Норманнская концепция и ее критика

Норманнская концепция и ее критика

Норманнская концепция (норманизм) — это одна из теорий возникновения Древнерусского государства, утверждающая, что государство в Древней Руси создали пришедшие сюда германцы-шведы, известные в русских летописях под именем «варягов-руси». Норманизму с самого начала противостоял антинорманизм, сторонники которого считают, что государство на Руси складывалось самостоятельно, а варяги и русь изначально были или славянами, или неславянскими (но и не германскими) народами, уже славянизированными ко времени возникновения Древнерусского государства.

Норманизм возник в XVIII веке и обычно связывается с именем Зигфрида Байера (1694–1738), прибывшего в Россию в связи с открытием в 1726 году Российской Академии наук. Правда, позднее А. Кулик скажет, что родоначальником норманизма надо считать шведского автора начала XVII века Петрея, а антинорманизма — С. Герберштейна (XVI в.), отметившего, что «Варяжским» Балтийское море называли лишь на Руси и у балтийских славян.

Основные труды Байера выходили в эпоху «бироновщины», когда у власти реально находились немцы, причем Байер русского языка не знал и, видимо, не стремился им овладеть. И работы соответственно печатались на немецком языке и ориентировались на нахлынувших в Россию немцев, что изначально избавляло от возможных оппонентов.

Байер сформулировал три основных аргумента норманизма, которые до сих пор используются для доказательства истинности этой теории: 1. Варяги, согласно древнейшим русским летописям, живут «за морем», следовательно, они шведы; 2. Имена послов и купцов в договорах Руси с греками (X век) не славянские, следовательно, они германские; 3. Названия Днепровских порогов в книге византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей» (середина X века) даны по-славянски и по-русски, но славянские и русские названия явно отличаются, следовательно, русов, по Байеру, необходимо признать за германоязычных шведов.

Четвертый аргумент норманизма добавил последователь Байера Г. Миллер (1705–1783). Он придал особое значение финскому названию Швеции «Руотси» (эстонское «Роотси»), считая, что от этого понятия и произошло собственно название «Русь». Миллер также обратил внимание на упоминания Руси в «Хронике» датского хрониста начала XIII века Саксона Грамматика, который располагал Русь на восточном берегу Балтики. Миллер сделал заключение, что и эта «Русь» была чем-то вроде шведской провинции.

Уже в 40-е годы XVIII века 3. Байеру возражал В. Н. Татищев. Татищеву довелось побывать в Финляндии, где в районе города Або был топоним «Русская гора», и он заключал отсюда, что русы — это именно финны, которых он, как и все угро-финские народы, считал потомками сарматов. «Варягов» же Татищев в духе предшествующей русской и польской литературы XVI–XVII и начала XVIII вв. считал славянами, пришедшими из «Вандалии», то есть с южного берега Балтики. У Татищева получалось, что не русы завоевали славян, а славяне покорили русов и усвоили их этническое имя.

Иранские и угро-финские языки Татищев не разделял: и тех, и других он считал «сарматами». А потому и «русские» названия порогов он определял как «сарматские», опять-таки, не соглашаясь с Байером, пытавшимся найти им (обычно в переделанном виде) какое-нибудь германо-скандинавское объяснение. Не видел он германских имен и в договорах Руси с греками, относя их опять-таки к «сарматским». Но в данном случае термин «сарматские» почти равнозначен поиску какого-то третьего этнического элемента в происхождении «руси»: не славянского и не германского. Начало же династии Рюрика Татищев принимал в трактовке «Иоакимовской летописи», где князь Рюрик — это внук (по матери) новгородского князя Гостомысла, пришедшего из той же «Вандалии». «Иоакимовская летопись» — позднее сочинение, в котором перемешаны старые предания и, видимо, домыслы сочинителя татищевского времени. Какие-то подозрения в позднем происхождении «иоакимовских» сведений были и у Татищева. Но в целом он склонен был ей доверять.

Против норманистов резко выступил М. В. Ломоносов. Он производил русов от роксолан, справедливо отмечая, что этноним может читаться и как «россаланы». Но это иранское племя он считал славянским, что, конечно, было ошибкой. Указал Ломоносов и на нелогичность произведения имени «русь» от финского обозначения шведов «руотси», поскольку ни славяне, ни варяги такого этнонима не знали. Возражение Миллера, обратившегося к примерам названия «Англии» и «Франции», Ломоносов отводил очевидным аргументом: имя страны может восходить либо к победителям, либо к побежденным, а никак не к названиям третьей стороны.

