5

5

Хотя во всех коммунистических странах по-прежнему в силе некоторые из сущностей коммунизма — однопартийная система и монополизм партбюрократии при решении экономических вопросов, — внутренняя жизнь и международная роль каждой из них теперь настолько отличны, что величайшим из возможных заблуждений были бы попытки некоего отождествления этих стран. Именно по этой причине отдельные положения, высказанные мной в «Новом классе» и касающиеся как национального коммунизма, так и принципиальной возможности что-либо в коммунизме изменить, нуждаются сегодня если не в пересмотре, то наверняка в дальнейшем развитии.

Тут главным образом имеются в виду: 1) положение, по которому всякое коммунистическое государство, возникшее путем революции, неизбежно развивается в национальное, то есть в национальный коммунизм, и 2) положение, по которому коммунизм непрестанно видоизменяется, хотя неизменной остается его сущность — монополия власти над экономикой и целиком жизнью нации.

Возникшие расхождения и конфликты между СССР и Албанией, СССР и Китаем, а также между Китаем, Кубой и СССР подтвердили в принципе первый тезис, но отношения между коммунистическими государствами дошли уже до той грани, когда зону его действия должно было бы распространить на все коммунистические государства и все партии, то есть так, что всякое коммунистическое государство, едва стабилизировавшись, устремляется к самостоятельности и подчинению всех своих целей национальным идеалам и возможностям, а любая коммунистическая партия, не правящая даже, — к политической независимости от коммунистических сверхдержав. Другими словами: народы и нации существуют и помимо коммунизма, как они существовали помимо иных общественных движений и формаций, вынуждая таким образом коммунистов приспосабливаться к их характерам, стремлениям и возможностям. Между тем минусы второго тезиса вызваны не только переменами, произошедшими в действительности, но и моими, уходящими корнями в Аристотеля и Маркса, философскими взглядами того времени, допускающими (по крайней мере при интерпретировании) возможность отделять формы от сущностей. Более того, из подтекста «Нового класса» можно сделать вывод о моей в ту пору убежденности, что изменение сущностей — в данном случае социальных — происходит единственно путем их внутреннего разрушения, а также постепенного преображения. Поэтому сегодня упомянутый тезис следовало бы переиначить, сказав, что коммунизм меняется и в самой сущности, но вывода о состоявшемся уже его изменении не делать и тем более не устанавливать единого для всех стран механизма этого изменения. Напротив: как раз в связи с тенденцией превращения коммунистических движений в национальные напрашивается естественное логическое — хотя в действительности ничего не происходит по законам логики — следствие, что преображение коммунистических движений в каждой стране будет происходить на свой, особый манер.

Аналитические страницы и выводы «Нового класса» — это практически полностью материал, почерпнутый из наблюдений за советским и югославским коммунизмом, за конфликтом между ними. Что и понятно, поскольку коммунизм тогда находился на старте дифференциации по национальным и внутриобщественным признакам. Сегодня уже ни одно коммунистическое государство, да и группа государств и партий, не в состоянии послужить источником для достаточно реального и убедительного обобщения. И хотя в «Новом классе» я указывал, что коммунизм — именно вследствие того, что он меняется, — следует разъяснять на каждом этапе его развития, сегодня к этому требовалось бы добавить следующее: всякое стремление обобщить коммунизм ведет к заблуждениям и ошибкам, путь же к познанию и умению верно ориентироваться — это изучение коммунизма прежде всего в каждой конкретной стране, а также прежде всего в зонах влияния коммунистических сверхдержав. По сути, единого коммунизма больше нет, есть подвиды национального коммунизма, отличные друг от друга и доктриной, и действительностью, которую выражают и реализуют. В интернациональном движении коммунистов удерживают сегодня либо осколки стремления к нему, либо страх перед внешней или внутренней угрозой, запугивание со стороны одной из коммунистических сверхдержав, либо в конце — печальные воспоминания о вымышленном «потерянном рае» мирового братства… Что же до советского и югославского коммунизма, то, хотя интересы государственные и общественные время от времени в форме высокого догматического мудрствования и упражнений в дипломатической утонченности реанимируют их жестокий когда-то спор, они сегодня в такой степени отличаются друг от друга, что один — советский — превратился в опору консервативных коммунистических сил как в собственной стране, так и вне ее, а другой является примером бессилия и распада коммунизма и как теории, и как практики или, если точнее и честнее сказать, — примером национального коммунизма и надеждой демократического преобразования.

