Глава XVI. Королевские дела

Глава XVI. Королевские дела

Хотя Генрих III решился отправиться в Гасконь, чтобы справиться с тамошним кризисом, еще весной 1252 года, на самом деле он отбыл только в августе 1253-го. Причиной задержки снова стало нежелание наиболее влиятельных английских баронов давать деньги на очередную военную кампанию за рубежом. Король просто не смог собрать нужную сумму.

Наконец дядя Элеоноры, архиепископ Кентерберийский, и сводный брат Генриха, заочный епископ Винчестерский, согласились предоставить короне сбор десятины со всех церковных доходов в Англии на три года. Официально считалось, что эти деньги Генрих и Элеонора используют для похода в Святую Землю — ведь король и королева приняли крест еще в 1250 году, до того, как стало известно о поражении Людовика. Но все понимали, что в действительности король собирается в Гасконь.

Однако дворянство, желая продемонстрировать, как мало он доверяет своему сюзерену, заставило Генриха на сессии парламента в мае 1253 года, под угрозой отлучения от церкви снова подтвердить признание «Хартии вольностей». В зал внесли подлинный документ, подписанный его отцом, королем Иоанном, чтобы он присягнул на хартии вместо Библии. «С божьей помощью все эти условия буду я неукоснительно соблюдать, как мужчина, как христианин, как рыцарь и как венчанный и помазанный король», — так поклялся Генрих.

То, что бароны настаивали на отлучении в случае, если он нарушит какой-либо из пунктов великой Хартии, говорит о том, как хорошо им был известен и характер Генриха, и его денежные затруднения. До какой степени король и королева Англии погрязли в долгах, видно из тех способов, весьма непопулярных, какими они пытались пополнить казну. «Когда король собирался вкусить обед… перед Рождеством, граждане Винчестера преподнесли ему в качестве подарков всевозможные яства и напитки, на которые нельзя было смотреть без восхищения; король же, вместо благодарности, обязал их в скором времени выплатить ему две сотни… и праздник Рождества превратился для них в дни жалоб и плача». Как-то в Лондоне случилась драка между молодыми задиристыми горожанами и служащими короля (они стали зачинщиками, оскорбив лондонцев). Лондонцы взяли верх, и тогда Генрих, «прибегнув к обычному для него способу мщения», наложил на жителей Лондона суровые штрафы. Он позволял шерифам и другим должностным лицам заниматься сомнительными делами, вроде конфискаций, и не забывал взыскивать положенный королю процент с каждого такого дела.

Генрих и Элеонора, конечно же, знали, что их уловки по добыче денег осуждаются всеми, но у них не оставалось иного выбора. Доходы, доступные английской монархии, не шли ни в какое сравнение с доходами короля Франции, который мог рассчитывать на налоги и выплаты с зажиточных Нормандии и Пуату, бывших английских владении, и с могущественной Тулузы, которую он мог теперь спокойно обирать после того, как ее подчинила его мать. Людовик мог позволить себе потратить три четверти миллиона ливров на свой крестовый поход, а Генрих и Элеонора едва-едва наскребли четверть этой суммы. Среднегодовой доход английской короны за 1238–1259 годы составлял жалкие 36 000 фунтов (примерно 162 000 ливров).

Управлять королевством и расходовать бюджетные средства на Гасконь было очень и очень нелегко. И все же англичане должны были удержать Гасконь. По мнению короля и королевы, недовольство баронов было скорее признаком стабильности — они всегда были чем-нибудь недовольны. Жизнь показала, что корона обычно добивалась своего, рано или поздно.

К августу 1253 года, когда Генрих наконец поднял паруса, они с Элеонорой снова были прочно привязаны друг к другу и работали для достижения общей цели. Стратегия, которой они придерживались, была разумной и эффективной. Благодаря участию Элеоноры и ее дядьев дипломатическая инициатива дополняла военную кампанию. Точнее, был выработан план женитьбы принца Эдуарда, наследника английского трона, на сводной сестре короля Кастилии Элеоноре.

