Жизнь Чарльза Гиббса

Жизнь Чарльза Гиббса

Содержит рассказ о зверствах, совершенных им в Вест-Индии.

Этот свирепый и жестокий пират, будучи еще совсем молодым человеком, предавался порокам, которые были совсем не свойственны юношам того времени. Друзья мягко упрекали его и советовали исправиться, а любящий отец прибегал к более суровым методам вразумления, но от этого стало только хуже. Гиббс отплатил тем, кого он считал своими лучшими друзьями и кто проявил так много заботы о его благополучии, черной неблагодарностью. Его бесславная карьера и позорная смерть на виселице «заставили его родителей поседеть от горя и свели их в могилу». Жестокие бедствия, которые преступления детей навлекают на родителей, должны стать для них самым убедительным доводом против греховной жизни.

Чарльз Гиббс родился в штате Род-Айленд в 1794 году; его родители и их друзья принадлежали к самым уважаемым гражданам штата. В школе он считался очень одаренным ребенком, но таким строптивым и непокорным, что ни розги, ни добрый совет не могли его образумить, и он был исключен из школы.

Его отправили работать на ферму, но, испытывая огромную антипатию к работе и имея склонность к бродяжничеству, он, подобно многим неразумным юнцам в этом возрасте (а ему было тогда пятнадцать), обожал море. Не послушавшись советов родителей, он тайно покинул их и поступил на американский военный шлюп под названием «Шершень»: Гиббс принимал участие в сражении у побережья Пернамбуко, когда «Шершень» захватил в плен британский военный шлюп «Павлин». Когда «Шершень» возвратился в Соединенные Штаты, его командир капитан Лоуренс в награду за храбрость получил под свое командование несчастный корабль «Чезапик», и Гиббс вслед за своим капитаном перешел туда. Он отличился в бою с «Шенноном», в котором Лоуренс погиб, а «Чезапик» был захвачен в плен. Гиббс утверждал, что перед началом боя команда «Чезапика» была на грани бунта из-за того, что ей не выплатили призовых денег, поэтому призыв капитана Лоуренса был встречен весьма холодно и сопровождался недовольным ворчанием.

После боя Гиббс вместе с уцелевшими в нем моряками попал в плен и сидел в Дартмурской тюрьме, пока их не обменяли.

После обмена пленными Гиббс вернулся в Бостон и, решив оставить морскую службу, обратился к друзьям в Род-Айленде с просьбой помочь ему открыть свое собственное дело. Они одолжили ему тысячу долларов в качестве стартового капитала. Он открыл бакалейную лавку на Энн-стрит, неподалеку от района Оловянный Горшок, где обитали брошенные женщины и люди, ведущие распутный образ жизни. Поскольку он продавал в основном спиртные напитки и имел «лицензию на розничную торговлю спиртом», его лавочка никогда не пустовала. Но он продавал спиртное преимущественно продажным женщинам, которые платили ему натурой, а это, хотя и отвечало его наклонностям, не позволяло приобретать продукты или оплачивать аренду, и он обнаружил, что его капиталы быстро тают, а наличности, которая восполняла бы затраты, как не было, так и нет. Бизнес Гиббса прогорел из-за его небрежности и мотовства. Он решил бросить все и снова вернуться на флот. Имея в кармане сто долларов – все, что осталось от взятой взаймы тысячи, – он сел на корабль «Джон» и отправился в Буэнос-Айрес. Вскоре после прибытия деньги у него закончились, и он нанялся на местный капер и ушел в плавание. Из-за ссоры между офицерами и командой, которая считала, что ее обделили при разделе призовых денег, на борту вспыхнул бунт; бунтовщики одержали верх, завладели кораблем, высадили команду на побережье Флориды и отправились в Вест-Индию, решив во что бы то ни стало разбогатеть. Их мечта вскоре исполнилась, ибо они захватили более двадцати судов и убили почти четыре сотни человек!

Пираты продавали свою добычу в Гаване; Гиббс ходил в этих местах совершенно безнаказанно и знал в этом пиратском гнезде все ходы и выходы. Он и его товарищи проживали в тех же самых домах, где останавливались многие американские офицеры, которых посылали сюда, чтобы изловить их. Он был знаком со многими из них и знал о том, куда они направятся, еще до того, как они выходили из гавани. Однажды два пиратских судна захватили у мыса Антонио американское судно «Каролина». Они были заняты выгрузкой его товаров на сушу, когда в море показался британский военный шлюп «Джеарус», с которого были высланы лодки, чтобы напасть на них. Пираты укрылись в небольшой четырехпушечной батарее, которую они здесь построили, и пытались обороняться, но в конце концов вынуждены были бросить оба судна – свое и захваченное – и бежать в горы. «Джеарус» обнаружил здесь остовы двенадцати сожженных кораблей, команды которых в количестве ста пятидесяти человек были убиты. Моряков с захваченных судов в случае, если пираты считали, что убивать их незачем, сажали в шлюпки и отпускали на волю, очень часто без единой вещи, которая помогла бы им продержаться хотя бы день, поэтому не всем повезло спастись. Пираты любили говорить: «Мертвые молчат» – и, захватив судно, тут же решали, что они сделают с командой и пассажирами. Если большинство высказывалось за то, чтобы убить их, одного кивка или подмигивания было достаточно, чтобы уничтожить всех пленников вне зависимости от пола и возраста. Все мольбы о пощаде были бесполезны; пираты не знали, что такое жалость, и, не обращая внимания на вопли и предсмертные стоны своих жертв, убивали направо и налево. Они устраивали соревнования – кто своими руками убьет больше людей и сделает это быстрее всех.