Отметил Ломоносов и «германизацию» Байером имен славянских князей. Весьма важно и убедительно его заключение, что «на скандинавском языке не имеют сии имена никакого знаменования» (примером «германского» осмысления славянских имен может служить толкование княжеского имени Владимир как «лесной надзиратель»). Заключение Ломоносова никто из норманистов и до сих пор не преодолел. Но сам Ломоносов впадал в другую крайность, пытаясь объяснить некоторые имена из славянского. Так довольно распространенное у иллирийцев и кельтов имя «Дир» (значение «твердый», «крепкий») он объясняет из славянского как «драч», имя «Аскольда» — соправителя Дира — от славянского «оскорд» — топор. Более значимо замечание Ломоносова о том, что со времени принятия христианства на Руси утверждаются греческие и еврейские имена, но это не значит, но носители этих имен — греки или евреи, а потому сами по себе имена не указывают на язык их носителей. В соответствии с этим размышлением, Ломоносов допускал, что имя «Рюрик» скандинавское, но пришел князь с варягами-русью с южного берега Балтики. Убежденность его основывалась и на том, что он, будучи в Германии, побывал на побережье Варяжского моря, где еще сохранялись не только славянские топонимы, но местами звучала и славянская речь.

Вскоре после кончины Ломоносова в России появился Август Шлёцер (1735–1809). Он обычно рассматривается как третий видный норманист XVIII века. Собственно говоря, Шлёцер не добавил аргументов в пользу норманизма и лишь пытался доказать, что составитель Древнейшей летописи предполагаемый Нестор-летописец указывает на то, что варяги пришли из «заморья». Идею же отождествления имени «Русь» с финским «Руотси», в которой Шлёцер видел едва ли не решающий аргумент в пользу норманизма, он взял в интерпретации немецкого автора Й. Тунманна, опубликовавшего в Лейпциге в 1774 году книгу о народах Восточной Европы. Но изучение византийских источников привело Шлёцера к интересному заключению: на самом деле была не одна, а две «Русии» — одна на Балтике, другая, значительно более многочисленная, в степях Причерноморья. Позднее эта мысль привлечет внимание некоторых авторов, впрочем, большинство исследователей продолжали искать одну-единственную Русь.

Из представления о единственной и именно норманнской Руси исходил и Н. М. Карамзин, в своей известной работе «История государства Российского». Он считал норманнскими имена Рюрика, Синеуса и Трувора, не учитывая, что ранее всего они встречаются на континенте. Большое значение он придавал также сообщению автора X века — кремонского епископа Лиутпранда, который, рассказывая о неудачном походе на Константинополь Игоря в 941 году, пояснял что «русы» — это простонародное название (имеется в виду внешний облик — «красные») тех, «кого мы по местоположению называем „нордманнами“». Правда, Карамзин не отвергал и версию «Степенной книги» (XVI век) и других источников, помещавших Балтийскую Русь на юго-восточном побережье Балтики, в частности у устья Немана. Но он, как и позднейшие норманисты, видел здесь колонию скандинавов. Летопись же, как и Шлёцер, Карамзин считал сочинением одного автора XII века (Нестора-летописца) и потому не замечал внутренних противоречий, характерных для летописного текста, ведших к разным временам, разным авторам и разным источникам.

Шлёцеру и его предшественникам возражал ректор Дерптского университета Густав Эверс (1781–1830). Он иронизировал по поводу попыток расшифровать названия порогов из того или иного языка, считая все их неудачными, и предлагал сначала решить вопрос более надежными средствами, а затем уж обращаться к порогам. Сам он настаивал на южном происхождении русов-росов, сближая их с хазарами.

30–60-е годы XIX столетия особенно богаты публикациями по теме варягов и руси, а полемика заметно обострилась из-за противостояния и противопоставления славян и германцев. Дело в том, что в эти годы в Германии распространяется идеология «пангерманизма», сторонники которой объявили славян «неисторическим» народом, «неспособным» к созданию самостоятельного государства. Разумеется, не все «русские немцы» разделяли идеологию и настроения «пангерманизма». И протест Г. Эверса, и подчеркнутая объективность Г. Розенкампфа в 20-е годы XIX века, и резкие осуждения его Е. Классеном (1795–1862, русский подданный с 1836 года), были глубоко искренними и обоснованными.

Из собственно русских видных ученых в это время идеи норманизма поддерживал лишь М. П. Погодин (1801–1876). Но при всей активности (и самоуверенности) он свел проблему лишь к происхождению династии «Рюриковичей», согласившись с тем, что ни в языке, ни в культуре скандинавы заметного следа не оставили.