Альфонс X, король Кастилии, представлял собою наибольшую угрозу английским интересам в Гаскони. В 1252 году, когда Симон де Монфор был внезапно отозван в Лондон на суд, Альфонс извлек из забвения старую претензию на суверенную власть в качестве оправдания военного вторжения и вступил в открытый союз с предводителем мятежников, Гастоном Беарнским. Пока свирепый английский господин отсутствовал, впав в немилость, ряд гасконских городов счел за лучшее переметнуться от Англии к Кастилии. В качестве опорной крепости и базы для операций им служил замок Ла-Реоль.

Хотя мятежники по всей видимости одолевали, король Кастилии все еще не был уверен, стоит ли утверждать свою власть в Гаскони, поскольку хотел рассмотреть предложение о престижном браке между его сестрой и наследником английского трона. Потому, прежде чем отправиться в Гасконь, Генрих послал в Кастилию на переговоры одного из самых влиятельных своих советников, Джона Мэнсела.

Мэнсел был близким другом и королевы, и Пьера Савойского; ему часто поручали передавать секретные сообщения им обоим. Его не уполномочили бы осуществить такую деликатную миссию без ведома и одобрения королевы, которая всегда заботилась об Эдуарде, входя во все мелочи.

Перспектива брака на высоком уровне играла роль пряника, но Генрих и Элеонора знали, что необходимо применить также и кнут. Если не дать решительного отпора вмешательству Альфонса в Гаскони, продемонстрировав силу Англии, король Кастилии без труда овладеет этой областью, после чего у него не будет необходимости вступать в переговоры с Англией. Для того, чтобы Альфонс воспринял дипломатическую альтернативу серьезно, 6 августа Генрих отплыл из Портсмута в сопровождении примерно трехсот военных судов. Эдуард, которому уже исполнилось четырнадцать, провожал его. «Юный Эдуард, после того, как отец поцеловал его и прослезился при прощании, стоял на берегу, плача и всхлипывая, и не хотел уходить, пока мог видеть раздутые ветром паруса кораблей». В этом сказалась не только сыновняя привязанность. Гасконь была обещана Эдуарду, и он отчаянно хотел отправиться туда; он чувствовал себя униженным от того, что его оставили дома, и потому плакал. Первенец Генриха и Элеоноры уже ощущал ту страсть к военному делу, которая впоследствии прославила его царствование. (В Средние века юноша четырнадцати лет был уже достаточно взрослым и для женитьбы, и для участия в войне. Здесь чувствуется забота матери, опасавшейся за исход экспедиции и не желавшей рисковать таким замечательным сыном.).

Элеонора тоже следила за отплывающей флотилией и, без сомнения, думала о будущем. Какой из Генриха главнокомандующий, она уже видела десять лет назад в Пуату, и высокой оценки он не заслужил. Удастся ли ему преуспеть на этот раз, если он так опозорился тогда?

Элеонора был на пятом месяце беременности, когда Генрих уехал; это была основная причина, из-за которой она осталась на берегу. Ее третье дитя, Беатрис, родилось в Гаскони в 1243 году, и у королевы остались яркие воспоминания о том, как местные бароны угрожали выдать ее французам. Повторить этот опыт она не стремилась. К тому же ее присутствие в Гаскони не могло способствовать трудам мужа: он должен был иметь полную свободу передвижения, без оглядки на нужды беременной жены. А в Англии Генриху нужен был заместитель — кто-то, кому он мог доверять, кто мог предвидеть, что ему понадобится, действовать от его имени и поддерживать в королевстве желание выиграть войну.

