Глава VII. Честолюбие и повиновение

Глава VII. Честолюбие и повиновение

Ричард, граф Корнуэлльский, покинул Англию, чтобы начать крестовый поход в Святой Земле, 10 июня 1240 года. Хотя он был благочестив и искренне желал помочь тем, кто боролся за сохранение для христианства Иерусалима и прилегающих к нему областей, у графа были и другие побуждающие причины. Успешный крестовый поход считался наглядным мерилом мужества и силы воли. Кроме того, путешествие в Святую Землю позволяло приобрести бесценный дипломатический опыт, поскольку крестоносцы высокого ранга по пути часто получали приглашения навестить папу и других иноземных властителей. Все это существенно повышало престиж мужчины в глазах общества.

Серьезность отношения Ричарда к крестовому походу можно измерить размахом предпринятых им приготовлений; он и здесь проявил то же внимание к мелочам и беспощадную неутомимость, которые обычно выказывал в операциях откровенно коммерческого порядка. За предшествующие два года он заручился ни больше, ни меньше как девятнадцатью папскими буллами на случай любого возможного развития событий, включая его смерть, пленение, сбор выкупа и даже отлучение от церкви, с указанием распределения его имущества в каждом из вариантов. Он получил от Генриха официальное обещание защищать его земли и доходы от разграбления, пока он будет отсутствовать, и действовать в его интересах. В качестве крестоносца Ричарду полагалось полное прощение всех долгов, и этой привилегией он воспользовался весьма эффективно. Он не преминул заранее запастись всей необходимой информацией об условиях и обстановке в Иерусалиме и его окрестностях. Он вел активную переписку с императором Священной Римской империи и лично встретился с Балдуином II, императором Константинополя, который, потеряв свою империю, скитался по Европе, выпрашивая средства на войну. Он даже допросил сарацинского посла, посаженного Генрихом в замок Кентербери как шпиона.

Отъезд графа был омрачен смертью его жены Изабеллы на девятом году их брака, в январе 1240 года. Хотя она была значительно старше Ричарда, они росли вместе, и это был союз равных. Он горячо любил ее, и Матвей Парижский сообщает, что Ричард «погрузился в глубочайшую скорбь и оплакивал ее безутешно», когда известие дошло до него. Изабелла родила Ричарду четырех детей, но все, кроме одного сына, Генриха, умерли в раннем детстве; этот единственный сын был главным сокровищем Ричарда. Ему наверняка было тяжело оставлять мальчика в семье его дяди и тети, короля и королевы, так скоро после смерти матери, но Ричард был из тех людей, которые не позволяют эмоциям нарушать их планы.

Граф отплыл из Дувра в сопровождении полусотни рыцарей, каждый из них был со своим отрядом. Первой остановкой на его пути стал Париж. Ричард намеревался выйти в Средиземное море из Марсельского порта, а для этого приходилось пересечь всю Центральную Францию; следовательно, нужно было получить от короля охранную грамоту для него самого и его людей. Кроме того, по указаниям Генриха, он должен был возобновить перемирие между двумя королевствами, установленное еще после их злосчастной экспедиции в Бретань в 1230 году — срок уже истекал.

Людовик и Бланка, зная, что графа Корнуэлльского весьма уважают и папа, и император, расстарались, чтобы оказать Ричарду должный почет. Они не стали ждать его в Париже, но вместе со всем двором выехали ему навстречу. Затем последовали чрезвычайно роскошные пиры и особо щедрый обмен подарками. Согласно Матвею Парижскому, Ричарда приняли, в силу его принадлежности к семейству Элеоноры, сестры Маргариты, «как возлюбленного родича».

Маргарите к этому времени уже исполнилось восемнадцать. Ее положение при дворе укрепилось благодаря тому, что ее дядя, Томас Савойский, стал графом Фландрским, поскольку Бланка нуждалась в Томасе и не могла себе позволить открыто обижать или оскорблять его племянницу, с которой, как она знала, он поддерживал связь. Кроме того, репрессивная французская политика на юге вызывала там брожение, и Белая Королева опасалась оттолкнуть от себя отца Маргариты, Раймонда-Беренгера V. Потому Бланка теперь ограничила терзания невестки мелкими уколами под предлогом беспокойства о ее бесплодии. Маргариту заставили вытерпеть официально обставленное унизительное паломничество к мощам св. Тибо, монаха XII столетия, которые, согласно народной молве, обладали способностью излечивать бесплодие. Свекровь не только настояла на этой затее, но (что еще хуже) сопровождала невестку. Той было еще тяжелее оттого, что ее сестра Элеонора так скоро произвела на свет сына.

