Глава VIII «Купайтесь в чувстве настоящего»
Глава VIII «Купайтесь в чувстве настоящего»
Парламент 1621 года
Якова I раздражала необходимость созыва парламента. В 1614 году это закончилось ничем и доставило ему горечь. У короля не было ни малейшего желания повторять попытку. Однако Бекингем не видел никакой опасности. Ему казалось, что и лорды, и общины с радостью проголосуют за субсидии, необходимые для оказания помощи пфальцскому курфюрсту, которого все продолжали называть «королем Фридрихом», и его супруге, чье имя скандировали толпы лондонцев. Вскоре эти иллюзии развеялись.
Несомненно, антипапистские и антикатолические страсти кипели по-прежнему. В феврале некий старик-католик по имени Флойд осмелился публично сострить по поводу несчастной «тетушки Елизаветы» (goodwife Elizabeth), после чего палата общин впала в истерику и потребовала сурово наказать «проклятого паписта»: колесовать, отрезать язык, нос и уши, пожизненно заключить в тюрьму, конфисковать имущество. Король Яков не согласился, тем не менее Флойда выставили у позорного столба и приговорили к штрафу в 5 тысяч фунтов. Это событие возбудило общественность. Но ведь голосовать за налоги – это совсем другое дело…
Парламент собрался 30 января 1621 года. Яков был измотан, страдал от подагры, его пришлось нести к трону на руках. Впервые он повелел принцу Карлу сесть рядом с ним, и тот оставался в Палате лордов на протяжении всего заседания – знаменательное новшество.
Вступительная речь короля была весьма яркой. Он подробно описал несчастья дочери и зятя (а эта тема занимала всех), доказал, что государству не хватает финансов и потому для оказания помощи Фридриху нужны новые ресурсы. «До сих пор я старался сохранять мир. Если это была ошибка, то я прошу у вас прощения. […] Я не привык к тому, чтобы коронами играли, как теннисным мячом; но пфальцский курфюрст связан со мной узами родства, и не существует в мире человека, которому родственники были бы безразличны. […] Я знаю, что от нынешнего парламента можно ожидать многого, и полностью полагаюсь на вашу мудрость во имя блага государства…» {118} В завершение речи король запросил субсидию в 500 тысяч фунтов стерлингов, притом что уже истратил на помощь Фридриху более 200 тысяч фунтов. Даже недоброжелательно настроенный посол Франции заявил, что это было «прекрасное и красноречивое выступление» {119}.
Однако депутаты общин и даже лорды ожидали другого. В последующие дни общины проголосовали за субсидию размером 160 тысяч фунтов «в качестве добровольного дара и свидетельства любви подданных к государю». Это было меньше, чем треть запрошенной суммы. Яков, отличавшийся специфическим чувством юмора, поблагодарил депутатов «в большей степени за добрые чувства, нежели за сам дар». Сессия началась не особенно удачно.
Бекингем в опасном положении
В окружении короля никто – кроме разве что канцлера Бэкона – не мог даже предположить того, что произошло дальше. В то время никто не проводил опросов и анализа общественного мнения, и зачастую правительство плохо представляло себе это мнение, пока оно не начинало проявлять себя в насилии.
Вместе с тем всеобщее недовольство «патентами» и «монополиями» не было ни тайной, ни новостью. Еще во времена королевы Елизаветы парламент устраивал дебаты на эту тему. Речь шла о привилегиях, предоставляемых отдельным лицам или группам на производство или продажу каких-либо продуктов, либо о наделении отдельных лиц правом предоставлять подобные привилегии от имени короля. Легко понять, к каким злоупотреблениям могла привести подобная система: монополии оказывались видимой причиной повышения цен и обнищания народа. Было известно, что монополисты получают привилегии за взятки и что привилегии эти зачастую даются тому, кто предложил самую большую сумму. В 1621 году самыми непопулярными монополиями, против которых намеревался сражаться парламент, были монополии на торговлю золотой и серебряной пряжей, необходимой для роскошных тканей и вышивок, а также на эксплуатацию харчевен и кабаков. Последняя монополия помогала поддерживать порядок в королевстве, ибо кабаки и харчевни часто становились местом встреч воров и прочих преступников.
