Агония

Агония

Агония Третьего рейха была долгой. Меры по тотальной мобилизации развернулись только осенью 1943 года. Они встретили меньше противодействия со стороны населения, чем можно было ожидать, поскольку проявился тот же феномен, что наблюдался в Англии летом 1940 года. Интенсивные бомбардировки, вместо того чтобы подавить моральный дух народа, усилили в нем волю к сопротивлению и укрепили дух солидарности. Ослабло критическое отношение к режиму. Разумеется, имел место своего рода фатализм, однако многие немцы стали думать примерно то же, что англичане: «Хороша или дурна, но это моя страна». Бессилие перед постоянными бомбардировками вызвало парадоксальную реакцию: на место деморализации после поражения под Сталинградом и в Тунисе пришло стремление держаться как можно дольше и продать свою жизнь как можно дороже. Пропаганда Геббельса умело направляла тревоги и разочарования людей в русло желания взять реванш. Слухи о новейшем оружии также подогревали надежду на то, что в войне произойдет решительный поворот, а союзники будут отброшены за море.

Умелую комбинацию стремления к реваншу и страха перед вторжением врага придумал не Геббельс. Она родилась из глубоких убеждений Гитлера, которыми он сумел заразить свое окружение. Как и во времена великой депрессии конца 1920-х – начала 1930-х годов, он чутко улавливал заботы, ожидания и чаяния широких слоев населения, переживал их как свои и переплавлял в новую надежду, не имевшую ничего общего с реальной действительностью. Геббельс служил не более чем проводником между народом и его фюрером. Всего за несколько месяцев сила самовнушения этих двух человек смогла заставить отступить пессимизм и смирение и заставить немцев поверить, что спасение еще возможно.

31 декабря 1943 года Геббельс записал в дневнике, что этот год останется в памяти людской как самый страшный кошмар. Он принес слишком много неудач и слишком мало успехов; в будущем году придется приложить немало усилий, чтобы наверстать упущенное. Еще летом он начал работать над съемками нового исторического фильма о крепости Кольберг, сопротивлявшейся войскам Наполеона. Эта полнометражная лента, весьма вольно обошедшаяся с историческими фактами, должна была произвести на немцев тот же эффект, что и картина о Фридрихе Великом, снятая зимой 1942/1943 года.

Немцев призвали сплотить ряды и следовать за фюрером. Особую роль отводили военным. Введения института «политических комиссаров» показалось мало; надо было сделать генералов соучастниками творившихся преступлений. Разумеется, среди фельдмаршалов были такие, кто уже скомпрометировал себя приказами использовать СД для борьбы с партизанами и евреями, но этого было мало. 260 высших офицеров вермахта и флота собрали в Познани на двухдневную идеологическую и политическую «тренировку». Перед ними выступил Гиммлер, в отстраненной манере изложивший приказ Гитлера уничтожать евреев. Аналогичный «семинар» провели для генералов в замке Зонтхофен.

Некоторое время спустя Гитлер пригласил генералов, фельдмаршалов и адмиралов к себе в «Волчье логово» и произнес перед ними длинную речь, которую завершил патетическим призывом: если настанет день, когда все его бросят, офицерство должно собраться вокруг него, обнажив сабли. После это повисло неловкое молчание, прерванное фон Манштейном: «Так и будет, мой фюрер». Гитлеру в этой реплике почудилась ирония, и два месяца спустя фельдмаршал был отстранен от должности, правда, с соблюдением всех почестей – ему вручили рыцарский крест с лавровыми листьями. Этот инцидент имел и еще одно следствие. По предложению адъютанта фюрера Шмундта 19 марта фельдмаршалы вручили фюреру текст клятвы верности. Ни они, ни тем более Гитлер не знали, что он был написан Геббельсом.

Лучше понять природу трений между Гитлером и генералами нам позволяет знакомство с сохранившимися военными докладами. Из них явственно встает тот факт, что свой энтузиазм Гитлер в основном черпал в ребяческих иллюзиях – наивный капрал искренне восхищался техническими чудесами современной войны. С неустанным упорством он обсуждал с ними места возможной высадки союзников и наилучшее применение подводных лодок, предлагал переместить посты противовоздушной обороны и интересовался использованием зажигательных бомб, строил планы сбрасывания в море баррелей нефти, чтобы они «горели факелом», мечтал о двуствольных пушках, минных полях, по которым не пройти ни одному человеку, и так далее и тому подобное. После Тегеранской конференции, прошедшей 28 ноября – 1 декабря 1943 года с участием Черчилля, Рузвельта и Сталина, он ждал на западе в феврале 1944 года вторжения союзников, которое «решит исход войны». Следует любой ценой избежать, повторял он, чтобы враг сумел закрепиться. Высадка в Северной Африке и на Сицилии удалась только благодаря хитростям генерала Жиро и трусости итальянских войск.