Соответственно, Генрих оставил ее в качестве регента, а Ричарда — ее советником. Этим он нарушил английские обычаи: ни всеми презираемый отец Генриха, Иоанн, ни его почитаемый дед Генрих II никогда не позволяли супругам править вместо себя, и народу, видимо, потребовалось время, чтобы привыкнуть к новшеству. Матвей Парижский сообщает, что король назначил «графа Ричарда и королеву хранителями королевства», но в этом хронист ошибался. Именно Элеоноре была вручена для хранения большая государственная печать Генриха, Элеонора была названа «хранителем и правителем» Англии в отсутствие короля. В ее задачи входило поддержание порядка и снабжение Генриха всем необходимым. Ни у одной из придворных партий не было иллюзий насчет того, что это значит: Элеонора получила право взымать деньги.

А Генриху нужны были все деньги, которые она могла добыть. Содержание армии — дорогостоящее удовольствие. В Гаскони, потрепанной войной, возник голод, да такой, «что курицу продавали за шесть пенсов, меру зерна — за двадцать шиллингов, а кварту вина — за два шиллинга и более… так что голодный рыцарь едва мог поддерживать себя, оруженосца, пажа и лошадей за два серебряных шиллинга [в день]». Кроме того, король предпочитал подкупать своих подданных, чем воевать с ними; эта политика находила одобрение у многих гасконцев, но расходы возрастали соответственно.

Вера Генриха в способности жены была оправдана. Элеонора упорно отстаивала его интересы и выжимала из населения каждую марку, где только могла. Когда Генрих попросил выплатить Альфонсу де Пуатье 3226 фунтов стерлингов, чтобы Франция не вступила в войну, она взяла деньги из собственных средств на жизнь. Она делала займы у флорентийских банкиров, с помощью Ричарда выжала какие-то средства из евреев, проживающих в Англии. (Церковь запрещала христианам давать деньги под процент, поэтому ростовщичеством занимались в основном евреи. Поскольку к ним относились как к презираемому меньшинству, евреи представляли удобный объект для вымогательств.) Согласно Матвею Парижскому, «граф Ричард созвал их [евреев] и потребовал с них большую сумму на нужды короля, — который, как он сказал, сильно на них гневался — под страхом заключения в тюрьму и позорной смерти».

Королева настолько прониклась нуждами короля, что вместо традиционного рождественского подарка — в королевской семье это была обычно дорогостоящая одежда или кубок с гравировкой, — послала Генриху пятьсот марок. Приезд дочери Катарины в ноябре не отвлек Элеонору от помощи Генриху. В январе 1254 года они с Ричардом напустились на баронов и духовенство во время ежегодного съезда парламента, чтобы те более активно оказывали помощь, финансовую и военную. Королеве и графу Корнуэллу удалось достигнуть лишь частичного успеха. Местная аристократия не доверяла сообщениям, приходящим от Генриха из-за моря — в частности, не считала столь уж серьезной угрозу вторжения короля Кастилии, а духовенство полагало, что десятины с его доходов, собранной якобы на крестовый поход, вполне достаточно в качестве жертвы на общее дело.

Несмотря на эти препятствия, Элеонора поддерживала поступление денег, и в результате Генрих заметно продвинулся в своих действиях. Он выкупил несколько замков и начал осаду твердыни мятежников, крепости Ла-Реоль. В первые же дни он понял, как трудна эта задача, положил свою гордость в карман и призвал Симона де Монфора, который после судебного разбирательства поселился в Париже, — пусть тот возвратиться в Гасконь и поможет ему. Несмотря на дружественность французов, которая так резко контрастировала с тем, как с ним обошлись в Англии — французские бароны так восхищались графом Лестером, что даже пытались поставить его регентом после смерти Бланки Кастильской, — Симон подчинился призыву Генриха. Элеонора, узнав о намерении Генриха, также облегчила возвращение Симона в Гасконь, быстро выплатив ему деньги, оставшиеся не выданными по первоначальному контракту.