Наконец, в последние месяцы 1239 года терпение Маргариты было вознаграждено беременностью к великой радости обоих супругов. Они с Людовиком горячо молились о сыне и наследнике, но влияние св. Тибо в высших сферах, видимо, не заходило так далеко, и как раз во время визита Ричарда Маргарита родила дочь. Это было ужасное разочарование. Она знала, что рождение сына окончательно укрепило бы ее положение при дворе, как это было с сестрой; она могла бы наконец поднять голову и утихомирить свекровь раз и навсегда. Маргарита расплакалась, когда ей сообщили, что она произвела на свет девочку, и, боясь реакции Людовика, упросила епископа Парижского поговорить с ее супругом о ней и о ребенке. Епископ без особого труда примирил короля с существованием дочери, напомнив, что девочка когда-нибудь поможет поддержать интересы Франции посредством подходящего брака. Девочку назвали Бланкой.

Так или иначе, Маргарита доказала, что она не бесплодна, и это имело большое значение. Всякие разговоры о расторжении брака при дворе прекратились. Более того, после рождения первой внучки Бланка в конце концов отселилась из дома своего сына. У Людовика и Маргариты появилась теперь личная жизнь, что в свою очередь оживило их брачные отношения и привело к новым беременностям. В 1242 году молодая королева родила еще одну дочь, Изабеллу, а потом, в 1244 году, наконец-то произвела сына Людовика.

Она сумела пережить жестокость, ревность и ненависть первых лет своего правления, научившись ждать и наблюдать. Жить стало легче. Власть начала мало-помалу переходить из рук Бланки к ней, хотя она этого пока и не осознавала.

И еще она могла теперь надеяться, что рождение первого ребенка (пусть даже и девочки) подскажет ее супругу, уже достигшему двадцати пяти лет, что пора брать на себя взрослую ответственность и вплотную заняться повседневными делами управления королевством — и, что было для нее особенно важно, отделиться от собственной родительницы (хотя, по правде говоря, не похоже, чтобы Людовик хотел этого или вообще был на такое способен). К этому времени Маргарита уже поняла, что темперамент ее супруга больше подходит церковному деятелю, чем государственному мужу. Религия была единственной областью, к которой он проявлял определенный интерес, и интерес этот порой поглощал его целиком. В те дни, когда у них гостил Ричард, король Франции ликовал по поводу успешного приобретения у Балдуина II, императора Константинопольского, знаменитой реликвии — Тернового венца. Балдуин, испытывая отчаянную нужду в деньгах, незадолго до того отдал его в заклад венецианцам, но Людовик выкупил венец и велел доставить во Францию. Вместе с младшим братом Робером король отправились встречать эту бесценную посылку в городок Вильнёв-л’Аршевек (Archeveque) в Бургундии, а оттуда братья, в одежде кающихся, Людовик впереди, Робер позади — сопровождали реликвию до самого Парижа. На это ушло более двух недель. Ободренный заинтересованностью короля, Балдуин незадолго до того сообщил, что возникла возможность приобрести по сходной цене еще и обломок истинного Креста: он предлагал его рыцарям-храмовникам в обмен на немалый заем, но те отказались. Людовик принялся устраивать и эту покупку.

Столь почитаемые святыни, разумеется, нельзя было хранить где попало, и потому Людовик также увлекся созданием для них чудесной новой часовни, которую возвели к 1242 году. Это была великолепная Сен-Шапель (Sainte-Chapelle) [49].

