Вьеннский, стал именоваться также герцогом и маркграфом, сохранив эти титулы до самой смерти; и он неизменно упоминал их во всех документах, закрепив этот обычай как протокольную норму.

Будучи маркграфом Вьеннским и герцогом Прованским, Гуго пользовался своей властью на всей территории королевства: он ходатайствовал перед Людовиком III обо всех делах подвластных ему графств, в которых он правил лично, а также возглавлял оборону от сарацин[15].

Если за пределами Прованса Гуго называли «графом Арелатским или Прованским» (Arelatensium seu Provincialium comes), то в Провансе о нем говорили, как об «именитом маркграфе, который правил государством при императоре Людовике» (inclitus marchio qui rempublicam sub Ludovico imperatore regebat). Располагая воистину королевской властью, Гуго покровительствовал своим родственникам, которые немало сделали для его возвышения. Так, его брат Бозон стал графом Везона и Авиньона, его племянник Манассия — архиепископом Арля. Неудивительно, что и себе и своему брату он выбрал жен тоже в соответствии с политическими соображениями.

Когда расстроились планы Людовика Прованского взять в жены византийскую принцессу, он сочетался браком (точная дата заключения которого неизвестна) с Аделаидой, дочерью Бургундского короля Рудольфа I, очевидно стремясь к укреплению добрососедских отношений. Бозон женился на сестре новобрачной Вилле, а Гуго поспешил предложить руку и сердце королеве-матери, которую тоже звали Виллой, как только она стала вдовой Рудольфа I (912–913 гг.).

Конечно, союз с династией бургундских королей обещал стать весьма выгодным для прованских молодоженов, и Гуго, взявший в жены овдовевшую королеву, которая была гораздо старше его, по всей видимости, не был самым непритязательным из всех троих. Он явно надеялся на то, что в скором времени станет опекуном наследника Бургундского королевства, Рудольфа II, которому было 8 (или 10) лет. Можно представить себе, какие выгоды могло принести это опекунство маркграфу Вьеннскому, не привыкшему мучиться угрызениями совести. Однако Гуго ждало разочарование, поскольку вскоре королева Вилла умерла на его руках и об опекунстве более никто не заговаривал[16].

Примерно в это же время Гуго решился на другую авантюру, которая тоже завершилась неудачей и чуть не стоила ему жизни.

Огромной власти в Провансе ему не хватало; было очевидно, что Гуго хотел править от собственного имени. Неудачное завершение первого похода Людовика III в Италию и кошмарный исход второго нисколько не смутили Гуго. Он сам решил стать итальянским королем, опираясь на более или менее тесные связи, которые Людовик сохранил с некоторыми итальянскими сеньорами, и на поддержку своих родственников в Тоскане, невзирая на то, что обстоятельства не были достаточно благоприятными.

В то время когда Гуго стремительно поднимался вверх по иерархической лестнице в Провансе, Беренгарий спокойно правил в Италии.

Среди тех, кто примкнул к числу сторонников Людовика III во время его первого похода, а затем вернулся в окружение Беренгария, Петр, епископ Реджо, оказался в наиболее выгодном положении. С 902 по 913 год этот епископ пользовался особым расположением короля и ходатайствовал перед ним за других. Сигифред, граф Пьяченцы и граф дворца Беренгария, сохранил свои привилегии, перейдя на сторону Людовика III, который дал ему титул маркграфа (неизвестно, какой области). Позже Сигифред примирился с Беренгарием и, хотя и потерял маркграфский титул, продолжал оставаться графом Пьяченцы и графом дворца. Возможно, желание вернуть себе маркграфство заставило его вторично переметнуться к Людовику, и на этот раз Беренгарий его не простил.

Епископ Брешианский, Ардинг, потомок Суппонидов, двоюродный брат Людовика III и шурин Беренгария, в 900 году примкнул к лагерю кузена, но затем примирился с шурином, стал архиканцлером в 903-м и остался верен Беренгарию в кризисном 905 году.

