Конец

Конец

К середине марта уже ни у кого не оставалось ни малейших сомнений, что война проиграна. Большинство немцев восприняли захват моста Ремаген на Рейне как «начало конца». Даже Геббельс признавал, что «целью военной политики вовсе не было привести народ к героическому концу». Это замечание, противоречащее его упорным призывам к сопротивлению, следует рассматривать в контексте доклада, представленного Шпеером 15 марта: экономика, сообщал он, рухнет в ближайшие четыре – шесть недель, после чего продолжать войну станет невозможно.

Народ выполнил свой долг и не мог нести ответственности за сокрушительное поражение; в эти трудные часы он нуждался в помощи, поэтому разрушать инфраструктуру, угрожая его дальнейшему существованию, было нельзя. В своих предыдущих служебных записках Шпеер уже высказывался против разрушения экономического потенциала, настаивая на том, что он еще понадобится после того, как будут возвращены временно оставленные территории. Действуя заодно с промышленниками и высшими чиновниками, он принялся готовить перевод экономики с военных на мирные рельсы. Однако Гитлер отдал приказ об эвакуации населения с западных территорий, если необходимо – пусть люди уходят пешком. Его директива носила красноречивое название «Выжженная земля». 19 марта он потребовал взорвать все заводы, все предприятия и все железные дороги, которыми мог воспользоваться враг. И дал добро на отправку 300 пилотов-«смертников», получивших задание таранить вражеские бомбардировщики, – Геринг до последнего дня запрещал это.

Не имея возможности направить свою ненависть и жажду мести на евреев, он обратил их против немцев, не готовых, в отличие от него, принести себя в жертву и даже посмевших восстать против него – этими сетованиями он делился с Геббельсом. Разумеется, писал министр, фюрер проявил ясновидение (впрочем, он уже меньше доверял его интуиции и предпочитал точное знание фактов), но почему же он не отдал четких приказов? Что же теперь удивляться, что каждый делает что ему в голову взбредет? «Зачем нужна интуиция, если она не находит выражения в конкретных действиях? Стоит передать результаты озарений в руки специалистам, как они мгновенно утрачивают эффективность». Германия сбилась с дороги не по вине фюрера, поверившего в ложные озарения, а по вине тех, кто неправильно воплотил их в жизнь. В этих рассуждениях в скрытой форме содержалась критика присущего Гитлеру стиля руководства; враждебно настроенный к традиционной чиновничьей и армейской бюрократии, он избегал давать точные указания, и его директивы, зачастую туманные, каждый из руководителей рейха трактовал в соответствии с собственными интересами.

Министр пропаганды – «писатель» (как он сам себя определял) и гражданский человек (он никогда не воевал) – часто повторял фюреру, что генералы не только не понимают его, но и проявляют непокорность. Именно это имело место перед Москвой и под Сталинградом; Гитлер все рассчитал правильно, но подчиненные не выполнили его указаний. После поражения в сражении за мост Ремаген были осуждены и приговорены к казни четыре офицера. 15 марта приглашенные в канцелярию представители военного командования не могли не заметить бросавшегося в глаза ухудшения в физическом состоянии фюрера, который сразу постарел на много лет. Несмотря на то что сам Гитлер выглядел ужасно и напоминал те самые «человеческие отбросы» и «трусливую сволочь», которые требовал хладнокровно уничтожать, Геббельс боялся сообщить ему, что попытки Риббентропа наладить контакты с представителями противника потерпели крах. Впрочем, разве фюрер не предсказал, что дело кончится именно этим? Он, как всегда, оказался прав. Но кто же повинен в неудаче? В первую очередь человек, которому поручили эту важную миссию, – советник Фриц Гессе. Он не сумел «объяснить вражескому лагерю нацистские концепции». Разумеется, виноват был и Риббентроп. Во время еще одной встречи Геббельс постарался убедить своего собеседника вступить в контакт с представителем СССР в Швеции, но тот ничего не желал слышать. Он предпочитал вручать Железные кресты членам гитлерюгенда, сражавшимся на Восточном фронте.