С. М. Соловьев (1820–1879) началом Руси по существу не занимался, так как до XII века он видел на Руси лишь родовые отношения, а интересовали его больше государственные. Он посвятил «варягам» лишь несколько абзацев, решив, что летописная фраза о расселении варягов «от земли Волошской и Агнянской до предела Симова» предполагает именно Скандинавию (которую летописец якобы распространял до «семитского Востока»). Русь же он склонен был искать на юге, ограничившись, впрочем, заключением, что она упоминается раньше, чем варяги. Рюрика он признает скандинавом, но функции его сводит к роли третейского судьи, как это будет в позднейшее время.

Большинство норманистов в XIX веке продолжали писать на немецком языке или были обрусевшими немцами. Наиболее заметным среди них был А. Куник (1814–1899), переехавший из Пруссии в Россию в 1839 году и сразу вступивший в полемику, прибегая к самым жестким и эмоциональным выражениям, вроде «сухопутные моряки», имея в виду и своих оппонентов, и балтийских славян, которых к этому времени многие авторы отождествляли с варягами. Естественно, что при этом идеализировались викинги, а призвание Рюрика представлялось началом государства на Руси.

В ряду антинорманистов следует назвать прежде всего редко упоминаемого Ст. Руссова, выступавшего по многим вопросам ранней истории Руси в 20–30-е годы XIX века. Именно Руссов в 1824 году издал «варяжские законы» — «Правду англов и вэринов или тюрингов» (конец VIII — начало IX вв.) — документ исключительно важный и практически до сих пор неисследованный. Руссов указал на место расселения англов и их соседей вэринов — Ютландский полуостров (нынешняя Дания). Вэрины-варины на рубеже VIII и IX веков еще не были ассимилированы славянами. Именно их он и называет «варягами». Ст. Руссов обратился также к теме «заморья» и совершенно убедительно на фактах показал, что «за морем» в источниках воспринимаются и южный берег Балтики, и вообще всякая территория, до которой надо добираться морем. Указал он и на наличие в Западной Европе нескольких «Русий» (статья, опубликованная в 1827 г. в «Отечественных записках», ч. 30 и 31). Почувствовал он и глубинную связь Руси с Моравией, указав, что в богемских хрониках русский князь Олег упоминается в качестве моравского короля. Сюжет этот начинает осознаваться только в наше время, когда появился представительный археологический материал.

Одним из самых ярких и эмоциональных антинорманистов был в это время Ю. И. Венелин (1802–1839), карпатский русин, переехавший в Россию в 1823 году. В 1836 году вышла его статья «Скандинавомания и ее поклонники», в которой он в форме памфлета разбивал аргументы и доводы норманистов. Статья переиздавалась уже после безвременной кончины автора в 1842 году. В 1848 году была опубликована статья Венелина «О нашествии завислянских славян на Русь до Рюриковых времен», написанная еще в 1829 году. И лишь в 1870 году будет издана его статья о варягах, которой явно не хватало в кипевших в 40–50-х годах спорах, причем издатель О. Бодянский предупредил, что окончания статьи ему найти не удалось. Ю. И. Венелина отличало тонкое понимание летописного текста, в чем он заметно превосходил не только современников, но и тех, кто писал в 50–60-е годы XIX века, включая М. П. Погодина и С. М. Соловьева.

Обширную подборку сведений о разных «Русиях» в Европе опубликовал в 1842 году Ф. Л. Морошкин. Он напомнил о важном (и доныне неосознанном) заключении Г. Розенкампфа (в 1827 г.) о том, что попытка связать финское слово «Руотси» со шведской провинцией Рослаген в применении к IX–X вв. ничего не дает, поскольку возникновение Рослагена относится только к XIII веку. Указал Морошкин и на то, что «варяги» в узком и первоначальном значении этнонима — это варины. Позднее (в 1906 году) английский ученый Томас Шор в книге «О происхождении англо-саксонского народа» на основании местных архивов и книгохранилищ будет употреблять формулу «варины или вэринги».

Сведения о «Русиях» Ф. Морошкин брал как из ранних, так и из поздних источников. Он привел дополнительные данные о «Руссии» с центром на острове Рюген, обратил внимание на локализацию Любека в германских источниках именно в Руссии, впервые указал, что какие-то «Руссии» существовали на Одере в районе Франкфурта, в Тюрингии, а также нашел целый ряд других упоминаний Руси в источниках.

