Алжирские пираты

Алжирские пираты

Рассказ о жестокостях берберийских корсаров, об экспедициях, посланных против них, и окончательном разгроме алжирских пиратов французами в 1830 году.

Древнее пиратское гнездо, город Алжир, стоит на берегах залива, глубоко вдающегося в северное побережье Африки. Этот залив напоминает неправильный треугольник, основание которого примыкает к морю, а на вершине угла стоит Кассауба или цитадель. Эта крепость защищает и держит в повиновении город, а также служит местом, где располагается дворец, в котором живет дей и весь его двор. Гора, на которой построен город, круто обрывается к побережью, и все его дома хорошо видны с моря, поэтому они всегда очень сильно страдают от корабельных обстрелов. Вершина горы находится на высоте около пятисот футов (150 метров) – именно здесь и была построена крепость. Город лежит между нею и морем. Дома алжирцев не имеют крутых крыш, вместо них располагаются террасы, которые жители постоянно белят. Стены домов, крепости и батарей украшаются аналогичным образом, поэтому весь город издалека похож на большой меловой карьер, расположившийся на склоне горы.

Укрепления, защищающие город со стороны моря, имеют огромную мощность, а с пристройками, сделанными после нападения лорда Эксмаута, сделались практически неприступными. Они занимают всю поверхность небольшого острова, лежащего неподалеку от города, с которым, на одном конце, связаны грандиозной дамбой из крупных камней, а на другом, где находится вход в город, увенчаны батареей орудий гигантского калибра. В наши дни они могут в считанные минуты потопить любой корабль, который попытался бы занять положение, где стояла во время того незабываемого сражения «Королева Шарлотта».

Со стороны суши оборонительные укрепления города слабее, поскольку их всегда считали скорее укрытием во время восстаний местных жителей, чем бастионами, способными отразить правильные атаки дисциплинированной армии. Эти укрепления играют второстепенную роль, поскольку город защищен горами, на которых располагаются форты, самым мощным среди которых является Императорский форт. В 1830 году, когда эта крепость попала в руки французов, город сразу же сдался.

Алжир имеет четверо ворот: одни выходят на дамбу и потому носят название морских, другие располагаются рядом с крепостью и называются новыми воротами, а оставшиеся двое находятся в северной и южной частях города. Через них проходит главная улица. Все эти входы хорошо укреплены; у троих ворот, выходящих на пустыню, сохранились остатки рва, который когда-то окружал город, но сейчас засыпан. Улицы Алжира кривые и узкие. Самые главные едва достигают ширины четырех метров, к тому же половину улицы занимают магазины или столбы, поддерживающие второй этаж, который обычно выступает далеко вперед; так что по многим улицам с трудом могут протиснуться нагруженные товаром мулы. Из общественных зданий самое примечательное – это Кассауба, или крепость, о расположении которой мы уже говорили. Это огромное, тяжелое кирпичное здание квадратной формы, окруженное высокими массивными стенами, которое защищают пятьдесят пушек и несколько гаубиц, установленных таким образом, чтобы держать в страхе сам город и окружающую его местность. Дворец, в котором живет дей и располагается его гарем, можно описать словом «великолепный», ибо он в изобилии украшен мраморными колоннами, фонтанами, зеркалами, оттоманками, подушками и другими предметами восточной роскоши. Во дворце есть и комнаты, не менее богатые и интересные: оружейный зал, где хранится самое разнообразное оружие, изготовленное с большим мастерством; сокровищница, в которой содержится не только множество драгоценных металлов в монете или в слитках, но и алмазов, жемчужин, рубинов и другие камней огромной ценности; и наконец, гигантские кладовые, где лежат груды дорогих шелковых тканей, а также бархат, парча, а рядом с ними – шерсть, воск, сахар, железо, свинец, сабельные клинки, ружейные стволы и другие изделия алжирских ремесленников, ибо дей – не только главный грабитель своих владений, но и первый купец в стране.

Рядом с Кассаубой располагается дамба с морскими фортами, которая представляет собой самое красивое и впечатляющее сооружение в городе. Длина дамбы составляет не менее 1300 футов (почти четыре километра), образуя прекрасную, опирающуюся на арки террасу, по которой любят гулять алжирцы. В этих арках располагаются богатые склады, которые французы заполнили веревками, канатами, рангоутным деревом, коноплей и разным другим корабельным товаром. На самой оконечности дамбы находятся казармы Джаниссариев, которым поручена защита морских фортов. Каждая казарма имеет несколько отдельных комнатушек, в которых солдаты спят на своих ковриках, сделанных из овчины, а в центре располагается красивая кофейная комната. Здания, называемые Баньо, – это сооружение, которое долгое время привлекало самое пристальное внимание европейцев, ибо здесь когда-то томились христианские рабы, захваченные корсарами. Впрочем, в течение многих лет до завоевания Алжира французами число пленников здесь было таким незначительным, что многие из этих ужасных зданий стали разрушаться, и, когда в Алжир вошла французская армия, она увидела лишь обветшавшие развалины. В ту пору в Баньо сидели лишь команды двух французских бригов, которые незадолго до прихода французов потерпели крушение у мыса Бингут, несколько французских солдат, взятых в плен во время наступления, и около двадцати греческих и генуэзских моряков, проведших в этой тюрьме два года, – в общей сложности около ста двадцати человек. Они говорили, что условия их содержания были плохими, хотя и не могли сравниться с теми, которые существовали здесь в прежние годы. Тюрьма поначалу была такой тесной, что заключенные чуть было не задыхались в ней, поэтому турки проделали в стенах отверстия. Но поскольку они не позаботились снабдить их оконными переплетами и стеклами или ставнями, то в помещении гуляли сквозняки и попадала дождевая вода, от которых очень страдали заключенные.