Дебаты по этой теме начались в палате общин в первых числах февраля. Приводилась масса свидетельств извращенности системы монополий. Похоже, эта тема куда больше волновала депутатов, чем набор армии для войны в Германии.
Весьма скоро выяснилось, что скандал с монополиями серьезно задевает семейство Бекингема. Эдвард Вильерс имел отношение к монополии на золотую и серебряную пряжу, Кристофер Вильерс – к монополии на управление кабаками. Основным же монополистом считался сэр Жиль Момпессон, шурин Эдварда Вильерса. Имя самого Бекингема не упоминалось («Никто не смог доказать, чтобы хоть один пенни от монополий попал ему в карман», – пишет историк Гардинер, мало симпатизирующий нашему герою {120}), однако его окружение обвиняли напрямую.
Фаворит попросил вмешаться короля. Тот сделал это на свой лад, в своей неподражаемой манере: «Раньше, когда мои подданные хотели испросить милости или подать жалобу, они обращались ко мне или к Бекингему; нынче же, как будто я и не существую, они обращаются в парламент. Позвольте рассказать вам одну басню. В те времена, когда животные еще умели говорить, некая корова жаловалась, что ее хвост слишком тяжел и неудобен. В конце концов ей его отрезали. Однако пришло лето, налетели мошки и слепни, и корова пожалела, что больше не может отгонять их хвостом. Так вот: хвост той коровы – это я и Бекингем. Когда окончится парламентская сессия, вы будете рады, что мы у вас есть и по-прежнему защищаем вас от злоупотреблений» {121}. Тем не менее дискуссия продолжалась.
Тогда вмешался умный и ловкий Уильямс, который уже стал деканом Вестминстера и всегда был готов дать добрый совет. «Не ссорьтесь с парламентом, – сказал он Бекингему. – В конце концов, его роль и состоит в том, чтобы преследовать преступников. Лучше возглавьте это движение. Купайтесь в чувстве настоящего, тогда не утонете. Если Вы станете нападать на парламент, защищая каких-то пташек, то этим откроете шлюзы и рано или поздно утонете в этом потоке. Пусть лучше этот Момпессон и этот Майкл [32] падут жертвой собственных злоупотреблений, вместе с ними пошлите к черту и все монополии. Я насчитал их по списку около сорока, отзовите их все» {122}.
Бекингем мог быть легкомысленным, мог впадать в гнев, но он не был ни глупцом, ни упрямцем. Он понял смысл совета Уильямса. Что до Якова, то он принял его как «небесное откровение». 12 марта король объявил палате общин о своем намерении положить конец скандалу с монополиями. Бекингем же в палате лордов объявил: «Если у моего отца оказалось два сына, способных нанести ущерб государству, то у него есть еще и третий сын, который поможет вам их наказать. Вплоть до настоящего момента я ничего не знал о злоупотреблениях, но теперь я готов всеми силами помогать вам в том, чтобы положить им конец в интересах короля и нации» {123}.
Несколько недель спустя король отменил большую часть монополий. Момпессон бежал во Францию, Майкла приговорили к огромному штрафу, и волнения улеглись. Бекингем с честью прошел свое первое парламентское испытание.
Лорд Бэкон под обстрелом
Однако едва прошла гроза на дебатах о монополиях, как поднялась новая буря, и Бекингем вновь оказался если не в эпицентре ее, то, по крайней мере, в пределах досягаемости.
Канцлер Бэкон, который теперь именовался виконтом Сент-Олбанским, заседал в палате лордов. Он не пользовался симпатией своих коллег, равно как и депутатов общин. В Европе Бэкон уже прославился как философ (он опубликовал в 1620 году «Новый органон»), но это вовсе не мешало ему исполнять обязанности главы английского правосудия и вести себя при этом высокомерно, принимая безапелляционные, неоправданно суровые решения. Бэкон жил на широкую ногу. Было известно, что он связан с Бекингемом и умеет влиять на короля. Его имя прозвучало во время дебатов о монополиях. 15 марта на Бэкона поступила жалоба от некоего Обрея, бывшего чиновника, потерявшего свое место. Эта произвело эффект разорвавшейся бомбы: Бэкона обвинили в получении взятки в 100 тысяч фунтов в обмен на положительное решение в пользу жалобщика и отказе вернуть деньги, несмотря на неудачу.
