Глава VI. Дела семейные

Глава VI. Дела семейные

Приобретение графства Лестер только разожгло аппетит Симона де Монфора. Следующим пунктом его жизненной программы значилась выгодная женитьба, и Симон принялся оглядываться в поисках зажиточной жены. Будучи де Монфором, он не видел причин, почему бы не метить высоко. Он подкатился было к Маю, вдове графа Булонского, но был отвергнут, после чего стал искать руки Жанны, графини Фландрской.

Фландрия [46], расположенная на побережье севернее Понтьё, была одной из тех стратегических точек, за которыми Бланка Кастильская внимательно следила. Граф умер в 1233 году, оставив графство во владении вдовы Жанны. Жанне было тридцать с небольшим, она была богата и падка на мужское внимание. К началу 1237 года Симон уже основательно продвинулся к цели.

Неясно, как об этом узнала Бланка. У нее, конечно, имелись свои осведомители, однако возможно, что о намерениях Симона де Монфора ее известил Гильом Савойский. Он наверняка беспокоился, как бы этот барон Генриха не стал слишком силен. А может, он учуял, что открывается новое направление для деятельности. Гильом любил играть на обе стороны, держаться середины ему было противно.

Брак между Жанной Фландрской и Симоном де Монфором Бланка считала недопустимым. Симон служил Генриху III и вполне мог использовать положение графа Фландрского, чтобы помочь англичанам напасть на Нормандию. У Генриха III, возможно, и не хватало воинственных наклонностей, зато у Симона де Монфора по этой части был явный перебор. Снабдите этого человека ресурсами Фландрии, и королевство Франция потеряет не только Нормандию. Бланка оказала давление на возможную невесту. Если она выйдет за Симона, пусть рассчитывает на враждебность Белой Королевы, а может, и на вторжение. Жанна призадумалась.

И все же единственный способ полностью обезопасить Жанну заключался в том, чтобы предложить ей привлекательную альтернативу графу Лестеру — кого-то, кому Бланка Кастильская могла доверять, кто сам держался бы подальше от сферы влияния Англии, кто был бы связан долгом благодарности французской короне. Подыскать кандидатуру было не слишком трудно, так как стать графом Фландрским значило сделаться весьма богатым. Белая Королева осмотрелась и остановила выбор на Томасе Савойском, младшем брате Гильома и дяде Маргариты и Элеоноры.

К этому времени Гильом, видимо, уже подключился к делу. Томас, прежде исполнявший должность прево (prevot) Баланса (второстепенный пост в епархии Гильома), ушел с поста за год до того. Возможно, к этому решению его подтолкнуло замужество обеих племянниц. Он был один из тех младших сыновей, которых отцы заставляли поступить на службу Церкви, и чувствовал себя там неуютно. Томасу еще не исполнилось сорока, он был в самом соку. Почему бы дяде королев Франции и Англии не жениться, и притом удачно? Томас был дружен с Гильомом, он вполне мог обсуждать эту возможность со старшим братом и попросить о помощи.

Мотивы действий Бланки Кастильской были намного сложнее. Томас был в нужном возрасте и обладал достаточным обаянием, чтобы стать подходящей партией для Жанны. Хотя он должен был унаследовать Савойю по смерти старшего брата, пока у него не было никакой собственности. Этот фактор также говорил в его пользу, поскольку он должен был признать великодушие Бланки, позволившей заключить такой брак, и испытать благодарность. Но Бланка всегда продумывала ситуацию более широко. Возвышение Гильома в Англии могло не понравиться ей. Она не могла позволить Савойе просто так перейти на английскую сторону. Дать Томасу Савойскому графство Фландрское значило гарантировать его верность и внести раздор в семейство, тем самым ограничив влияние Генриха III.

Ирония заключается в том, что Гильом мог сам предложить этот вариант по церковным каналам, чтобы заслужить благодарность французов. К осени 1237 года, когда состоялась свадьба Томаса и Жанны, Гильом уже хорошо изучил короля Англии. Он мог задуматься, стоит ли прочно связываться с таким монархом, как Генрих — нерешительным и явно лишенным лидерских качеств.