Как только бывший их главный мучитель прибыл в Бордо, многие из мятежников, которые боялись Симона де Монфора больше, чем Гастона Беарнского, решили вернуться под руку Генриха. Король Англии выказал большую предусмотрительность, обращаясь с перебежчиками милостиво; его великодушие простерлось до преподнесения ценных рождественских подарков. Гасконцы начали припоминать, как выгодно было существовать когда-то под властью этого добродушного и почти всегда отсутствующего английского короля, и движение за независимость стало распадаться. Число мятежников сократилось до кучки самых упорных и закаленных воинов — но Лузиньяны, сводные братья короля, которые с самого начала состояли при нем, были также неплохими воителями. Генрих, радуясь их отваге, начал награждать родичей, отдавая им имущество тех, кого они победили, и это еще больше раззадорило их.

Успешность политики Генриха можно измерить по тому, как внезапно сдался Альфонс, приняв предложение брачного союза в марте 1254 года. Объявление о помолвке Эдуарда сопровождалось началом серьезных мирных переговоров между Англией и Кастилией.

Сдержанно-оптимистичная Элеонора (ведь брак еще не был реализован, а Альфонс в прошлом не раз поступал предательски) принялась помаленьку обеспечивать Эдуарда собственностью, чтобы он мог достойно войти во взрослую жизнь как женатый человек, которому предстоит править Англией. В придачу к Гаскони Эдуард, разумеется, получил всю Ирландию, острова в Ла-Манше (Джерси, Гернси и другие), несколько стратегически важных замков в Уэльсе, город Бристоль, графство Честер и еще ряд имений на английской земле. Такое щедрое обеспечение не могло не вызвать пересудов: укрепление владений сына ослабляло отца.

Затем Элеонора начала готовиться к поездке в Гасконь с Эдуардом, младшим сыном Эдмундом и дядюшкой Бонифацием. К ее великой досаде, отъезд задерживался из-за местных раздоров. Корабелы Ярмута, которым поручили создать достойный принца Эдуарда корабль, постарались на славу и создали шедевр тогдашней техники, которым все восхищались. Это возбудило зависть у корабелов Уинчелси, выполнявших заказ на суда для королевы — их продукция оказалась намного худшего качества. «Люди из Уинчелси… найдя, что [корабль], приготовленный для принца, гораздо больше и красивее сделанного ими… вероломно и внезапно напали на него, разрушили корабль, убили и ранили кое-кого из команды; для того же, чтобы оправдать свое преступление, они взяли мачту разрушенного корабля и укрепили на судне королевы, как если бы старались исключительно ради ее блага». Едва Элеонора, смирившись с потерей Эдуардова корабля, успела перераспределить свою свиту по оставшимся, от Генриха пришло срочное сообщение, что Альфонс, несмотря ни на что, собирает войска для вторжения в Гасконь, и ей не следует оставлять страну.

Момент был критический. Отплыв, она рисковала навлечь опасность на обоих сыновей, с вероятностью, что их убьют или захватят в плен. Но, не отплыв, могла потерять Гасконь и упустить выгодный дипломатический случай. План женитьбы Эдуарда уже достиг заключительной стадии; неужели теперь, из боязни опасности, ей следовало отказаться от уже близкой цели и лишиться всего, что уже достигнуто? «Измученная необходимостью выбора… она сказала с горечью: „Беды подстерегают нас на обоих берегах; для отплытия все готово; я со всеми попрощалась, а ветер попутный. Неужели я должна возвратиться? Нет!“» И она взошла на борт.

Ее храбрость и решительность были вознаграждены. Альфонс не напал на Гасконь (Генрих неверно истолковал донесения лазутчиков: войска Альфонса были собраны для похода не на Гасконь, а против Наварры, с которой Альфонс также вел распрю). Эдуарда отправили в Испанию «с великой торжественностью и роскошью», там он был посвящен в рыцари и обвенчан в конце октября 1254 года. Ни Генрих, ни Элеонора при этом не присутствовали, считая, что им лучше остаться в Гаскони, чтобы обеспечить стабильность в опасный период перед женитьбой сына. Три недели спустя Эдуард вернулся в Бордо вместе с тринадцатилетней женой «и был принят с величайшим ликованием, словно ангел божий». Вместе с ним возвратился и Джон Мэнсел, посол, который так умело определил условия союза — он привез договор о мире, датированный 1 ноября и скрепленный золотой печатью Альфонса; «в нем он [Альфонс], за себя и своих потомков, отказывался от притязаний на Гасконь в целом, в пользу короля Англии и его наследников».