Сообщения о том, какая судьба ожидает Германию, публиковавшиеся в западной прессе, укрепили немцев в решимости «сражаться до последнего вздоха». На Ялтинской конференции Рузвельт согласился с предложением Сталина использовать в качестве рабочей силы немецких военнопленных, и Геббельс ухватился за этот факт, чтобы раздуть мощную пропагандистскую кампанию. При этом он, разумеется, ни словом не упоминал, как сами немцы обращались с военнопленными. В военном отношении было решено использовать отравляющие газы – если противник тоже будет к ним прибегать.

21 марта Гитлер признал, что «положение на фронте безысходно», и подчеркнул, что только «железная воля» позволяет ему держаться на ногах; даже его излюбленные исторические аналогии больше не могли служить ему утешением. Он повсюду видел измену; обвинял генералов в стремлении сговориться с Западом, чтобы вместе воевать против СССР. Он без конца обсуждал одни и те же вопросы, упорно высказывая одни и те надежды. «Все, что он говорит, – отмечал Геббельс, – правда, но все это бесполезно, потому что он не делает из своих слов выводов».

На протяжении последних месяцев восходящей звездой на горизонте личного окружения Гитлера постепенно становился адмирал Дёниц. Этот человек являл собой разительный контраст с Герингом. Геббельс даже предложил поставить его вместо Геринга во главе военно-воздушных сил.

Записки Геббельса этого периода – каждый день он исписывал по 60 страниц, если не больше – представляют собой «рентгеновский снимок» немецкого поражения и душевного состояния, в котором пребывали он и Гитлер перед лицом неминуемого краха. Из них мы узнаем, что число эвакуированных немцев достигло 19 млн человек; что гауляйтеры больше не могли обеспечивать исполнение приказов; что английские истребители сделали невозможным передвижение по дорогам; что получаемые Геббельсом письма были проникнуты чувствами смирения и глубокой апатии; что критика в адрес правителей и нацистской идеологии отныне не щадила и фюрера. Только чтение труда Карлайла о Фридрихе Великом еще приносило ему некоторое успокоение.

25 марта министр пропаганды констатировал, что положение на фронте вступило «в чрезвычайно опасную, возможно, смертельную стадию». Американский генерал Патон перешел Рейн и двигался к Дармштадту; англо-канадцы начали масштабное наступление в Нижнем Рейне. Война вошла в «решающую фазу». Все более многочисленные доклады сообщали, что население мешает солдатам сражаться, предпочитая «ужасный конец бесконечным ужасам». Геббельс, когда-то предлагавший Германии выйти из Женевской конвенции, теперь жалел, что обращение с военнопленными не было еще более жестоким: это заставило бы немецких солдат и офицеров крепко подумать, прежде чем сдаваться в плен англичанам и американцам. Он даже дошел до того, что усомнился в разумности отданного фюрером приказа об эвакуации: он все равно не мог быть приведен в исполнение и лишь вызвал «утрату авторитета. Наша тактика ведения войны обращена в пустоту. Мы в Берлине отдаем приказы, которые не доходят до мест, а если и доходят, то их некому исполнять».

Даже Лей – автор проектов социального жилья, отброшенных в условиях тотальной войны, – впервые в жизни казался растерянным. «Сильная натура», этот человек теперь «гнулся как тростник на ветру», хотя продолжал требовать создания «партизанского отряда имени Адольфа Гитлера», в который вошли бы самые отважные члены партии. Шверин фон Крозиг бомбардировал Геббельса письмами, предлагая вступить в контакт с представителями Запада через посредничество бывшего верховного комиссара Данцига Буркхардта или президента португальского совета Салазара. Кроме того, он выдвинул проект налоговой реформы, которую Геббельс счел «недостаточно гибкой».

27 марта фюрер пережил приступ ярости, узнав, что в Венгрии даже части СС в бою вели себя «позорно», и пригрозил, что примерно накажет их, для чего отправил Гиммлера с приказанием разжаловать всех до единого. «Для Зеппа Дитриха это будет несмываемое пятно. Армейские генералы радуются при виде столь жестокого наказания их конкурента». Впрочем, радость радостью, но моральное состояние их оставалось «сумрачным».