На политической арене, заменяя умерших или смещенных, рядом с уже известными персонажами появлялись новые люди, выказавшие наибольшую преданность правителю.

В Итальянском королевстве царило спокойствие. Как уже говорилось, для того чтобы привлечь на свою сторону Адальберта Иврейского, Беренгарий отдал ему в жены свою дочь Гизлу. У Беренгария не было сыновей, и этот брак сделал из маркграфа возможного наследника престола. Предполагалось, что он сможет достойно защитить западную границу королевства, несмотря на измену, на которую он пошел в 905 году.

Заключенное с венграми перемирие являлось, по крайней мере, временной гарантией спокойствия на восточной границе, и, чтобы обезопасить страну от их новых набегов, король отдал приказ о начале строительства крепостных стен и замков[17].

С тех пор как умер Арнульф, ничто не угрожало северным границам королевства. Людовик Дитя и Конрад Франконский{12} были вынуждены бросить все свои скромные силы на борьбу с венграми, славянами, мятежными феодалами и не отваживались напасть на Италию.

С Адальбертом Тосканским, который после первого отступления Людовика из Италии примирился с Беренгарием, а затем оказался главным виновником вторичного вторжения короля Прованса, Беренгарий был холоден, но вежлив. Маркграф возглавлял судебные собрания от королевского имени, но власть короля на землях, подвластных маркграфу, была чисто номинальной: за все те годы он не выпустил ни единой грамоты, касающейся Тосканы.

И хотя Беренгарий обладал реальной властью на гораздо меньшей территории, чем та, на которой он был признан королем, его могущество все же мало-помалу росло. Канцелярия, где в смутный период 900–901 годов трижды сменился архиканцлер, а в дальнейшем царили хаос и безвластие, в 908 году была реформирована в соответствии с новым распорядком. Королевские посланцы регулярно созывали судебные собрания, и крупные прелаты Северной Италии, уже достаточно влиятельные, получали от короля дары и привилегии, благодаря которым успешно укрепляли свою власть в городах. Они демонстрировали глубокую преданность королю, морально и материально поддерживали его служащих и сами становились королевскими чиновниками[18].

В 905 (или 906) году Иоанн архиепископ Равеннский также возобновил отношения с королем. Состоялась встреча, на которой они торжественно пообещали друг другу самое широкое содействие.

Не облеченный императорским титулом Беренгарий не мог распространять свои полномочия на равеннский экзархат, подобно Гвидо и Ламберту. Однако теперь власти экзархата стали проводить политику взаимодействия с королевством: у могущественного архиепископа Равеннского, который надеялся стать Папой Римским, появился один весьма серьезный повод для налаживания отношений с королем, стремящимся стать императором[19].

Иоанн Равеннский был весьма яркой фигурой, и поскольку его судьба, как и судьбы других не менее выдающихся личностей, является неотъемлемой частью истории описываемого периода, рассказать о ней необходимо.

Еще будучи диаконом, Иоанн часто ездил в Рим в качестве посланника архиепископа Равеннского Кайлона к Папе Иоанну IX.

Процесс Формоза, смешения епископов, а также канонические и политические последствия этого скандала вызвали брожение умов в Риме и за его пределами. И несмотря на то, что и отправивший Иоанна с поручением архиепископ, и принимавший его Папа были сторонниками Формоза, ловкий диакон сумел наладить отношения с его противниками. Самым ярким представителем их группировки был Феофилакт, человек знатного происхождения, которому было суждено добиться оглушительного успеха.

Иоанн IX умер в марте 900 года, после чего один за другим на папском престоле появились два человека из числа сторонников Формоза. Однако в 904 году на сцену вернулся тот самый Сергий, которого в 898 году избрали одновременно с Иоанном IX, после чего ему пришлось уступить место сопернику и отправиться в изгнание.