Больше уже никто не сомневался в эффективности усилий короля и королевы: Генрих и Элеонора, работая вместе, впервые за восемнадцать лет брака сумели выстроить ход событий по своей воле. Они замирили Гасконь, обеспечили наследственное право Эдуарда, устроили блестящую партию своему первенцу и превратили короля Кастилии, потенциально опасного противника, в надежного союзника семьи.

Генрих и Элеонора были так счастливы своим успехом, что решили немного отдохнуть перед возвращением в Англию. Генрих всегда хотел посетить аббатство Фонтевро, где были похоронены его мать, дед и бабка [99]. «Ему также хотелось увидеть земли и города французского королевства, о которых он тогда знал лишь понаслышке», — писал Матвей Парижский. Генрих и Элеонора знали, что Людовик с Маргаритой уже вернулись в Париж, и Генрих направил послов в столицу просить о разрешении попутешествовать по Франции. Он не был уверен в том, как отреагирует Людовик; он слыхал, что тот сильно изменился после всего, что пережил в крестовом походе. Потому они с Элеонорой очень обрадовались, когда король Франции не только выдал им охранную грамоту, но и пригласил по-родственному провести Рождество в Париже, в кругу семьи.

Людовик действительно сильно изменился. Вина за то, что он повел тысячи французов на смерть в Святой Земле, сказывалась на всем его поведении.

«Король французский, удрученный и душою, и с виду, ни в чем не находил утешения: музыка не доставляла ему удовольствия; никакие бодрые либо сочувственные речи не вызывали на его устах улыбки; он не испытывал радости ни от того, что вновь увидел родную землю и свое королевство, ни от почтительных приветствий, благодарностей или подарков, преподносимых ему подданными; со скорбью во взоре, с глубокой печалью и частыми вздохами думал он о своем пленении [сарацинами] и о том поношении всему христианству, которое оно принесло».

Он избегал всего, что было привлекательного в положении правителя. «После возвращения из-за моря король отвернулся от тщеты мирской настолько, что не носил не только горностая, но даже беличьего меха, ни алого сукна, ни позолоченных шпор», — говорит Жуанвиль. Более того, он стал носить под одеждой власяницу; когда вызванное ею раздражение кожи стало невыносимым, он упорно надевал волосяной пояс на время великого поста. Он не уделял никакого внимания пище, ел, что ему подавали, и то умеренно. А еще он регулярно велел себя бить палкой и цепями. Перед смертью он оставил волосяной пояс и цепи дочери Изабель на добрую память.

Горе его растравлялось не только воспоминаниями о поражении в пустыне, но и мыслями о прерванных трудах в Святой Земле. Он упорно твердил, что «его паломничество не завершено, а лишь отложено на время». Очевидно, он обдумал катастрофу и пришел к выводу, что причиной неудачи стала греховность — его личная и всего королевства. Спустя шесть месяцев после возвращения он издал ряд законов, явно направленных на повышение нравственности населения. Генеральный ордонанс от 1254 года, изданный королем в декабре, запрещал всем служащим короны, включая «бейлифов, шерифов, провостов [100], мэров и всех прочих», принимать подарки стоимостью дороже десяти су для себя либо для членов семьи, пренебрегать обязанностями, отбирать или изымать деньги у граждан, находящихся под их юрисдикцией, препятствовать совершению правосудия, брать штрафы иначе как на открытом судебном заседании, пристраивать родственников на должности, а также давать взятки вышестоящим начальникам. Целью этих мер, очевидно, было избавление народа от продажных чиновников и поощрение честности в отношениях представителей правительства с простыми гражданами. «Своими распоряжениями король заметно улучшил состояние дел в королевстве», — одобрительно замечает Жуанвиль.

