К саянам и свободе

К саянам и свободе

Густые первозданные леса окружали нас. Мы с трудом различали утопавшую в высокой, уже пожелтевшей траве тропу, вьющуюся меж кустарников и деревьев с почти облетевшей листвой. Это была старая, заброшенная Амыльская дорога. Двадцать пять лет назад по ней возили продовольствие, оборудование и рабочих на многочисленные золотые прииски Амыльской долины. Поначалу дорога бежала вдоль широкой и быстрой реки, затем уходила в лес; там мы шли, продираясь сквозь колючие заросли, поднимаясь в горы и снова опускаясь в низины, где утопали в вязкой, болотистой почве, стараясь не угодить в одну из коварных сибирских трясин. Проводник не знал истинной цели нашего путешествия и как-то однажды, сосредоточенно уставившись в землю, изрек:

— Здесь проехали три всадника. Может, и солдаты.

Он успокоился только после того, как выяснил, что следы, свернув было в сторону, снова вернулись на прежнее место.

— Они не поехали дальше.

— Жаль, — отозвались мы. — В большой компании путешествовать веселее.

В ответ проводник только ухмыльнулся, поглаживая бороду и всем своим видом показывая, что его не проведешь.

Наш путь пролегал через рудник, когда-то оборудованный по последнему слову техники, теперь же являвший собой весьма жалкое зрелище. Большевики повывозили отсюда все, что только смогли: оборудование, запасы продовольствия, — частично разобрали и отдельные строения. Поодаль мрачно темнела обесчещенная церковь: окна выбиты, крест сброшен, часовня сожжена. Печальный символ сегодняшней России. Семья оставшегося на прииске сторожа влачила полуголодное существование, живя в постоянном страхе и лишениях. По их словам, в лесах рыскала красная банда, промышлявшая на покинутых рудниках. Бандиты добывали понемногу и золотишко, выменивая его в деревнях на самогон — крестьяне на свой страх и риск гнали его из ягод и картофеля. Встреча с бандой означала бы для нас смерть. Спустя три дня, перевалив через северный хребет Саян в районе Алжиакского перехода, мы очутились наконец в Урянхае.

Этот благодатный, богатый множеством полезных ископаемых край заселен вымирающим монголоидным племенем: оно насчитывает теперь не более шестидесяти тысяч человек. Язык этой народности, исповедующей догмат «Вечного Покоя», отличается от других языков монгольской группы.

Урянхайский край в течение длительного времени, был ареной административных притязаний со стороны России, Монголии и Китая, а страдали от этого прежде всего его коренные жители, сойоты[9], которые должны были платить дань сразу трем сюзеренам. Но даже здесь мы не чувствовали себя в полной безопасности. Наш милиционер упоминал о готовящейся «красной» вылазке в Урянхай, а от крестьян мы слышали, что в деревнях, расположенных по Малому Енисею и дальше к югу, созданы отряды красногвардейцев, которые грабят и убивают всех подряд. Только недавно в лапы к ним угодили шестьдесят два офицера, пытавшиеся пробиться в Монголию, никто из них не ушел живым; кроме того, банда ограбила и перебила караван китайских купцов и перерезала немецких военнопленных, с трудом вырвавшихся из советского рая. На четвертый день мы спустились в болотистую долину, где на поляне стояла, со всех сторон окруженная лесом, избушка русских поселенцев. Здесь мы рассчитались с нашим проводником, торопившимся вернуться домой до первого снега. Хозяин дома согласился проводить нас до Сейбы за десять тысяч советских рублей. Мы решили здесь заночевать: измученным лошадям требовался отдых.

Во время чаепития дочь вдруг вскрикнула:

— Сойоты!

В избу ввалились четверо вооруженных людей в остроконечных шапках.

— Менде[10], — буркнули они и бесцеремонно уставились на нас. Ничто в нашей экипировке не ускользнуло от их проницательного взгляда. Затем один из них, видимо, полицейский чин (по-сойотски это звучит «мерин»), а может, еще какой-нибудь начальник, принялся прощупывать наши политические симпатии. Услышав, как мы в хвост и в гриву поносим большевиков, он повеселел и разговорился:

— Вы хорошие люди. Не то что большевики. Мы вам поможем.