Однако благочестие Людовика выходило за рамки обрядности и архитектуры. В области борьбы против ересей он играл активную, ведущую роль. Хотя лично ему больше нравилось поощрять еретиков к обращению в христианскую веру, Людовик признавал, что многие из них не поддаются никаким увещеваниям, и таким предписывал пытки и смерть. Особенно он ненавидел евреев. Однажды он пересказал Жуанвилю историю об аббате Клюни, который устроил в своем монастыре большое собрание и пригласил живущих поблизости евреев в расчете окрестить их как можно больше. На собрании присутствовали образованные клирики, но также и миряне, среди них — один бедный, но весьма деятельный рыцарь. Как только евреи собрались, этот рыцарь подошел к ним и спросил у главного раввина, признает ли он, что Мария, родив Христа, была девственницей. Когда раввин ответил отрицательно, рыцарь ударил его, и евреи бежали.

Аббат изругал рыцаря за то, что тот испортил его затею, но король Людовик стал на сторону рыцаря, «поскольку там находилось много добрых христиан, и прежде, чем диспут окончился бы, у них могли бы зародиться сомнения относительно их собственной религии из-за того, что они неправильно поняли евреев. „Истинно тебе говорю, — сказал король, — что… мирянин, когда бы ни узрел обиду, чинимую христианской религии, не должен пытаться защищать ее догматы иначе как своим мечом, и вонзать его в брюхо негодяя как можно глубже“».

Соответственно, Людовик был очень заинтересован в крестовом походе Ричарда, а потому с готовностью возобновил перемирие и выдал охранную грамоту.

За год до того французы тоже отправили для отвоевания Иерусалима войско под предводительством герцога Бургундского и давнего поклонника Бланки, графа Тибо Шампанского. Среди крестоносцев было немало известных французских рыцарей, в том числе старший брат Симона де Монфора — Амори.

Однако и Ричард, и Людовик знали, что крестовый поход Тибо обернулся катастрофой. Еще до отъезда Ричарда из Англии от одного уцелевшего воина из Дамаска пришло письмо, свидетельствовавшее, что египтяне разогнали крестоносцев. Сотни французских солдат погибли, многие предводители, включая Амори де Монфора, попали в плен. Король Людовик надеялся, что граф Корнуэлльский разыщет оставшихся участников этого крестового похода и вместе с ними продолжит благое дело.

Хотя не сохранилось никаких записей о встрече Ричарда и Маргариты, весьма маловероятно, чтобы Ричард, добравшись до Парижа, не передал Маргарите приветов от Элеоноры, не рассказал о ее здоровье и благополучии. Да и Маргарита должна была захотеть увидеться с Ричардом, поскольку он собирался ехать в Марсель через Прованс и по дороге навестить ее отца.

Маргариту очень заботило положение ее родителей и младших сестер. Репрессивная политика ее супруга и свекрови относительно Тулузы подталкивала давнего соперника отца, Раймонда VII, к агрессии против Прованса. Война в Провансе вспыхивала то и дело, и Раймонду-Беренгеру приходилось отбиваться от противника, превосходящего численностью его войска. Маргарита могла настроить Ричарда на посещение ее родных, заверив его в их дружелюбии и радушии, и попросить, чтобы он хоть чем-то помог облегчить политическое и военное напряжение, испытываемое ее семьей.

Итак, Ричард, скорбящий вдовец, отправляющийся в поход, который вполне мог закончиться страданиями или смертью, сделал остановку на своем печальном пути на юг, чтобы навестить приветливый дом графа Прованского, его милую жену и двух младших, незамужних дочерей, одной из которых, Санче, едва исполнилось тринадцать.

Санча была дитя войны.

Большую часть ее жизни, сколько она помнила себя, ее отец воевал с Раймондом VII, графом Тулузским. Когда она была маленькой, эта вражда выражалась в спорадических стычках из-за отдельных замков, но со временем все большие силы вовлекались в сражения, они участились и угрожающие придвинулись к ее родному дому. Граф Тулузский, дожив до сорока лет, все еще не имел сына, которому мог бы передать свои земли, заполоненные инквизиторами Людовика и Бланки, и с каждым годом отчаяние все больше овладевало им. В 1235 году Раймонд VII попытался укрепить свою власть, изгнав из Тулузы папских инквизиторов-доминиканцев, но они попросту бежали под защиту французского гарнизона в Каркассоне и отлучили его от церкви, а на город наложили интердикт.