На борту алжирского корсарского судна

Мы можем проследить историю алжирских пиратов начиная с 1500 года, когда Селим, тогдашний султан Алжира, на территорию которого вторглись испанцы, обратился за помощью к знаменитому корсару Оруйе Рейсу, больше известному европейцам под прозвищем Барбаросса, что в переводе с итальянского означает «рыжебородый». Ни о чем этот амбициозный морской разбойник, прославившийся своими жестокими набегами, не мечтал сильнее, как об установлении своей власти над сушей. Поэтому в сопровождении пяти тысяч отборных пиратов он подошел к Алжиру, овладел им, убил Селима и провозгласил себя султаном. Так возникло это пиратское гнездо, свирепые осы которого не переставали тревожить торговлю христиан и обращать в рабство христианских моряков. Оно было уничтожено только в 1830 году, когда Алжир был взят французами.

Страдания многих тысяч людей, которые были захвачены в плен, проданы в рабство и погибли от рук этих чудовищ, давно уже взывали к мести всего христианского мира. Сколько молодых и способных юношей слабого здоровья было захвачено пиратами и продано на невольничьих рынках! Участь их была ужасна – в течение долгих жарких дней они должны были очищать заилившееся дно какого-нибудь крупного пруда, из которого была спущена вода. Им приходилось раздеваться догола, залезать в пруд и вытаскивать на берег черную вонючую грязь, прижав ее к своей груди, или тащить огромные каменные блоки для постройки дамбы, или строить и чинить оборонительные сооружения, а также выполнять другие тяжелые и унизительные работы. Единственной их едой был кусок черного хлеба, к которому иногда добавляли несколько гнилых олив или мясо овцы, умершей от какой-нибудь болезни. На ночь их загоняли в эту ужасную тюрьму Баньо, где они спали на охапке гнилой соломы, задыхаясь от страшной вони. Их ноги и руки сковывали цепями и частенько стегали бичом. Иногда кого-нибудь выкупали, когда рассказ о его страданиях вызывал слезы у тех, кто его слышал. Пираты часто захватывали женщин, подвергая их страшным мучениям. Бывали случаи, когда в рабство попадала целая семья. Об этом свидетельствуют многочисленные истории, которые невозможно слушать без содрогания. Однако размеры этой книги вынуждают нас быть краткими.

Как-то раз одна испанская дама, жена офицера, с четырнадцатилетним сыном и шестилетней дочерью плыла на испанском корабле, который был захвачен алжирцами. Разбойники обошлись с ней и ее детьми крайне жестоко. Мальчика они заковали в цепи, а беззащитную девочку так часто били, что ее несчастная мать чуть было не сходила с ума. Кроме того, негодяи отняли у них все самое необходимое. Много дней они спали на жесткой палубе корабля, подстелив лишь тонкие грязные коврики; так они были доставлены в Алжир. Несколько месяцев они просидели в ужасной тюрьме Баньо, где содержали рабов, но однажды к Аге, коменданту Баньо, прислали гонца, который заявил, что его хозяевам требуется рабыня. Выбор пал на эту испанскую даму, но в ту минуту, когда она обнимала своего сына, испуганные и беспомощные взгляды которого разрывали ей душу, и когда она в отчаянии смотрела на свою измученную девочку, она услышала, как ее вызывают в караульное помещение тюрьмы, где ее ожидала семья, которой потребовалась рабыня. Ей разрешили взять с собой свою маленькую дочь. Она очень боялась, что ей откажут в работе и вернут в эту чудовищную тюрьму, где никто не обращал никакого внимания на происхождение человека и все рабы содержались в одинаковых условиях. Она пошла, готовая согласиться на любую работу, лишь бы избавиться от страданий, но ей отказали, поскольку она совсем не соответствовала описанию женщины, которая нужна была хозяевам. Она принялась плакать и умолять; в конце концов ее пожалели и забрали вместе с маленькой дочерью. Но в тюрьме остался ее сын. Она очень горевала о нем, и ее добрые хозяева скоро узнали причину ее горя; но они не могли забрать мальчика и относиться к нему по-человечески или хотя бы не так, как к рабу, потому что сумма выкупа за него и за его мать сильно бы возросла и им бы пришлось оставить все мечты о свободе. Тем не менее хозяева вызволили его из тюрьмы и загрузили мальчика и его мать легкой работой. В этой семье они прожили три года, но, поскольку война с испанцами становилась все более разрушительной, алжирские власти потребовали, чтобы мальчик вернулся в Баньо и стал работать вместе с другими рабами, которые восстанавливали укрепления крепости, разрушенные испанскими пушками. Ему приходилось пересекать весь город с тяжелыми каменными глыбами на спине, а поскольку быстро идти он не мог, его постоянно били.

Наступило утро, когда измученный непосильным трудом и побоями мальчик, имевший слабое здоровье, уже не смог подняться со своей соломенной подстилки и сказал надсмотрщику, что пусть они его убьют, но он не станет больше таскать эти камни. Венецианский консул, в доме которого жила его мать с сестрой, постоянно посылал Аге требования возвратить мальчика. Увидев, что он уже на пороге смерти, арабы решили отдать его в надежде получить богатый выкуп. И он был возвращен матери. Он был так слаб, что чуть было не умер, но благодаря заботливому уходу вернулся к жизни. Однако семья консула решила скрыть факт его выздоровления, опасаясь, как бы его снова не забрали на работу. Через несколько месяцев алжирцы заключили с Испанией мир (это было в 1874 году), получили выкуп за эту несчастную семью и отпустили ее домой.