1944 год начался под вой вражеских бомбардировщиков. 9 января советские войска пересекли бывшую польскую границу 1939 года. 15-го была прорвана блокада Ленинграда. Теперь все свои надежды Гитлер связывал с реактивными самолетами, серийное производство которых началось в мае 1943 года на заводах «Мессершмитт». Они развивали скорость до 900 километров в час – на 200 километров больше, чем самые высокоскоростные винтовые самолеты. По его настоянию их стали использовать как скоростные бомбардировщики. Ни Мильх, ни Геринг не сумели его переубедить – он твердо верил, что так сможет в зародыше подавить любую попытку высадиться на немецкой земле. Работы по переделке затянулись до августа, и лишь в ноябре, после настойчивого вмешательства Шпеера и Гиммлера, первые «мессершмитты-262» стали использоваться в истребительной авиации. К концу зимы 1943/1944 года союзнические бомбардировки охватывали уже такую огромную территорию, что даже в ставке Гитлера стало небезопасно. Бункер в Восточной Пруссии нуждался в дополнительном укреплении, а пока фюрер перебрался в Берхтесгаден и Оберзальцберг. Как и годом раньше, он постоянно принимал у себя гостей – маршала Антонеску, хорватского премьер-министра Мандича, трех членов регентского совета Болгарии, – чтобы удержать эти государства на орбите рейха и не позволить повторения «итальянской истории». По примеру операции «Ось» планировалось осуществить оккупацию Венгрии («Маргарита-1») и Румынии («Маргарита-2»). Однако после беседы с Антонеску фюрер отказался от «Маргариты-2» – ему казалось, что он может рассчитывать на верность Румынии. Зато подготовка к «Маргарите-1» велась полным ходом. Действительно, 12 февраля Хорти потребовал от фюрера вернуть с русского фронта все венгерские войска. Антонеску тоже подталкивал фюрера к оккупации Венгрии: если положение на Восточном фронте ухудшится, говорил он, Венгрия может стать опасной.

Растущие трудности не оказали сколько-нибудь заметного влияния на методы управления, используемые Гитлером. Он всегда настаивал на личной ответственности – пусть народ судит его после войны. Нередко он сравнивал себя с капитаном корабля, от которого команда ждет четких и ясных указаний. Ведь на корабле вопросы не решаются голосованием. Повторения 1918 года в Германии не будет. Действительно, народный трибунал приговорил к смерти 46 человек – выходцев из старинных немецких семей, которые посмели вслух высказать мнение, что войну надо закончить компромиссом.

Не приемля пораженческих настроений, Гитлер и в своих союзниках стремился поддерживать боевой дух. Адмиралу Хорти, приглашенному 19 марта в замок Клессхейм, он сообщил о своем решении заменить президента совета фон Каллая и оказать новому правительству поддержку – для этого понадобится ввести в Венгрию войска; зато тогда венгерские войска, стоящие на границе, смогут быть переброшены на Восточный фронт. При этот фюрер ясно дал понять Хорти: если он не согласится, к немецким могут быть присоединены также румынские, словацкие и хорватские войска (что, впрочем, входило в изначальный план). Оскорбленный, адмирал заявил, что не видит необходимости задерживаться – все уже решено без него, – и собрался уходить. В этот момент по сигналу Гитлера включили сирену воздушной тревоги, замок был окутан искусственным туманом; Хорти сказали, что его поезд не может отправиться в путь из-за воздушного налета. Адмирал снова сел, и переговоры возобновились. Хорти уже понял, что он в ловушке: его просто не выпустят, пока он не даст своего согласия на ввод в Венгрию немецких войск. Единственной уступкой, которую ему удалось выбить, стал запрет на оккупацию Будапешта. Кроме того, он потребовал, чтобы ему оставили личную охрану. Так что со стороны Венгрии Гитлер не ждал «предательства». Как только немцы вошли в Венгрию, евреи были согнаны в гетто, а после приезда Адольфа Эйхмана высланы в Освенцим.

Находясь в Бергхофе, Гитлер решал все более трудную проблему вооружений. 4 января Шпеер в присутствии Гиммлера, Кейтеля и Заукеля высказал идею, что иностранных рабочих лучше использовать на местах, нежели в Германии. Заукель был с этим не согласен и пообещал доставить в 1944 году не меньше четырех миллионов рабочих. Шпеер почувствовал, что ему грозит опала. Он к тому же должен был лечь в клинику профессора Гебхардта (близкого к Гиммлеру) из-за больного колена и подозревал, что соперники воспользуются его временным отсутствием, чтобы от него избавиться. Гитлер стал напрямую общаться с сотрудниками Шпеера Зауром и Доршем, которого назначил ответственным за выпуск истребителей, производство которых сразу увеличилось. В это же время было принято решение об устройстве промышленных комплексов под землей. Но, когда Шпеер поправился, ему вернули все его полномочия. Гитлер по-прежнему считал, что только Шпеер способен умело руководить производством. Шпееру удалось временно отстоять программу «Фау-2», которую начальник авиационного штаба Кортен хотел закрыть, используя мощности для производства истребителей, танков и легкой артиллерии.

Несмотря на несгибаемый оптимизм вождя, среди его ближайшего окружения рос скептицизм, затронувший даже Геббельса, не говоря уже о Шпеере и промышленниках. Особенно пали они духом после 12 мая, когда 8-я американская воздушная армия разбомбила заводы по производству синтетического бензина в центральных и восточных областях Германии. Едва были закончены восстановительные работы, как в результате новых налетов заводы были снова разрушены. Одновременно 15-я американская воздушная армия атаковала румынские нефтяные разработки близ Плоешти, выработка которых сейчас же упала больше чем наполовину. В этот момент Шпееру удалось добиться для себя должности ответственного за производство самолетов – он воспринял это назначение как отместку Герингу за интриги, которые тот вел против него во время болезни. По собственной инициативе он еженедельно отправлял фюреру отчеты о количестве произведенных танков, самолетов и боеприпасов; его связным был фон Белов, которому Гитлер доверял.

Не перечисляя всех дурных новостей, полученных ставкой Гитлера той весной, упомянем лишь, что 10 апреля 8-я немецкая армия вынуждена была оставить Одессу – порт, через который шло снабжение 17-й армии, воевавшей в Крыму. Гитлер приказывал удерживать этот район как можно дольше, но события развивались слишком быстро. 12-го немцы отступили к Севастополю. Турция под давлением союзников отказалась от нейтралитета и прекратила поставки хрома в Германию. Приказ удерживать Севастополь потерял актуальность.