В молодости Сергий III столь явно демонстрировал свои амбиции, что Формоз направил его епископом в Чере, чтобы удалить его от Рима и обуздать его стремление к папскому престолу. После смерти Формоза Сергий отказался от епископского сана и вновь стал диаконом, чтобы получить посвящение от Стефана VI. Его близкие отношения со Стефаном VI дали почву предположению, что именно он был тем самым диаконом, который во время позорного судилища отвечал от имени мертвого Формоза.

Когда умер Феодор II, противники Формоза избрали Сергия в противовес Иоанну IX, кандидату от формозианцев. Покинув Рим, Сергий нашел пристанище у Адальберта Тосканского и, по всей видимости, повлиял на его решение поднять мятеж в 898 году. Неизвестно, что делал Сергий с 898 по 904 год, однако в Рим он вернулся в сопровождении Альбериха Сполетского, одного из упоминавшихся выше выдающихся персонажей того времени.

У Альбериха Сполетского не было никаких родственников из старинной династии сполетских маркграфов. Он был франкским или бургундским авантюристом и приехал в Италию в 889 году вместе с Гвидо Сполетским. Точных сведений о том, что с ним стало после победы Гвидо, нет; однако, скорей всего, он возглавлял одну из наводнивших страну банд франкских или бургундских наемников и авантюристов, на которых Гвидо обрушивался в своих капитуляриях — правда, безуспешно. В 897 году Альберих убил на дороге — около моста, уточняют хронисты[20] — Гвидо IV Сполетского, своего друга, и захватил власть в маркграфстве.

Альбериху было нужно, чтобы кто-нибудь признал его власть над этими территориями свершившимся фактом и узаконил ее. Помощи не приходилось ждать ни от Ламберта, оскорбленного тем, что убили его родственника Гвидо, ни от Иоанна IX, который поддерживал близкие отношения с Ламбертом. Альберих примкнул к группировке противников Формоза, которые, конечно же, с радостью приняли в свои ряды человека, имевшего в подчинении внушительное количество вооруженных людей. Именно при поддержке отрядов Альбериха Сергию III удалось занять Рим и утвердиться в нем.

По всей видимости, идею этой вылазки в принципе одобрял и Беренгарий, который поддерживал связь с Сергием с 898 года, со времени мятежа Адальберта, а во время поездки в Центральную Италию в 899 году, должно быть, встретился с Альберихом Сполетским и попросил у него содействия в борьбе с венграми. Две столь крупные величины, какими были король Италии и маркграф Сполето, просто не могли не понимать, что им невыгодно игнорировать друг друга. Беренгарий был как раз тем человеком, который мог признать владычество Альбериха в маркграфстве и узаконить его права.

Альберих скрепил свой союз с противниками Формоза, женившись на одной из дочерей Феофилакта — Мароции. Она была отдана ему в жены, поскольку приход к власти Сергия III претворил в жизнь все мечты Феофилакта и его друзей, в кругу которых, наряду с маркграфом Сполетским, не последнюю роль играл Иоанн, архиепископ Равеннский.

Через месяц после церемонии посвящения в сан Сергий III вернул на повестку дня вопрос о распоряжениях Формоза и на Соборе, который, по словам одного из его врагов, «был похож скорее на сходку, нежели на Собор» (magis conventiculum quam synodus appellari potest), вновь объявил недействительными все посвящения в сан, произведенные Формозом. Таким образом он потешил свою ненависть к усопшему, почтил память Стефана VI и выполнил волю своих единомышленников.

Одержав победу в Риме, противники Формоза позаботились также об укреплении своих позиций в Равенне, и после смерти равеннского архиепископа Кайлона поспособствовали избранию на его место диакона Иоанна.

Став архиепископом Равеннским, Иоанн позаботился об укреплении отношений с Беренгарием, которые, по всей видимости, уже давно поддерживал. Сам же Беренгарий симпатизировал противникам Формоза по причине того, что его враг Ламберт в последние годы жизни сблизился со сторонниками этого Папы.