Проблемы коммунизма и люди в коммунизме многим новы. Что до проблем, по самой своей природе необычайно обширных и сложных, то их почти невозможно охватить разумом, до конца в них проникнуть. Но на данном политическом и социальном фундаменте некоторые черты, некоторые свойства коммунизма сделались ясными и неотторжимыми. Словно мастер смеется над собственным творением или оно, умирая, утверждает этим учение своего творца: в коммунизме вступили в конфликт производительные силы и производственные отношения, и если в одном из знаменитых положений Маркса мы слово «капитал» заменим на слово «партия», то получим возможность приоткрыть завесу судьбы коммунизма — судьбы, которую Маркс, напомним, уготовил единственно капитализму: «Монополия капитала (партии. — М. Дж.) становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней»[59].

Против коммунистической властной монополии и монополистических поползновений в управлении и распоряжении экономикой восстали на этот раз именно те организационные формы, на которые коммунисты, оказывая им всяческое предпочтение, надеялись как на свою опору. Имеется в виду так называемая социалистическая, или общественная, собственность, составляющая в Югославии основную часть, а в других социалистических странах — почти целиком национальное богатство, имеется в виду также сама власть и даже сама партия.

Эта монополией и догмой задавленная, окаменевшая собственность, или национальная экономика, вошла в такую фазу развития и углубилась в такие международные экономические и политические отношения, что оказалась больше не в состоянии обновляться, а не то что соперничать со всесторонне конкурентоспособными экономиками Запада, которые используют все более современную технику и вовсе большей степени управляются электронными машинами. Говоря упрощенно, коммунизм главным образом оказался способен — пусть жестокими и чрезмерно дорогостоящими средствами — преобразить хозяйство, в основе которого лежал труд ремесленников и крестьян, но натолкнулся, и должен был натолкнуться, на трудности сейчас, когда в силу необходимости, продиктованной условиями индустриального развития, он вынужден прибегнуть к помощи электроники, всеобщего образования, а также ученых и специалистов самого широкого профиля и переходить в новое, усложненное состояние — к автоматизированному и крупносерийному производству.

Развитые западные страны решали те же, лишь по-иному выраженные проблемы: там запрещались или по крайней мере ограничивались монополии, частные формы собственности дополнялись государственно-кооперативными, а роль государства в координационном планировании повсеместно и значительно возрастала. Тем самым частную собственность не отменили, да и вряд ли можно сказать, что ее ограничили, — просто она не является больше исключительной формой собственности. Жизненная необходимость, вынужденность производить на базе новейших, самых современных методов, подчиненность достижениям науки делали и делают формы собственности на Западе максимально мобильными и разнообразными. А значит, и все старые святыни низвергнуты или поколеблены, находя пристанище единственно — в головах людей. Эти перемены, это приспосабливание началось очень давно — с появлением акционерных обществ, сталкиваясь, как и все человеческое, с препятствиями (монополии) и застоями (кризисы), которые люди вынуждены были устранять, преодолевать в борьбе и совершенствовании изобретательства… Но коммунисты либо запамятовали, либо замалчивают, что не кто иной, как сам Маркс, подчеркивал: «Капиталистические акционерные предприятия, как и кооперативные фабрики, следует рассматривать как переходные формы от капиталистического способа производства к ассоциированному, только в одних противоположность устранена отрицательно, а в других — положительно…»[60]

Нечто похожее, но совершаемое силовыми методами и окольными путями происходит с так называемой социалистической собственностью в Югославии, а закамуфлированно и при прочих ухищрениях — также в остальных восточноевропейских странах, даже в Советском Союзе, Болгарии и Восточной Германии. И это вопреки стабильности положения бюрократии в первом из перечисленных государств, услужливому раболепию верхов во втором и догматической крутости в третьем. Государственные долги, как и потребность в иностранных платежных средствах принудили югославские власти ослабить ошейник на горле так называемого малого (частного) общепитовского бизнеса, безработица заставляет их идти на уступки ремесленникам-частникам, а хроническая нехватка капитала прервала сладкую дрему «социалистических» экономистов, предложивших не только приоткрыть двери капиталу зарубежному, но и обсуждающих возможность выпуска акций социалистических предприятий для продажи в частные руки.

Сказанное, однако, не означает, что в Югославии или где-то еще переживает кризис либо вот-вот обанкротится общественная — социалистическая — собственность, как таковая: в кризисе, на пороге краха находятся коммунистические привилегии, распространяемые как на эту собственность, так и на данную государственную власть, без чего коммунисты, естественно, перестали бы быть повелителями общества — «новым классом», а зато эта собственность и данная государственная власть без коммунистической монополии над ними не только обрели бы свободу, но и стали бы поистине общенациональным достоянием.