Безо всяких причин, кроме удовлетворения своих дьявольских пристрастий (в моменты упоения властью), они часто и совершенно без нужды проливали кровь, превращая женщин во вдов, а детей – в сирот даже в тех случаях, когда жизни несчастных жертв могли быть сохранены без каких-либо неблагоприятных последствий для самих разбойников.

Гиббс утверждал, что где-то в 1819 году он покинул Гавану и приехал в Соединенные Штаты, прихватив с собой тридцать тысяч долларов. Он провел несколько недель в Нью-Йорке, а затем отправился в Бостон, где сел на судно «Изумруд» и отплыл в Ливерпуль. Но прежде чем покинуть Америку, он спустил значительную часть своих денег в игорных домах и на кутежи. Он провел несколько месяцев в Ливерпуле, а потом возвратился в Бостон. Место, где он жил в Ливерпуле, теперь точно установлено благодаря его собственному признанию и помощи другого источника. Одна женщина, живущая сейчас в Нью-Йорке, хорошо знала его в Ливерпуле, где он, по ее словам, жил как джентльмен со средствами. Рассказывая о своем знакомстве с этой женщиной, Гиббс заявил: «Я влюбился в женщину, которую считал воплощением всех добродетелей, но она меня предала; я с сожалением признаю, что сердце, которое никогда не трогали сцены насилия и кровопролития, на какое-то время превратилось в сердце ребенка, и я стал кутить, чтобы заглушить душевную боль. Как часто, когда рассеивались винные пары, предавался я воспоминаниям о моих добрых и любящих родителях и их божественных советах! Но когда внутри меня начинал двигаться маленький монитор, я тут же хватался за бутылку, чтобы скрыться от самого себя, и пил до тех пор, пока не наступало опьянение. Мои друзья советовали взять себя в руки и обещали свою помощь, но демон по-прежнему искушал меня, и я отвергал все их советы».

В 1826 году он снова приехал в Соединенные Штаты и, узнав о войне Бразилии с Республикой Буэнос-Айрес, покинул Бостон на бриге «Хитти», приписанном к Портсмуту, намереваясь, как он утверждал, попытать счастья, защищая республиканское правительство. Прибыв в Буэнос-Айрес, он явился к адмиралу Брауну и сообщил о своем желании поступить на службу во флот республики. Адмирал проводил его к губернатору, и тот выдал ему патент на звание лейтенанта. Гиббс поступил на тридцатичетырехпушечный корабль под названием «Двадцать пятое мая». «Здесь, – говорит Гиббс, – я встретил лейтенанта Доджа – своего старого знакомого – и нескольких других моряков, с которыми я плавал. Когда губернатор подписывал мой патент, он сказал, что трусы им на флоте не нужны, а я ответил, что когда он узнает меня лучше, то не станет больше сомневаться в моей храбрости и умении воевать. Он поблагодарил меня и выразил надежду, что не разочаруется во мне; потом мы выпили за его здоровье и за победу республики. После этого он преподнес мне шпагу и просил носить ее как спутницу в борьбе за независимость республики, исхода которой еще никто не знал. Я заявил, что не посрамлю ее, пока моя рука способна держать оружие. Примерно четыре месяца я служил на корабле в должности 5-го лейтенанта. За это время мы несколько раз вступали в бой с врагом. Я сумел завоевать доверие адмирала Брауна, и он назначил меня командиром каперской шхуны, на борту которой стояло две длинноствольные двадцатичетырехфутовые пушки, а команда насчитывала сорок шесть человек. Я вышел из Буэнос-Айреса, совершил два удачных плавания и благополучно вернулся в порт. Потом я купил половину новой балтиморской шхуны и снова вышел в море, но через семь дней был захвачен в плен и доставлен в Рио-де-Жанейро, где бразильцы вернули мне деньги за шхуну. Я пробыл там до заключения мира, после чего вернулся в Буэнос-Айрес, а оттуда – в Нью-Йорк.