Во время прогулки по разоренным садам канцелярии Геббельс заметил, что Гитлер пребывал «в хорошей физической форме», как это всегда происходило с ним в критических ситуациях, однако все больше горбился. Он убеждал его выступить по радио с обращением к народу. Гитлер отказался. В дальнейшем он упорно отвергал подобные предложения. Очевидно, фюрер уже догадался, что «крепкая глотка», благодаря которой в давние времена Декслер ввел его в ДАП-НСДАП, больше никому не нужна; он и сам понимал, что его способности убеждать людей иссякли. Вместе с тем Гитлер не желал признавать, что ошибся. Его предали те, кто стоял «наверху»: иначе как враг мог добраться до Вюрцбурга? Кейтель и Йодль были старики; только Модель и Шернер являли собой тот тип офицеров, которые необходимы для ведения народной войны. Рем был прав, но разве мог он позволить, чтобы гомосексуалист и анархист осуществил свои планы? Если бы он повел себя честно, то расстрелять 30 июня 1934 года следовало не сотни руководителей СС, а сотню генералов. Геринг тоже был небезупречен – его подводило отсутствие технических знаний. Что до Шпеера, то он, конечно, одаренный организатор, но в политике новичок: его последний доклад, проникнутый пораженческими настроениями, составлен под влиянием промышленных кругов; ему пришлось подчиниться, иначе от него просто избавились бы. И Гитлер «с горечью» добавил, что «предпочел бы жить в хижине или под землей, чем во дворцах, построенных соратником, дрогнувшим в критический момент». Заур был гораздо более сильной личностью, не говоря уже о Ханке – гауляйтере Бреслау. Иными словами, Гитлер продолжал верить в свою звезду, производя впечатление человека, витающего в облаках.

Понадобился бы драматург кафкианского таланта, чтобы описать эту прогулку по развороченному взрывами саду; едва стоящий на ногах одряхлевший фюрер и его тщедушный и хромой министр пропаганды, рассуждающие о нацистском мужестве и мощи на фоне превращенного в развалины города, бои в котором уже шли за Франкфуртский вокзал.

Ситуация достигла пика сюрреализма, когда Геббельс получил два гороскопа: один для Веймарской республики (конституционно она оставалась государственной формой правления Германии), второй – для Гитлера. Улучшения положения на фронте можно было ожидать во второй половине апреля, затем, в мае, июне и июле, последует резкое ухудшение; война окончится в августе. «Господи, хоть бы это была правда!» – записал Геббельс. Он принялся за разборку старых бумаг, и тут ему вспомнились былые времена и годы борьбы за власть, и на душе немного полегчало. Отряды «Оборотней», о создании которых он мечтал, в будущем могут сослужить хорошую службу и стать основой партизанского движения, объединяющего всех активистов партии. Вот почему он отмахивался от предложений Лея – его соединения ослабили бы его собственные партизанские отряды и милицию, созданную 18 октября 1944 года. Ее члены набирались из молодежи и стариков; их вооружали старыми ружьями, а вместо формы выдавали нарукавные повязки.

Гитлер теперь почти не спал. Предпринимал, по выражению Геббельса, геркулесовы усилия. Поставил по главе Генштаба Кребса, сместив Гудериана, потребовал от Шпеера производить оружие с меньшим количеством стали – тот согласился, вытребовав взамен разрешение не разрушать некоторые предприятия. Отто Дитриха сменил на посту пресс-секретаря рейха Хайнц Лоренц, представитель Немецкого информационного агентства; он же стал «пресс-атташе» фюрера. Бывший гауляйтер Юлиус Штрейхер предложил свою кандидатуру в отряд «Оборотней», а инженер и генерал СС Ганс Каммлер был назначен командующим авиацией.