В Италии, несмотря на отчаянное сопротивление войск Кессельринга, союзники 3 и 4 июня подошли к Риму. Режим, питавшийся мифологией, жаждал хотя бы последней битвы за Рим – дуче и фюрер во время своей последней встречи договорились, что будут его защищать. Муссолини даже мечтал превратить гору Кассин в новые Фермопилы.

Протоколы их бесед 22 и 23 апреля 1944 года показывают, что оба диктатора пытались поддержать друг друга взаимными похвалами. Гитлер в энный раз выразил убеждение, что государства и народы в первую очередь представлены людьми. У русских был Сталин; Черчилль тоже в какой-то степени относился к «сильным личностям». Французам не повезло – у них не нашлось подходящего лидера. Зато Италия немыслима без дуче, единственного человека, с которым у них общая идеология. Затем фюрер добавил, что им неплохо бы подумать о собственном конце. Их ненавидят во всем мире; если бы враги захватили дуче, его с позором препроводили бы в Вашингтон (намек на то, что своим спасением он обязан фюреру). Так что у Германии и Италии нет другого выхода, кроме победы. Гитлер не отказал себе в удовольствии снова вызвать тень Фридриха Великого, подчеркнув роль личности в истории. Если бы король Пруссии умер во время войны в Силезии, она закончилась бы и мир имел бы совсем иной облик…

Печальные новости и постоянные поражения сказались на здоровье Гитлера. Его мучили желудочные спазмы и боли в животе, дрожание временами охватывало не только руки, но и ноги.

Больше всего его изводило ожидание «вторжения» и невозможность предугадать, где именно оно состоится. Союзники и в самом деле не жалели сил на дезинформацию противника, которого надо было убедить в том, что основные силы (в том числе ФУЗАГ – объединенная армия США) собираются на юго-востоке и востоке Англии под командованием генерала Патона. Эта призрачная армия якобы собиралась начать высадку в Па-де-Кале (операция «Южная крепость»). Вторая фиктивная армия – 12-я группа британских армий – симулировала подготовку к высадке в Норвегии (операция «Северная крепость») или в Швеции («Грефхем»), на южном побережье, или в Испании, или в Турции, в румынской зоне Черного моря, или на Крите, на западном побережье Греции и Албании («Цеппелин»), или возле Бордо («Железнобокий»). Некоторые из этих маневров действительно имели место. Гитлер все меньше верил в высадку на Балканах и не стал усиливать немецкие позиции в Норвегии. На немецкую реакцию в начале союзнического наступления существенное влияние оказали ложные маневры армии Патона и дезинформация, поступавшая в разведцентры Западного фронта через двойных агентов.

Между тем пять месяцев, предшествовавших высадке в Нормандии (операция «Оверлорд»), союзники имели все основания для тревоги. В сентябре 1943 года, по данным британской разведслужбы, Германия стояла на пороге краха, сравнимого с крахом 1918 года, однако в 1944 году надежды на это померкли – в Германии началось производство реактивных самолетов, новых акустических торпед и подводных лодок нового класса. Массированные бомбардировки английских портов или вероятное использование «Фау-1» ставили под угрозу успех высадки. Следовало в свою очередь усилить мощь бомбардировок, в частности в районе Пенемюнде, где находилось производство «Фау-1». Благодаря этим операциям выпуск самолетов и оружия, а также тренировка пилотов существенно замедлились. Как ни удивительно, несмотря на все эти трудности, в августе 1944 года (на пятом году войны) немецкая промышленность достигла беспрецедентно высокого уровня.

Как он и обещал дуче 22 апреля, Гитлер ждал, когда ему улыбнется удача – «так паук подкарауливает свою жертву». Он твердо верил, что время работает на него, потому что противоестественная коалиция его врагов не сможет долго просуществовать. Как учит Писание, достаточно было одного праведника, чтобы спасти Содом и Гоморру, – таким «праведником» и «глашатаем революции» он считал себя. Даже если наступление союзников докатится до промышленных областей, он, фюрер, а вместе с ним и весь немецкий народ, ни за что не капитулирует и будет стоять до последнего.

К несчастью для него, Гитлер больше не владел инициативой, не мог использовать эффект внезапности и не располагал достаточными экономическими ресурсами. Тщательность, с какой велась подготовка операции «Оверлорд», резко контрастирует с манерой Гитлера планировать кампании (за исключением французской) и принимать решения. Он всегда отбрасывал наиболее пессимистические сценарии и строил стратегии на наиболее благоприятных. Отмахиваясь от предупреждений соратников, скрупулезной подготовке он предпочитал импровизацию, говоря, что нехватку материальной базы восполнят воля и отвага. К тому же его разведка довольно часто ошибалась. В феврале он отправил в отставку Канариса и поручил руководство отдела контрразведки РСХА генералу Вальтеру Шелленбергу. Соответствующие службы союзников, особенно британцев, находились на качественно ином уровне; они получали информацию из самых разных мест, успешно справлялись с дешифровкой ряда немецких и японских кодов. В рекордно короткие сроки они узнавали о передвижении войск, планах морских и воздушных операций и анализировали реакцию немцев на переданную им дезинформацию. Они были в курсе того, что французское побережье заминировано, знали места проходов через минные поля и наиболее удобные позиции для высадки. О том, с какими трудностями, включая береговую артиллерию, встретятся их парашютисты и планеры, они также были осведомлены.