Прошел год, который я провел, переезжая с места на место. Я узнал о войне между Францией и Алжиром. Зная, что французские торговые суда представляют собой богатую добычу, я решил отправиться в Алжир и предложить свои услуги правительству этой страны. Поэтому я сел в Нью-Йорке на судно «Салли Энн», принадлежавшее Бату, и сошел на берег в Барселоне, после чего прибыл в Порт-Магон и решился ехать в Алжир. Однако враждебные действия французского флота помешали мне добраться до него, и я высадился в Тунисе. Не решившись отправиться в Алжир по суше, поскольку для этого надо было пересечь пустыню, я развлекался осмотром руин Карфагена, восстанавливая в своей памяти сведения о его войне с Римом. После этого я сел на корабль, который довез меня до Марселя; оттуда я прибыл в Бостон».

Этот негодяй рассказал и о том, как он самым варварским способом совершил хладнокровное убийство невинной девушки семнадцати или восемнадцати лет! Она плыла вместе со своими родителями на голландском корабле из Кюрасао в Голландию; на борту его находились и другие пассажиры – мужчины и женщины; все они, кроме вышеупомянутой девушки, были убиты; ее несчастных родителей пираты зарезали прямо у нее на глазах, и она вынуждена была наблюдать агонию и слушать раздирающие душу стоны тех, кого она любила больше всего на свете и на чью защиту надеялась! Гиббс сохранил ей жизнь ради самой гнусной цели – пираты отвезли ее на западную оконечность Кубы, где у них был небольшой порт с четырьмя пушками. Здесь она провела в заточении около двух месяцев и здесь, по словам ее убийцы, Гиббса, «с ней обращались так, что одно воспоминание об этом заставляет меня содрогаться!». По прошествии двух месяцев пираты перевезли ее на борт одного из своих судов и стали решать, что с ней делать. Они пришли к мнению, что ради ее же собственной безопасности ее надо убить! Ей дали смертельную дозу яда, от которого она и скончалась. Когда ее чистая бессмертная душа отлетела к Богу, который, мы уверены, отомстит за ее страдания, ее безжизненное тело было выброшено в море двумя безжалостными негодяями с таким безразличием, как будто это было тело какого-нибудь животного! Гиббс продолжал настаивать, что он не принимал никакого участия в этом преступлении, что он испытывал огромную жалость к этой несчастной девушке и так долго просил пиратов помиловать ее, что сам чуть было не погиб!

Гиббс переносит голландскую девушку на борт своего судна

Во время своего последнего визита в Бостон Гиббс пробыл там всего несколько дней, а потом отправился в Новый Орлеан, где поступил на бриг «Виноградник» простым моряком. За помощь в убийстве несчастного капитана и его помощника он был осужден и приговорен к смертной казни. События развивались таким образом (и это подтверждают Дейвз и Браунриг, два главных свидетеля): бриг «Виноградник» под командованием капитана Уильяма Торнби вышел около 9 ноября из Нового Орлеана в Филадельфию, имея на борту 112 тюков хлопка, 113 хандервейтов (95,5 тонны) сахара, 54 фляги с черной патокой и 54 тысячи долларов в звонкой монете. Кроме капитана на борту находились Уильям Робертс, помощник, шесть матросов, взятых в Новом Орлеане, и кок. Роберт Дейвз, один из членов команды, показал во время следствия, что, когда пять дней спустя ему сказали, что корабль везет деньги, Чарльз Гиббс, Э. Черч и стюард решили захватить бриг. Они предложили Джеймсу Тэлботу, еще одному матросу, присоединиться к ним, но тот отказался, поскольку не верил, что на корабле могут быть деньги. Преступники решили убить капитана и его помощника и пригрозили Тэлботу и Джону Браунригу, что если они к ним не присоединятся, то их тоже прикончат. На следующую ночь они обсудили детали и приготовили дубинки. Дейвз не осмеливался открыть рот, ибо они заявили, что убьют его, если он проговорится; по поводу расправы с Тэлботом и Браунригом мнения у них разошлись, и они договорились вернуться к этому позже. Они решили убить капитана и помощника ночью 22 ноября, но не успели подготовиться; однако ночью 23-го, между двенадцатью и первым часом ночи, когда Дейвз стоял у руля, он увидел Стюарда с факелом и ножом в руках. Бросив факел, он схватил ручку помпы и ударил ею капитана по голове или по затылку; капитана отбросило вперед, он крикнул: «Убивают!» – и упал, после чего Гиббс и кок схватили его – один за голову, другой за ноги – и бросили за борт. Этвелл и Черч стояли на страже, готовые убить помощника, когда тот появится. Когда он поднялся на палубу и спросил, что происходит, они ударили его по голове. Он убежал в каюту, и Чарльз Гиббс бросился за ним, но было темно, и он не смог найти помощника. Гиббс вернулся на палубу, взял фонарь и снова отправился на поиски. У Дейвза отобрали его фонарь, и он не видел рулевого колеса, поэтому он ушел с поста, чтобы посмотреть, что происходит внизу.