Арабские пираты совершали набеги даже на побережье Ла-Манша. А Средиземное море просто кишело ими – не только алжирскими, но и тунисскими корсарами. Да и в других портах Берберии их тоже хватало. Они высаживались на побережье средиземноморских стран, грабили деревни и уводили жителей в рабство. Корсары плавали на самых разных судах: у них были крупные, вооруженные пушками корабли и даже фрегаты, гребные галеры и различные суда, на которых плавали люди всех национальностей, населявших берега Средиземного моря. Захватив эти суда, пираты превращали их из торговых в разбойничьи. Что касается рабов, то, высадившись на берег, пираты отводили их во дворец дея, или Башоу, где он отбирал себе столько, сколько ему полагалось по закону; остальных продавали на невольничьем рынке тем, кто больше заплатит. Захваченные суда и их грузы тоже переходили в собственность дея. Если кто-нибудь из пленников заявлял, что хочет принять ислам, его жизнь сильно облегчалась.

Иногда рабы предпринимали отчаянные попытки бежать, и бывали случаи, когда им это удавалось.

В 1644 году из Алжира бежали Уильям Оукли и четверо его товарищей, изготовивших лодку из холста. В то время в Алжире находился пленный английский священник по имени Спрет, и несчастные рабы имели возможность собираться в подвале, где он молился вместе с ними.

Оукли удалось наладить хорошие отношения со своим хозяином, который за два доллара в месяц разрешал ему заниматься торговлей. Оукли продавал табак и разные безделушки и мог свободно передвигаться по городу. Ему-то и пришла в голову мысль изготовить холщовую лодку. Он рассказал, что поделился этой идеей со своими товарищами. «Мы сделаем лодку по частям, – сказал я им, – а потом соберем ее и уплывем отсюда». Они сначала ухватились за мое предложение, но, по зрелом размышлении, пришли к выводу, что затея обречена на провал. Некоторые из них стали перечислять трудности, с которыми нам придется столкнуться и которые нам вряд ли удастся преодолеть. Я попытался их разубедить.

Мы начали работу в подвале, который служил нам для молитв, но не потому, что это было священное место, а потому, что туда никто из посторонних не заходил. Сначала мы раздобыли доску длиной 12 футов (3,5 метра) и, чтобы не вызвать подозрения, рассекли ее на две половинки и соединили их. Потом мы изготовили шпангоуты, разделив каждый на три части и соединив в двух местах. Плоские части доски сложили и просверлили два отверстия для гвоздей, чтобы после соединения части шпангоута образовали тупой угол и приобрели нужную нам полукруглую форму. При изготовлении бортов нужно было избежать ударов молотком по гвоздям, чтобы грохот в подвале не привлек внимания алжирцев, которые относились с невыносимой подозрительностью к своим женам и рабам. Поэтому мы достали кусок холста, который можно было два раза обернуть вокруг лодки, и запасли смолу, деготь и жир, чтобы превратить его в некоторое подобие брезента, а также глиняные горшки для того, чтобы их растопить. Эти задача была поручена мне и двум плотникам. Мы заделали все трещины и дыры, чтобы запах смолы и дегтя не просочился наружу. Но не успели мы начать работу, как от этого запаха мне стало дурно, и я выскочил на улицу, хватая ртом воздух. На свежем воздухе я потерял сознание и упал, разбив себе лицо. Мои товарищи затащили меня в подвал. Но мне было очень плохо, и о продолжении работы не могло быть и речи. Вскоре я услышал, как один из плотников жалуется на то, что его тошнит и он ничего не может делать. Я понял, что если мы сегодня ночью перестанем работать, то утром уже не сможем продолжить, поэтому я велел распахнуть дверь подвала пошире и встал там, чтобы вовремя предупредить товарищей об опасности. Через несколько часов мы закончили обшивку лодки и оттащили ее в мой магазин, расположенный метрах в двухстах отсюда.

В подвале мы все подогнали: шпангоуты к килю, хвост к шпангоутам, сиденья к готовому корпусу, а потом снова все разобрали. Нам с трудом удалось вынести части нашей лодки из города. Уильям унес киль и спрятал его под изгородью; другие детали были вынесены с теми же предосторожностями. Когда я нес холст, купленный для изготовления паруса, я оглянулся и увидел, что за мной крадется шпион, который уже доставил нам массу неприятностей. Я сильно встревожился, но, увидев англичанина, стирающего в море свою одежду, попросил его помочь мне постирать мой холст. В эту минуту подошел шпион и, встав на скале, высившейся прямо над нами, стал смотреть, что мы будем делать. Тогда я выжал холст и расстелил его прямо перед ним для просушки; он постоял немного и ушел. Но я еще не избавился от подозрений и, когда мой парус просох, отнес его в город. Этот случай очень напугал моих товарищей. Но мы продолжали подготовку к побегу и раздобыли немного еды и наполнили два бурдюка свежей водой.

Все это время я регулярно посещал моего господина, вел переписку и отдавал ему то, что он требовал, а сам тем временем тайно обратил все свои товары в деньги и, положив их в чемодан с двойным дном, вверил его попечению мистера Спрета, которые преданно их сохранил.

Мы решили собрать лодку на холме, расположенном в полумиле от города, рассудив, что отсюда сможем заранее увидеть приближение врага. Когда лодка была собрана и обтянута холстом, четверо моих товарищей отнесли ее к морю, где, раздевшись догола и сложив в нее всю нашу одежду, мы отвели ее в море на такое расстояние, пока могли еще чувствовать под ногами дно, опасаясь, что у берега ее могут повредить камни и скалы. Но, забравшись в нее, мы обнаружили, что ошиблись в расчетах. Лодка погрузилась в море до бортов и чуть было не утонула. Надо было что-то срочно придумать. Наконец, один из наших товарищей, испугавшись предстоящего плавания, решил остаться, заявив, что лучше терпеть мучения на земле, надеясь когда-нибудь выйти на волю, чем утонуть в море. Тем не менее лодка по-прежнему была перегружена, и мы решили, что выходить на ней в море опасно. Но тут еще один наш товарищ сошел на берег, борта лодки поднялись, и мы рискнули отправиться в путь.