Приближение 6500 кораблей (в том числе нескольких десантных барж), разделенных на пять конвоев, в ночь с 5 на 6 июня прошло практически незамеченным, что тем более странно, учитывая, что ему предшествовала интенсивная радиоактивность. Служба разведки 15-й немецкой армии поймала среди «личных обращений» радиостанции «Свободная Франция» строку из стихотворения Верлена: «Ранит сердце унылой тоской». Это был сигнал для французского Сопротивления, означавший, что высадка начинается. Информация об этом немедленно поступила группе армий «В» (Роммель), верховному командованию западными армиями (Рундштедт) и в объединенный армейский Генштаб (Йодль). Однако Роммель 5 июня находился в увольнении, как и множество солдат. Стояла такая плохая погода, что высадка казалась невозможной. Единственным, кто привел войска в состояние тревоги, стал командующий 15-й армией фон Зальмут. В 2 часа 15 минут к нему присоединилась 7-я армия. До трех часов утра командование флота, западной группы, 3-й воздушной армии (Шперрль) и штаб группы армий «В» (Шпейдель) считали, что имеют дело с диверсией, направленной на отвлечение их внимания от Па-де-Кале. Поэтому оборонительные меры были предприняты с опозданием. Лишь в 7 часов 30 минут Йодль отдал приказ 12-му бронетанковому подразделению СС переместиться в Лизье (но не дальше); осуществлять переброску войск, о которой его просил Рундштедт, он запретил.

Что в эти решающие часы делал фюрер? Он спал. Проговорив с Геббельсом до двух часов ночи, он спокойно уснул. Лишь в 14 часов 30 минут военное командование получило от него разрешение действовать. Отбросить врага, уже ступившего на берег, обратно в море – как планировали фюрер и Роммель – не представлялось возможным. Оставалось одно: привести в действие план Рундштедта: дать противнику продвинуться вперед, чтобы окружить его и уничтожить.

Зато разведка союзников не спала и немедленно передавала своим все поступавшие в немецкие части приказы командования. Между перехватом немецких сигналов и их передачей (в дешифрованном виде) наступавшим проходило не более получаса. Союзники в полной мере использовали тактику внезапности и обеспечили себе превосходство на море и в воздухе. Дальнейшее развитие операции встретило больше трудностей. Оборона в конце концов организовалась, и продвижение союзников вперед шло медленнее, чем было задумано, хотя немцы бросили против них еще далеко не все свои силы. Сработал эффект операции «Южная крепость». 9 июня в Генштаб немецкой армии поступило три сообщения – ложных – о замеченных в этом районе маневрах. Наиболее важное из них, полученное через каналы РСХА, было передано Гитлеру.

Фюрер не только упустил возможность отреагировать в первые же часы. Контратака с применением «Фау-1», на которую он рассчитывал и которая началась 6 июня, закончилась провалом. Для доставки крылатых ракет к пусковым установкам, расположенным на побережье Ла-Манша, потребовалось шесть суток. Установки еще были не вполне готовы к работе, но тем не менее 13-го начали запуск ракет. Из десяти «Фау-1» четыре рухнули сразу после запуска, две развалились, три упали неизвестно где, и только одна долетела до Англии, разрушив железнодорожный мост. После ремонта установок операция возобновилась 15-го, и до середины следующего дня на Лондон было выпущено 244 крылатые ракеты. Это было начало «малого блицкрига». Гитлер приказал приостановить производство «Фау-2», сосредоточив усилия на выпуске «Фау-1», и ускорить производство скоростных бомбардировщиков и истребителей «Мессершмитт-262».

Как нередко бывало, он снова воспрянул духом, уверовав в способности немецкой техники, о чем имеется запись Геббельса от 18 июня: «Не только у нас, но и за границей значение наших акций явно переоценивается». Кое-кто даже заключал пари, что война закончится через три-четыре дня, максимум через неделю. Но новости, поступавшие с Западного и Восточного фронтов, ничем не оправдывали подобных надежд. Несмотря на подкрепление в виде двух переброшенных с востока бронетанковых дивизий, пришлось оставить Котантен и Шербур. С другой стороны, случилось именно то, чего так опасался Гитлер, – 22 июня, в годовщину немецкого вторжения, Красная армия начала широкомасштабное летнее наступление и во многих местах пробила широкие бреши в линии фронта. Через несколько дней на очередном военном совете Гитлер сообщил, что к тому моменту, когда на фронт прибыл Модель, «группа армий “Центр” представляла собой одну сплошную дыру. В линии фронта было больше дыр, чем линии».

Вина за эти неудачи, как всегда, была возложена на генералов. Фельдмаршал фон Буш, командующий группой армий «Центр», был отстранен от должности и заменен Моделем; на место Линдемана, командовавшего группой армий «Север», назначили Фрисснера. Но, разумеется, эти кадровые перемещения не могли остановить продвижения советских войск. В начале июля они уже стояли в 250 километрах от Восточной Пруссии (отдельные части приблизились на расстояние 130 километров). Немецкие войска в панике бежали: это были «жалкие и ужасающие картины».

Гитлер прибыл в «Волчье логово» 9 июля вместе с Кейтелем, Йодлем, Дёницем, Гиммлером и Кортеном, однако главы Генштаба сухопутных войск Цейцлера с ними не было. Он категорически не соглашался с избранной Гитлером тактикой ведения войны и к тому же находился в крайне ослабленной физической форме; больше он с Гитлером лично не встречался. Участники совещания, к которым присоединились Модель, Фресснер и командующий военно-воздушными силами группы армий «Центр» фон Грейм, обсудили возможность переброски резервов на восток, чтобы приостановить советское наступление. Модель и Фресснер демонстрировали некоторый оптимизм; Дёниц особенно настаивал на том, чтобы ни в коем случае не сдавать балтийские порты, служившие базой новым подлодкам.

После совещания Гитлер вернулся в Оберзальцберг – работы по укреплению его бункера еще не были завершены. По словам фон Белова, он уже не питал особых иллюзий, хотя все еще надеялся с помощью нового оружия повернуть ход войны. Что бы ни случилось, повторил фюрер, капитулировать он не собирается.