Гиббс отыскал помощника и схватил его, а Этвелл и Черч подошли и ударили его ручкой от помпы и дубинкой; после этого они выволокли его на палубу. Они подозвали Дейвза, и, когда тот подошел, помощник мертвой хваткой вцепился в его руку! Трое матросов бросили его за борт, но Дейвз не разглядел, кто были эти трое. Помощник, оказавшийся в воде, был еще жив, он дважды звал на помощь. Дейвз утверждает, что был так напуган, что с трудом понимал, что надо делать. Убийцы велели ему найти Тэлбота, который стоял на баке и молился; он подошел и сказал, что пришел его черед, но они дали ему грогу и велели успокоиться – убивать его они не собираются. Если он их не продаст, то они поделятся с ним добычей. Один из убийц напился, а другой сошел с ума!

Гиббс убивает своего товарища

Убив капитана и помощника, они обыскали корабль и принесли бочку с мексиканскими долларами. Потом они разделили между собой одежду капитана, его деньги – около 40 долларов – и золотые часы. Дейвзу, Тэлботу и Браунригу (которые не принимали участия в убийстве) пришлось подчиниться их приказам: первого они поставили у руля и велели держать курс на Лонг-Айленд. На следующий день убийцы разделили содержимое нескольких бочек с деньгами, причем на каждого пришлось по пять тысяч долларов. Они сделали мешки и зашили в них монеты. Оставшиеся деньги они разделили не считая. В воскресенье, находясь примерно в 15 милях юго-восточнее маяка Саутгемптон, они спустили обе шлюпки и погрузили в них мешки с деньгами – поровну в каждую. После этого они бежали с судна на шлюпках, предварительно разведя огонь в каюте. Гиббс после убийства объявил себя капитаном. Из газет они узнали, что деньги принадлежали Стивену Жирару. Они подошли к суше, когда рассвело. Дейвз и три его спутника сидели в баркасе, а другие вместе с Этвеллом – в четырехвесельном яле. Подойдя к отмели, обе шлюпки сели на мель; из баркаса выбросили чемодан с одеждой и деньги – не менее пяти тысяч долларов, а в четырехвесельном яле образовалась течь. В баркасе видели, что сидевшие там моряки звали на помощь и прижимались к мачтам. Матросы высадились на остров Барона и зарыли деньги в песок, но не очень глубоко. Вскоре они встретили человека с ружьем, которого попросили отвести их туда, где они смогут отдохнуть и подкрепиться. Он отвел их к Джонсону (единственному обитателю этого острова), где они провели ночь. Дейвз улегся спать около десяти часов, а Джек Браунриг разговорился с Джонсоном, а утром сообщил Дейвзу, что рассказал ему об убийстве. Утром Джонсон ушел вместе со стюардом за одеждой, которую моряки оставили лежать на том месте, где они зарыли деньги, но Дейвз утверждал, что не верит, будто они их забрали.

Гиббс и стюард убивают капитана Торнби и бросают его за борт

Арестованных (Гиббса и Уонсли) судили во время февральской сессии суда Соединенных Штатов, которая состоялась в Нью-Йорке, когда все факты, изложенные выше, были полностью подтверждены. Их признали виновными и 11 марта вынесли ужасный приговор. Суд начал работу в одиннадцать часов, председательствовал судья Беттс. Через несколько минут после начала заседания встал мистер Гамильтон, окружной прокурор, и сказал: «Если позволит суд, я скажу, что подсудимый Томас Дж. Уонсли, будучи подвергнут суду нашей страны, был признан виновным в убийстве капитана Торнби, и я прошу суд произнести приговор по этому делу».

Суд: «Томас Дж. Уонсли, вы слышали, что сказал окружной прокурор – Большим жюри Южного округа Нью-Йорка вам было предъявлено обвинение в преднамеренном убийстве капитана Торнби на бриге «Виноградник». Жюри внимательно и беспристрастно выслушало это дело и признало вас виновным. Общественный прокурор приступает сейчас к оценке этого приговора; имеете ли вы что-нибудь сказать в свою защиту?»

Гиббс и Уонсли зарывают в песок деньги

Томас Дж. Уонсли: «Я скажу несколько слов, но думаю, что они дела не исправят. Я хорошо понимаю, что отношение к человеку зависит от цвета его кожи, и в этом суде тоже. Дейвз и Браунриг виновны не менее меня, и эти свидетели пытались навесить на меня больше улик, чем того требует справедливость, чтобы им была оставлена жизнь. Вы забрали чернокожих с их родины и привезли сюда, чтобы издеваться над ними. Я это видел. Свидетели, жюри и прокурор считают, что я более виновен, чем Дейвз, и приговорили меня к смерти – ибо в противном случае закон должен был бы наказать его. Ему надо было вынести тот же самый приговор, ибо он тоже участвовал в заговоре. Не обращая внимания на мои слова, они дали ложные показания, чтобы меня казнили, они даже не сообщили суду, что это я рассказал о том, что на борту судна находятся деньги; они получили большую часть этих денег и потому лгут. Я сказал достаточно. Больше я ничего говорить не буду».

Суд: «Суд внимательно выслушает то, что вы имеете сказать, если у вас есть что говорить, говорите».