Как и в декабре 1941 года, когда он грудью бросился на брешь в рядах сторонников и не позволил ситуации выйти из-под контроля, Гитлер снова уверовал в свою способность «спасти Германию». Он лично звонил командирам частей в Западной Германии и требовал во что бы ни стало остановить продвижение вражеских войск. Генерал Рейнефарт, оборонявший крепость Кюстрин, был отстранен от должности за то, что самовольно отдал войскам приказ отступать. Гауляйтеры западных земель, бежавшие из своих гау, слали ему длинные рапорты, пытаясь снять с себя вину. «На западе партия в общем и целом проиграла схватку», а Эйзенхауэр ведет себя «как император Германии». Враг намеревается «ограбить и уморить голодом немецкий народ, чтобы биологически уничтожить его», сетовал Геббельс. Попытка гауляйтера Боле, возглавлявшего партийный отдел внешней политики, вступить в переговоры с союзниками в Швейцарии, Швеции и Испании, также провалилась; с англичанами было не договориться, но еще оставались американцы… Может, эти окажутся сговорчивее, если предложить им выгодные экономические перспективы в Европе? Контакты с СССР выглядели более многообещающими, но они подразумевали аннексию Восточной Пруссии, что было немыслимо.

Многие офицеры СС, с которых по приказу Гитлера в Венгрии и Австрии сорвали нашивки, покончили с собой. Другие заявили, что будут драться за фюрера до последней капли крови, но что Берлин для них больше не существует и что они больше не желают видеть Гитлера.

Вскоре после Пасхи, празднование которой прошло как никогда уныло, в канцелярии стало известно, что весь золотой запас рейха – примерно 100 тонн, а также многочисленные произведения искусства (в том числе статуэтка Нефертити из Берлинского музея) попали в руки к американцам, которые обнаружили их на дне соляной шахты на юге страны. Но чему же тут удивляться? Карта показывала, что нацисты контролируют всего лишь «узкий коридор от Норвегии до озера Комаккьо».

12 апреля умер Рузвельт, и Геббельс воспринял это событие как чудо, способное все изменить – как когда-то, в 1762 году, кончина царицы Елизаветы спасла от разгрома Фридриха Великого. На следующий день Гитлер продиктовал свой последний приказ, обращенный к солдатам Восточного фронта. Его текст им должны были зачитать в тот день, когда начнется советское наступление на Берлин. В нем, в частности, говорилось: «Сейчас, когда умер величайший военный преступник, для нас начинается коренной перелом в войне». 15-го к нему в бункер под канцелярией, откуда он не выходил с начала апреля, приехала Ева Браун и заняла небольшую квартиру по соседству.

16-го над Одером и Нессе загрохотал артиллерийский огонь, не стихавший несколько часов. Танки и пехота Жукова форсировали Одер сразу с двух сторон от Франкфурта. Шесть десятков «пилотов-смертников», бросивших свои машины на мосты, чтобы помешать переправе, не оказали заметного влияния на исход сражения.

По приказу Гитлера началась ликвидация заключенных концлагерей. Некоторых срочно переводили в другие лагеря, в том числе в Дахау. В восточной части страны немцы старательно заметали за собой следы массовых убийств. Если рейх будет разрезан надвое, руководство южной частью предстояло взять на себя Кессельрингу, северной – Дёницу.

18 апреля Герман Фегелейн сообщил Гитлеру, что генерал СС Вольф, 20 июля назначенный полномочным представителем вермахта в Италии, встретился в Берне с шефом американских спецслужб Аланом Даллесом. Таким образом Германия делала попытку пробить брешь в союзнической коалиции. Гитлер вызвал к себе Вольфа и поздравил его, однако не спешил подписывать перемирие, выжидая.

19-го, накануне последнего дня рождения фюрера, Красная армия разбила группу армий «Висла», которой командовал генерал Генрици. На следующий день на военный совет собрались Геринг, Дёниц, Кейтель, Риббентроп, Шпеер, Йодль, Гиммлер, Кальтенбруннер, Кребс, Бургдорф и еще несколько человек. Гитлер каждому пожал руку. Сразу вскоре после этого Геринг, захватив огромный багаж, выехал на юг, Дёниц – на север. Доктора Морелля, впавшего в немилость, уволили.