Попрощавшись с нашими товарищами, которые оставались в плену, и пожелав им счастья, насколько это было возможно в рабских условиях, и выслушав их пожелание продержаться подольше, ибо они не сомневались, что мы идем на верную гибель, мы 30 июня 1644 года вышли в море. Эту ночь я не забуду никогда. Наша команда состояла из Джона Энтони, Уильяма Адамса, Джона Джефса, Джона-плотника и меня самого. Мы отправились в море без руля, такелажа и компаса. Четверо из нас непрерывно трудились на веслах, а пятый в это время вычерпывал воду, которая просачивалась сквозь холст. Мы прилагали все силы, надеясь за ночь отойти подальше от ненавистного берега, но, когда рассвело, мы все еще находились в пределах видимости алжирских кораблей в гавани и с дороги. Впрочем, наша лодка была очень маленькой и едва возвышалась над поверхностью воды, так что мы надеялись, что ее не заметят или посчитают целью, не стоящей захвата.

Мы еще не раз имели случай убедиться в плохой подготовке нашего похода, ибо хлеб, который постоянно находился в соленой воде, стал совершенно несъедобен, а дубленые шкуры бурдюка придавали воде тошнотворный вкус. Но пока хлеб не размок окончательно, мы его ели; нам удалось растянуть его на три дня, но потом лютый голод – самый ужасный из всех видов смерти – заглянул нам в лицо. Морская вода, которой мы пытались утолять жажду, только разжигала ее; кроме того, к нашим несчастьям добавилось еще несколько. Некоторое время ветер дул нам в лицо; нам приходилось грести не переставая, чтобы лодку, которая почти не продвигалась вперед, хотя бы не относило назад. Солнце палило неимоверно, и наши мучения были невыносимы. Нас спасало только то, что человек, который вычерпывал воду, поливал ею наши тела. Из-за палящего солнца и соленой воды наша кожа сплошь покрылась волдырями. Днем мы гребли совершенно голыми; ночью натягивали на себя рубашки и накидки. Больше ничего у нас не было – надеясь облегчить лодку, мы оставили всю свою одежду на берегу.

У одного из нас были карманные солнечные часы, которые мы использовали вместо компаса, и, говоря по правде, он хорошо послужил такому «судну» и таким морякам, как мы. Днем мы прокладывали курс по нему, а ночью ориентирами нам служили звезды; если же их не было видно, то мы догадывались о том, куда плыть, по движению облаков. Так мы двигались четыре дня и четыре ночи. На пятый день мы были уже на грани отчаяния, оставив уже все надежды на спасение. Мы перестали грести и отложили весла – то ли потому, что у нас не осталось сил, то ли потому, что не хотели понапрасну тратить последнюю энергию. Однако мы продолжали вычерпывать воду, хотя и понимали, что нас уже ничто не спасет.

Тот, кто ведет себя необычно, хочет добиться больше всех; бросив бесполезную греблю, мы предались бесплодным мечтанием – о том, чтобы нас подобрал какой-нибудь корабль, не важно, какой страны.

Пока наша лодка качалась на волнах, а наши последние надежды растаяли как дым, мы увидели недалеко от себя спящую в воде черепаху. Думаю, что сам Дрейк, наткнись он на испанский флот с серебром, не радовался бы так сильно, как мы! Мы снова взялись за весла и, молча подойдя к нашей жертве, с ликованием затащили ее в лодку. Отрубив ей голову, мы выпили кровь, вытекшую на дно лодки, съели печень черепахи и высосали ее плоть. Наш дух воспрянул, силы к нам возвратились, и мы энергично взялись за работу. Избавившись от своих страхов, мы снова стали надеяться на спасение, и около полудня увидели землю или подумали, что это земля. Невозможно описать ликование, охватившее нас! Земля вернула нас к жизни, кровь быстрее потекла по венам, а на бледных щеках заиграл румянец – мы были похожи на оживших мертвецов. Присмотревшись внимательнее, мы убедились, что это действительно земля, и, как сумасшедшие, бросились в воду и поплыли к ней. Все мы хорошо плавали; вода охладила нашу обгоревшую кожа, и никому из нас даже в голову не пришло, что на нас могут напасть акулы! Вскоре мы вернулись в нашу лодку; устав от плавания и охладившись, мы так крепко уснули, как будто лежали в своих постелях. К счастью, мы спали недолго, и наша лодка еще не успела наполниться водой до краев.

Освеженные сном, мы с новыми силами налегли на весла, надеясь достичь суши еще до наступления ночи. Но двигались мы очень медленно. К вечеру мы поняли, что оказались на острове Фроментере, откуда видна Майорка; по крайней мере, так утверждали находившиеся среди нас моряки. Они-то плавали в этих краях и хорошо их знали. Мы долго спорили, к какому острову держать курс, и, поскольку на увиденном нами было много ядовитых змей, мы решили идти на Майорку. Всю эту ночь мы не переставая гребли, и всю следующую тоже. Это была уже шестая ночь со времени нашего ухода. Весь день остров был у нас на виду, и к десяти часам вечера мы подошли к берегу. Однако он оказался скалистым и очень крутым, и мы поняли, что подняться на него не сможем.