На рубеже 50–60-х годов XIX века в полемику была заброшена некая промежуточная струя: Н. И. Костомаров (1817–1885) как бы в противовес обеим концепциям поддержал возникшую в XV веке легенду о потомке брата римского императора Августа Пруса Рюрике, княжившем в Пруссии, а затем призванном славянскими и чудскими племенами на княжение в Новгороде. Сама эта традиция опиралась на сообщения ряда более древних источников о «Руси» в устье Немана, один из рукавов которого носил название «Руса». Легенда, видимо, явилась русской реакцией на другую легенду — о происхождении династии Гедеминовичей от Палемона, также родича Августа. Но обе легенды исходят из традиции, основывавшейся на представлении о варягах и руси как давнем населении южного и восточного берегов Балтики.

В 1862 году с критикой норманизма выступил С. Гедеонов. Он явился как бы аккумулятором аргументов и размышлений многих антинорманистов 30–40-х годов. Ему возражали — и не слишком убедительно — А. Куник и М. П. Погодин. Ни от одного из выдвинутых положений С. Гедеонов не отказался и развернул их в большой книге, вышедшей в 1876 году. Основная идея книги: варяги — это балтийские славяне, а русь — это население Поднепровья. Упоминается у него и русь острова Рюгена, но этот аспект он не развивает.

Главным недостатком почти всех работ и норманистов, и антинорманистов XIX века было наивное представление о Несторе, как единственном летописце, написавшим в начале XII века «Повесть временных лет», которую позднейшие летописцы аккуратно переписывали. Не обращали (и в большинстве случаев и поныне не обращают) внимания на то, что в древней летописи три разных (и разновременных) упоминания о варягах, две разные версии об этнической природе руси, несколько версий о крещении Владимира, три версии происхождения и возраста Ярослава Мудрого. Между тем, еще в 1820 году в предисловии к изданию Софийского временника П. Строев обратил внимание на сводный характер русских летописей. В 30-е годы XIX века на это же обстоятельство обращали внимание М. Каченовский и С. Скромненко (С. М. Строев). Оба считали, что варяго-норманнская проблема привнесена в летопись не ранее XIII века, а С. Скромненко подчеркивал мысль именно о сводном характере летописи.

Представления о единственном Несторе-летописце были характерны для М. П. Погодина, который защищал авторство Нестора и его последователя Сильвестра и принимал норманистскую интерпретацию летописи. Антинорманисты же, читавшие летописные тексты примерно так же, как и скептики, не могли мириться с тем, что скептики омолаживали летописные известия более чем на два столетия. В результате рациональное зерно в понимании летописей не было усвоено спорящими сторонами.

В 30–40-х годах XIX века спор о Несторе принял иное направление. А. Кубарев в ряде статей сопоставил летопись с Житием Бориса и Глеба, а также Житием Феодосия Печерского, достоверно принадлежавшими Нестору. В летописи эти сюжеты излагал «ученик Феодосия», а в житиях — ученик преемника Феодосия — Стефана, лично Феодосия не знавший и писавший по воспоминаниям немногих знавших его старцев. Аргументацию А. Кубарева поддержал П. С. Казанский, полемизируя, в частности, с П. Бутковым, пытавшимся признать разнородные памятники принадлежащими одному и тому же автору — Нестору. Именно П. Бутков пытался примирить сочинения Нестора с текстами летописи, полагая, что Нестеровы жития были написаны значительно ранее составления летописи (тем же Нестором). Этот аргумент будет позднее использован А. А. Шахматовым (впоследствии он от него отказался) и живет в некоторых работах до сих пор.

В 1862 году вышла небольшая, но важная статья П. С. Билярского. Автор убедительно показал различия в языке житий и летописи, которые никак не позволяют приписать те и другие тексты одному автору. В том же и следующем году свое мнение о летописях высказал один из крупнейших лингвистов XIX столетия И. И. Срезневский. Он не отрицал участия Нестора в летописании (хотя и не обосновал этого), но впервые поставил вопрос о летописных текстах X века и об участии многих летописцев в составлении того текста, который известен под названием «Повесть временных лет». Появилось также несколько публикаций о сложности летописной хронологии из-за разных систем счета лет.