Тогда Уонсли продолжил: «Во-первых, я первым нанялся на «Виноградник» в Новом Орлеане и никого там не знал; я видел, как на корабль грузили деньги. Судья, который допрашивал меня первым, не совсем правильно записал мои показания. Разговаривая с командой, я сказал, что бриг очень стар, и мы все договорились уйти с него, когда придем в Филадельфию. При мне было упомянуто, что корабль везет целую кучу денег. Генри Этвелл сказал: «Давай их заберем». Несколько дней об этом никто не заговаривал. Потом Этвелл подошел ко мне и спросил: «Что ты думаешь о том, чтобы забрать деньги?» Я подумал, что он шутит, и не обратил на эти слова никакого внимания. На следующий день он заявил, что они решили захватить бриг и деньги и что они сильнее всех. Они убьют офицеров, а если кто-то предупредит их, то погибнет вместе с ними. Я знал Черча по Бостону и в шутку спросил его, кто это все придумал; он ответил, что это они с Дейвзом. На борту корабля не было оружия; вся команда знала о заговоре, и, если бы я рассказал о нем капитану, меня бы убили. Я понимал, что если меня схватят, то мою жизнь отнимут по закону, что, собственно, одно и то же, поэтому я промолчал. Я совершил убийство и знаю, что должен за это умереть».

Суд: «Если вы хотите что-нибудь еще добавить, мы вас выслушаем».

Томас Дж. Уонсли: «Нет, сэр, я все сказал».

После этого поднялся окружной прокурор и огласил приговор Гиббсу, точно так же, как это было сделано в отношении Уонсли. Суд обратился к Гиббсу, спросив его, имеет ли он что-нибудь сказать в свою защиту.

Чарльз Гиббс сказал: «Я хочу объяснить суду, насколько я виновен и насколько невиновен в этом деле. Когда я покинул Новый Орлеан, я никого не знал на борту брига, кроме Дейвза и Черча. Этвелл впервые сообщил мне о деньгах на корабле, когда мы проплывали мимо Тортуги; тогда же он предложил мне захватить бриг. В тот раз я отказался. Заговор обсуждали в течение нескольких дней, и, наконец, я сказал, что присоединяюсь к нему. Браунриг, Дейвз, Черч и все остальные тоже сказали, что будут участвовать в захвате корабля. Через несколько дней, однако, обдумав это дело, я сказал Этвеллу, как ужасно лишать человека жизни и захватывать его корабль. Я посоветовал ему отказаться от этого. Этвелл и Дейвз высмеяли меня; я заявил Этвеллу, что, если он еще раз заговорит со мной об этом деле, я разобью ему нос. Если бы я не передумал, я не был бы сейчас здесь и не выслушивал смертный приговор. Убийство произошло три дня спустя. Браунриг согласился вызвать из каюты капитана, а этот человек (он указал на Уонсли) согласился нанести первый удар. Капитана ударили по голове, я подумал, что он убит, и помог выбросить его тело в воду. Что же касается убийства помощника, в котором меня признали виновным, то я его не совершал. Помощника прикончили Дейвз и Черч; я не виновен в этом и отдаю свою душу на Божий суд, который рассудит нас всех – и тех, кто убивал, и тех, кто давал ложные показания, а также тех негодяев, которые лишили невинного его прав. Мне больше нечего сказать».

Суд: «Томас Дж. Уонсли и Чарльз Гиббс, суд выслушал вас терпеливо и внимательно, и, хотя вы сказали несколько слов в свое оправдание, суд не услышал ничего, что могло бы повлиять на очень ответственную и весьма болезненную обязанность, которую должен выполнить тот, кто возглавляет этот общественный трибунал.

Вы, Томас Дж. Уонсли, утверждаете, что вас осудили потому, что ваша кожа другого цвета. Оглянитесь на свою прошлую жизнь; подумайте о законах, по которым вы жили, и вы поймете, что ни для белых, ни для черных, ни для свободных и ни для зависимых людей в отправлении правосудия и поисках истины не делается никаких различий. Допустим, что Браунриг и Дейвз дали ложные показания; допустим, что Дейвз хотел вам отомстить; допустим, что Браунриг тоже виновен; допустим, что они оба виновны; все равно все улики, безо всякого сомнения, говорят о вашей вине. Да вы и сами признались, что принимали активное участие в этом ужасном преступлении. Два человека доверили вам свою тайну и в трудный час призывали вас на помощь, но вы, безо всякой причины или провокации с их стороны, самым подлым образом лишили их жизни.