Казначей флота Крэнфилд и давний противник Бэкона Эдвард Кок воспользовались случаем нанести удар. Со всех сторон стали поступать свидетельства о нечестности живущего в роскоши канцлера. Заинтересовались даже его личной жизнью: «Поистине он проиллюстрировал обманчивость человеческой судьбы, ибо теперь его самого обвиняли в тех проступках, за которые он так часто осуждал других. […] Он держал при себе молодых расточительных и роскошествующих подчиненных, которые пользовались его деньгами, как своими собственными, и были связаны с ним какими-то непонятными близкими узами. Так что его фамильярность и терпимость по отношению к ним давала пищу для самых недостойных слухов, ибо если уж подобные пиявки благоденствуют, то несомненно, есть некая гнильца в крови того, кто поит их своей кровью…» Автор этих строк пуританин Уилсон делает такой вывод: «Горько видеть, что человек, способный, благодаря гениальности, так высоко вознестись разумом над прочими людьми, способен пасть ниже всех в том, что касается морали» {124}.
Как бы там ни было, обвинения в коррупции приняли такой размах, что король не мог не отреагировать. «Его Величество узнал о преступлениях, в которых обвиняют лорда- канцлера, и пришел в отчаяние, что столь великого человека подозревают в подобных пороках». Это заявление было не в пользу Бэкона.
В полном смятении канцлер обратился к своему покровителю Бекингему. «Я чувствую себя теперь как в чистилище, – написал он фавориту 14 марта. – Я знаю, что у меня чистые руки и чистое сердце. Однако даже самого Иова сочли бы виновным, если бы на него нападали так, как на меня. По правде говоря, если это все и является сутью поста канцлера, то никто не пожелал бы подобрать государственную печать, даже если бы она валялась на пустоши Хенслоу-Хиз. Однако я уверен, что король и Ваша Светлость положите конец этим испытаниям» {125}.
Бекингем сразу же откликнулся на этот призыв. Он навестил Бэкона, который из-за всех этих треволнений слег: философ не отличался стойкостью духа, свойственной Сократу и Сенеке. Вернувшись в палату лордов, главный адмирал вступился за «слабого и больного» канцлера и попросил отложить рассмотрение его дела, но это не помогло.
Тогда потерявший надежду Бэкон отказался от защиты по всем предъявленным пунктам обвинения и, уличенный собранными доказательствами его вины, передал председателю палаты лордов послание, в котором признавал свою вину и просил судей о снисхождении. Бекингем поддержал эту жалкую просьбу, ссылаясь на то, что несчастному канцлеру недолго осталось жить. Но и тут не удалось уладить дело миром. Лорды решили, что расследование должно быть доведено до конца.
Столкнувшись с непреодолимым препятствием, Бекингем предложил королю распустить парламент. Это был опасный шаг, ибо общественное мнение не могло не усмотреть в нем попытку помешать правосудию наказать коррумпированного высокопоставленного чиновника. Яков понимал это и отказал Бекингему. «Общественное благо мне дороже благополучия кого бы то ни было, пусть даже человека, ко мне приближенного», – заявил он {126}.
Прошел даже слух, будто Бекингем утратил расположение короля: «Маркиз Бекингем изо всех сил поддерживает канцлера, но ничего не может добиться, как не смог он добиться и роспуска парламента, которого весьма желал, а это заставляет некоторых лиц полагать, что король хочет избавиться от него с помощью парламента, как прежде он избавился от графа Сомерсета […] то ли потому, что длительная близость с ним ему надоела, то ли потому, что, видя нерасположение к нему всех, он собирается отдать его на растерзание ненавистников, дабы примирить с собой настроения подданных», – так писал 3 апреля Левенер де Тилльер {127}.