Из Оберзальцберга он уехал 15 июля – как оказалось, навсегда. В ставке в Восточной Пруссии его снова поглотила военная рутина. 19-го прибыл маршал Кессельринг, которого фюрер наградил высшей военной наградой – бриллиантовым рыцарским крестом с лаврами и мечами. Несмотря на непрекращающиеся атаки англичан, американцев, французов и поляков, маршалу удавалось удерживать основные немецкие позиции в Италии. Назавтра в ставке ждали визита дуче.

В тот день военный совет собрался на полчаса раньше. Его открыл генерал Гейзингер, доложивший ситуацию на Восточном фронте. Гитлер сидел на табурете. Десять или пятнадцать минут спустя прибыли еще три офицера, в том числе полковник Штауффенберг – у него не было одной руки, на второй не хватало трех пальцев, глаз закрывала черная повязка. Это был «троянский конь», подосланный заговорщиками. Официально он должен был представить доклад о формировании новых бронетанковых и пехотных дивизий, которым предстояло перекрыть Красной армии дорогу на Польшу и Восточную Пруссию. Гитлер пожал ему руку и посадил справа от себя; портфель Штауффенберг поставил под штабной стол с картами, неподалеку от себя. Через несколько минут полковник вышел, сославшись на срочный телефонный звонок. В этом не было ничего необычного. Однако вскоре его отсутствие заметили – кому-то пришло в голову уточнить у него некоторые детали из доклада Гейзингера. Гитлер встал и склонился над столом, опершись подбородком на руку. Рядом с ним, тоже наклонившись, стоял генерал Кортен, объясняя фюреру движение вражеских самолетов. Всего в помещении было 24 человека. В 12 часов 50 минут раздался взрыв страшной силы. Вспыхнуло желто-синее пламя, по комнате летали обломки дерева; все вокруг заволокло густым дымом. Гитлера отбросило к двери. Он чувствовал, что у него тлеют волосы и одежда. Как впоследствии он рассказывал Геббельсу, первым его побуждением было проверить, на месте ли голова, руки и ноги и может ли он ходить. Фюрер пробирался к выходу, когда к нему с плачем бросился Кейтель. В ожидании врачей – Морелля и Гассельбаха – фюрер сам себе сосчитал пульс. Врачи обнаружили, что у него ободрана кожа на бедре, в ноги вонзилась сотня деревянных заноз, на лице множественные ссадины; упавшей балкой его ударило по лбу, лопнули две барабанные перепонки. Тем не менее фюрер легко отделался: полковнику Брандту оторвало ногу, в Кортена вонзился обломок стола, Шмундт получил серьезные ранения, стенограф Бергер, которому оторвало обе ноги, умер через короткое время – как и Кортен со Шмундтом. Фон Белов, которого задело меньше других, приказал оборвать телефонную связь, чтобы новость не просочилась за пределы бункера, пока не будут обнаружены виновные; срочно вызвали Гиммлера и Геринга. Фюрер подготовил коммюнике. Но еще на протяжении нескольких часов царило всеобщее смятение. Что это было? Кто подложил или бросил бомбу? Подозрения пали на Штауффенберга, успевшего уехать в Берлин, где он начал операцию «Валькирия», в рамках которой намеревался устроить ряд путчей в Берлине, Вене, Кельне, Мюнхене и Париже.

Так провалилась последняя отчаянная попытка противников режима – вскоре их ряды поредели после массовых арестов. Не все из них считали необходимым убийство фюрера; многие склонялись к тому, что надо испить горькую чашу до конца и дождаться разгрома Германии, чтобы затем начать ее восстановление снизу, а не сверху. Сам Штауффенберг присоединился к заговорщикам в 1942 году, после того как побывал на Восточном фронте и насмотрелся на творившиеся там ужасы. В отличие от части генералов, он не верил в то, что Гитлера можно переубедить, считал, что его надо устранить, и сам взял на себя эту задачу. Однажды Штауффенберг признался жене, что должен спасти Германию и рейх – такими, какими их задумал Фридрих II Гогенштауфен в Средние века. Он причислял себя к «наследникам Штауфенов» и руководствовался стремлением вернуть Германию под власть человека, сознающего свою перед ней ответственность. Все участники заговора находились под сильным влиянием славных традиций прошлого и принадлежали к аристократическим кругам. Между тем большинство немцев осудили покушение. Не вникая в высокие моральные мотивы заговорщиков, они сочли их обыкновенными предателями.

Решающую роль в подавлении последующей стадии заговора сыграл Геббельс, вызвавший Отто Ремера – командира охранного батальона «Великая Германия», которому заговорщики поручили окружить берлинский министерский квартал. Он позвонил в ставку, и ему позволили говорить с Гитлером. С этой минуты судьба заговора была решена. Командир резервной армии генерал Фромм, до сих пор проявлявший определенную двойственность, арестовал Штауффенберга и его адъютанта фон Гефтена, генерала Ольбрихта и начальника его штаба Мертца фон Квирнхейма – они были расстреляны на месте. Генерал Бек покончил с собой. В Париже заговорщики схватили шефа гестапо Оберга и всех главарей СС, но на следующий день, узнав о провале заговора, отпустили их на свободу.

Вскоре после взрыва в ставку прибыл Муссолини, и Гитлер показал ему, где взорвалась бомба. Потрясенный, итальянский диктатор воспринял спасение фюрера как знак свыше: человек, чудом выживший после такого покушения, обречен на победу. Гитлер объяснил ему, что речь идет о мелкой «шайке реакционеров», не имеющей никакой связи с народом и работающей на «международную шваль». С речью аналогичного содержания он обратился и к немцам, подчеркнув, что будут приняты драконовские меры. Геббельс записал, что фюрер, даже истекая кровью, показал нации пример борьбы с «франкмасонской ложей», всегда враждовавшей с нацистами и «воткнувшей нож в спину рейху в самые тяжелые для него часы».