В 1868 году вышла основательная работа К. Бестужева-Рюмина, доказывавшего, что все русские летописи, включая «Повесть временных лет», являются сводами, основанными на различных письменных и устных источниках. В последующей полемике, продолжающейся и до сих пор, обозначились разные взгляды на само понятие «летописный свод», а главное — на способы выявления источников и причинах тех или иных вставок или изъятий текстов из летописей. В XX веке определились два основных подхода: А. А. Шахматова (1864–1920) и Н. К. Никольского (1863–1935). Шахматов полагал, что надо сначала реконструировать текст того или иного свода и лишь затем оценивать его содержание. В итоге, он много лет пытался восстановить редакции «Повести временных лет», но под конец пришел к заключению, что это сделать невозможно. Неоднократно он менял взгляд и на авторство основной редакции, то приписывая ее Нестору — автору житий, то Сильвестру. Древнейший свод, по Шахматову, был составлен в конце 30-х годов XI века в качестве своеобразной пояснительной записки в связи с учреждением в Киеве митрополии константинопольского подчинения. Многочисленные сказания, являющиеся как бы параллельными текстами к сообщениям летописей, он признавал извлечениями из летописей. Н. К. Никольский гораздо большее внимание уделял содержательной, идеологической стороне летописных текстов, усматривая и в разночтениях прежде всего ту или иную заинтересованность летописцев и стоящих за ними идейно-политических сил. Соответственно и все внелетописные повести и сказания он считал не извлечениями из летописей, а их источниками. Литература в целом в Киевское время ему представлялась более богатой, чем это принято было думать ранее, а начало летописания он готов был искать в конце X века. Эти два подхода живут и поныне в работах по истории летописания.

Практически в течение всего XIX века изучение летописания и источников летописей почти не соприкасались со спорами о варягах и русах. И это притом, что именно из летописей черпали исходный материал. Лишь в публикациях Д. И. Иловайского (1832–1920), выходивших в 70-е годы XIX века и собранных в сборнике «Разыскания о начале Руси» (1876), была установлена определенная связь между летописеведением и проблемой начала Руси. Иловайский был абсолютно прав, устанавливая, что Сказание о призвании варягов является позднейшей вставкой в «Повесть временных лет». Указал он и на то, что Игорь никак не мог быть сыном Рюрика: по летописной хронологии их разделяли два поколения. Но на этом основании он сделал скоропалительное заключение, что если это вставка, то с ней, следовательно, не стоит и считаться. В итоге как бы зачеркивались не только концепция норманизма, но и основное направление антинорманизма — Венелина и Гедеонова — о южном, славянском береге Балтики как исходной области варягов. Историю Руси Иловайский искал только на юге, причем «славянизировал» разные, явно неславянские племена, в частности, роксолан, в имени которые многие видели первоначальных русов (хотя очевидно, что это русы-аланы, т. е. иранцы).

В целом в 70-е годы XIX века перевес был явно на стороне анти-норманистов. Кроме названных, в те же 70-е годы с обширным иллюстративным материалом, доказывающим балто-славянское происхождение варягов и балтийской Руси, выступил И. Забелин (книга опубликована также в 1876 году). В том же «урожайном» 1876 году вышла книга И. А. Лебедева «Последняя борьба балтийских славян против онемечения», в которой автор убедительно опровергает запальчивый выпад А. Куника о «сухопутных моряках». Автор на обширном материале показывает, что именно славяне были самым мореходным народом на Балтике и «только через славян получали товары в то время грубые саксы и иные племена». Речь идет о Балто-Днепровском или Волго-Балтийском путях, опять-таки до сих пор малоисследованных. Несколько ранее (в 1867 г.) В. Юргевич оспорил норманистские объяснения имен договоров и «русские» названия порогов, предложив венгерскую интерпретацию последних. Правда, автор без обоснований фактически сближал угро-финские и иранские языки, а потому позитивная часть не выглядела убедительной. Виднейший византинист В. Г. Васильевский в ряде статей, опубликованных в 70-е годы, показал, что дружина «варангов» в Константинополе появилась раньше, нежели туда попали первые норманны, и «варанги» с «норманнами» не отождествлялись. При этом русов автор считал готами, проживавшими в Причерноморье.

Явное поражение норманизма в России привело к перенесению пропаганды его за ее пределы. Особую активность проявлял в это время датский ученый В. Томсен, опубликовавший сводку аргументов в пользу норманизма в Англии (1877), в Германии (1879), в Швеции (1882). В 1891 году книга вышла и в русском переводе. Полемику с антинорманистами Томсен подменил пренебрежительной оценкой их трудов, хотя его книжечка по объему источникового материала не могла идти ни в какое сравнение, скажем, с капитальным исследованием С. Гедеонова, да и многих других антинорманистов. К тому же автор не нашел в Швеции ни «руси», ни «варягов». По существу единственным аргументом в пользу Швеции и Скандинавии явились параллели в скандинавском имянослове для имен договоров Руси с греками. Но автор даже не поставил вопроса об их происхождении и значении, на что указывал еще Ломоносов: надо определить язык, к которому восходят эти имена, в большинстве известные на европейском континенте, по крайней мере, с эпохи Великого переселения народов, причем в договорах они точнее передают первоначальное звучание и написание, нежели в скандинавских переделках.