Французский посол принял желаемое за действительное, ибо Яков I ни в коей мере не собирался расставаться со своим дорогим Стини. Впрочем, никто ведь не мог ознакомиться с личными письмами, которыми они обменивались. Эту возможность имеют лишь современные исследователи.
Итак, следствие по делу Бэкона продолжалось, и канцлеру пришлось до дна испить горькую чашу. «Подобно Адаму, не прикрытому фиговым листком, я признаю, что, имея в руках собранные против меня обвинения, Ваши Сиятельства видят достаточно оснований для того, чтобы осудить меня, – написал он в палату лордов 22 апреля. – Поэтому я поручаю себя милосердной воле Его Величества в отношении всего, что случилось в прошлом, и умоляю вас не присуждать меня к большему, нежели утрата Государственной печати, ибо сам я ныне – всего лишь сломанная тростинка». Бекингем заступался за канцлера, приводя аргументы в том же духе: «Его [Бэкона] проступки следует объяснить испорченностью нашего века, не забывая о его высоких личных качествах».
Как бы не так! 1 мая Бэкон был лишен Государственной печати («Я получил ее благодаря милости Его Величества, а теперь теряю по собственной вине»), а 3 мая был приговорен к штрафу в 40 тысяч фунтов стерлингов, к отстранению навечно от всех должностей, к тюремному заключению, «если того пожелает Его Величество», и к высылке не менее чем на двенадцать миль от места расположения двора. Против этого проголосовал один Бекингем {128}.
Теперь под обстрелом Бекингем
Мужество, которое Бекингем проявил, защищая Бэкона, делает ему честь. Впрочем, король Яков весьма милостиво обошелся со смещенным канцлером: он сразу же освободил его из тюрьмы, избавил от уплаты большей части штрафа и сохранил за ним дворянский титул. Бэкон был несказанно благодарен главному адмиралу, уберегшему его от худшей участи: «Доверяя благородству натуры и дружбе Вашей Светлости, я знал, что опираюсь на скалу, которую не могут поколебать ни превратности судьбы, ни бури», – написал он Бекингему 20 мая {129}.
Однако, выражаясь языком Бэкона, бури еще не утихли над головой самого Бекингема. Бывший генеральный прокурор Йелвертон, чьи интересы молодой фаворит задел в самом начале своей карьеры, не простил его. 10 марта, после того как его самого обвинили в неправильном ведении процесса, касавшегося лондонского Сити, Йелвертон обвинил Бекингема в том, что тот-де подтолкнул короля к созданию незаконных монополий. Палата лордов заявила протест и хотела лишить его слова. Бекингем же вскочил с места и закричал: «Пусть говорит! Те, кто хотят заставить его замолчать, – это скорее мои враги, чем его!» Задетый за живое Йелвертон произнес тогда опасные слова: «Если бы милорд Бекингем прочел обвинения, предъявленные в свое время Хью Деспенсеру, и если бы он понимал, сколь опасно назначать и смещать королевских чиновников, он не преследовал бы меня так ожесточенно». Дело в том, что Хью Деспенсер был в XIII веке фаворитом короля Эдуарда II. Он был приговорен к смерти, а Эдуард смещен с престола и убит в тюрьме. Намек на этот исторический прецедент мог быть легко расценен как оскорбление монарха. «Если Бекингем – это Деспенсер, то я, значит, – Эдуард II»,- возмутился Яков. Лорды незамедлительно присудили Йелвертона к уплате 5 тысяч марок (3333 фунтов стерлингов) в возмещение морального ущерба Бекингему и столько же – королю.
Бекингем заявил, что отказывается от этих денег. Он вышел из разразившейся бури с высоко поднятой головой, но его ожидало еще одно испытание, совсем другого рода.
Многие лорды относились к фавориту враждебно. Взойдя на престол, Яков I значительно увеличил число пэров: за 18 лет его царствования число английских лордов почти удвоилось. Этих «новых» лордов «старые» считали выскочками. Бекингем был ярким примером подобного возвышения: из своего плебейского положения в 1616 году он за два года возвысился до маркиза.