Если, паче чаяния, у суда возникло хотя бы малейшее сомнение в вашей вине, заседание было бы отложено, но таких сомнений нет; и суду осталось лишь выполнить самый тяжелый долг, который выпадает на долю гражданских служащих. Суд убежден в вашей виновности; другого мнения быть не может. Суд и жюри выслушали всех свидетелей и должны были составить свое мнение на основании их слов. Мы должны были оценить все факты, изложенные свидетелями, и только на основании этих свидетельств, и ничего больше, должны были вынести решение, виновны вы или нет. Мы пришли к выводу, что вы виновны. Теперь вы в последний раз предстаете перед земным трибуналом и, по вашим собственным словам, признаете, что приговор закона справедлив. Когда люди, совершившие уголовные преступления, предстают перед судом, обычно бывают некоторые паллиативы – нечто такое, что помогает смягчить сердца судей или присяжных. Людей могли ввести в заблуждение, или они действовали в порыве страсти, в котором выплеснулось длительно подавляемое ими негодование. Пробужденное под влиянием обстоятельств, оно ослепило человека, лишило его разума, и они лишили жизни другого человека. Если убийство произошло при подобных обстоятельствах, то это может вызвать некоторое сочувствие к осужденному, но в вашем случае ничего этого не было – вас никто не провоцировал. Что вам сделали Торнби или Робертс? Они вручили вам свои жизни, как добропорядочные граждане, безоговорочно доверяли вам и ни единым поступком, как показало следствие, не оскорбили вас. Тем не менее, позарившись на их деньги, вы хладнокровно вознамерились лишить их жизни – вы спали и видели их мертвыми. Вас искушали, и вы поддались искушению, вы присоединились к заговору с холодной решимостью лишить этих людей жизни, и вы это сделали.

Вы, Чарльз Гиббс, заявили, что не виновны в гибели Робертса, но разве вы не поощряли его убийц, а когда он умолял вас о помощи, вы протянули ему руку? Стоять рядом, смотреть, как убивают человека, и ничего не предпринимать – это то же самое, что бить его ножом или кастетом или стрелять из пистолета. Это считается убийством не только по закону, но и по приговору ваших собственных чувств и вашей совести! Несмотря на все это, я не могу поверить, что ваше сердце столь огрубело и очерствело, что, вспоминая ничем не спровоцированное преступление, совершенное вами и вашими подельниками, вы не содрогаетесь в своей душе.

Вы – американские граждане; наша страна может себе позволить дать образование всем. Ваша внешность и ваша речь говорят о том, что ваш интеллект выше среднего, а ваше образование позволяло вам получать открытую для всех классов информацию. Суд хочет верить, что, когда вы были молоды, вас отвращал от себя образ жизни негодяев. В начале жизни, будучи еще мальчиком, узнав об ограблении или, хуже того, хладнокровном убийстве, вы, должно быть, содрогались от негодования. И вот теперь, воспользовавшись всеми возможностями, которые дает образование, и достигнув зрелого возраста, вы сами оказались среди воров и убийц.

Вы избрали дурной образ жизни; а самые страшные преступления, которые может совершить человек, ведущий подобный образ жизни, – это убийство и пиратство. С каким, должно быть, отвращением посмотрели бы вы в начале жизни на человека, который поднял руку на своего офицера или совершил акт пиратства! А теперь вы оба стоите здесь как убийцы и пираты, судимые и признанные виновными, – вы, Уонсли, – в убийстве своего капитана, а вы, Гиббс, – его помощника. Все улики указывают на вас как на участников мятежа против хозяина судна, а за это одно полагается смертная казнь! К тому же совершивших убийство и грабеж в открытом море. Эти преступления закон тоже карает смертью. Вы утопили судно и растащили его груз, а за один лишь захват судна и его поджог наказание – смерть! Улики говорят, что вы участвовали во всех этих преступлениях, и суду осталось лишь вынести вам приговор. Он гласит, что вас, Томас Дж. Уонсли и Чарльз Гиббс, отправят отсюда в тюрьму, где вы будете находиться под самым строгим наблюдением, что оттуда вас отвезут на место казни, и 22 апреля этого года, между десятью часами утра и четырьмя часами вечера, вы будете публично повешены, и ваши тела будут переданы в колледж терапевтов и хирургов в качестве пособия для студентов.

Суд добавляет, что разногласия среди судей вызвала лишь дата казни; часть их выступала за то, чтобы вас отправили на виселицу сразу же после окончания суда, но приведение приговора в исполнение было отсрочено на шесть недель. Но это время дается вам вовсе не для того, чтобы зародить в вас надежду на помилование или на новую отсрочку – то, что вы будете казнены 22 апреля, так же верно, как и то, что вы до него доживете, поэтому отбросьте всякую надежду на то, что приговор будет изменен!

Судья потом заговорил о том, что все люди – молодые, зрелые и старые – одинаково боятся смерти и цепляются за жизнь. Как это ужасно – умирать, на море ли, когда рифы или штормы угрожают погубить судно и жизни всех тех, кто находится на его борту, и когда команда трудится день и ночь, надеясь избежать кораблекрушения и смерти; в битве ли, полной грохота и неразберихи, – даже самые храбрые цепляются за жизнь. Суд убежден не только в том, что два этих преступника обречены на гибель, но и в том, что им надо дать возможность серьезно задуматься о том, что их ждет после смерти.