Специальная комиссия гестапо начала аресты. Довольно быстро выяснилось, что заговор отнюдь не был делом рук «мелкой шайки». Около пяти тысяч человек были приговорены к смертной казни гражданскими судами, не говоря уже о военных трибуналах. Главных обвиняемых судил народный трибунал под руководством Роланда Фрейслера (Гитлер сравнивал его с Вышинским); почти все получили смертный приговор; Геббельс заснял их казнь – повешением на мясных крюках. Остальные участники оппозиции, арестованные до этого – Канарис, Мольтке, Остер или Бонхеффер, – были повешены во Флоссенбурге или расстреляны в 1945 году специальными командами СС.

Неудавшееся покушение произвело на Гитлера кратковременный стимулирующий эффект. У него даже перестала трястись левая рука. Разумеется, он увидел в нем подтверждение своей миссии. Это была нижняя точка, верил он, и теперь снова начнется подъем. Гудериан получил назначение на должность начальника штаба сухопутной армии и добился от фюрера приказа о превращении всей восточной части Германии в настоящий оборонительный лагерь. Гауляйтеры лично отвечали за сооружение оборонительных укреплений. Гиммлер, назначенный командующим резервной армией, сформировал 40 новых дивизий (так называемых народных дивизий гранатометчиков), состоящих из зеленых новобранцев. Он и в самом деле получил разрешение собирать «народную армию». Во время ежегодного совещания гауляйтеров в Познани шеф СС вел себя как главнокомандующий силами вермахта. Вместе с тем историки до сих пор не пришли к единому мнению по поводу его отношения к противникам режима. Не подлежит сомнению, что он знал об их существовании. Почему он их не остановил? Не верил, что аристократы и крупные буржуа способны осуществить государственный переворот? Или надеялся в случае их успеха снова получить заметную роль благодаря поддержке СС и сил полиции?

Очевидно, что в глазах фюрера неудачи на фронте выглядели предательством; любое событие он отныне толковал в связи с покушением. 31 июля он заявил: «Это происшествие не должно рассматриваться как изолированный акт; это лишь симптом внутреннего расстройства, яда, проникшего в нашу кровь. Чего вы хотите от фронта, если на высших постах у нас абсолютные разрушители – не пораженцы, а разрушители и изменники». Как и в 1918 году, речь шла о революции, которая готовилась «не руками солдат, в руками генералов». Его подозрительность усилилась многократно, теперь он повсюду видел предателей: «Мы не знаем, какие из принятых здесь завтра стратегических решений не станут тогда же известны англичанам». (Чего он не знал, так это того, что англичане были гораздо лучше информированы благодаря службам перехвата и дешифровки, чем из-за утечки секретных сведений). Отныне ничто не должно было помешать планам рейха осуществиться. Фюрер сформулировал задачу следующим образом: «Прежде всего надо дать понять воюющей армии, что, несмотря на обстоятельства, она должна вести сражение с последним фанатизмом, понимая, что любое отступление невозможно». Например, во Франции следовало соорудить линию обороны; еще в декабре 1943 года был разработан план, согласно которому она должна была пройти от Соммы до Марны и затем до гор Юра. 2 августа Гитлер отдал приказ начинать обустройство этих позиций, однако к этому времени союзные войска успели продвинуться так далеко, что это стало бессмысленным.

Особое внимание он обращал на удержание портов с целью задержать продвижение противника. Гитлер не скрывал, что готов «просто-напросто пожертвовать некоторыми частями, чтобы сохранить целое». Не владея инициативой, он волей-неволей должен был лишь реагировать на операции союзников. Он полагал, что, удерживая порты, сможет отказаться от «промежуточных задач», каждая из которых подразумевала уничтожение тех или иных объектов, что требовало времени. Опытных командиров в армии сменили необстрелянные юнцы. «Если Наполеон в 27 лет смог стать первым консулом, не понимаю, почему у нас тридцатилетний солдат не может стать бригадным или дивизионным генералом».

Гитлер признавал, что после покушения физически стал чувствовать себя хуже. Офицер связи с СС Герман Фегелейн, женатый на сестре Евы Браун, утверждал, что все жертвы покушения перенесли легкое сотрясение мозга. Гитлер, в частности, теперь отказывался выступать перед десятитысячной толпой: «…вдруг у меня закружится голова или я потеряю сознание. Даже при ходьбе мне приходится собирать все свои силы, чтобы не шататься. Но, разумеется, если все рухнет, я пойду на все что угодно, мне плевать, я сяду в одномоторный самолет на место наводчика, чтобы меня поскорее убили».

Дурные новости сыпались как из рога изобилия. На востоке советские части достигли Вислы; нефтяные месторождения Галисии были потеряны, Румыния сдалась, 15 августа союзники высадились на Лазурном Берегу. 25-го Леклерк на танках ворвался в Париж; союзники взяли Шалон, Реймс и Верден. Затем Гитлеру стало известно, что фельдмаршал фон Клюге, командующий Западным фронтом, и даже Роммель были в курсе готовящегося заговора; обоим пришлось покончить с собой. Оба перед смертью – Роммель 15 июля, а фон Клюге в прощальной записке от 28 августа – заявили, что пришло время делать политические выводы из сложившейся ситуации.