Поблагодарив, я подарил ему толстую шелковую веревку, которой подпоясывался. Сойоты ушли до темноты, пообещав вернуться утром. Стемнело. Мы вышли посмотреть на лошадей, убедились, что они мирно пасутся на лугу, и снова вернулись в дом. В дружеских разговорах время шло быстро, но вдруг снаружи донесся конский топот, послышались грубые голоса. Пятеро красногвардейцев с ружьями и шашками ворвались в дом. Внутри у меня все похолодело, сердце бешено застучало. Враги! Красные звездочки на ушанках, красные нашивки на рукавах. Это был тот отряд, что охотился за казачьими офицерами. Сердито поглядывая на нас, они сбросили полушубки и сели. Мы завели разговор, повторяя те же бредни о «мостах, дорогах и золотых приисках». Они в ответ поведали нам, что ждут командира, который должен вскоре прибыть вместе с семью красногвардейцами, и тогда, взяв хозяина в проводники, они отправятся к Сейбе, где прячутся казаки. Я тут же заметил, что нам по пути и можно ехать вместе. Один из солдат сказал, что это будет зависеть от командира. Во время разговора вошел начальник сойотов. Присмотревшись к нашим незваным гостям, он вмешался в беседу:

— Зачем брали у сойотов хороший конь и оставляли плохой?

Солдаты загоготали.

— Не забывайте, вы не свой дом, — произнес сойот угрожающе.

— Иди ты к черту! — выругался один солдат.

Сойот же, сохраняя достоинство, уселся за стол, приняв из рук хозяйки чашку чая. Разговор не клеился. Выпив чаю и выкурив длинную трубку, сойот поднялся и с достоинством сказал:

— Если утром лошади не будут конюшня, мы приходить и сами брать.

С этими словами он повернулся и вышел.

Лица красногвардейцев заметно омрачились. Они срочно отрядили солдата с донесением к командиру, остальные же сидели молча, как в воду опущенные. Поздно вечером объявился наконец офицер, а с ним еще семеро солдат. Услышав про инцидент с сойотом, командир поморщился и сказал:

— Дело дрянь. В этих проклятых болотах сойоты могут поджидать нас за каждой кочкой.

Неприятное известие настолько взбудоражило офицера, что он, по счастью, не обратил на нас особого внимания. Я постарался его успокоить, пообещав уладить дело с сойотами. Командир, неотесанный чурбан, страстно мечтал выследить казачьих офицеров, чтобы получить повышение по службе, а история с сойотами могла помешать отряду достичь вовремя берегов Сейбы.

На рассвете мы выехали вместе с отрядом красных. Проделав километров пятнадцать, мы заметили впереди за кустарником двух всадников. Это были сойоты. За спинами у них покачивались кремневые ружья.

— Подождите меня здесь, — сказал я офицеру. — Попробую с ними договориться.

Я быстро погнал лошадь вперед. Один из всадников оказался предводителем сойотов, он попросил меня, вернувшись, ехать в арьергарде и в схватке помочь им.

— Хорошо, — согласился я. — Только давайте постоим еще немного. Пусть думают, что мы ведем переговоры.

Немного погодя мы обменялись рукопожатием, и я поспешил к солдатам.

— Порядок, — успокоил я офицера. — Можно ехать. Сойоты не будут мешать.

Отряд двинулся дальше. Выбравшись на открытое место, мы оглядывались и снова увидели вдали двух сойотов, въезжавших на полном скаку в гору. Тем временем мы с агрономом, помешкав, оказались в хвосте отряда, за нами следовал лишь один красногвардеец со свирепым выражением лица, настроенный по отношению к нам враждебно. Улучив момент, я прошептал моему спутнику только одно слово: «Маузер». Тот все понял и тихонько расстегнул кобуру.