В этом, без сомнения, им помогут многие набожные люди.

Когда суд завершился, Чарльз Гиббс спросил, разрешат ли друзьям посещать его во время заключения. Суд ответил, что этот вопрос решает судебный исполнитель, который заявил, что никаких препятствий к этому не будет. Подсудимые задавали свои вопросы уверенным и громким голосом, без всякого трепета, что свидетельствовало о том, что они полностью смирились с той участью, которая их ждет. Когда судья Беттс произносил свою речь, Уонсли так растрогался, что не смог сдержать слез, но Гиббс смотрел на судью, не отводя глаз и не проявляя никаких эмоций. После осуждения и во время заключения он похудел и побледнел, а глаза его ввалились; но его смелый, предприимчивый и отчаянный дух остался прежним. В тесной камере он вызывал скорее жалость, чем желание отомстить. Он был общителен и дружелюбен, а когда улыбался, выражение его лица становилось таким мягким и добрым, что никто бы не поверил, что этот человек способен убить. Его высказывания отличались точностью и всегда были сделаны по делу, а описания довольно оригинальны.

В Буэнос-Айресе Гиббс женился, и у него родился ребенок. Жена Гиббса умерла. По странному стечению обстоятельств женщина, с которой он познакомился в Ливер пуле и которая, по его словам, в ту пору была еще вполне порядочной, отбывала наказание в той же тюрьме. Во время заключения он написал ей два письма – одно из них мы приводим ниже, желая удовлетворить невинное любопытство читателей, которым хочется понять, что должен чувствовать человек, оказавшийся в подобных обстоятельствах, а вовсе не для того, чтобы внушить им веру в то, что он искренне раскаялся. Возможно, читатель будет удивлен, с какой легкостью он цитирует Писание.

«Тюрьма Бельвю, 20 марта 1831 года

С каким сожалением я беру в руки перо, чтобы написать Вам эти строки, ибо чувства мои, заключенные в этих мрачных стенах, находятся в смятении, тело сковано цепями, а сам я живу под ужасным смертным приговором! Всего этого достаточно, чтобы даже самый сильный ум погрузился в тоску! Однако я обнаружил, что Иисус Христос может утешить даже самую отчаявшуюся душу. Ибо Он говорит, что никогда не оттолкнет того, кто к Нему придет. Но я не могу описать Вам тот ужас, в котором я живу. Моя грудь вздымается, словно бушующий океан, который раздирает мою душу в клочки от стыда! Я с нетерпением жду, когда же наступит безмятежное спокойствие, когда я буду почивать вместе с королями и советниками мира. Здесь несчастные избавляются от страданий, а уставшие вкушают отдых. Здесь все подневольные отдыхают – они не слышат голоса угнетателя, и я верю, что здесь моя грудь не будет сотрясаться от бури греха – ибо со мной случилось то, чего я больше всего боялся. Я не был в безопасности и не знал покоя, и беда пришла. Так хотел Бог – пусть Он делает то, что считает нужным. Когда я увидел Вас в Ливерпуле, и на наши души снизошел покой, и нами еще не интересовалось правосудие, я и подумать не мог, что встречу Вас в этих мрачных крепостных стенах, а рука правосудия, держащая меч, протянется ко мне, дожидаясь назначенного часа, чтобы привести в исполнение ужасный приговор. Передо мной открывались в этом мире все дороги, но я выбрал ту, которая привела меня на виселицу. Вскоре я взойду на эшафот и скажу «прощай» этому миру и всему тому, что так дорого моему сердцу. Но я верю, что, когда мое тело вздернут на виселицу, небеса улыбнутся и пожалеют меня. Я надеюсь, что Вы задумаетесь о своем прошлом и полетите к Иисусу, который раскрыл свои объятия, чтобы принять Вас. Вы – пропащая женщина, это так. Но, когда злодеи отвернутся от тех злодеяний, которые они совершили, они спасут свои души от гибели.

Давайте на мгновение представим себе, что видим души, стоящие перед ужасным судом, и слышим его ужасный приговор: пусть проклятые горят в вечном огне. Представьте себе, что Вы слышите ужасные стенания души, оказавшейся в аду. Этого будет достаточно, чтобы растопить Ваше сердце, даже если оно было твердым, как алмаз. Вы упадете на колени и будете молить Бога о милосердии, как умирающий с голоду молит о пище, преступник – о помиловании. Скоро, очень скоро мы отправимся туда, откуда уже никогда не вернемся. Наши имена будут вычеркнуты из списка живущих и внесены в толстые каталоги мертвых. Но пусть они никогда не попадут в число проклятых. Я надеюсь, что Богу будет угодно даровать Вам свободу и позволить Вам осознать свои грехи и проступки прошлой жизни. Я хочу закончить свое письмо словами, которые, я надеюсь, Вы воспримете как напутствие умирающего. Я надеюсь, что все истины, высказанные в моем письме, глубоко западут в Ваше сердце и послужат Вам уроком на всю оставшуюся жизнь.