Но Гитлер не собирался прекращать борьбу. Он все еще надеялся на какие-то успехи. 31 августа он предрекал, что «вскоре трения между союзниками достигнут такой интенсивности, что раскол станет неизбежен». Он видел свой долг в том, чтобы «ни в коем случае не терять головы» и изыскивать все новые «ресурсы и средства. Мы должны вести бой до тех пор, пока, как сказал Фридрих Великий, один из наших проклятых врагов не устанет нас преследовать, и тогда мы добьемся мира, который обеспечит немецкой нации существование на пятьдесят или сто лет вперед и который прежде всего ни на секунду не запятнает немецкую честь, как это произошло в 1918 году». И добавлял, что, если бы он погиб в результате покушения 20 июля, это освободило бы его от всех забот, бессонницы и нервных расстройств: «Какая-то доля секунды, и ты от всего отрешаешься и получаешь вечный покой».

Этот текст доказывает – если еще нужны какие-то доказательства, – что Гитлер по-прежнему верил, что творит историю: «Тот, кто не имеет антенны, чтобы чувствовать ход истории, подобен человеку без слуха, без глаз и без лица». Он не желал понимать, что уроки истории не могут быть применимы в совершенно новых обстоятельствах. Ему казалось очевидным, что, будь у немцев в 1918 году несколько лишних танков и побольше боеприпасов и не пади их моральный дух так низко, они не проиграли бы войну, поскольку враг был истощен не меньше; если он в конце концов победил, то лишь потому, что сохранил дыхание; из всего этого следовал вывод: надо производить новое оружие, оказывать сопротивление и стараться выиграть время.

Геббельс, особенно тесно сблизившийся с Гитлером после покушения, 2 сентября записал: «Сейчас американцы демонстрируют нам такую же молниеносную войну, какую мы вели против французов и англичан в 1940 году. Фюрер до двух часов ночи спорил с военными советниками о неотложных мерах, но, боюсь, он, во-первых, оперирует дивизиями, которых или не существует, или они существуют лишь частично, а во-вторых, командиры вермахта на Западном фронте, прежде всего командиры дивизий, не желают воевать. Знакомый мотив: когда командиры больше не верят в победу, им кажется, что, отступая, они проявляют доблесть. Если бы на ключевых должностях в армии стояли безжалостные партийцы, дело бы обстояло совсем иначе. Я вижу на Западе острый кризис командования. То же самое говорят доклады Метца из Люксембурга. Вся эта шваль вперемешку бежит через границу, демонстрируя местному населению невиданно кошмарные картины». Действительно, дисциплина, особенно на Западе, ослабевала на глазах, и ни НСФО, ни военная жандармерия, ни головорезы СС, ни военные трибуналы были не в силах этому противодействовать. Герои устали. Им уже было все равно – жить или умирать.

Поддавшись настоятельным уговорам соратников, 20 ноября Гитлер покинул «Волчье логово», чтобы больше сюда уже не вернуться. Двумя днями позже профессор берлинского госпиталя «Шаритэ» удалил ему полип с голосовых связок. Начиная с августа Гитлер обдумывал план нового наступления на западе. Между тем союзники взяли Бельгию и почти завершили освобождение Франции, остановившись на «линии Зигфрида» – бывшей границе рейха. Однако немцы все еще удерживали довольно прочный плацдарм в Кольмаре. Гитлер с большим вниманием следил за этими событиями, опасаясь, как бы американцы не захватили территорию, с которой он планировал начать контрнаступление. Он снова тешил себя иллюзиями и даже мечтал отбить порт Антверпена.

10 декабря вместе с Евой Браун он покинул Берлин и укрылся в «Орлином гнезде», в Цигенберге, посреди небольшой рощи. Рядом обосновались командующий западной армией вместе со своим штабом. 11-го и 12-го он встречался с командирами будущего наступления, которым командовал генерал Модель. Советники настойчиво рекомендовали ему ограничиться самым скромным вариантом, но он ничего не желал слышать. И объяснил присутствующим смысл операции: «Важно время от времени лишать врага самоуверенности и наступательными ударами давать ему понять, что ему не удастся так просто осуществить свои планы. Никакая, даже самая удачная оборона не убедит его в этом так, как успешная наступательная операция. Во время войны окончательное решение приходит тогда, как один из противников признает, что война как таковая не может быть выиграна. Следовательно, главное – заставить его это признать». С психологической точки зрения, «что бы ни случилось, он [то есть враг] не может рассчитывать на капитуляцию – никогда, никогда». Гитлер распространялся о пресыщенности Фридриха Великого, о непрочности коалиций, об «умирающей» Британской империи, чье наследство караулят США и «ультрамарксистские государства». Достаточно нескольких энергичных ударов, и этот искусственно поддерживаемый общий фронт обрушится со страшным грохотом. Он говорил о соседних государствах, веками стремившихся «любой ценой помешать немецкому единству», о «былом превосходстве немецкого рейха», о проводимой с 1933 года политике «жизненного пространства», о вынужденной превентивной войне. Говорил о себе: «Я глубоко убежден, что в ближайшие десять, двадцать, тридцать, а может быть, и пятьдесят лет в Германии не будет человека более авторитетного, более способного воздействовать на нацию, более решительного и умелого, чем я».

Наступление началось 16 декабря, в ненастную погоду, лишившую противника возможности использовать авиацию. 250-тысячное немецкое войско двинулось на 80-тысячную американскую армию, захватив ее врасплох. В ее ряды затесались специально обученные боевики под предводительством Отто Скорцени, говорившие по-английски и переодетые в американскую форму, – им удалось внести в боевые порядки врага огромную сумятицу. 6-я бронетанковая дивизия СС Зеппа Дитриха и 5-я танковая армия фон Мантейфеля, занимавшие центральную позицию, быстро продвигались вперед; на Антверпен посыпались «Фау-2», погубившие большое число гражданских лиц. 17-го около часу ночи Гитлер позвонил Геббельсу, и тот по голосу догадался, что у фюрера произошло «глубокое изменение душевного состояния». Гитлер был убежден, что «1-я американская армия может считаться уничтоженной; захвачена богатая добыча». Через день он осыпал похвалами авиацию, чего не случалось уже очень давно – не далее как двумя неделями раньше Гитлер укорял Геринга в непозволительном образе жизни и издевался над летной формой – столь же помпезной, сколь и нелепой.