Когда год спустя Раймонд VII смягчился, интердикт сняли, и инквизиторы возвратились в Тулузу — на этот раз с отрядом французских рыцарей в качестве охраны. Они проводили долгие, многократные, суровые допросы всех мужчин старше четырнадцати лет и всех женщин старше двенадцати. Целью допросов было получение имен, каких угодно имен. Их заносили в список и никогда не вычеркивали, пока обвиненных не постигала кара в соответствии с преступлением. Тем, кому повезло, выпадал арест и конфискация всего имущества. Тех, кому не повезло, сжигали — но не ранее, чем они, в напрасной попытке разжалобить инквизиторов, называли им новые имена для жуткого списка. Даже мертвые не знали покоя: если какой-нибудь инквизитор определял, что человек умер как еретик, тело выкапывали, проносили по улицам и бросали в костер с другими гниющими телами еретиков под звуки пения: «Qui aytalfara, aytalpendra» [50].

Подавленный невозможностью стряхнуть с себя французское иго, Раймонд Тулузский обратился к более достижимым целям. Не в силах освободить Лангедок, он мог по меньшей мере захватить Марсель и Прованс, которые также считал своими по праву рождения [51]. В этих планах его поддерживал Фридрих II, император Священной Римской империи, который вел собственную борьбу против папы — хотя это означало предательство по отношению к Раймонду-Беренгеру V, графу Прованскому, недавно ставшему рыцарем Фридриха в качестве верного слуги Империи. Возможно, император считал, что за счет браков Маргариты и Томаса Савойского Раймонд-Беренгер начал слишком склоняться к французской стороне, неуклонно поддерживавшей папу. Именно в это время Фридрих устроил отравление Гильома Савойского. В любом случае, когда Раймонд VII в 1240 году собрал немалую армию, чтобы двинуть ее на Прованс, он знал, что может положиться на поддержку императора.

Насколько велика была угроза, исходившая от графа Тулузского, можно судить по панической реакции Раймонда-Беренгера V. Граф Прованский отправил письма обоим зятьям, умоляя о помощи. Людовик и Бланка отправили туда свое войско, но император послал подкрепления графу Тулузскому, и французы потерпели неудачу. Генрих же, «по настоятельным просьбам королевы», написал императору, прося его, в качестве родственного одолжения, прекратить поддержку графа Тулузского; император в ответ заявил, что ни в чем таком не повинен и в этом деле совершенно не замешан.

Матвей Парижский сообщает: «В Авиньоне, и особенно в областях, прилегающих к Роне, проживали некоторые французские дворяне… Когда эти люди услышали, что отец их королевы попал в беду и просит о помощи, они… собрались, вооружились и помчались на помощь графу Прованскому. Однако граф Тулузский, осведомленный об их планах, устроил засаду, и, напав на них с многочисленным отрядом, перебил их мечом своим во множестве… затем за недолгое время он взял около двадцати замков, принадлежавших французам и графу Прованскому».

Однако на самом деле Раймонду VII нужны были не чужие владения, а сын. По условиям Парижского договора, если бы он умер, не оставив сына-наследника, все графство переходило к французской короне через зятя Раймонда VII, младшего брата Людовика, Альфонса де Пуатье. Мысль о том, что некогда гордое и независимое мини-королевство Тулузы попадет в руки ненавистных французов, мучила его неотступно. Жена Раймонда уже вышла из возраста деторождения (она была намного старше мужа), да и за предыдущие двадцать лет их совместной жизни она родила ему лишь одну дочь, Жанну. Именно эту дочь он согласился выдать замуж за Альфонса де Пуатье в рамках договора 1229 года с Белой Королевой. Бесплодие жены было еще одним источником душевных терзаний графа, и он расстался с графиней еще в 1230 году; с этого времени Раймонд VII начал добиваться развода. Уверенный, что после десяти лет напоминаний папа все-таки удовлетворит его просьбу (а может, просто перестав беспокоиться об этом), к 1240 году Раймонд активно занимался поисками новой невесты — молодой и способной принести ему детей.

Людовик IX после первого поражения пообещал Раймонду-Беренгеру V прислать еще войска, но граф Прованский не был полностью уверен в надежности французов. А Раймонд VII, ободренный первой победой, готовился к вторжению. Раймонд-Беренгер чувствовал острую необходимость как-то договориться с противником. Но что он мог предложить ему?