Архиепископ Иоанн имел совершенно четкое представление об отношениях между церковной и светской властью: и та, и другая имели Божественное происхождение и были посланы на землю, чтобы обращать людей к служению Богу и соблюдению Его заповедей. Обязательным условием для их плодотворного сосуществования Иоанн считал укрепление могущества центра в противовес центробежной силе, которую олицетворяли собой феодалы. Король и архиепископ пообещали друг другу приложить все усилия для достижения этой цели. Кроме того, стремление Беренгария к императорскому титулу нашло у Иоанна искреннее понимание и серьезную поддержку[21].

Трудно сказать, действительно ли Папа Сергий III хотел, чтобы Беренгарий стал императором, или же начавшиеся переговоры должны были лишь ввести в заблуждение короля и так бы ничем и не закончились. В 906–907 гг. маркграф Тосканский с супругой, а также маркграф Сполетский решительно воспротивились императорской коронации Беренгария и были готовы применить силу, чтобы не допустить его в Рим. Как и Беренгарий, они поддерживали противников Формоза, поскольку это было для них выгодно с политической точки зрения. Однако в появлении нового императора никакой выгоды для себя они не видели.

В какой-то момент переговоров между Иоанном, архиепископом Равеннским, и Папой Сергием III все препятствия для поездки Беренгария в Рим как будто бы исчезли. Однако почву для новых размышлений подготовили тосканцы и сполетцы, которые перекрыли все пути через Апеннины в районе Пармы и подготовились сделать то же самое в Модене и Болонье на случай, если бы королю пришло в голову попытать счастья там.

Политическая ситуация того времени отличалась поразительной нестабильностью и могла кардинально измениться в мгновение ока. Приверженцы разных партий поддерживали связь друг с другом. Так и архиепископ Равеннский, которого возмутило, что чиновники Беренгария присвоили часть имущества его церкви, наладил отношения с Бертой Тосканской и в письмах к ней обстоятельно описывал политическую обстановку (возможно, более обстоятельно, чем это позволяла его дружба с Беренгарием). Дело было в том, что союз маркграфов Тосканы и Сполето дал трещину из-за претензий обеих сторон на обладание частью равеннского экзархата.

Несколько позже, когда равеннская Церковь переживала трудные времена из-за схизмы, спровоцированной сторонниками Формоза, архиепископ Равеннский вновь сблизился с королем. К тому же казалось, что раздор между правителями Сполето и Тосканы сможет приблизить день императорской коронации Беренгария, и если бы истрийский маркграф Альбоин повременил с захватом располагавшегося на его территории имущества равеннской церкви, то все проблемы были бы решены и Беренгарий достиг бы желанной цели.

Чтобы разрешить конфликт с захватом имущества равеннской церкви, Иоанн прибег к помощи Папы, и тот потребовал немедленно вернуть это имущество и лишить маркграфа титула. «Король Беренгарий не получит от нас корону, пока не пообещает, что не отберет у Альбоина это маркграфство…» — восклицали в один голос Папа и епископ Полы Иоанн, который пекся о благополучии Иоанна Равеннского.

По всей видимости, маркграф Альбоин лишился титула, и вопрос о поездке в Рим был вроде бы решен. Архиепископ Иоанн Равеннский должен был сопровождать Беренгария, чтобы лично засвидетельствовать результат своей посреднической деятельности, однако внезапная смерть Сергия III расстроила их планы, перечеркнув результат столь продолжительных и непростых переговоров. Избиравшиеся сразу вслед за Сергием III Папы правили слишком недолго, чтобы, начав все с нуля, выйти на тот же этап обсуждения императорской коронации Беренгария[22].

Именно тогда Гуго Вьеннский предпринял свой первый поход в Италию.

Вместе со своим братом Бозоном, в сопровождении целой вереницы епископов и графов, среди которых выделялся некий Гуго, сын Талиаферна, и достаточно многочисленной армии (чтобы избежать участи, постигшей Людовика), Гуго пересек Альпы.