22 апреля Гитлер окончательно потерял самоконтроль. Приказал начинать новую контратаку силами частей, которых больше не существовало, под командованием генерала СС Феликса Штейнера. На военном совете ему доложили, что наступление не было начато, что авиация бездействует, что советские войска вошли в северные пригороды Берлина, а отдельные русские танки уже ворвались непосредственно в город. Это было уже слишком: он принялся выть, обвиняя армию в трусости и измене. Затем без сил рухнул на стул и пробормотал: «Война проиграна». Нет, он не побежит из Берлина. В случае необходимости он покончит с собой. Затем вызвал к себе двух секретарей и повариху и приказал им уезжать, захватив Еву Браун. Та отказалась, как, впрочем, и три остальные женщины. Геббельсу передали, что Гитлер ждет его вместе с женой и детьми.

Позже, когда Гитлер немного успокоился, Кейтель принялся увещевать его, предлагая уехать в Берхстенгаден, откуда он мог бы вести переговоры о перемирии. На что Гитлер ответил, что этим гораздо сподручнее заняться Герингу. Это его замечание имело важные последствия, к которым мы еще вернемся.

На следующий день, 23-го, Гитлер выказал некоторый оптимизм: он придумал план новой операции, благодаря которой можно будет взять в клещи отборные войска Жукова. Затем продиктовал Риббентропу перечень из четырех пунктов, которые должны были лечь в основу переговоров с англичанами, если они начнутся, и попросил его написать Черчиллю. Действительно, в британских архивах хранится письмо Риббентропа премьер-министру. Однако оно было написано уже после смерти Гитлера и до безоговорочной капитуляции рейха. Риббентроп выражал в нем последнюю политическую волю человека, который был «великим идеалистом», превыше всего любил свой народ и боролся за него до последнего вздоха. «Вопрос англо-немецких отношений всегда занимал центральное место в его политических планах», – уверял Риббентроп. Одновременно он подчеркивал, что руководством внешней политикой всегда занимался лично фюрер, тогда как сам он состоял при нем простым исполнителем. Тем не менее оба они всегда соглашались с утверждением, согласно которому «сильная и единая Германия, необходимая для стабильности и процветания Европы, не сможет в конечном итоге обходиться без тесного сотрудничества с Великобританией». Несмотря на горечь разочарования, вызванную неприятием его предложений, вера в согласие с Англией оставалось «кредо фюрера» до последнего его часа. Действительно, одной из наиболее ярких черт его характера была неспособность к пересмотру своих базовых убеждений. Далее Риббентроп пояснял, что вождь рейха испытал глубокий шок, когда после вторжения в Польшу Великобритания объявила Германии войну. Наконец, заключал Риббентроп, Гитлер считал, что Германия и Россия должны, несмотря на идеологические разногласия, установить между собой приемлемые отношения. То же самое касалось и отношений между США и Японией, от которых в будущем будет зависеть равновесие в мире.

У историка нет особых оснований сомневаться, что именно таким и было содержание последнего разговора между Гитлером и Риббентропом. Все планы Гитлера исходили из главного принципа: согласия с Англией. Но вот о чем Риббентроп умолчал и что, тем не менее, имело первостепенное значение, это тот факт, что Германия пыталась навязать Англии свои условия и развязать себе руки для завоевания восточной части континента. Понадобилось больше шести лет чудовищной по силе жестокости войны, в ходе которой Гитлер покорил почти всю Европу, гибель миллионов людей и низведение до состояния рабов десятков миллионов других, чтобы до него наконец дошло – народы вполне способны между собой договориться!

Воля Гитлера к власти проявлялась до последнего момента. В Берлин пришла телеграмма от Геринга. Узнав, что 22 апреля с фюрером случился приступ депрессии, он, посоветовавшись с множеством людей, в том числе с шефом рейхсканцелярии Ламмерсом, отправил Гитлеру послание следующего содержания:

«Мой фюрер! Учитывая ваше решение оставаться в берлинской крепости, одобрите ли вы мое предложение немедленно взять на себя все руководство рейхом со всеми полномочиями в решении внутренних и внешних вопросов в качестве вашего представителя, согласно вашему указу от 29 июня 1941 года? Если сегодня до 10 часов вечера я не получу от вас ответа, то буду считать, что вы утратили свободу действий, следовательно, условия вашего указа вступают в силу, и стану действовать в интересах нашей партии и нашего народа. Вы знаете, какие чувства я испытываю к вам в этот час, самый тяжелый час моей жизни. Нет слов, чтобы выразить их. Храни вас Бог, несмотря ни на что. Преданный вам Герман Геринг».