Конечно, у него имелась Санча, согласно всем источникам, самая красивая из его дочерей. Плодовитость ее можно было предсказать уверенно, поскольку обе ее старшие сестры уже родили. Но Санча была очень робка (из всех сестер ее одну в свадебном путешествии сопровождала мать, к которой она была сильно привязана, а не какой-нибудь честолюбивый дядюшка.) Родители, понимая характер своей третьей дочери, первоначально обещали ее руку соседскому юноше Гигу, наследнику Вьенны. Теперь эту помолвку расторгли, и тринадцатилетнюю Санчу пообещали сорокатрехлетнему Раймонду VII Тулузскому.

Санча не могла радоваться такому обороту дел. Гигу, ее первому жениху, в момент помолвки было всего одиннадцать лет, и он, конечно, значительно больше подходил для робкой девочки-подростка. Теперь Санче предстояло стать женой человека старше ее на тридцать лет, который в последние десять лет терроризировал ее семью.

Именно в это время Ричард Корнуэлльский прибыл в Прованс по дороге в Марсель. Он был не в лучшем настроении. Путешествие из Парижа было беспокойным. Во Вьенне у него похитили заготовленные для плавания по Роне суда, и хотя впоследствии собственность ему возвратили, Ричарду и его спутникам пришлось тратить драгоценное время на поездку по суше вместо того, чтобы спуститься по реке, как первоначально задумывали. Похищение произошло в той части графства, которое находилось под контролем графа Тулузского, и его сочли виновным, хотя скорее всего он не имел к этому инциденту никакого отношения. В общем, графу Корнуэлльскому не удалось полюбить Раймонда VII.

Раймонд-Беренгер V, со своей стороны, поспешил навстречу Ричарду «с радостью и ликованием, готовый услужить и оказать всяческий почет», как писал Матвей Парижский. Графа Корнуэлльского снабдили эскортом и благополучно доставили в укрепленный замок Тараскон, самую надежную крепость во всем Провансе. Здесь Ричард отдохнул и познакомился с графиней Беатрис Савойской, и двумя ее младшими дочерьми. Семья постаралась изо всех сил утешить влиятельного гостя из Англии. Ричард сочувственно выслушал жалобы графа на Раймонда VII, но самое сильное впечатление произвели на него женщины. Даже в такой крепости, как Тараскон, Беатрис Савойская сумела создать бодрящую и уютную обстановку, домашний оазис, где можно было укрыться от забот и бедствий войны. Как раз такая приятная семья была очень кстати для угнетенного духом человека. Изабеллу не мог бы заменить никто, но молодость и красота многое побеждали. А Санча была воплощением молодости и красоты.

Что касается самой Санчи, маловероятно, чтобы в ее душе зародилось какое-то чувство к графу Корнуэлльскому, даже когда он начал выказывать ей заметное внимание. Ее судьба была предопределена старшими. Санча не обладала ни твердым характером Маргариты, ни активным честолюбием Элеоноры. Она была тиха и послушна. Годы конфликтов и тревог сделали ее очень ранимой. Глядя на Ричарда, она не стала бы мечтать о блестящей жизни, как ее сестра Элеонора, когда та была обручена с его братом-королем. К тому же графу Корнуэлльскому исполнилось тридцать один, и для тринадцатилетней между тридцатью одним и сорока тремя не было никакой разницы.

Ричард покинул Прованс в начале сентября и прибыл в Акру на берегу Средиземного моря, примерно в восьмидесяти милях к северу от Иерусалима, 8 октября 1240 года. Там он застал дела в полном беспорядке. Прежде чем отбыть в Шампань с той частью своего войска, которая еще не попала в плен, Тибо успел приступить к переговорам о перемирии с султаном Керака, который обладал властью в Палестине, как и султан Египта. Но перемирие было никуда не годным, поскольку Тибо оставил множество своих людей пленниками в Палестине без надежды на спасение. Ричард, написавший длинное письмо домой о своей деятельности в Святой Земле, очень едко охарактеризовал Тибо: «Представьте себе, что король Наваррский [52]бывший тогда главою и вождем воинства, и граф Бретонский, хотя и знали загодя, за пятнадцать дней, что мы вот-вот прибудем в Акру, отбыли и увели с собою огромное войско. Однако еще до отъезда, дабы показать, будто они хоть чего-то достигли, они заключили некое перемирие с Назиром, правителем Керака… договорившись о том, что условия перемирия будут выполнены в сорокадневный срок. И все же упомянутые король и граф отбыли прежде, чем истек этот срок, полностью презрев и условленное время, и условия договора».