Горе и боль мне душу тревожат,

Слеза за слезою текут по щекам —

Так много я слышу дурных голосов,

Которые бранят мои страданья

И насмехаются над страхами моими —

И лишь молчаливая память плачет одна

Об утерянных часах покоя и радости.

Остаюсь Вашим искренним другом, Чарльз Гиббс».

В другом письме, написанном Гиббсом после вынесения приговора одному из друзей своей юности, он заявлял: «Увы! Только теперь я осознал, какой порочной с самого детства была моя жизнь и какие ужасные преступления я совершил, за которые должен понести теперь позорное наказание! Лучше бы я никогда не появлялся на свет или умер бы в младенческом возрасте! Пришло время раздумий, но слишком поздно, чтобы помешать правосудию расправиться со мной. Мой ум содрогается от ужаса, когда я думаю о чудовищных преступлениях, которые я совершил, а сон не приносит мне облегчения, поскольку, пока я дремлю, мой ум постоянно тревожат ужасные сны о приближающейся страшной кончине!»

В пятницу, 22 апреля, Гиббс и Уонсли заплатили за свои преступления. Оба осужденных были доставлены на виселицу около двенадцати часов дня, сопровождаемые судебным исполнителем, его помощниками и двадцатью или тридцатью моряками Соединенных Штатов. Два священника проводили их до места казни, где все уже было готово. На шеи Гиббса и Уонсли набросили петли, и от их имени священники запели гимн, прося Бога о милосердии. Уонсли искренне молился, а потом присоединился к пению.

После этого Гиббс обратился к зрителям со следующими словами:

«Мои дорогие друзья,

Мои преступления отвратительны – но, хотя я буду казнен за убийство мистера Робертса, я искренне заявляю, что не виновен в нем. Это правда, что я стоял и наблюдал, как его убивают, и не протянул ему руки помощи; служители правосудия убеждены, что я виновен, но в присутствии Бога, перед которым я через несколько минут предстану, я заявляю, что не убивал его.

Я полностью и искренне исповедался во всех моих грехах перед мистером Хопсоном, и, должно быть, большинство людей, которые здесь присутствуют, уже прочитали мои признания, и если бы кто-нибудь из друзей тех людей, которых я убил или помогал убивать, присутствовали здесь, то перед Создателем я молил бы их о прощении. Это – единственное, о чем я прошу, а поскольку я надеюсь заслужить прощение ценой крови Христовой, то люди не откажут в этой просьбе мне, несчастному червю, стоящему сейчас на пороге вечности! Еще одна минута, и я перестану существовать – и если бы я мог вообразить себе, что собравшиеся здесь зрители простили меня, виселица и все, что мой глубоко уважаемый друг, судебный исполнитель этого округа, собирается со мной проделать, будут мне не страшны. Разрешите же мне на виду у всех сердечно поблагодарить этого человека за его искреннее и благородное обращение со мной во время моего заточения. Он стал для меня вторым отцом, и надеюсь, что его гуманное отношение к приговоренному к смерти будет по заслугам оценено просвещенным сообществом.

Первое преступление, которое я совершил, было пиратство, и за него я заплачу своей жизнью; никакого другого наказания больше не будет, поэтому я ничего больше не боюсь, кроме разоблачения, ибо, если другие мои преступления в миллионы раз отягчат мою вину, все будет оплачено моей смертью».

Гиббс закончил свою предсмертную речь; после него заговорил Уонсли. Он сказал, что его могут называть пиратом, разбойником и убийцей и он действительно ими был, но он надеется и верит, что Бог, с помощью Иисуса Христа, смоет с него все его преступления и не откажется от него. Мои чувства, признался он, находятся в таком смятении, что он не знает, как ему обращаться к тем, кто выше его, но он искренне признал справедливость приговора и в заключение добавил, что не имел бы надежды на прощение, если бы Спаситель не пролил за него Свою кровь. Он высказал пожелания, чтобы его печальная судьба помогла другим сойти с дороги, ведущей к гибели, и пойти по той, которая приведет их к чести и счастью в этой жизни и к бессмертной славе в том, что предстоит.

После этого он пожал руку Гиббсу, офицерам и священникам. На головы им надели колпаки, и Гиббс бросил платок, подавая сигнал палачу натянуть веревку, и через мгновение они уже висели в воздухе. Уонсли, сложивший на груди руки, умер очень быстро, почти без мучений. Гиббс умирал долго; провисев в воздухе две минуты, он поднял правую руку и почти снял с головы колпак, а затем поднес эту же руку ко рту. Он был одет в синюю куртку и брюки, а на его правой руке красовался грязно-белый якорь. На Уонсли был белый сюртук, обшитый черным, и брюки того же цвета.

После того как тела провисели в петле положенное время, их сняли и передали хирургам для вскрытия.

Гиббс был чуть ниже среднего роста, плотно сбитый и сильный. Тело Уонсли являло образец мужской красоты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.