С конца XIX века интерес к теме начала Руси заметно ослабел. Общественный интерес сдвигался ближе к современности, чему способствовало обострение социальных противоречий. В самой науке историко-юридическое направление с острыми спорами вокруг проблемы государства сменяется преобладанием историко-филологической тематики. Через филологию идет теперь усиление германского влияния, поскольку именно в Германии более всего занимались индоевропейскими проблемами, причем само направление сравнительного языкознания носило название «индогерманистики», что как бы автоматически ставило в центр исследований Германию и германцев.

За германскими и скандинавскими археологами следовала и зарождавшаяся русская археология. При этом, в отличие от середины XIX века, отдельные публикация замыкались как бы сами в себе, не встречая ни положительного, ни отрицательного отклика даже и в научном мире. Так, прошла почти незамеченной книга Т. Шора «О происхождении англосаксонского народа», и она остается невостребованной до сих пор, хотя отклик и развернутый пересказ ее в России был (Сугорский П. П. «В туманах седой старины. Англо-русская связь в давние века». СПб., 1907). Не имела продолжения и исключительно важная публикация А. Н. Веселовского «Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском» (СПб., 1906), предполагающая совершенно иную интерпретацию почти всех спорных вопросов, связанных с проблемами происхождения гуннов, русов и ряда других племен.

«Сага о Тидреке Бернском» сама по себе имеет исключительную ценность, поскольку рассказы о Великом переселении народов сохранились в песнях и пересказах в Южной Германии, где чтили Тидрека-Теодориха в качестве некоего национального героя. Герой саги — остготский король Теодорих (V в.), а в основе важнейших событий саги — постоянная борьба готов и неких «русских» на территории Среднего Подунавья. При этом «русские» в саге — это народ ругов из Ругиланда, государства, созданного в V веке в Подунавье, в бывшей римской провинции Норик. Существенно и то, что знаменитый вождь гуннов Аттила в саге называется фризским конунгом, а сами гунны отождествляются с фризами, племенем, проживавшем на побережье Балтийского моря. Таким образом «Сага о Тидреке Бернском» дает непривычную для русской и европейской науки интерпретацию происхождения гуннов — в Центральную Европу они пришли с запада, с Балтийского побережья, а вовсе не с востока, и были это именно гунны-фризы. Кстати, и в упомянутой книге Т. Шора отмечается, что Фрисландия называлась и Гуналандией, поскольку именно племя гуннов было наиболее значительным во Фрисландии.

В 20-е годы XX века проблема начала Руси была отодвинута как бы на обочину. Официальной идеологией в СССР становится «интернационализм» и идея «мировой революции», а главным врагом был объявлен «великодержавный шовинизм», тезис, которым прикрывалась русофобия. Сама история как учебный предмет была исключена из преподавания именно с целью подавления национального самосознания русского народа. Из публикаций этих лет имела значение статья В. А. Брима «Происхождение термина „Русь“» (1923), в которой автор, оставаясь норманистом, напомнил о высказанной прежде А. Шлёцером идее о двух «Русиях»: северной и южной. В 1928 году вышла небольшая книга В. А. Пархоменко «У истоков русской государственности», в которой автор отстаивал только южное происхождение племени «русь». Однако норманизм, как обоснование «интернационализма», занял в 20-е годы главенствующее положение. Не случайно, в СССР в 1928 году устроили пышное чествование юбилея известного норманиста В. Томсена.

Полемика в значительной степени перемещается за рубеж, в общины эмигрантов из России. В 1925 году Ф. А. Браун в Берлине выразит удовлетворение по поводу того, что «дни варягоборчества, к счастью, прошли». Большинство эмигрантов придерживались норманистских позиций с той или иной степенью последовательности. Среди них были М. Фасмер, А. Л. Погодин, А. А. Васильев и ряд других, искавших более сложные схемы происхождения самого государства.