В состав ордонанса входили также законы, регулирующие личное поведение. Запрещалось богохульствовать (ругаться), играть в азартные игры и слишком часто посещать таверны. Чтобы объяснить, насколько это серьезно, Людовик вскоре после своего возвращения приказал жечь губы одному из парижских лавочников, уличенному в богохульстве. Когда придворные ужаснулись, Людовик сказал: «Я охотно дал бы заклеймить себя каленым железом, если бы это обеспечило полное исчезновение ругани в моих владениях». Проституция и изготовление игральных костей также запрещались. Евреев к этому времени уже изгнали, а их собственность конфисковали в силу эдикта, изданного, когда Людовик был еще в Святой Земле; однако кое-кто, видимо, еще остался, поскольку по возвращении король возобновил нападки на них. [101]

Маргарита изо всех сил старалась умерить его пыл, но ей это удавалось лишь отчасти. Она пыталась уговорить его одеваться в соответствии со статусом, но он отвечал, что станет лучше одеваться лишь в том случае, если она согласится шить платья из более дешевых материй — это условие ей не слишком понравилось.

В нескольких случаях, когда моральный кодекс Людовика требовал особо суровых наказаний, королева просила о помиловании. Таков был случай с одной женщиной дворянского сословия, которую должны были повесить в ее родном городе за то, что она подстроила смерть своего мужа. Женщина искренне раскаялась, и Маргарита просила лишь, чтобы ее предали смерти в другом судебном округе, чтобы избавить родных от боли и унижения при виде ее публичной казни; Людовик отказал. Но когда Людовик явился к ней с предложением, чтобы оба они оставили мирские дела и удалились каждый в свою обитель ради обретения сугубо духовной жизни, Маргарита проявила твердокаменное упорство. Не затем она вытаскивала мужа, из пустыни, чтобы он сделался на родине монахом-доминиканцем. На предложение она ответила коротко, что, будучи королем и королевой Франции, они смогут намного больше сделать во имя воли божьей, чем запершись в кельях.

По сути, опыт, приобретенный в Египте, изменил и саму Маргариту. Она попала в экстремальные условия и сумела выжить; это придало ей сил, уверенности в себе и своих способностях. Пребывание королевы французской в Святой Земле повлияло на ее положение и дома, и за рубежом; она добилась международного признания за свою стойкость. Маргариту признали умной, практичной и справедливой, и после возвращения домой ее часто просили стать посредницей в различных спорах. Муж, лишившийся поддержки матери, часто обращался к ней за советом. Именно Маргарита уговорила Людовика пригласить Генриха и Элеонору на Рождество. Мать обеих сестер, Беатрис Савойская, тоже должна была присутствовать; стареющая женщина присоединилась к Маргарите, Людовику и детям вскоре после того, как они высадились в Провансе, и по просьбе дочери согласилась сопроводить царственную семью в Париж, а потом и остаться на праздники. Маргарита хотела, чтобы ее супруг сблизился с ее родными, так как это привело бы к изоляции Карла Анжуйского. А это означало установление мира с Англией.

Людовик также хотел мира. Его главной целью было возвращение в Святую Землю. Этого нельзя было добиться, пока его королевство вело войну с другой европейской страной. У Генриха и Элеоноры были свои резоны хотеть более прочного взаимопонимания с французской короной. Они приняли приглашение Людовика и отправились из Гаскони в Париж.

Рождественская встреча 1254 года стала вершиной царствования Генриха и Элеоноры. Они приобрели в Париже огромную популярность. «Толпы… собирались, спеша и толкаясь, в стремлении увидеть короля Англии в Париже, и французы прославляли его до небес, благодаря щедрости его подарков, гостеприимству, обильной милостыне, а также изысканности его свиты; сказывалось также и то, что король Франции взял в жены одну сестру, а он, король Англии, другую», — писал Матвей Парижский.