И тут мы увидели судно, которое приближалось к нам. Пусть читатель представит себе наш страх быть захваченными в плен турецким капером после всех наших мучений и трудов! Мы прижались к берегу, а когда судно скрылось из глаз, мы тихонько пошли вдоль побережья, пока не нашли подходящего места для высадки.

Мы не сошли с ума от радости, добравшись до берега; наоборот, словно люди, только что очнувшиеся от дурного сна, мы никак не могли поверить в свое спасение. Мы ничего не ели с тех пор, как нам попалась черепаха; мы с Джоном Энтони отправились на поиски пресной воды, оставив товарищей сторожить лодку. Пройдя совсем небольшое расстояние, мы оказались в лесу, не зная, куда идти дальше. Мой спутник предлагал идти в одну сторону, а я – в другую. Как слаб и беспомощен бывает человек! Совсем недавно нас объединяла общая опасность в море, и вот уже мы не можем договориться, куда идти! Тем не менее мы все-таки решили, куда надо идти. Мой товарищ принялся меня упрекать; хорошо, что дело не дошло до драки. Я пошел прочь, а он, увидев, что я настроен решительно, двинулся за мной. Тропинка привела нас к одной из тех сторожевых башен, которые понастроили испанцы, чтобы часовые вовремя сообщали им о приближении каперов. Опасаясь, как бы часовой в нас не выстрелил, мы окликнули его и, сообщив, кто мы такие, попросили его показать нам, где находится вода и поделиться с нами хлебом. Он сбросил нам с башни кусок старого зачерствевшего пирога и показал, где находится ближайший колодец. Мы напились воды и откусили по кусочку пирога, который с трудом смогли проглотить, а потом поспешили к оставленным на берегу товарищам, чтобы сообщить им о наших успехах.

Нам было грустно покидать нашу лодку, но муки голода и жажды гнали нас вперед, и, вытащив ее на берег, мы ушли. Когда мы дошли, или, вернее сказать, доползли, до колодца, между нами снова вспыхнула ссора, воспоминания о которой так ужасны, что я предпочитаю набросить на них покров тишины. И это самая лучшая могила для всяких неприятных воспоминаний. Один человек из нашей команды, а именно Уильям Адамс, не смог сделать ни единого глотка воды; он упал на землю и слабо произнес: «Я умираю». Мы бросились поднимать его, уверяя, что все будет в порядке. Наконец, он немного очухался; мы подкрепились пирогом и водой, а потом улеглись рядом с колодцем и стали ждать утра.

Когда рассвело, мы снова обратились к часовому, попросив его показать нам дорогу к ближайшему дому или городу. Он направил нас к домику, стоявшему примерно в двух милях отсюда; но наши ноги были покрыты волдырями и так болели, что мы добрались до него только к вечеру. Хозяин дома, увидев наши лохмотья, принял нас за грабителей и, направив на нас охотничье ружье, приказал стоять на месте. Наш товарищ, знавший язык этой страны, попытался мягко разубедить его, заявив, что мы бедные люди, которых Божье Провидение вызволило из алжирского плена и которые надеются, что он пожалеет и накормит нас. Честный крестьянин дал нам хлеба, воды и оливок. Поев, мы легли на землю и отдохнули три или четыре часа. Потом, поблагодарив крестьянина, собрались тащиться дальше. Тронутый нашей благодарностью, он пригласил нас в дом и угостил вкусной горячей бобовой кашей, которая показалась мне самой изысканной едой на свете. Распрощавшись с хозяином, мы пошли в Майорку, расположенную милях в десяти отсюда.

На следующее утро мы вошли в город. Наш необычный вид – у нас не было ни обуви, ни брюк, а лишь свободные рубашки, надетые поверх курток, – привлекли внимание огромной толпы. Мы подробно рассказали о нашем спасении, и люди захотели нам помочь. Они принесли нам еды, вина, ароматной воды и всего того, что помогло нам воспрянуть духом. Они предупредили нас, что мы должны остаться в пригороде, пока о нашем прибытии не узнает наместник. Вскоре нас позвали к нему, и, выслушав рассказ о нашем побеге и опасностях, подстерегавших нас на пути, он велел содержать нас за его счет, пока не придет корабль, который отвезет нас домой. А тем временем жители Майорки собрали деньги и купили нам одежду и обувь».

Отсюда беглецы уехали в Кадис, а потом благополучно добрались до Англии. В разное время разные европейские страны снарядили несколько экспедиций для разгона пиратов. В 1541 году могущественный император Карл V собрал огромный флот и высадился на алжирском берегу. И ему удалось бы взять город, если бы не разразился ужасный шторм, который уничтожил большую часть его флота и не вынудил его в страшной спешке уйти домой, спасая остатки своей армии. Ликованию алжирцев не было предела; они решили, что Небеса благоволят к ним, ведь самое мощное войско, которое когда-либо собиралось для их разгрома, вернулось домой, потеряв треть своего состава и значительную часть кораблей и транспортов. Пленных было так много, что, желая показать свое презрение к ним, пираты продавали их на алжирском базаре по луковице за человека.

Почти целое столетие после этого алжирцы спокойно занимались морским разбоем, но в 1655 году британский адмирал Блейк задал им сильную трепку.

После него укротить этих врагов Европы решили французы. Экспедицией командовал адмирал Дюгезн; он подверг Алжир такой мощной бомбардировке, что сам дей пришел в ужас от разрушений, которые причинили новые морские пушки, но тут поднялся сильный ветер с суши, и французский флот вынужден был поскорее вернуться в Тулон.