Кейтель, Риббентроп и фон Белов также получили от Геринга телеграммы. Гитлер, прочитав свою, пришел в ярость: его похвалы в адрес Геринга как человека, способного вести переговоры – отнюдь не соответствовавшие действительности, – вовсе не означали, что он намеревается отказаться от своих высоких обязанностей. В тот же день радио сообщило, что фюрер остается в Берлине, чтобы руководить обороной города. Интриги Бормана и Геббельса против рейхсмаршала, сопровождавшиеся все более наглядными примерами неудач Люфтваффе, принесли свои плоды: Геринг был отстранен от всех своих должностей и исключен из числа преемников фюрера; должность командующего военно-воздушным флотом занял фон Грейм. Кроме того, Борман направил Герингу телеграмму, в которой прямо назвал его демарш изменой фюреру и нацизму; во второй телеграмме шеф партийной канцелярии отдавал приказ отряду СС произвести арест Геринга.

В тот же день у Гитлера побывал еще один посетитель – Альберт Шпеер. Несмотря на вспыхнувшие между ними разногласия, он хотел попрощаться с фюрером. Зато Гиммлер у него не появился. Он снова встречался в Любеке с Бернадоттом; узнав о нервном срыве Гитлера и его суицидальных намерениях, он решил, что вправе действовать по собственному усмотрению. Во всяком случае, именно так он заявил Бернадотту.

Окружение Берлина завершилось 24 апреля. Советские части продвигались вперед между Ангальтским вокзалом и Потсдамом, однако соблюдая осторожность, что позволило генералу Вейдлингу, назначенному военным комендантом города, продолжать поддерживать связь с бункером. В его распоряжении был 56-й танковый армейский корпус, сумевший пробиться к столице от Одера. Ежедневно Гитлер являлся на военный совет, где его поджидали генерал Кребс, майор Бернд фон Фрейтаг-Лоринговен, молодой кавалерийский капитан, Герхард Болдт, связной армейский офицер, генерал Вильгельм Бургдорф с адъютантом, полковник Рудольф Вейсс, вице-адмирал Ганс Эрих Фосс, связной морской офицер, фон Белов и Мартин Борман. Геббельс с семьей жил теперь в бункере, занимая комнаты, изначально отведенные доктору Мореллю. Здесь же присутствовали майор Вилли Иоганнмейер, ординарец и с недавнего времени адъютант Гитлера для связи с армией, майор СС Отто Гюнше, с февраля личный адъютант фюрера, его пилот Ганс Баур, его слуга Хайнц Линге, два секретаря, повариха, адъютант Геббельса Гюнтер Швегерман и доктор Людвиг Штумпфеггер. В соседних бункерах также находились люди.

Кейтель и Йодль со своим изрядно отощавшим штабом вначале обосновались в Крампнице, затем перебрались в Фюрстенберг. Члены высшего военного командования вермахта находились либо на юге с Кессельрингом, либо на севере с Дёницем; никакого единого военного руководства больше не существовало. Рейх – или то, что от него оставалось, – 25 апреля был разрезан надвое, после того как американские и советские войска встретились на Мульде; официальная их встреча состоялась на следующий день в Торгау. Когда Гитлер узнал, что между ними вспыхнули некоторые споры, то принял их за «несомненное доказательство разлада внутри коалиции» и воскликнул: «С каждым днем, с каждым часом приближается война между большевиками и англосаксами» за немецкую добычу.

Следующий день, как отметил Вейдлинг, «принес надежду». Армия под командованием генерала Венка слегка продвинулась на юго-запад Берлина, генералу Шернеру удалось немного потеснить противника на юге, а группе Штейнера – на севере. Гитлер окончательно утратил контакт с реальностью и уже видел себя победителем, карающим всех, кто дрогнул в решающую минуту. Оставаясь в Берлине, он рассчитывал подать остальным пример или, по крайней мере, умереть «достойно». Вечером 26-го явился генерал фон Грейм. Он хромал и опирался на плечо бесстрашной летчицы Ханны Рейтш, восторженной почитательницы Гитлера. Его ранило в ногу при приземлении самолета. Гитлер просидел несколько часов у постели своего нового главы авиации.