Особое место занимал, в частности, В. А. Мошин: оставаясь в основном норманистом, он протестовал против попыток представить антинорманизм лишь проявлением чувства национальной неполноценности и патриотизма. И в эмиграции к публикациям антинорманистов относились чаще всего с пренебрежением. Так по существу прошла незамеченной работа Г. Янушевского «Откуда происходит славянское племя русь» (Вильно, 1923), в которой автор попытался осмыслить факт отождествления Хорватии с «Русией» и объяснить происхождение распространенной в славянских хрониках легенды о братьях Чехе, Лехе и Русе. О работе С. Шелухина «Звідкіля походить Русь» (Прага, 1929), в которой автор галльских «рутенов» принял за исток Киевской Руси, обычно упоминали не без иронии. Между тем, кельтский компонент безусловно присутствовал в разных «Русиях» и на Балтике, и в Центральной Европе. Но автор искал одну-единственную Русь, а их, как показали еще авторы XIX века, было более десятка — и на севере, и на юге, на Западе и на Востоке.

В 30-е годы на первый план вновь выходят факторы идеологические. Приход к власти нацистов во главе с Гитлером сопровождался не столько антикоммунистической риторикой, сколько антиславянской и русофобской. Норманнская концепция становится основным аргументом в пользу того, что славяне, и в частности русские, как неполноценные в расовом отношении, не в состоянии самостоятельно создать государство и управлять им. Не случайно в СССР начинается постепенный возврат к внимательному изучению отечественной истории. В 1934 году принимается решение восстановить преподавание истории в вузах и школах, а норманизм по существу стал отождествляться теперь с пропагандой нацистской идеологии.

Поначалу и норманизму, и антинорманизму пытались противопоставить «новое учение о языке» Н. Я. Марра (1864–1934). Безусловно, гениальный ученый создал весьма упрощенную и потому явно неверную «стадиальную» теорию, по которой язык всех народов увязывался со стадией развития, а миграции как бы вовсе исключались. «Автохтонным» началом вплоть до 40-х годов пытались противостоять нацистским притязаниям на право «управлять» отсталыми аборигенами. В подкрепление тезиса об «автохтонности» вырвали из контекста фразу Ф. Энгельса о том, что «государства не могут быть привнесены извне» (речь в действительности шла о независимости от каких-то запредельных сил). Возникновения государств в результате завоеваний не только не исключительные, а преобладающие случаи. Между тем, и поныне многие наши норманисты закрываются именно этой фразой.

Наряду с использованием концепции Марра, обращались и к некоторым антинорманистским публикациям. Правда, сочинения их не переиздавались, но отмечались заслуги главных критиков норманизма — С. Гедеонова и Д. И. Иловайского. При этом, однако, не учитывалось, что концепции этих авторов совершенно различны и практически несовместимы. Если у Гедеонова варяги изначально — балтийские славяне, то Иловайский варяжское сказание считал позднейшей вставкой и легендой.

В целом антинорманизм 30–50-х годов XX века был уязвим и в методологическом, и в источниковедческом отношении. А потому возврат норманизма в 60-е годы был неизбежен. Уже книга И. П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке» (М.-Л., 1965) реабилитировала норманизм как определенную теоретическую концепцию, вполне заслуживающую серьезного к ней отношения. В статье «Антинорманизм и его судьбы», вышедшей в 1983 году, автор, по существу, переходит на позиции норманизма, оставляя лишь терявший всякий смысл тезис о том, что «государство не может быть навязано извне» (антинорманисты теперь осуждались как «белоэмигранты»). И примечательно направление спора автора с группой ленинградских археологов — Л. С. Клейном, Г. С. Лебедевым, В. А. Назаренко, доказывавших, что норманны на Верхнюю Волгу пришли значительно раньше славян и в X веке составляли больший удельный вес, чем славяне, уступая лишь местному угро-финскому населению. Спор шел о процентах: концепцию трех авторов нельзя было перечеркнуть тезисом «не может», и приходилось отказываться от надуманной концепции происхождения государства. В свою очередь, археологи, во много раз увеличившие роль «норманнов» по Волго-Балтийскому пути, не смогли объяснить, как же все-таки из симбиоза норманнов и угро-финов родился русский язык, носивший, между прочим, и черты, сближающие его с языком именно поморских славян. В итоге ценные наблюдения трех авторов подводили к такому выводу, которые сами авторы не предусматривали, а их оппонент, очевидно, сознавал.

В настоящее время на антинорманистских позициях остаются в основном киевские историки и археологи. Обращаются же они чаще всего на восток, в иранский мир. Д. Т. Березовец в статье о салтовской культуре (1970 г.), которая располагалась в VIII–IX вв. в среднем течении Дона и Северского Донца, вслед за многими историками, начиная с А. Шлёцера, отождествил ее с «русами». Недостаток статьи заключался в том, что автор так же, как и многие его предшественники, искал однозначный ответ, пренебрегая другими «Русиями». М. Ю. Брайчевский в статье о Днепровских порогах, по существу, полностью опроверг один из важнейших аргументов норманистов: он показал, что большинство «темных» названий порогов, перевод которых искали в германских языках, на самом деле легко объясняется словами из алано-осетинского языка. Но аргументацию многих украинских ученых ослабляет приверженность автохтонизму: они считают, что русы — это единственный народ, живший в Приднепровье или Причерноморье с древнейших времен.