Сложившиеся обстоятельства требовали не военной сноровки, но дипломатического опыта, а Ричард превосходно умел вести переговоры. Ему потребовалось время, чтобы освоиться с обстановкой и выслушать советы различных партий, после чего он довел до конца переговоры, которые Тибо начал с обоими султанам и причем добился намного лучших условий, чем граф Шампанский. Ричард предусмотрительно взял с собою в крестовый поход значительную сумму денег, и арабской стороне его доводы показались убедительными. Все пленные французы, включая Амори, старшего брата Симона де Монфора, были отпущены под поручительство Ричарда, которому «показалось, когда мы взглянули на печальное состояние дел вокруг нас, что мы могли бы теперь употребить свои усилия на нечто большее, чем выкуп злосчастных пленников из неволи», — этими словами заканчивалось письмо графа Корнуэлльского.

Ричард также сумел вернуть старое королевство Иерусалимское, включая Вифлеем, ордену тамплиеров, которые составляли основную силу христиан до неудачной вылазки Тибо. Он помог герцогу Бургундскому восстановить защитные сооружения французов в Аскалоне, примерно в тридцати милях к востоку от Иерусалима, и обеспечил перенесение останков всех французских дворян, убитых в Газе и оставленных истлевать в пустыне, во вновь укрепленный замок в Аскалоне для погребения по христианскому обряду. Совершив все это, он отплыл на родину в конце июня 1241 года, взяв с собой десятки благодарных французских солдат. Замечательно успешное пребывание графа в Святой Земле длилось чуть больше восьми месяцев, и за это время он ни разу не водил свои отряды в бой и вообще не брался за меч.

На обратном пути в Англию, на север, Ричард был столь же весел, насколько был печален по пути на юг. Он воспользовался случаем остановиться в Италии, чтобы нанести визит вежливости Фридриху II, императору Священной Римской империи, под чьей юрисдикцией формально находился Иерусалим и от чьего имени Ричард вел переговоры.

Фридрих II, которого короновал один из предыдущих пап (короновать императора мог только папа), был титулярным правителем тех остатков Римской империи, которые именовались «Священной» и «Римской», хотя фактически не были ни тем, ни другим. Основными составляющими его империи были королевство Германия, монархи которой звались «королями римлян» (хотя жили отнюдь не вблизи от Рима), и королевство Сицилия, унаследованное Фридрихом от матери-сицилийки. Реально Сицилия вообще не была частью Священной Римской империи, но для Фридриха это было несущественно, поскольку он не намеревался отказываться от нее. Соответственно, в качестве императора Фридрих II также заявлял свои права на титул короля Римского (хотя позднее он передал это почетное звание своему старшему сыну) и короля Сицилии. В довершение путаницы Фридриха также считали правителем Иерусалима: это право он приобрел, побывав в крестовом походе лет за десять до того, но с тех пор ни разу туда не возвращался и никак не контролировал ситуацию в Святой Земле.

Фридрих поставил себе цель объединить разрозненные части своей широко раскинувшейся империи. Поскольку Германию и Сицилию очень неудобно разделяла Италия, это означало, что придется завоевывать не только независимые города вроде Генуи и Пизы, но и Рим, и папскую область — прилегающую к Риму территорию, на которую Церковь заявляла свои права. Фридрих был коронован как император, когда был еще очень молод и его амбиции не проявились; с тех пор он не раз давал Церкви повод пожалеть о той роли, которую она сыграла в возвышении этого необыкновенного принца.