Без проверки практикой никто не может с абсолютной уверенностью сказать, как в целом вела бы себя эта собственность, получи она возможность для «свободного полета», ибо сегодня, благодаря бесстыдной алчности коммунистов, ее формы распространены даже на те отрасли и сферы, где нация, общество не только не нуждались в национализации, но где последняя довела до хаоса и снижения качества (при относительном падении также количественных показателей производства), что произошло, например, у ремесленников, в важнейших сельскохозяйственных отраслях, в большинстве направлений сферы обслуживания. При изменении форм собственности, как известно, играют роль не только технические факторы, но и «страсти человеческие», равно как и организованные общественные силы. Но я не вижу ни разумных причин, ни какой-либо силы, которые упомянутой собственности, вырывая ее из-под опеки партийной и прочей бюрократии, могли бы придать некую иную форму, кроме нынешней, вобравшей в себя мысль и пот людей — ее создателей: то есть собственности — последовательно социалистической, общенациональной в действительном значении этих слов, а не в том единственно, которое используется демагогическими догмами и самообманом. Подчеркиваю это не как сторонник демократического социализма и не как политик, ищущий возможные решения в собственной стране: видопреломление форм собственности в развитых западных странах, то есть в странах классической частной собственности, показывает, что эта — социалистическая, она же общенациональная форма собственности (безусловно, свободная от монополии политической и прочей бюрократии, да и к тому же не как единственная, не как абсолютная) весьма действенна не только при преодолении социального неравенства, но и при использовании современной техники во человеческое благо, с целью создания более достойных условий жизни людей… Хотя вся ценность аналогий ограничена их свойством давать нам пищу для размышлений, тем не менее трудно удержаться и не сравнить коммунизм с феодализмом. И не из-за того только, что верхушка коммунистической олигархии раздает функционерам от партии государственные, а часто и хозяйственные посты тем же манером, как короли и вельможи за заслуги и верность одаривали ленами своих дворян, но и по причине паразитизма, никчемности тех и других при рыночно-промышленной экономике: как королевская власть, привилегии феодалов и феодальное землевладение мешали свободе набравших силу в недрах феодализма торговли и промышленности, так деспотизм олигархии, властные и хозяйственные привилегии в руках бюрократии, а также неповоротливые, абсолютизированные формы собственности, на которых эти привилегии возлежат, стали тормозом современного обращения, современного управления, современной технологии, да и самой общественной собственности, развившейся в коммунизме…

Освобождение общенациональной собственности в коммунизме не может произойти без изменения политических и общественных отношений, а это, однажды случившись, вызовет дальнейшие перемены — и в обществе, и в отношениях собственности. Пример Югославии демонстрирует, как ослабление роли партийной и прочей бюрократии в национализированной экономике, вызванное необходимостью перехода на экономику рыночную, повлекло за собой также ослабление «социалистической» собственности, но в тех лишь областях, где таковая была навязана идеологическими предрассудками либо паразитическими потребностями политбюрократии, там то есть, где на самом деле она и не являлась социалистической: развалились колхозы («трудовые задруги»), восстановилась личная крестьянская собственность, ожила частная собственность в сфере обслуживания, возникли формы так называемой групповой собственности и прочее. Это предопределяет вывод, что коммунистические системы движутся к разнообразию форм собственности. Даже социалистическая собственность, освобожденная наконец от политических паразитов и бюрократических распорядителей, должна будет менять, множить, приспосабливать формы и способы управления, приводя их в соответствие с требованиями современной техники, современного управления, мирового рынка… А что до оправдания возникновения и развития частной собственности, которая для Югославии в некоторых видах и в определенной мере становится уже экономической потребностью, то вряд ли стоит слишком переживать за коммунистов, которые, порывшись в бездонном своем догматическом арсенале, и под это подложат милые-хорошие «социалистические» «марксистские» теории — если только, ясное дело, данная собственность не создаст угрозы их монополистическому богатству — власти…

Все прежние реорганизации и «реформы» в коммунизме только варьировали способ осуществления «руководящей роли партии», то есть формы партбюрократических привилегий. Ныне — во всяком случае, что касается Югославии и, иным манером, Чехословакии[61], — экономические, да и общественные отношения достигли уровня, при котором их дальнейшее развитие невозможно без коренных перемен, причем в направлении более свободного действия существующих и зарождения альтернативных форм собственности, как и по пути упразднения монопольной роли в обществе и экономике одной-единственной политической группы, даже одного партийного течения. Ибо югославская экономика страдает сегодня от всех хворей: анархии, безработицы, застоя производства, «переизбытка» товаров и дефицита капитала, чрезмерного внешнего долга и т. п., — которые марксисты обнаружили в капитализме и «утвердили» их, действительно мучивших некогда капитализм, в качестве исключительно ему присущих «неизлечимых» недугов. В эти дни, когда чехи со словаками воодушевлены свободой, столь мудро, столь отважно добытой у местного и закордонного сталинистского деспотизма, жаль портить людям праздник, но все-таки не могу умолчать о том, что у них тоже впереди трудности, число которых, учитывая более высокий уровень их экономики, а также зависимость от советского «старшего брата», может быть даже большим. Но пусть утешит их, что в остальных коммунистических странах, да и в самом Советском Союзе под отлакированной догматическим оптимизмом и односторонними успехами видимостью благополучия не только кишит то же самое, если не худшее, зло, описанное Марксом по наблюдениям за ранним капитализмом, но и проклевываются ростки надежды, сплачиваются силы. желающие перемен и свободного развития… От всего этого зла коммунистические страны избавятся, ибо единственной непреходящей для человеческой жизни святыней и формой является собственное бытие и распространение в природе…