Но устройство личной жизни младшего брата было лишь первым этапом более тонкой и сложной интриги, сконструированной епископом Валанским. Брак Томаса Савойского и Жанны Фландрской должен был вызвать гнев у Симона де Монфора, ведь из-за этой ловкой двойной игры граф Лестер лишился чрезвычайно ценных приобретений. Такие люди, как Симон, поняв, что их перехитрили, обычно сильно сердятся; к тому же Симон должен был, несомненно, заподозрить, что Гильом приложил к этому свою руку. Он мог причинить Гильому — да и Генриху — большие неприятности. Тем не менее он не сделал ничего.

Он не сделал ничего, потому что в сценарии имелся второй акт, и его главной героиней была сестра короля, Элеонора Маршал.

К 1237 году всем стало ясно, что Элеонора Маршал влюблена в Симона де Монфора. Предвидеть такой оборот событий было нетрудно. Молодцы наподобие Симона, которые способны единственно в силу личного магнетизма уговорить старого, закаленного человека добровольно расстаться с немалой частью своего достояния, как правило, не затрачивают много усилий на то, чтобы соблазнить живущих в одиночестве молодых женщин, даже (или особенно) если они дали обет безбрачия. Элеонора Маршал виделась с Симоном де Монфором регулярно после того, как он принес оммаж ее брату в 1231 году. Она встречала его при дворе, на Рождество и на все обычные праздники. Против такого напора ее прежняя преданность Церкви устоять не могла и стала трещать по швам. Возможно, именно эта опасность заставила ее укрыться в уединенном замке.

Симон горел и жаждал. Сестра короля была не беднее Жанны, и притом более высокого рода. Женитьба на Элеоноре Маршал была более чем удовлетворительной альтернативой графине Фландрской.

Сложность заключалась в том, что в обычных условиях такая Элеонора Маршал была бы недостижима для некоего Симона де Монфора. Помимо всем известного обета безбрачия, она была королевской крови, а Симон — нет. Ее дети могли бы претендовать на трон Англии, и потому она являлась как бы собственностью королевства. Если она вообще когда-нибудь собралась бы снова замуж, это должно было послужить на пользу английских интересов, дома или за рубежом. Генрих мог использовать ее для заключения какого-нибудь важного союза, как он поступил с ее старшей сестрой Изабеллой, сделав ее императрицей. Брак Элеоноры должен был стать предметом обсуждения в королевском совете. Брат не стал бы обещать ее даже другому королю, не выяснив сперва мнения своих баронов на этот счет. Чтобы добиться согласия знати на первый брак Элеоноры, потребовались годы — а ведь речь шла о вдове Уильяма Маршала II, сына самого уважаемого человека в Англии.

Но сейчас обстоятельства не были обычными. Брак между Элеонорой Маршал и Симоном де Монфором служил савойским и провансальским интересам в Англии. Он позволял разделить ряды потенциальных противников, прочно связав интересы жениха с тем, что было желательно королю и королеве (и родичам королевы). Это была бы великая честь, облагодетельствованный это прочувствует, и будет соответственно благодарен, а значит, и лоялен. Смирить Симона де Монфора таким образом означало бы приобрести нового ценного соратника.

В тот год Генрих и его двор провели Рождество в Вестминстере. Все актеры подготовленной драмы собрались. Это были веселые дни для Генриха. Он любил Рождество, любил дарить подарки, чувствовать любовь и поддержку близких. Неудивительно, что Симон де Монфор и Элеонора Маршал избрали именно праздничные дни, чтобы обратиться к Генриху с просьбой разрешить им повенчаться.

Вполне может быть, разумеется, что Генрих решил одобрить этот брак совершенно самостоятельно. Его могли растрогать чувства, явно питаемые сестрой к этому мужчине, и ее желание последовать за братом в стремлении к семейному счастью. Симон де Монфор мог убедить Генриха оказать ему эту невероятную честь, как он сумел убедить Ранульфа, графа Честера, шестью годами ранее. Возможно также, как полагали многие, это был очередной внезапный каприз Генриха — поскольку он ни словом не обмолвился о своем решении ни любимой, молодой и бойкой жене, ни ее дяде, который был всегда рядом, хотя за предыдущие полтора года Генрих и рукой не шевелил без того, чтобы не посоветоваться сперва с Гильомом.

Факт можно интерпретировать по-разному, но итог отрицать нельзя. На следующий день по окончании праздников, 6 января 1238 года, после того, как двор был распущен, Элеонора Маршал и Симон де Монфор тайно обвенчались в личной часовне короля. Король сам подвел сестру к жениху.