Ко времени визита Ричарда император основательно преуспел в покорении Северной Италии. Фридрих представлял собой самую удивительную личность столетия. Его называли Stupor Mundi, т. е. «Изумление земного мира». Он несомненно был самым образованным монархом в Европе. Он много читал, говорил на семи языках и даже сам написал книгу о соколиной охоте. Его интересовало все: наука, алхимия, история, право, архитектура, медицина, математика. Он основал первый университет в Европе, где преподавателям платили не студенты, а государство, и пригласил преподавать там наиболее уважаемых ученых своей империи. При дворе у него роились всевозможные ясновидцы; сам Фибоначчи, знаменитый математик, однажды продемонстрировал публике решение сложных уравнений для развлечения императора. Прославленный астролог, алхимик и философ Майкл Скотт, который сделал себе имя переводами рукописей Аристотеля, полученных от арабов, оставался при императорском дворе специально для того, чтобы отвечать на разнообразнейшие научные вопросы Фридриха, среди которых, согласно его биографу Эрнсту Канторовичу, были следующие:

Чем удерживается Земля над бездной пространства?

И каким образом эта бездна держится отдельно от земли?

Поддерживает ли Землю что-либо, кроме воздуха и воды?

А может быть, Земля каким-то образом держится сама?

Или она покоится на небесной сфере, расположенной под ней?

И сколько имеется небесных сфер?…

Фридрих отличался оригинальным остроумием. Когда один из потомков Чингисхана, едва не погубивший весь мусульманский мир, прислал грозное письмо, требуя, чтобы император Священной Римской империи отдал ему свои земли и явился к его двору, дабы стать одним из его вассалов, Фридрих ответил, что обдумает это предложение и просит пока никому не отдавать должность сокольничего.

Императорский двор был столь же чрезмерен и экзотичен, как его правитель. Близость Сицилии к арабским странам сильно повлияла на Фридриха. В отличие от других европейских правителей, император Священной Римской империи был лично знаком с некоторыми из своих арабских противников, в том числе и с султаном Дамаска, которому он как-то прислал такие сложные геометрические задачи, что тому пришлось поручить их решение своим самым знаменитым математикам. Фридрих любил великолепие и пышность Византии, драгоценности, пряности, этикет, светский образ жизни. Он путешествовал с музыкантами, мимами, атлетами и танцовщицами, и даже со зверинцем, где содержались редкие животные; его личная охрана состояла из сарацинских лучников, которые пользовались славой самых отпетых убийц на свете, по замечанию Канторовича — «чрезвычайно опасных и подчиняющихся лишь самому императору».

Фридрих был в отличном настроении, когда приехал Ричард, — он только что покорил итальянский город Фаэнцу, — и потому принял графа Корнуэлльского как могущественного правителя. Императорские рабы устраивали Ричарду омовение в горячей воде, а император развлекал его атлетическими состязаниями днем и арабскими танцами по вечерам в шелковых шатрах. Женщины ритмично изгибались под музыку, балансируя на больших шарах, катящихся по мозаичному полу; таких танцев не видали в Северной Европе. Император познакомил Ричарда с экзотическими пряностями и яствами, продемонстрировал зверинец, где граф увидел леопардов, львов, медведей, обезьян, павлинов, жирафа и — гвоздь программы — слона с башенкой, закрепленной на спине, на котором император ездил, когда это требовалось ради декорума. Ричарду предоставили возможность нанести длительный визит сестре Изабелле, императрице; более никто из родственников не видел ее живой. Под конец Фридрих осыпал Ричарда ценными подарками, лестными похвалами и высказал надежду, что тот замолвит за него слово перед папой, с которым Фридрих воевал. Ричард обещал. Все это весьма впечатлило англичанина, и Ричард долго наслаждался своим триумфом при этом невиданном и восхитительном дворе.

Между слоном и танцовщицами Ричард не замечал, как бежит время, и возвратился в Англию только 7 января 1242 года. К этому моменту его слава затмевала брата-короля. Он стал героем спасенных французских дворян, просвещенным человеком в глазах императора; он сохранил Иерусалим для Церкви, он обедал с Людовиком IX, ел финики из рук сарацинских рабов, видел Париж, Тулузу, Средиземное море, Египет и Рим. Если и возникали у него какие-то мысли о браке или о прекрасной юной девушке из Прованса, теперь они точно были позабыты или уступили место честолюбивым замыслам.

Да это, впрочем, уже не имело никакого значения, поскольку 11 августа 1241 года Санчу через посредников выдали за смертельного врага ее отца, Раймонда VII Тулузского.