Избавившись от страха скорой гибели, алжирцы решили отомстить и совершили несколько набегов на побережье Прованса, подвергнув его полному разгрому. Они убивали людей, жгли и уничтожали все, что попадалось им на пути. К дею вернулась не только его храбрость, но и чувство юмора. Узнав о том, во сколько обошлась французскому королю экспедиция против Алжира, он послал ему сообщение: «Если Людовик заплатит мне хотя бы половину этой суммы, то я сам, желая его порадовать, сожгу свой город». Неудивительно, что французы на следующий год отправили против пиратов новую экспедицию под командованием того же адмирала. Дюгезн опять подошел к Алжиру и встретился здесь с маркизом д’Афранвилем, который командовал пятью мощными кораблями. Был устроен военный совет, на котором было решено немедленно атаковать. Корабли заняли свои позиции и в течение дня обрушили на город сотню снарядов, а ночью – еще столько же. В нескольких местах вспыхнули пожары; дворец дея и другие общественные здания были превращены в развалины; перестали существовать несколько батарей, а в порту затонуло несколько судов. Такие разрушения заставили дея и янычар просить мира. Дюгезну были посланы парламентарии; он согласился прекратить обстрел года, но отказался обсуждать условия мира, пока ему не отдадут всех пленников, которые сражались под французским флагом. Алжирцы согласились их выдать, и вскоре сто сорок два пленника прибыли на борт французских судов. А тем временем арабские солдаты восстали, убили дея и выбрали нового, который велел снова поднять над городскими стенами пиратский флаг. Сражение возобновилось с новой силой, и французский адмирал обрушил на город целый ливень снарядов, и менее чем через три дня большая часть Алжира сгорела дотла. Огонь полыхал с такой силой, что его было видно с расстояния двух или трех миль. Придя в ярость, новый дей велел собрать всех французских пленных и перерезать. Французского консула, отца Вашера, привязали к пушке и выстрелили в сторону французского флота. Это зверское убийство так возмутило Дюгезна, что он, подведя флот как можно ближе к городу, обрушил на него новый град снарядов, пока все корабли, укрепления и дома в нем не были уничтожены – в целом почти весь нижний город и примерно две трети верхнего. Увидев, что корабельным пушкам здесь делать больше нечего, а высадить на сушу десант у него не хватало сил, он не спеша ушел в море, оставив алжирцев сожалеть о своем упрямстве. Через несколько лет они снова занялись разбоями, а когда британский консул пожаловался на это дею после того, как его корсары захватили английское судно, тот ответил им безо всяких уверток: «Да, это правда, но что же вы хотите? Все алжирцы – негодяи, а я – их командир».

Такие люди понимают только силу; и в 1700 году капитан Бич напал на семь алжирских фрегатов, заставил их выброситься на берег и сжег. Против алжирских пиратов время от времени устраивались экспедиции, но практически без особых результатов. Большинство морских наций по-прежнему платило им дань. Но вскоре появилась новая держава, которая нанесла пиратам первое сокрушительное поражение; этой державой были Соединенные Штаты Америки.

В 1792 году алжирские корсары во время одного-единственного плавания уничтожили десять американских судов и отправили их команды в Баньо, так что там оказалось сто пятнадцать пленных христиан.

Алжирцы стреляют по французскому флоту из пушки, к которой привязан французский консул

Тут же были начаты переговоры; требования дея конечно же выросли в соответствии с числом пленников, и американцам пришлось не только выплатить огромный выкуп помимо подарков, морских припасов и ежегодной дани, но и построить фрегат с тридцатью шестью пушками на борту. На все это ушло около миллиона долларов, в ответ на который они получили свободу для захваченных моряков, защиту своих торговых судов и право свободной торговли с Алжиром. Договор был подписан 5 сентября 1795 года, и с этого времени до 1812 года дей сохранял вполне терпимые отношения с конгрессом. Он был так доволен ими, что в 1800 году сообщил консулу США о своем намерении послать турецкого посла с обычными подарками в Вашингтон на небольшом американском фрегате, который в ту пору находился в гавани Алжира. Напрасно консул и капитан доказывали ему, что не имеют права посылать судно с таким заданием; дей заставил их замолчать, заявив, что он оказывает им особую честь, которой тщетно добивались капитаны английских судов, стоявших в этом порту, поскольку он был сердит на англичан. Вашингтону пришлось согласиться; на главной мачте фрегата подняли корсарский флаг с головой Али в тюрбане под салют из семи пушек; под этим флагом корабль вышел в Средиземное море, бросил якорь у семи башен, где после выгрузки товаров ему было разрешено поднять свой флаг. Это был первый корабль, вошедший во Фракийский Босфор под американским флагом.

В 1812 году, когда финансы дея истощились, а ему отовсюду сообщали о том, что американская торговля процветает, он решил начать с ними новую войну. Однако он выбрал для этого крайне неудачное время, поскольку Штаты, объявив до этого войну Великобритании, отозвали большинство своих торговых судов домой, поэтому в руки пиратского крейсера попал лишь небольшой бриг с командой из одиннадцати человек. Наконец, пришло время положить конец этому разбою, и в 1815 году, заключив в Англией мир, президент Мэдисон отправил в Средиземное море американскую эскадру под командованием коммодоров Бейнбриджа и Декатура, с посланником Шейлером на борту, потребовать полного возмещения всего ущерба, нанесенного американским подданным, немедленного освобождения всех пленных, восстановления их собственности и гарантий того, что в будущем они никогда не подвергнутся насилию. Кроме того, посланнику было поручено обсудить предварительный договор на условиях полного равенства сторон. Ни о какой дани не могло быть и речи. Эскадра пришла в Алжир в начале июня и, захватив алжирский фрегат и военный бриг, неожиданно появилась в Алжирской гавани, когда все их крейсеры были в море, и предоставила на рассмотрение Дивана условия мирного договора, а также письмо американского президента дею. Испугавшись неожиданного появления эскадры, алжирцы 30 июня, практически безо всякого обсуждения, согласились принять американские условия мира.