27 апреля Красная армия начала второе массированное наступление. Бункер оказался в зоне беспрестанных бомбардировок. Гитлер бродил подземными переходами, соединявшими между собой несколько бункеров, в сомнамбулическом состоянии, напомнившем ему блуждания по окопам Великой войны. Самый жестокий удар ждал его во время второго военного совета: дурные вести сыпались одна за другой, и тут вдруг государственный секретарь министерства пропаганды Вернер Науман доложил ему, что по сообщению стокгольмского радио, рейхсфюрер СС Гиммлер вступил в переговоры с представителями Запада по поводу капитуляции. Стали просматривать бумаги генерала Фегелейна, который часто появлялся в бункере в последнее время, и нашли подтверждение затеянного Гиммлером демарша. Боевик СС отправился к генералу (зятю Евы Браун) и привел его в бункер. Допросив, его расстреляли в саду канцелярии. Грейм и Дёниц получили задание арестовать Гиммлера. Для Гитлера шаги, втихомолку предпринятые «верным Генрихом», тем, кого он называл своим «Игнасием Лойолой», его «великим инквизитором», означали одно – конец. Он вызвал секретаря и продиктовал ей свое политическое завещание.

Начиная с войны 1914–1918 годов, все его мысли и поступки, вся его жизнь была починена одному – любви к немецкому народу и верности его интересам:

«Неправда, что я или кто-то другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее жаждали и спровоцировали именно те государственные деятели других стран, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в интересах евреев. Я внес слишком много предложений по ограничению вооружений и контролю над ними, чего никогда не смогут сбросить со счетов будущие поколения, когда будет решаться вопрос, лежит ли ответственность за развязывание этой войны на мне. […] Пройдут столетия, и из руин наших городов и монументов вырастет ненависть против тех, кто в итоге несет ответственность за все международное еврейство и его приспешников. […]

Я не желаю […] попадать в руки врага, который жаждет нового спектакля, организованного евреями ради удовлетворения истеричных масс. Поэтому я решил остаться в Берлине и добровольно избрать смерть в тот момент, когда я пойму, что резиденцию фюрера и канцлера нельзя будет более защищать. […] Пусть в будущем частью кодекса чести германского офицера станет – как это уже случилось на нашем флоте – невозможность сдачи территории или города, пусть командиры сами покажут пример верности долгу до самой смерти».

Практические пункты завещания касались назначения Карла Дёница президентом рейха, главнокомандующим вермахта, военным министром и командующим военно-морским флотом. Геббельсу достался пост канцлера, Борману – министра по делам партии, Сейсс-Инкварту – министерство иностранных дел. Гауляйтер Баварии Гислер получил министерство внутренних дел, фельдмаршал Шернен – пост главнокомандующего сухопутных военных сил, фон Грейм – пост главнокомандующего военно-воздушных сил, гауляйтер Ханке – звание рейхсфюрера СС и должность начальника полиции. Остальные назначения распределились следующим образом: министерство юстиции – Тирак, министерство культуры – Шел, министерство пропаганды – Науман, министерство финансов – Шверин фон Крозиг, министерство экономики – Функ, министерство сельского хозяйства – Баке, министерство труда – Хупфауэр, министерство вооружений – Зауэр. Глава Народного фронта Лей был назначен членом правительства. Геринг и Гиммлер были исключены из рядов НСДАП и отстранены от всех должностей. Таким образом, фюрера в стране больше не было, и распределение властных полномочий повторяло существовавшее в Веймарской республике, не считая министра по делам партии и рейхсфюрера СС. Все посты получили верные люди. Гитлер обратился к ним с просьбой ставить интересы нации выше собственных чувств и не сводить счеты с жизнью. Строительство национал-социалистического государства, говорил он, это миссия грядущих веков, и они не должны об этом забывать. В заключение Гитлер потребовал от всех скрупулезного сохранения расовых законов и безжалостного сопротивления «международному еврейству – этому извечному яду, разъедающему народы».