Встретившись лицом к лицу впервые за всю долгую историю их вражды, Генрих и Людовик, оба под влиянием жен и их очаровательных родичей, обнаружили, что у них есть много общего. Оба были чрезвычайно религиозны, оба имели склонность к архитектуре. Генрих, ликующий от недавней победы, показал себя с наилучшей стороны. С ним не случалось припадков злобы или беспричинного гнева; он чувствовал себя так уверенно, что проявлял великодушие к Людовику, предлагал ему самое почетное место за столом и поздравлял с окончанием постройки изысканной часовни Сен-Шапель. Людовика, в свою очередь, приятно поразила набожность Генриха. «Король [Людовик] спросил меня однажды, мыл ли я ноги беднякам на Страстной неделе, — писал Жуанвиль. — Я ответил, что этого не делал, поскольку считал это занятие недостойным. Он ответил, что я не должен чураться таких действий, зная, что Господь поступал так. „Полагаю, — сказал он, — вы не захотите следовать примеру короля Англии, который омывает ноги прокаженным и целует их“».

Рождественские праздники того года стали не только блестящим общественным событием, но и удивительным триумфом дипломатии. Проблемы Гаскони, Пуату и Нормандии были подробно обсуждены и в принципе разрешены. Генрих согласился навсегда отказаться от претензий на Нормандию и Пуату в обмен на приличную денежную компенсацию; Людовик же обещал признать и уважать господство Англии в Гаскони, попросив Генриха лишь совершить символический жест — принести ему оммаж за это герцогство. Эта договоренность была очень выгодна Англии, так как Генрих, не имея никаких надежд вернуть Нормандию, должен был получить огромную сумму денег: когда договор был окончательно оформлен в 1259 году, она составила 134 000 ливров. Французские бароны ворчали, что Людовик слишком благородно поступил с Англией, но король их не слушал.

Так семейство сестер из Прованса полностью изменило систему отношений между двумя важнейшими государствами западной Европы. В течение следующих пятидесяти лет все возникающие разногласия рассматривались в контексте осознанного факта, что интересы Англии и Франции взаимно связаны.

Генрих и Элеонора возвратились в Англию в январе 1255 года, уверенные в дружеском расположении короля и королевы Франции. На Генриха сильно подействовал впервые приобретенный подлинно международный опыт, а Элеонора убедилась, что их престиж заметно возрос. Они с Генрихом наконец сравнялись с Людовиком и ее сестрой Маргаритой. И это положение не умалилось после возвращения домой; чтобы еще сильнее скрепить новый союз, Людовик прислал им в подарок слона — «единственного слона, виденного в Англии, да и во всех странах по эту сторону Альп». Маргарита преподнесла им умывальную лохань в форме павлина, сплошь инкрустированную драгоценными камнями и жемчугом. «Так богато был изукрашен сей предмет и с таким неведомым прежде и чудесным мастерством был он изготовлен, что вызывал восхищение у всех, кто видел его», — восторгался Матвей Парижский.

Вооружившись таким образом, Элеонора и Генрих почувствовали себя достаточно уверенно, чтобы ознакомить английскую знать с новым замыслом, возникшим за несколько месяцев до того при поддержке савойских дядюшек королевы. Эдуард вступил в права наследства, и теперь стало ясно, что для второго сына, Эдмунда, осталось совсем немного. Этот дисбаланс следовало исправить. Генрих, по настоянию Элеоноры, принял от имени Эдмунда предложенную папой корону Сицилии, которую совсем недавно Ричард Корнуэлл отклонил как вещь столь же недостижимую, как луна на небе.

Это была азартная игра огромных размеров, бросок костей, мотивированный равно интересами любимого младшего сына и обыкновенным тщеславием. В конечном счете она стоила им 135 541 марок, уважения окружающих и королевства.