Очевидно, он надеялся на то, что к его армии присоединятся отряды итальянских сеньоров, пообещавших свою помощь, одним из которых был Адальберт Иврейский. После смерти своей супруги Гизлы Адальберт женился на Эрменгарде, сестре Гуго Вьеннского, которую Берта взяла с собой, когда, вторично выйдя замуж, переехала в Тоскану. Этот брак, знаменовавший собой конец отношений маркграфа Иврейского с бывшим тестем Беренгарием и сближавший его с маркграфами Тосканы, на взгляд хронистов того времени, был предвестником масштабных событий, одним из которых и стал поход Гуго в Италию.

Маркграф Прованский не имел обыкновения решаться на предприятие, подобное завоеванию Италии, предварительно не заручившись поддержкой людей, которые могли распоряжаться судьбой этого королевства. Основываясь на совпадении дат, можно предположить, что обсуждение кандидатуры Гуго проходило в то же время, когда он с помощью матери и сестры наладил отношения с маркграфом Иврейским. Однако отсутствие документальных подтверждений не позволяет оценить масштабы оппозиции Беренгарию, помощью которой Гуго хотел воспользоваться[23].

Существует мнение, что захватчики дошли до самых стен Павии; в таком случае нужно было бы признать, что население большей части Северо-Западной Италии поддерживало завоевателей. Но хронист, сообщивший об этом, не отличался безупречным знанием деталей, а судя по тому, как быстро и легко Беренгарий нанес ответный удар, видно, что он постоянно держал ситуацию под контролем. Кроме того, в последний момент те, кто пообещал Гуго помощь, не сдвинулись с места.

Беренгарию удалось окружить и полностью изолировать захватчиков. Воины, покидавшие лагерь Гуго в поисках еды, возвращались обратно с отрезанными носом и ушами. Голод и страх вынудили завоевателей начать переговоры, в результате которых Гуго и его союзники поклялись на Евангелии, что, пока жив Беренгарий, ноги их не будет в пределах Италии.

Безусловно, эта клятва не мешала маркграфу Прованскому интересоваться ситуацией в Италии, время от времени встречаться с итальянскими магнатами и ожидать удобного случая для повторной попытки. Он продолжал править от имени Людовика III Слепого и представлял его интересы на межгосударственных собраниях. В 924 году он присутствовал на ассамблее, которую организовал новый король Франции Рауль неподалеку от Шалона. Политическое соглашение, заключенное на этой ассамблее, дополнилось семейным союзом, который обеспечил Гуго новые — и весьма выгодные — родственные связи: ему удалось устроить женитьбу Бозона, брата короля Франции, на дочери своего брата Бозона Берте[24].

Между тем смерть королевы Виллы предоставила Гуго возможность сочетаться новым браком. Его вторая супруга, Альда, происходила из германского рода, и других сведений о ней нет. Однако можно с уверенностью говорить о том, что в своем выборе Гуго руководствовался теми же соображениями, которые обусловили его первый брак, а также все последующие.

На пороге своего сорокалетия Гуго с удовольствием оглядывал прожитую жизнь и благодарил провидение за пройденный им путь, «осознавая… милосердие Божие, позволившее мне вознестись к столь высоким почестям, и считая немаловажным то, что благодаря Божественному покровительству я часто избегал множества опасностей…», а также в глубине души надеялся, что Господь будет помогать ему и в будущем и что он сможет добраться до недосягаемых вершин[25].

Провал итальянского похода не поколебал авторитета Гуго в Провансе, но вполне естественно, что легкость, с которой Беренгарий атаковал и разгромил завоевателей, значительно увеличила популярность итальянского короля. Когда Папой избрали Иоанна Равеннского, переговоры об императорской коронации Беренгария незамедлительно возобновились, причем в гораздо более благоприятной обстановке, чем при Сергии III.