Единственный из членов семьи, с которым Генрих точно не советовался относительно брака сестры, был его брат, Ричард Корнуэлл. Реакцию Ричарда запечатлел для потомков Матвей Парижский. Графа Корнуэлла «довели до гнева; ибо, проведав, что сей брак был заключен тайно, то есть без его ведома либо согласия знатных мужей, он по справедливости сильно разгневался, тем более что король часто нарушал свое обещание не предпринимать важных шагов, не посоветовавшись со своими подданными, и особенно с ним самим. Посему он набросился на короля с проклятиями и угрозами, и дал ход горестным жалобам и недовольству, ибо тот неожиданно принял важное для королевства решение, посоветовавшись только с чужестранцами».

Ричард, никогда не забывавший о своем ранге и достоинстве, считал, что сестру унизил этот мезальянс, и оскорбление запятнало честь всей семьи. Испытывая отвращение к трусости Генриха, не рискнувшего посоветоваться ни с советниками, ни с ним самим, прежде чем разрешать этот брак, он снова переметнулся к родичам жены, семейству Маршал, за поддержкой. А уж Маршалы были просто счастливы стать на сторону графа Корнуэлла. Ричард и Гилберт Маршал, третий сын (остальные два уже умерли), призвали ряд других высокородных графов и баронов опротестовать неугодный им брак. Те, в свою очередь, собрали каждый своих рыцарей, и на этот раз Генриху из опасения перед иноземным вторжением пришлось предупредить верных короне людей, которые надзирали над портами, что Ричарду доверять нельзя. «Не подчиняйтесь никаким приказам моего брата, который восстал против меня из-за того, что я выдал нашу сестру за Симона де Монфора», — писал он в начале февраля 1238 года.

Мятеж назревал. Гильом Савойский и присланный папой легат пытались вмешаться, но их попытки не удались. Генрих был уже готов сдаться и признать требование, чтобы в будущем все вопросы государственной важности передавались совету оппозиционных баронов, которые, по сути, собирались править королевством вместо него, когда вдруг Ричард Корнуэлл вернулся в лоно монархии. Возможно, это объясняется выплатой 6000 марок, отправленных Генрихом на имя Ричарда в Париж. В течение недели Ричард помирился с Генрихом, а еще через месяц — и с Симоном де Монфором. Граф Корнуэлл больше не занимал позиции лидера, решимость других баронов поколебалась, мятеж кончился ничем, и все разъехались по домам.

Гильом Савойский счел момент подходящим, чтобы покинуть Англию. Кризис миновал, и можно было не ожидать новой вспышки враждебности. Ричард Корнуэлльский принял крест и погрузился в бесчисленные мелкие дела, необходимые для успеха крестового похода. Симон де Монфор после того, как «извлек огромную сумму денег из всех источников, какие нашел», поспешно отбыл в Рим, чтобы лично просить папу об освобождении его жены, уже беременной, от старого обета целомудрия. В качестве предлога для отъезда Гильом использовал призыв о помощи от императора, который тогда был сильно озабочен расширением своих владений в Северной Италии. Епископ отбыл в апреле 1238 года, взяв с собой эскорт английских солдат, красиво экипированных за счет казны Генриха. А Генрих так расстроился из-за разлуки с дядей жены, что почти сразу попытался заманить его обратно, пожаловав ему должность епископа Винчестерского, когда старый епископ умер в июне. Это вызвало горячие споры, так как Винчестер был особенно богатой и важной епархией, и монахи, отвечавшие за выдвижение и избрание епископа, возражали против назначения иностранца. Конец спорам положила безвременная смерть Гильома в ноябре 1239 года, по слухам — от яда. Кажется, незадолго до того он покинул службу императору в пользу папы, и император, видимо, не одобрил этот поступок.

Гильом все-таки прожил в Англии достаточно долго, чтобы внушить племяннице понимание азов политики и пробудить в ней желание влиять на события за пределами королевства, которое стало для нее родным. По сути, Элеонора стала честолюбива и за себя, и за супруга. Она уже разобралась в недостатках Генриха, но чувствовала, что ее сильные стороны смогут их компенсировать. Пускай он нерешителен — она не такова. Пускай ему недостает проницательности, зато она видит хорошо. Она уже усвоила, что оппонентов можно усмирить, пользуясь общими интересами, а буде таковых не найдется, просто подкупить, хотя из этих двух методов она предпочитала мягкое увещевание. Подкуп обходился дорого, а Элеонора любила деньги. Она уже увидела путь к власти, но все еще считалась в Англии чужестранкой; политика дяди, хотя и успешная, подпортила ей начало царствования подозрениями. Она продвигалась вперед медленно, накапливая силы.

