Раздел 9 ИЗ ИСТОРИИ ДИССИДЕНТСКОГО ДВИЖЕНИЯ

Раздел 9 ИЗ ИСТОРИИ ДИССИДЕНТСКОГО ДВИЖЕНИЯ

Авторский комментарий

Об истории диссидентского движения в СССР написано так много (от публицистических статей и мемуаров до попыток серьезных академических исследований), оно так хорошо известно как на Западе, так и (сегодня!) в России, что, откровенно говоря, принимаясь за работу, мы поначалу не видели особых возможностей добавить что-то действительно новое к уже известным, порой в мельчайших деталях, фактам. Да и ограниченный объем нашей книги не очень располагал к детализации. Изучение источников, хранящихся в ГА РФ, убедило в том, что новизна публикуемых в этом разделе документов не в деталях и подробностях, а в позиции и точке зрения их авторов – высших руководителей органов государственной безопасности и Прокуратуры СССР. Это взгляд на известную проблему изнутри советской полицейской системы, более откровенный и менее демагогический, чем в публичных заявлениях и высказываниях властей и их идеологической прислуги.

История правозащитного движения представлена в нашей публикации исключительно совместными докладными записками КГБ при СМ СССР и Прокуратуры СССР в ЦК КПСС. Это документы о подготовке, полицейском и пропагандистском «обеспечении» судебных процессов над известными диссидентами, о некоторых наиболее известных событиях эпохи расцвета движения за права человека, о выработке властями стратегии и тактики борьбы с «инакомыслящими», которые заметно отличались от «крамольников» предыдущего периода. Материалы надзорных производств отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности Прокуратуры СССР, которые мы широко использовали в предыдущих разделах, в данном случае оказались менее интересными. Они скорее маскируют целеустремленные и организованные действия правозащитников, сознательно отказавшихся от жестких организационных принципов. Вынужденные считаться с мнением мировой общественности, советские власти практиковали различные уловки (например, рассмотрение связанных между собой дел о диссидентах в разных судах или квалификацию их по общеуголовным статьям), пытаясь скрыть организованный характер оппозиции в СССР, свести дело к выходкам отдельных «отщепенцев», создать ложное представление о масштабах политического протеста в СССР. Стремление власти на разных этапах следственного и судебного процессов замаскировать суть правозащитного движения и, что не менее важно, сомнительную законность (с точки зрения советского законодательства) преследований инакомыслящих налагало отпечаток и на материалы надзорных производств. По сравнению с аналогичными делами хрущевского времени они гораздо более формальны и менее информативны. Из них исчезают внятные, живые описания содеянного, становится гораздо меньше цитат из инкриминируемых рукописей и высказываний, – все это заменяется характерным позднесоветским канцеляритом, многословным и обтекаемо-бессмысленным. Тем не менее в составе надзорных производств встречаются небезынтересные материалы, в том числе копии распространявшихся правозащитниками документов. Их тексты известны и из самиздата, и из истории движения, созданной его участниками, и мы отказались от помещения их в настоящей книге. Вместе с тем они могут оказаться полезными для исследователя и как варианты текстов (в разных версиях документов встречаются разночтения), и в связи с конкретными обстоятельствами истории диссидентства[423].

Докладные записки в ЦК КПСС с этой точки зрения более откровенны и информативны. Они демонстрируют явную озабоченность властей новыми формами сопротивления, отличавшегося от традиционной «крамолы» и антисоветского подполья прежде всего сознательным стремлением к гласности и публичности, да еще под лозунгами защиты советской Конституции.

На горизонте замаячила угроза перерастания локального антисоветского подполья в достаточно широкое движение, потенциально готовое к более целеустремленным и осмысленным действиям. А в это время московские «инакомыслящие» прибегли к совсем уже нетривиальным действиям: фактически к легальным, не предусмотренным репрессивным законодательством формам выражения протеста. Людей, которые выходили на площадь с лозунгами, например, в поддержку советской Конституции, конечно, очень трудно было обвинить в антисоветской агитации и пропаганде.

Сильно «помягчавший» и объявивший о «восстановлении социалистической законности» режим попал в ловушку из-за им же самим установленных «правил игры». Он должен был или смотреть на происходящее «безобразие» сквозь пальцы, или по сталинской традиции прибегнуть к чрезвычайным мерам и нарушать свои собственные законы. Паллиативным выходом стало использование методов тайного политического сыска, а также профилактирование и принудительное применение психиатрии. Но открытых акций протеста полностью они не остановили, хотя массовость и размах публичных демонстраций удалось таким образом снизить до безопасного минимума.

Главное, чего удалось добиться властям, – это как бы замкнуть диссидентское движение на само себя, превратить его в своего рода отрезанную от населения, изолированную субкультуру, которая постоянно подпитывала себя, опиралась на фрондирующую интеллигенцию, прежде всего столичную, пользовалась поддержкой Запада, но, вполне в духе российских традиций, была «страшно далека от народа». Это было не виной и не сознательным выбором диссидентов, поскольку с самого начала они стремились именно к широкому пропагандистскому воздействию, публичности актов протеста, таких непохожих на действия «подпольщиков» предыдущего периода. Но единственным, что в конце концов осталось в арсенале действий оппозиции, была апелляция к мировому общественному мнению (что еще больше изолировало диссидентов от «населения») и весьма эффективная самоорганизующаяся система – «самиздат». По его каналам устанавливались связи между людьми, а пропагандистское его воздействие было гораздо более эффективным, чем распространение традиционных листовок[424]. «Самиздат» разрыхлял советскую культурную почву, хранить и читать его было относительно безопасно, но произраставшие на этой почве ростки организованного сопротивления власть хотя и не выжигала «каленым железом», как раньше, но зато поливала ядом конформизма – «профилактирования».