Великобританию, владычицу морей, уже давно упрекали в том, что она покорно терпела зверства, которым алжирские варвары подвергали корабли и население небольших государств, расположенных на берегу Средиземного моря. Наконец, предоставился удобный случай расквитаться с пиратами.

В Боне, расположенной в нескольких милях восточнее Алжира, находилось предприятие, занимавшееся прибрежным рыболовством под защитой британского флага. В разгар сезона сюда часто приходили рыболовные суда с Корсики, Неаполя и других итальянских портов. 23 мая, в праздник Вознесения, когда команды судов готовились выслушать мессу, в крепости выстрелила пушка, и появилось около двух (другие документы утверждают – четыре) тысяч пехотинцев и кавалеристов. Это были турки, левантийцы и мавры. Часть этих солдат двинулась в глубь страны, а другая – к реке, где на разном расстоянии от моря находились рыбачьи лодки. Они открыли огонь по несчастным рыбакам, часть которых сидела в лодках, а другая была на суше; почти все из них погибли. Потом они разорвали на куски английские флаги, топтали и таскали их по земле. Люди, оказавшиеся в сельской местности, спаслись бегством, а потом рассказали, что видели, как солдаты разграбили дом британского вице-консула, склады с провизией и забрали себе весь улов. Нескольким лодка удалось спастись, они и привезли в Геную весть о нападении пиратов. Эти сведения агент Ллойда изложил в депеше, датированной 6 июня.

Не успели вести об этой зверской резне достичь Англии, как все общество воспламенилось желанием подвергнуть суровому наказанию вождя варваров, поступки которого не сдерживались ни чувством человечности, ни условиями договоров. Поэтому в Портсмуте с большой поспешностью организовали экспедицию, которая, дождавшись попутного ветра, вышла 28 июля в море. Командование этой экспедицией было поручено лорду Эксмауту. В состав флота входило его собственное судно «Королева Шарлотта» со ста двадцатью пушками на борту, «Непобедимый» контр-адмирала Дэвида Милна, имевший девяносто пушек, три корабля: «Минден», «Превосходный» и «Альбион», вооруженные семьюдесятью четырьмя пушками каждый, пятидесятипушечный «Леандр», четыре фрегата и брига, а также брандеры, транспортные суда, перевозившие боеприпасы, и несколько более мелких судов, снабженных, помимо обычных средств вооружения, ракетами Конгрива, шрапнельными снарядами, огромная разрушительная мощь которых была недавно доказана на континенте. 9 августа флот бросил якоря в Гибралтаре, где к нему присоединился голландский адмирал ван Каппиллен, который командовал пятью фрегатами и корветом. Этот адмирал уже бывал в Алжире, пытаясь освободить пленных. Однако ему было отказано в их выдаче; тогда он, зная, что его сил недостаточно для военных действий, решил присоединиться к английской эскадре, которая была гораздо сильнее его. Тем временем в Алжир был послан «Прометей» под командованием капитана Дэшвуда, которому было поручено вывезти оттуда британского консула со всей его семьей. Однако ему удалось спасти только жену и дочь консула; они добрались до корабля, переодевшись в форму корабельных гардемаринов, ибо дей, узнав об английской экспедиции из французских газет, приказал схватить консула Макдоннелла и заковать его в цепи. Когда же до него дошла весть о том, что жене консула удалось спастись, он велел немедленно задержать две шлюпки с «Прометея», которые оказались на берегу, и продать всех их моряков числом восемнадцать человек в рабство. Об этом новом зверстве было доложено лорду Эксмауту вскоре после его выхода из Гибралтара и конечно же усилило его желание поскорее достичь Алжира. Он прибыл туда 27 августа и послал на берег своего переводчика Саламе вместе с лейтенантом Бургессом в качестве парламентеров. Они должны были передать дею письмо с требованием возместить нанесенный им ущерб.

Тем временем подул ветерок, флот вошел в залив и бросил якоря в миле от Алжира. «Было уже половина третьего, – пишет Саламе в своем захватывающем рассказе о тех событиях, – но ответа так и не поступило, хотя мы прождали уже на полчаса дольше оговоренного времени. Наш флот стоял практически напротив города, дул легкий ветерок, и мы решили, что выполнили свой долг и, не теряя времени, должны вернуться на корабль и сообщить его светлости о провале нашей миссии.

Бургесс, флаг-лейтенант, согласился со мной, и мы подняли сигнал, «что ответа так и не получили», и принялись грести к «Королеве Шарлотте». Сообщив адмиралу о нашей встрече с капитаном порта и нашем ожидании и т. д., я поразился той перемене, которая произошла с адмиралом после того, как мы расстались с ним утром. Он всегда был весьма мягким человеком, но сейчас он показался мне очень воинственным, похожим на свирепого льва, который долго томился в своей клетке, а теперь был выпущен на свободу. Несмотря на это, его светлость ответил мне так: «Ну ничего, мы еще посмотрим», потом повернулся к офицерам и произнес: «Будьте готовы». Тут же все матросы расхватали спички и клочки шерсти и стали с нетерпением ждать приказа: «Огонь!»