Затем, 16 июня 1239 года, в возрасте пятнадцати лет, Элеонора родила сына.

В Англии разразилось безудержное ликование. Королевство не могло потребовать от королевы большего, чем произвести на свет первенца — здорового сына. «По этому случаю все знатные люди королевства принесли свои поздравления, и особенно граждане Лондона, поскольку дитя родилось в Лондоне, — писал Матвей Парижский. — И они собирались целыми толпами, и плясали под звуки барабанов и тамбуринов, и ночью освещали улицы большими фонарями». Позиции Элеоноры немедленно укрепились. Она больше не была женщиной из чужих земель, обвенчанной с королем; она стала матерью наследника трона Англии.

Генрих был вне себя от счастья. Он ничего не жалел для Элеоноры или ребенка, которого назвали Эдуардом. Он тщательно осматривал все подарки, приносимые младенцу, и если подарок, по его мнению, не годился для королевского отпрыска, он требовал его заменить, дав повод одному остроумцу заметить: «Господь дал нам это дитя, а король нам его продает!»

Трения между баронами и сюзереном относительно королевы и ее родственников утихли. В июле Эдуарда окрестил в Вестминстере архиепископ Кентерберийский. На обряде присутствовали оба его дяди, Ричард Корнуэлльский и Симон де Монфор. Королевская семья теперь выступала сплоченным фронтом.

Затем в Лондон приехал Томас Савойский, новоиспеченный граф Фландрский — навестить родную племянницу и восхититься внучатым племянником. Он намеревался погостить до дня церковного очищения Элеоноры, назначенного на 9 августа; это было важное торжество, своего рода праздник материнства. Генрих пришел в восторг, увидев еще одного родича Элеоноры. Хотя прежде он никогда с Томасом не встречался, но много слышал о нем от Элеоноры и Гильома. В знак уважения к гостю он велел вычистить Лондон и вывезти отбросы; горожанам было велено принарядиться ко дню прибытия Томаса.

Новый дядюшка Генриха не разочаровал. Томас, как и Гильом, умел производить впечатление, и в своем новом высоком положении — ведь граф Фландрский был также и пэром Франции — чувствовал себя легко и свободно. Он был так же космополитичен, как Гильом, и разделял его широкие политические взгляды. Дядя Томас был очень близок к французскому двору, но это лишь повышало его во мнении племянника, потому что Генрих сильно ревновал к своему континентальному сопернику.

Граф Фландрский принес Генриху оммаж за традиционную выплату пяти сотен марок ежегодно, а потом непосредственно приступил к делу. Французская корона недавно передала Томасу, как супругу Жанны, несколько приличных, хотя и просроченных векселей, по которым следовало выплатить немедленно, причем самый большой долг, две тысячи марок, числился за Симоном де Монфором. Томас уже списался с Симоном по этому поводу, и Симон сообщил, что гарантом займа является его новый шурин Генрих. Так может, если его величество не возражает, сразу же и погасить долг?

Генрих возражал, и еще как! Симон не побеспокоился известить его, что использовал его имя в обеспечение крупной суммы долга одному из родственников. Томас застал короля врасплох и сильно его смутил. Генрих почувствовал, что его выставили жалким провинциалом. Кроме того, это был уже не первый случай, когда Симон прикрылся именем Генриха, чтобы избавиться от долга, который граф не мог выплатить. Генрих незадолго перед тем обнаружил, что Симон назвал имя короля Англии как гаранта займов, сделанных им в Риме, чтобы оплатить папскую грамоту, разрешающую его жене отказаться от обета безбрачия. Архиепископ Кентерберийский конфиденциально сообщил Генриху, что в Риме Симона отлучили от церкви за неуплату. Между тем Генрих выдал свою сестру за графа Лестера вовсе не для того, чтобы спасать его от толпы кредиторов. Гильом был далеко, в Риме, яд для него уже готовили, и он никак не мог немедленно дать утешительный мудрый совет; потому Генрих забыл все разумные доводы, которыми его ранее убедили согласиться на пресловутый брак.