Воспользовавшись созывом парламента, группа «старых» лордов решила в апреле 1621 года подать королю следующее прошение: «С милостивого разрешения Вашего Величества, мы хотели бы выступить в защиту наших прав, полученных благодаря рождению. Не претендуя на то, чтобы вмешиваться в осуществление Вашего права присваивать дворянские титулы, мы не можем считать своей ровней людей темного происхождения, которые ныне заседают вместе с нами, к великому нашему сожалению и бесчестию, облеченные теми же титулами, что и мы сами» {130}. Бекингема не упомянули, но те, кто подписал прошение, явно имели в виду его стремительное возвышение. Короля это расстроило. Он произнес перед лордами речь, восхвалявшую достоинства его главного адмирала: «Бекингем всегда готов оказать вам любые услуги, добиваясь моего расположения к вам. Он – самый красноречивый защитник привилегий дворянства так же, как и мой сын, принц, который счастлив заседать вместе с вами…» {131} Тем не менее впоследствии король значительно ограничил назначение новых лордов.
Конфликт с парламентом
Парламентские войны в Англии против монополистов, против несчастного Флойда, против лорда-канцлера и, наконец, против Бекингема шли параллельно с другой войной, войной с оружием в руках, разразившейся в Германии. Верхний Пфальц оказался в руках баварцев, испанцы двигались к Рейну и Гейдельбергу. Все более терявший чувство реальности, упрямый Фридрих не желал отказываться от борьбы и королевского титула, что ему все время советовал сделать Яков I. Его армия под командованием Мансфельда опустошала католические земли на юге вплоть до Эльзаса, но не могла добиться значительного успеха.
Гондомар, как всегда, не дремал. На протяжении всей сессии парламента он регулярно наносил визиты королю и Бекингему, напоминал о предложениях своего государя, короля Филиппа, относительно союза, предостерегал от каких бы то ни было неосторожных вмешательств в германские дела. Якова опять охватила апатия. В мае он решил распустить парламент на каникулы и в сопровождении Бекингема уехал в свой охотничий замок. Гондомар ликовал.
Однако осенью события, происходившие в Германии, потребовали созыва новой сессии парламента. Заседания открылись 20 ноября 1621 года.
«Похоже, что король, – писал дожу венецианский посол, – верит, будто парламент с легкостью согласится предоставить ему средства для ведения войны, так что ему не придется слишком заботиться об этом» {132}. Если это и вправду было так, то король явно пребывал в заблуждении. То ли по причине плохого самочувствия, то ли просто из-за усталости он оставался в Ньюмаркете и удерживал при себе Бекингема. В Лондоне на заседаниях палаты лордов присутствовал только Карл. Поэтому убедить палату общин оказалось сложно. Она не имела ничего против обсуждения финансовых вопросов, однако для начала следовало точно определить политическую линию. Выступавшие один за другим критиковали сторонников союза с Испанией и осуждали короля за терпимое отношение к католикам. «Если сделать хоть малейшую уступку папистам, – заявил пуританин Джон Пим, – то они сразу потребуют равных прав, а потом уже начнутся поражения и преследования протестантов». К великому возмущению Гондомара, в парламенте зазвучали нападки на короля Испании, и посол Филиппа написал Якову: «Если после этого Вы не накажете тех, кто позволил себе подобную наглость, значит, Вы больше не король» {133}.
Несомненно, Бекингем сгорал от нетерпения вернуться в Вестминстер и занять свое место среди лордов. Он все время переписывался с принцем, который сообщал ему о дерзости депутатов палаты общин: «Стини, члены нижней палаты были сегодня чрезвычайно возбуждены, но я надеюсь, что они успокоятся. […] Я верю, что король накажет самых рьяных бунтовщиков, но следует еще немного подождать. […] Остаюсь твоим верным другом, Карл R[ex]» {134} Это письмо вдвойне интересно: и как свидетельство близкой дружбы между Карлом и Бекингемом, и как предвестие того, каким станет отношение будущего короля к парламентам. Результат же этого отношения нам известен…
Когда депутаты общин дошли в своей дерзости до того, что составили петицию, критикующую отношения короля с Испанией, предполагавшийся брак принца с инфантой и терпимость по отношению к католикам, Яков взорвался.