Среди ученых Санкт-Петербурга традиционно преобладает норманизм, хотя имеются и последовательные антинорманисты (В. Вилинбахов и некоторые другие). В среде московских исследователей долго держался некий паритет, но в последнее время — главным образом филологами — привносится норманистская интерпретация первых веков русской истории, как правило, без привлечения новых аргументов и даже без учета главных аргументов норманистов прошлого столетия.

Главным аргументом в пользу норманнского происхождения руси вновь привлекается финское «Руотси» (эстонское Роотси), причем игнорируются указания авторов прошлого века (в том числе и ряда норманистов) о неубедительности этой этимологии. Претенциозные заявления филологов о том, что вопрос этот может решаться только филологически, опирается на заключение Г. А. Хабургаева («Этнонимия „Повести временных лет“». М., 1979) о том, что из «Руотси» может — чисто филологически — образоваться название «Русь». Но есть еще тысячи неиспользованных источников и простой здравый смысл. От здравого смысла, в частности, шел М. В. Ломоносов, и возразить ему что-нибудь норманистам было трудно.

Современные норманисты-филологи обычно выстраивают такой ряд: «родсы» — это именование гребцов на шведском языке, шведская область «Рослаген» — провинция гребцов, финны на свой лад это произносят как «Руотси», а эстонцы как «Роотси», славяне же восприняли это именование в своей огласовке — «русы». Таким образом, славяне стали называть русами (т. е. «гребцами») всех шведов, придав этому понятию этническое значение.

Надо признать, что приводимый аргумент происхождения термина «русь» — абсолютно бессмысленный. По сути, это должно было бы обозначать ругательство: гребцов часто приковывали к уключинам, поскольку труд этот тяжелый, как, скажем, и у бурлаков, и отнюдь не благородный. Более того, еще Г. Розенкампф в 20-е годы XIX века показал — сама социальная категория «родсов-гребцов» упоминается впервые лишь в XIII веке. Еще позднее упоминается провинция Рослаген (по С. Гедеонову лишь в XVII веке). Кроме того, Гедеонов вполне логично заключал, что обозначение рода занятий не может быть в принципе этнонимом, тем более самоназванием, которое, по летописи, произносили с гордостью. Да и называли финны «Русь» разными вариантами с корнем «вене» (венеды). И вполне логично он своим оппонентам А. Кунику и М. Погодину напомнил критику в адрес Шлёцера финских филологов: «При разборе предположений Шлёцера о происхождении финского Ruotsi, эстского Roots, Rootslane (шведы), от названия Рослагена, Паррот замечает: „Если бы в лексиконе Гунеля, из которого Шлёцер приводит переводное имя шведов, он отыскал настоящее значение слова Roots, он конечно бы не вздумал опираться на его созвучие. Оно означает вообще хребет… ребро… а в особенности ствол на листе. (Примерно то же значение слова „Роотс“ и в современном эстонском языке. — А. К.) Перенесение этого понятия на береговые утесы или скалы, коими преимущественно изобилует Швеция, делает понятным, почему финны называют Швецию Ruotsimaa, a эсты Rootsima, страною скал“».

В XIX веке оппоненты-норманисты Гедеонова вынуждены были если и не согласиться вполне, то все-таки искать иные аргументы, поскольку это тот случай, когда «факты — упрямая вещь». Ведь в самих Швеции и Норвегии о таком этносе — «родсы» (шведы-гребцы) — никогда не слышали, а «Русью» называли именно Русь.

К сожалению, современные норманисты не утруждают себя чтением работ даже своих предшественников середины — конца XIX века. Более того, аргументы норманизма они воспроизводят вообще без учета предшествующей историографии. Следовательно, современные доказательства в пользу норманизма находятся на уровне XVIII — начала XIX вв., и ничего нового норманисты конца XX века в науку не привнесли.

В целом, можно сделать главные выводы из анализа норманнской концепции и критики ее антинорманизмом: 1. Норманистам так и не удалось найти убедительных доказательств в пользу того, что варяги и русы были германцами; 2. Антинорманисты разработали основательную систему доказательств негерманского происхождения варягов и руси. Таким образом, следует признать, что германцы-скандинавы не принимали никакого участия в образовании Древнерусского государства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.