В итоге в день обряда очищения Элеоноры разразилась отвратительная сцена. Пять сотен свеч горели в зале, где собралась большая компания знатных дам, все в наилучших нарядах, какие каждая могла себе позволить, чтобы сопровождать королеву Элеонору в церковь — и тут появились Симон и Элеонора де Монфор, естественно, также приглашенные на церемонию. И тогда Генрих взорвался. В присутствии гостей, перед лицом архиепископа Кентерберийского и ошеломленной жены он напустился на графа Лестера. Все слухи, все косвенные намеки, скопившиеся за последние девять месяцев, об очевидно поспешном и тайном венчании сестры, за которым подозрительно быстро последовала беременность, вскипели в душе Генриха и вырвались потоком оскорбительных слов. Чета Монфоров поспешно удалилась, но позднее они вернулись, согласно Матвею Парижскому, «умолять о прощении со слезами и жалобными возгласами». Но «им не удалось смягчить его гнев; ибо, по его словам, граф „соблазнил мою сестру до брака, и когда я это обнаружил, то отдал ее за тебя, хотя и против своей воли, чтобы избежать позора; и ты, чтобы данный ею обет не препятствовал браку, отправился в Рим… а там, не имея средств выплатить обещанную сумму, был отлучен от церкви; и в довершение сотворенного тобою зла ты, лжесвидетельствуя, назвал меня своим поручителем, не посоветовавшись со мною, в то время как я ничего не ведал об этом деле“. Симону и его жене пришлось бежать во Францию, чтобы избежать расправы Генриха; только благодаря разумным маневрам Ричарда Корнуэлла граф Лестер не был арестован».

Что касается Элеоноры, то ее большой праздник был полностью испорчен этой вспышкой Генриха. Она еще не видела, чтобы он так себя вел[47], а контраст между детской выходкой короля и зрелыми решениями Ричарда Корнуэлла стал очевиден и для Элеоноры, и для ее дяди, и для множества гостей. Случай наводил, возможно, и на размышления о том, что слепить из ее супруга широко мыслящего и всеми уважаемого государственного деятеля, видимо, будет значительно труднее, чем она изначально предполагала.

Томас Савойский тоже задумался над этим. Весной 1240 года он снова приехал в Англию, чтобы все-таки получить долг Монфора. Генрих выдал ему 500 марок из королевской казны, а чтобы добыть остальные 1500, конфисковал часть английских владений графа Лестерского, и не подумав его известить. В принципе, это было достаточно справедливое решение, и все же Симон страшно разозлился, узнав о нем.

В Англии наступил период относительного спокойствия. И Симон де Монфор, и Ричард Корнуэлл отправились в крестовый поход. Элеонора снова была беременна, и семья удалилась в Виндзорский замок, чтобы принять Томаса. Там у них было достаточно времени и уединения, чтобы обсудить будущее королевства.

Это была отнюдь не пустая беседа. Генрих и Элеонора стали уже родителями одного ребенка и ждали другого. Они заранее должны были не только сохранить страну для Эдуарда, но и обеспечить уделом каждого нового члена семьи, не уменьшив притом основные владения. Смерть Гильома в ноябре предыдущего года нанесла им тяжелый удар. Услышав известие об этом, Генрих от горя разорвал на себе одежду и громко выражал свою скорбь; Элеонора все еще носила траур. Они ведь надеялись, что Гильом примет епископство в Винчестере, поселится в Англии, и они смогут пользоваться его советами. Теперь они охотно поселили бы здесь Томаса, но Томас человек занятой, свое графство на руках. Как же им быть?

Итогом совещания стало частное письмо от Генриха и Элеоноры, которое увез с собою Томас, когда покинул Англию. Письмо было адресовано его младшим братьям в Савойе: если кто-то из них пожелает переселиться в Англию, то может рассчитывать на благодарность и милости от короля и будет более чем щедро вознагражден за хлопоты.

Первым на интересное предложение Генриха откликнулся Пьер Савойский, шестой брат, следующий за Томасом. Пьер был ровесником Генриха, но успел приобрести полезный международный опыт. Подобно Гильому и Томасу, он начинал карьеру в рамках Церкви, но устал от нее еще быстрее, чем Томас, и Гильом устроил ему женитьбу на зажиточной местной девице, Агнес де Фосиньи, отец которой имел поместье близ Женевы. Пьер женился на Агнес и тут же пошел войной на графа Женевского; похоже, что из всех братьев он ближе всего принял к сердцу агрессивную военную политику отца. Он был свиреп и удачлив; однажды враги устроили на него засаду в горах, но он, несмотря на полученные раны, сражался так отважно, что противники сильно пожалели, что начали эту драку. Современники прозвали его «второй Карл Великий»; он существенно раздвинул границы владений своего рода. Историк Эжен Л. Кокс заметил: «Если жители западной Швейцарии ныне говорят по-французски, а не по-немецки, причиной этому отчасти и то, что французский был родным языком завоевавшего ее в тринадцатом столетии Пьера Савойского».