Если оставить в стороне попытку самооправдания, благодаря этому документу становится очевидно, что Гитлер остался тем же человеком, каким он был в годы борьбы за власть. Он, как и утверждал Геббельс, не изменял своим глубоким убеждениям.

Личное завещание отличалось большей лаконичностью:

«Если в годы борьбы я не мог принять на себя ответственность за супружество, то сегодня, перед смертью, я беру в жены женщину, которая после долгих лет верной дружбы по собственной воле приехала в почти окруженный город, чтобы разделить мою судьбу. Она умрет вместе со мной, по ее собственной воле, как моя супруга. Эта смерть возместит нам все потери, которые мы понесли в течение жизни, целиком посвященной служению моему народу».

В остальной части документа содержались распоряжения относительно его имущества, которое переходило его родственникам, родственникам Евы и его соратникам. Душеприказчиком назначался Борман. «Моя жена и я, – заключил Гитлер, – принимаем смерть, дабы избежать позора плена или капитуляции. Мы желаем, чтобы наши останки были преданы огню».

Кое-кому в этом бракосочетании на смертном пороге почудилось нечто мелкобуржуазное, не сообразное со «стилистикой» фюрера. На самом деле оно целиком и полностью вписывается в логику его характера. Считая себя гением и устраивая грандиозные представления, во время которых он являлся перед народом, в личных вкусах он оставался человеком простым и скромным, в сущности – мелким буржуа. Он был убежден, что гений не имеет права заводить потомство, обреченное быть несчастным, ибо все вокруг будут ждать от такого ребенка повторения блеска его прародителя. В одной из своих «застольных бесед» он признался, что рад своему холостяцкому состоянию. Жена, говорил он, не поймет мужа, который не уделяет ей достойного внимания; проклятие любого брака – это вопрос о правах. Лучше иметь любовниц; их ни к чему не надо принуждать, а любой знак внимания они воспринимают как дар. Приняв решение о самоубийстве и освободившись от своей миссии, он хотел отблагодарить женщину, согласившуюся остаться с ним до конца – в отличие от многих товарищей, бежавших от него, как «крысы бегут с тонущего корабля».

Импровизированная церемония состоялась в штабном зале. Роль чиновника муниципальной администрации взял на себя офицер по вопросам гражданского состояния, свидетелями выступили Борман и Геббельс. Новобрачные выпили шампанского в своих апартаментах в бункере.

29 апреля связь с внешним миром стала практически невозможной. В тот же день Гитлеру сообщили о смерти Муссолини, которого вместе с любовницей повесили за ноги, предварительно расстреляв.

Утром 30 апреля фюрер принял решение покончить с собой в 15 часов. Он пообедал вместе со своими сотрудницами и попрощался с обитателями бункера. Около 15 часов 30 минут Гитлер и его жена удалились в свои апартаменты. Стоя перед портретами его матери и Фридриха Великого, Гитлер и Ева приняли цианид; Гитлер одновременно выстрелил себе в голову. Как и было завещано, их тела сожгли перед разрушенной канцелярией.

Поскольку Гитлер завещал Геббельсу и Борману продолжение своего дела, к Чуйкову отправили Кребса, который должен был предложить ему прекращение огня в Берлине – для «создания условий переговоров между Германией и Советской Россией». Советская сторона потребовала безоговорочной сдачи и заявила, что переговоры будет вести с новым немецким правительством и с согласия трех остальных союзников.

Геббельс отказался от безоговорочной капитуляции, о чем проинформировал Чуйкова через офицера СС. Ожесточенная битва продолжалась до 5 часов 2 мая, когда генерал Вейдлинг отдал приказ сложить оружие. Геббельс вместе с семьей покончил с собой, как и генералы Кребс и Бургдорф. Остальные обитатели бункера попытались спастись бегством. В их числе был Борман, чей труп обнаружили лишь больше 15 лет спустя.

Борман телеграфом переслал завещание Гитлера Дёницу, который получил его 30 апреля в 18 часов 35 минут.

После долгих переговоров и частичной сдачи на юге и севере Германии 8 и 9 мая была подписана безоговорочная капитуляция Германии – в Реймсе и в Берлине. Третий рейх, как и фюрер, прекратил свое существование.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.