Будущее ведомо лишь богам и догматикам. Но даже мы, простые смертные, видим, что коммунисты «допустили» две роковые «ошибки»: на Западе не согласились умирать по их рецептам. Запад продолжил путь технического прогресса, а плюс к тому и в коммунистических странах жизнь осмелилась перешагнуть границы, которые они ей предписали. Собственность, коммунистами созданная и возвышенная до идеала (поскольку лежит в основе их существования и привилегий), такая, какая есть, то есть подчиненная монополии партийного управления и распоряжения, не в состоянии ни приспособиться к внешним реалиям, ни опереться на внутренние свои возможности — дабы обеспечить нации достойные условия бытия. Ни один народ до сих пор не соглашался умереть во имя прелестей некоей догмы, коммунистическая догма — не исключение в этом правиле. Сегодняшняя Югославия — пример краха коммунистических иллюзий, но — в одном ряду с Чехословакией, безусловно, — и пример зарождения нового в недрах старых форм: фермент возмущения находится в самой так называемой социалистической собственности и в среде неудовлетворенных, обманутых, но не опустивших руки коммунистов. С точки зрения потребностей общества, с точки зрения реальной действительности единственной преградой на пути естественных жизненных устремлений югославского, да и целого восточноевропейского хозяйственного организма к слиянию со всей Европой, а также устремленности граждан Югославии и, конечно, других восточноевропейских стран к свободе выступает сегодня привилегированное коммунистическое господство над государством и экономикой.

До недавнего времени объединенная Европа была и моим идеалом. Но хотя мне по-прежнему кажется, что вхождение Югославии в Общий рынок (ЕЭС) является неотложной жизненной потребностью ее народов, я уже не столь твердо уверен, что объединенная Европа сможет стать самостоятельной мировой силой, если таковая роль ей действительно необходима. Это тем менее вероятно, что, говоря о Европе, чаще всего забывают Россию, хотя их судьбы до настоящего времени были неразделимы. Лозунгом «Европа от Атлантики до Урала» де Голль продемонстрировал, что осознает это. Европа без России сегодня куца и бедна, ее настигли в знаниях и обошли в технике, и не по плечу ей не то что растолкать конкурентов — новые силы, но и хоть как-то противостоять им. Но де Голль не понимал или не желал понимать, что Россия по сию пору внутренним своим устройством и гегемонистскими претензиями противостоит Европе. Будем надеяться, что однажды китайская опасность извне, убыточность изолированного внутреннего развития и неосуществимость гегемонии — СЭВ (Комэкон) и Варшавский пакт деградируют — приведут к союзу России с Европой. Тем более что освобожденные формы, о которых здесь речь, есть условие дальнейшего расцвета русского народа, единственного, который ценой безмерных страданий и неисчислимых жертв сумел раздавить оба вида современного деспотизма: рационалистический Наполеона и иррациональный гитлеровский, поработивших Европу и замахнувшихся на весь мир… Я часто думаю, что Хрущев был лишь предвестником больших реформ и что еще только предстоит явиться великому реформатору, схожему, вероятно, более с Александром II, нежели с Петром I, поскольку сегодня актуальнее расширить и узаконить не национальные, а скорее общечеловеческие возможности и ценности… Но надежды не творят историю, и никто не в состоянии вернуть ушедшего времени: восточноевропейские страны, Югославия в том числе, не могут ждать союза, пусть бы и наверняка грядущего, Европы с Россией, им уже сейчас нужно сближать свою экономику с западноевропейской, готовя экономические и людские ресурсы к действию в более сложных и масштабных условиях. Европа, вполне очевидно, может обойтись без единства с данными государствами, подобно тому как в XIX веке для нее не было определяющим, обретут ли Сербия с Румынией независимость, а Польша — целостность. Но без Европы, не обойтись восточноевропейским странам. Так же, впрочем, как не обойтись им без США и Советского Союза, да и без Азии тоже, ибо центр тяжести мировой истории сместился к западу и к востоку от Европы. Европа — это пространство, через которое, будучи частью его, они соединены с миром, это необходимая форма их экономического и культурного существования.