К этому времени я уже догадался, почему солдаты, привыкшие к жизни в диких условиях, не решались ехать к Сейбе без проводника. Пространство между Сейбой и другой рекой, Алжиаком, представляет собой череду высоких и узких горных хребтов, разделенных болотами. Проклятое, гиблое место! Сначала наши лошади стали утопать в вязкой жиже и кружиться на одном месте, выискивая редкие кочки, где можно было стоять, не рискуя провалиться. Затем они начали одна за другой падать, подминая нас под себя, разрывая уздечки и калеча седла. Грязь доходила нам до колен. Мой конь упал, зарывшись в топь грудью и мордой, и мы с трудом спасли его. Лошадь офицера рухнула в ржавую жижу вместе с всадником, и тот рассек себе о камень голову. Мой спутник повредил колено, ударившись о дерево. Попадали с лошадей и поранились почти все солдаты. Измученные лошади храпели. Откуда-то издалека доносилось зловещее карканье ворона. Дорога становилась все ужаснее. Топь не кончалась, вдобавок теперь путь стали преграждать упавшие деревья. Прыгая через них, лошади тут же увязали в трясине. Окровавленные и перемазанные грязью, мы выглядели чудовищно, но больше всего нас беспокоил не внешний вид, а выдержат ли лошади. Мы уже давно спешились и вели их под уздцы. Но вот перед нами открылась просторная, заросшая низким кустарником поляна, со всех сторон окруженная скалами. Здесь стали проваливаться не только животные, но и люди. Мы беспомощно барахтались в болоте, которое, казалось, не имело конца. Лужайка была не чем иным, как трясиной, слегка затянутой сверху тонким слоем торфа. Чтобы как-то удержаться на поверхности, отряду пришлось растянуться и идти на большом расстоянии друг от друга. Но, несмотря на всю нашу предусмотрительность, земля непрестанно колыхалась под ногами, раскачивался и кустарник. Местами почва дыбилась и с хлюпаньем лопалась.

Неожиданно раздались три выстрела, три легких, еле слышных хлопка, однако они сразили офицера и двух солдат. Остальные, насмерть перепуганные, озирались с ружьями наизготове, не видя врага. Скоро еще четверо свалились на землю, и тут я заметил, что замыкающий цепочку свирепый солдат целится в меня. Но мой «маузер» оказался быстрее ружья, только поэтому я и веду сейчас рассказ.

— Начинай! — крикнул я своему спутнику, и мы ввязались в перестрелку. На поляну хлынули сойоты. Они снимали с убитых одежду, делили добычу, разбирали уведенных лошадей. Оставлять раненых было опасно — это означало бы возобновление военных действий в ближайшее же время.

Мы снова тронулись в путь и примерно через час труднейшей дороги, взобравшись в гору, очутились на заросшем лесом плоскогорье.

— Вы, однако, не такой уж мирный народец, — обратился я к предводителю сойотов.

Он внимательно посмотрел на меня и возразил:

— Убивали вовсе не сойоты.

Большевиков перестреляли абаканские татары в сойотских одеждах, перегонявшие через Урянхай стада и табуны из России в Монголию. Проводником и посредником в торговле у них был калмык-ламаист. На следующее утро, подъезжая к небольшому русскому поселению, мы заметили, что за нами следят, прячась в лесу, какие-то всадники. Один лихой молодой татарин, пришпорив коня, погнался за ними, но вскоре вернулся успокоенный.

— Это не враги, — смеясь, объявил он. — Можно продолжать путь.

Теперь мы ехали по отличной широкой дороге вдоль высокой деревянной ограды, за которой паслось большое стадо вапити, или изюбров. Русские поселенцы держат их из-за рогов, которые высоко ценятся тибетскими и китайскими фармацевтами. После соответствующей обработки кипячением эти рога — они называются пантами — высушивают и продают китайцам за большие деньги.

Жители встретили нас с опаской.

— Слава богу! — воскликнула хозяйка дома. — А мы уж подумали… — Она осеклась, перехватив взгляд мужа.