24 декабря небо расчистилось, и союзная авиация принялась бомбить немецкие коммуникации. В тот же день первый немецкий реактивный бомбардировщик атаковал Льеж; на Лондон были выпущены крылатые ракеты, «начиненные» письмами британских военнопленных, которые засыпали британскую столицу словно конфетти. 28-го новые «Фау-1» обрушились на центральные и северо-западные области Англии. 29-го советский офицер предъявил ультиматум о капитуляции Будапешта, однако немцы его отвергли. Двумя днями позже Венгрия объявила Германии войну. Последний союзник покинул рейх. Не оставалось никаких сомнений в том, что наступление в Арденнах провалилось, но Гитлер – сгорбленный, поседевший, с побелевшими знаменитыми усиками – отдал приказ о новом наступлении на армию Эйзенхауэра (операция «Северный ветер»), назначив его начало на 1 января. В первый день нового года он после долгого перерыва обратился к немецкому народу, уверяя его, что после покушения в войне произошел крутой поворот. 12 января в ставке Гитлера отпраздновали 52-й день рождения Геринга. В тот же день началось мощное советское наступление на «крепость Германии». Маршал Конев выехал из Баранова, маршал Жуков – из польского города Пулавы. По подсчетам немецкого Генштаба, соотношение советских и немецких составляло: по пехотным частям 11:1; по танкам и бронетехнике 7:1, по артиллерии 20:1. Гитлер отказал Гудериану в его просьбе перебросить на восток часть дивизий с запада и эвакуировать морем из Курляндии группу армий «Север»; 6-ю танковую дивизию СС Дитриха он предпочел направить в Венгрию, а не на Одер. Единственным ответом на просьбу Гудериана стало смещение командующего группой армий «Север» генерала Гарпе и его замена на генерала Шернера, известного своей несгибаемостью. Начиная с этого времени Гитлер лично руководил всеми боевыми действиями, включая передвижение дивизий; вместо того чтобы сконцентрировать силы на стратегии, он погрузился в решение тактических задач.

Одновременно с наступлением на Вислу разворачивалось второе наступление – на группу армий «Центр», оборонявших Восточную Пруссию. В середине января маршал Рокоссовский прорвал фронт между Инстербургом и Тильзитом, после чего начал операцию, направленную на то, чтобы отрезать Восточную Пруссию от рейха. 26 января, достигнув Фрише-Хаффа, близ Толькемита, он успешно решил эту задачу. Группа армий «Центр» отчаянно обороняла Кенигсберг и Пиллау, боясь утратить выход к морю, необходимый для эвакуации беженцев. Для укрепления центральной части фронта Гитлер создал группу армий «Висла» под командованием Гиммлера; она отличалась пестротой состава; солдаты, собранные из остатков других частей, были измотаны до предела и не способны к активным действиям. Сопротивление любой ценой, кадровая чехарда, мобилизация каждого мужчины и каждой женщины (и не только для работы на заводах: 3 марта появился указ о формировании женских батальонов) – таковы были крайние меры, которых Гитлер прежде не одобрял, но которые теперь заменили ему стратегию.

16 января, около 15 часов, военный совет собрался в кабинете Гитлера в его новой канцелярии – ставка переместилась на юг Берлина, в Цоссен. Теперь на совещаниях регулярно присутствовали Борман и Гиммлер; часто бывали Кальтенбруннер – преемник Гейдриха – и Риббентроп. Заседания длились от двух до трех часов. 15 февраля Гитлер выехал на фронт, в район Франкфурта, близ Одера. 24-го он принимал в канцелярии всех рейхсляйтеров и гауляйтеров. Гауляйтер Саксонии Мутшман представил доклад о чудовищных бомбардировках Дрездена, предпринятых союзной авиацией 13 и 14 февраля; число погибших было точно неизвестно, но назывались страшные цифры – от 135 до 300 тыс. человек. Гауляйтеры Восточной Пруссии (Кох) и Бреслау (Ханке) на совещание не явились. Гитлер все еще пытался казаться убедительным, но, как отмечает фон Белов, сила его внушения и обаяния на собеседников больше не действовала.

Он приказал Геббельсу опубликовать в газетах серию статей о Пунических войнах, которые, по его мнению, лучше иллюстрировали нынешнее положение, нежели рассказы о Семилетней войне: Рим восторжествовал над Карфагеном лишь ценой нескольких войн. 12 марта министр пропаганды записал, что воздушная война приобретает все более разрушительный характер: «Мы совершенно безоружны в этой области. Рейх понемногу превращается в пустыню». Виноват в этом, по его мнению, был Геринг. Больше всего Геббельса угнетало то, что американцы заняли его родной город Рейдт, население которого поспешило выбросить белые флаги. В тот же день он имел беседу с Зеппом Дитрихом, которому фюрер поручил провести операцию в Венгрии продолжительностью 10–12 дней. Шеф личной охраны фюрера критиковал предпринятые им меры, в частности упрекая его в том, что он не оставлял подчиненным никакой самостоятельности, вникая в каждую мелочь. Геббельс понял это как признак недоверчивости со стороны фюрера: его слишком многие обманывали, поэтому теперь ему приходилось лично следить за всем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.