Пьер прибыл в Лондон в декабре 1240 года, «поскольку понял, какую выгоду может извлечь из этой страны», — сухо отметил Матвей Парижский, а Генрих так обрадовался его приезду и так боялся потерять его, как Гильома, что немедленно даровал ему графство Ричмонд, одно из самых блестящих (и прибыльных) владений в Англии. Он также посвятил его в рыцари и устроил большое гулянье в его честь, завершившееся, как обычно, «дорогим и пышным пиром», на котором присутствовало множество важных гостей. Лондонцев обязали «под угрозой штрафа в сто шиллингов явиться в праздничных нарядах, как будто на свадьбу», — сообщает хронист. Пьер был немедленно назначен главным советником, получил доступ ко всем делам короля, и чем дольше он жил в стране, тем больше получал. Менее чем за год к Ричмонду добавились Сассекс и Сэррей, замок Льюэс, замок Рочестер и Пять Портов [48]. Его поразительно быстрый взлет превзошел даже карьеру Гильома; чрезмерное обилие даров смущало, постепенно становясь постепенно опасным, и Пьер, не будучи глупцом, пытался вернуть кое-что обратно. Но Генрих и слушать об этом не хотел.

Еще сильнее удивило жителей Англии настойчивое желание Генриха (поддерживаемое Элеонорой и Пьером), чтобы седьмой брат, дядя Элеоноры Бонифаций Савойский, стал архиепископом Кентерберийским, т. е. занял наивысший церковный пост в его землях, после того, как старый архиепископ, Эдмунд Рич, умер в конце 1240 года.

Этого Бонифация никто в королевстве в глаза не видел, в том числе и сам Генрих. Но архиепископом Кентерберийским 1 февраля 1241 года он все-таки стал, хотя Англия оставалась без верховного духовного наставника еще три года, пока Бонифаций собирался переезжать сюда.

Многим из современников внезапно родившееся предпочтение короля к родичам королевы казалось необъяснимым. Они могли только предположить, что влюбленным глупцом манипулирует хорошенькая молодая жена. Историки также считали эту политику признаком капризности и некомпетентности Генриха, поскольку чрезвычайное внимание, оказываемое чужестранцам, явно вбивало клин между королем и английской аристократией и в конце концов привело к мятежу.

Тем не менее действия Генриха не были ни глупостью, ни причудой; они соответствовали обстановке. Королевство вступало в критический период, особенно в области отношений с Францией. Французская корона под руководством Бланки искала возможностей расширить и укрепить свое влияние в Европе, чтобы стать великой державой. Если бы это случилось, то роль Англии сильно умалилась бы.

Чтобы справиться с этой угрозой, Генриху нужны были советники, способные оценить серьезность ситуации, дать эффективный совет и найти союзников. Дядюшки из Савойи, по сути, исполняли в Средневековье те же функции, что в наши дни международные консультационные фирмы или банки — держатели капиталов. Заманив их в Англию, Генрих не только приобретал тот дипломатический опыт, который ему требовался — он отнимал этот самый опыт у французов, и они не могли уже использовать его против Англии. Такие таланты стоят недешево, Генрих понимал это и потому не жалел средств на ублажение дядюшек.

Элеонора также это понимала и поддерживала стратегию супруга; более того, именно она инициировала эту линию в политике. К 1241 году, году восхождения Пьера и Бонифация, она стала уже матерью двоих детей (вторая, девочка, названная Маргарет в честь Маргариты, старшей сестры Элеоноры, родилась в сентябре предыдущего года). Детство осталось позади, Элеонора стала уверенной в себе юной женщиной, заинтересованной в управлении королевством и активно помогающей мужу. Твердо веря в свои права, они с Генрихом совместно трудились для осуществления своего видения будущего. Ей исполнилось семнадцать, она вплотную подошла к порогу величия.

И события вскоре показали, что советники из Савойи дали правильный прогноз. Англия действительно стояла на перекрестке своих отношений с Францией. Генрих и Элеонора получили шанс прославиться.