Он направил председателю палаты общин грозное послание: «Ваши дебаты затрагивают мои королевские привилегии. Я – старый, опытный король и не нуждаюсь в ваших советах. Вам не подобает вмешиваться ни в государственные тайны, ни в вопросы брачного союза моего сына. Не забывайте, что я имею право наказать тех, кто осмеливается задевать мою королевскую честь…» {135} Принимая в Ньюмаркете шестерых депутатов, привезших ему значительно смягченный текст петиции, Яков с сарказмом приказал слугам: «Сейчас же принесите стулья для господ послов!»
Теперь уже и Бекингем, и Карл, и Гондомар советовали королю распустить парламент. Большая часть членов Тайного совета была того же мнения. Пожалуй, один лишь новый хранитель печати Уильямс, сменивший в июне на этом посту несчастного Бэкона, предлагал повременить, пойти на уступки. Однако Яков был измотан, он устал, потерял ко всему интерес. Наконец он вернулся в Лондон, потребовал журнал протоколов заседаний, вырвал из него страницу, на которой была записана петиция, и 30 декабря 1621 года объявил о роспуске третьего за его правление парламента.
Разумеется, Бекингем сыграл свою роль в этой развязке, но он был не единственным, кто нес за нее ответственность. Тем не менее гнев общества обрушился именно на него. С этого момента фаворит стал объектом злобных нападок со стороны противников Испании. Посол Тилльер обвинил его в том, что он «ведет себя не как англичанин». Не правда ли, забавно слышать это из уст француза? Так или иначе, с этого времени Бекингема стали считать сторонником Испании, изменившим делу протестантов. Его политическая карьера сделала новый, опасный, поворот, хотя, возможно, сам он этого и не осознавал.
П. П. Рубенс. Герцог Бекингем.
Д. де Критц. Яков I Стюарт.
Дворец Уайтхолл. Вид на так называемые Гольбейновские врата и банкетный зал.
Уайтхолл. Вид со стороны Темзы.
М. Гирертс-младший. Супруга Якова I Анна Датская.
Д. Майтенс. Принц Карл, будущий король Карл I Стюарт.
Гравюра В. Я. Дельффа с картины М. Я. Миревельда. Курфюрст Фридрих V Пфальцский, так называемый Зимний король.
Гейдельберг – столица Фридриха Пфальцского до начала Тридцатилетней войны.
Гравюра В. Я. Делъффа с картины М Я. Миревельда. Курфюрстина Елизавета (Стюарт) Пфальцская, Зимняя королева Богемии.
Политическая аллегория брака принцессы Елизаветы Стюарт и Фридриха Пфальцского.
Декорации И. Джонса к театральным спектаклям при дворе Якова I.
Декорации И. Джонса к театральным спектаклям при дворе Якова I.
Джордж Вильерс по время придворного маскарада, посвященного теме воинской доблести.
Д. Майтенс. Портрет Якова I в парадном облачении кавалера ордена Подвязки
Памфлет, посвященный политическому скандалу с отравлением Р. Овербери.
Эдуард Кок, генеральный прокурор и один из лидеров парламентской оппозиции.
Яков I в палате лордов.
Г. Маунтин. Семья Якова I.
Семейство Джорджа Вильерса. В центре стоят, взявшись за руки, герцог и герцогиня Бекингем.
Гравюра В. Я. Дельффа с картины М. Я. Миревельда. Джордж Вильерс, герцог Бекингем.
Памятная медаль. Яков I в образе императора Британии.
Д. Веласкес. Филипп IV Испанский.
Д. Веласкес. Дон Гаспар де Гусман, граф Оливарес.
Несостоявшаяся невеста принца Карла – инфанта Мария (в зрелые годы с сыном).
Мадрид. Главная площадь испанской столицы.