Не успел Саламе вернуться, как его светлость поднял сигнал, запросил корабли об их готовности к бою, и, получив утвердительный ответ, направил «Королеву Шарлотту» прямо на берег, и, к величайшему изумлению алжирцев, прошел мимо береговых батарей, не обменявшись с ними ни единым залпом. Наконец, он подошел к южному концу дамбы на расстояние восьмидесяти ярдов (70 метров) и занял позицию, с которой мог бить прямой наводкой по главной мачте алжирского брига, которую он использовал в качестве ориентира. Тут же весь его флот, включая и голландские фрегаты, занял назначенные им позиции с той же точностью и в строгом порядке. «Королева Шарлотта» имела исключительно выгодную позицию: она попадала под фланкирующий огонь всего лишь трех или четырех пушек, а сама могла смести бортовым залпом целые батареи и держать под обстрелом всю дамбу и акваторию порта, которые лежали перед ней как на ладони. До сего момента не было сделано ни одного выстрела, и батареи были забиты зрителями, которые с изумлением смотрели на спокойные и уверенные эволюции британского флота, стоявшего в опасной близости от оборонных сооружений города. В душе лорда Эксмаута зародилась надежда, что дело можно будет решить миром; однако заминка, как выяснилось, была вызвана тем, что алжирцы оказались совершенно неготовыми к столь неожиданному приближению британских кораблей. Поэтому они и не стреляли, когда «Королева Шарлотта» прошла мимо их батарей. Когда же другие британские корабли выстраивались в линию, было хорошо видно, что алжирцы заряжают пушки. Не желая проливать кровь мирных граждан, его светлость, стоя на шканцах, несколько раз махал своей шляпой, показывая толпам, собравшимся на дамбе, что надо уходить, но на его сигналы никто не обратил внимания. Без четверти три восточная батарея алжирцев дала первый залп по «Королеве Шарлотте», а две другие – по «Альбиону» и «Превосходному», которые шли за ней. Тогда лорд Эксмаут, увидев лишь дымок от выстрела и еще до того, как снаряды пиратов успели долететь до английских кораблей, воскликнул: «Довольно ждать, стреляйте, молодцы!» Я уверен, что не успел еще его светлость завершить свою фразу, как под крики «ура» наш корабль дал бортовой залп и в течение последующих пяти или шести минут – еще два. Одновременно с нами открыли огонь и другие корабли. Первые залпы были столь сильны, что, как утверждают, от них погибло и было ранено более пятисот человек. И я верю этим сообщениям, поскольку во всех частях города собрались огромные толпы, я видел, как множество людей после первого залпа бежали под защиту крепостных стен на четвереньках, словно собаки.

После того как обе стороны обменялись залпами, небо заволокло дымом, солнце померкло, и горизонт скрылся во мгле. Весь день до этого я жарился на солнце, а от грохота пушек совсем оглох и, оказавшись в гуще этого страшного сражения, в котором еще ни разу не бывал, совершенно потерял ориентировку и, подобно идиоту или пораженному до глубины души человеку, никак не мог понять, где я нахожусь. Наконец, его светлость, заметив мое смятение, сказал: «Вы выполнили свой долг, спускайтесь вниз», я начал спускаться со шканцев, охваченный страхом и растерянностью, не зная, удастся ли мне добраться до кубрика живым, ибо вокруг грохотали пушечные залпы, с одного борта несли раненых, а с другого – мертвых. Но я был среди английских моряков! Видел, как они ведут себя в бою, видел их храбрость и упоение боем. Это поистине величественное зрелище, которое трудно представить себе мирному человеку».

Сражение было в самом разгаре; обе стороны не хотели уступать друг другу. Было несколько опасных моментов, особенно когда загорелись алжирские суда, стоявшие совсем близко от нас. Офицеры, окружавшие лорда Эксмаута, просили разрешения захватить арабский фрегат, стоявший в сотне ярдов от нас. Наконец, он согласился, и майор Госсет, морской пехотинец, убедил адмирала разрешить ему вместе с лейтенантом Ричардсом пойти на захват фрегата на баркасе с «Королевы Шарлотты». Фрегат был взят на абордаж и через десять минут уже пылал. Храбрый молодой гардемарин, несмотря на запрет, сгорая от желания совершить подвиг, пошел на шлюпке за баркасом, но был опасно ранен, а его брат офицер и девять человек команды были убиты. На баркасе, который двигался быстрее, потеряли всего лишь одного человека.

Перед закатом адмирал получил донесение от контрадмирала Милна, в котором тот сообщал, что потерял сто пятьдесят человек убитыми и ранеными, и просил по возможности прислать фрегат, который взял бы на себя часть вражеского огня. Лорд Эксмаут приказал «Глазго» отправиться на помощь Милну, но из-за ветра, поднятого обстрелом, этому кораблю пришлось снова бросить якорь, заняв более удобную позицию. Флотилии судов, которые были оснащены мортирами, пушками и ракетами, под командованием артиллерийских офицеров, разделили в тот славный день горечь потерь и радость победы. Благодаря им были подожжены все суда, стоявшие в порту (за исключением упомянутого выше фрегата, стоявшего на внешнем рейде). Огонь быстро перекинулся на арсенал, канонерки и склады. И они заполыхали. Это было грандиозное зрелище, которое невозможно описать! Военные шлюпы, которые должны были помогать линейным кораблям поддерживать их огнем и подготовить их отход, не только с честью выполнили свой долг, но и использовали любую возможность нанести ущерб врагу и находились в непрерывном движении. Артиллеристы Королевского флота стреляли исключительно метко, хотя их снаряды летели поверх английских линейных кораблей и даже между их мачт. Они не причинили им никакого ущерба. Чтобы деморализовать противника, адмирал приказал подвести к дамбе судно, набитое порохом, но по просьбе Дэвида Милна оно было отведено к батарее, которая досаждала ему своим огнем, и взорвано, после чего эта батарея замолчала.

Это был последний удар по врагу – его огонь уже до этого сильно ослабел, а теперь практически полностью прекратился. Раздавались лишь отдельные выстрелы, да с крепости, стоявшей наверху, до которой не долетали снаряды английских кораблей, было выпущено несколько снарядов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.