Глава XI. «К барьеру, Государь…»

Глава XI. «К барьеру, Государь…»

Ну что ж! Нас рассудит пара

Стволов роковых Лепажа…

Дмитрий Кедрин

О ПРАВАХ СВОБОДНОГО ЧЕЛОВЕКА

Первая четверть XIX века в Российской империи закончилась восстанием декабристов и его поражением. Наступившая политическая реакция нисколько, однако, не повлияла на ту сторону русской жизни, которая была связана с поединками чести. Напротив, отношение властей к дуэлянтам стало еще более либеральным. Угроза повешения — по законам Петра и Екатерины — никого не волновала, поскольку ни разу в течение столетия не была исполнена. До суда дело доходило редко, а когда доходило, то не было ни одного случая, чтобы суд, как писал известный русский юрист Таганцев, «не просил бы Императорское Величество смягчить и без того снисходительные законы наши о поединках».

Генерал-аудиториат или сенат почти всегда ставили в число чрезвычайных смягчающих обстоятельств содержание подсудимых под арестом во время следствия (редко более трех-четырех месяцев), их молодость и неопытность, чистосердечное раскаяние, примерно-усердную прежнюю службу, засвидетельствованную начальством, а еще чаще то, что виновный «подчинялся условным понятиям о чести», руководствовался «боязнью уронить себя в общественном мнении», что поединок «произошел под влиянием хотя и ложных, но вкоренившихся в нравы наши убеждений о необходимости смывать кровью частные оскорбления».

… Мазурка никак не могла завершиться — большой любитель танцев полковник Шарон был в ударе и не замечал, что остальное общество давно уже изнывает. И вот, делая очередное па, он отчетливо услышал слова штабс-капитана Гогеля, что Шарон сейчас станцует матросский танец. Когда дело дошло до объяснений, Гогель предложил выяснить отношения дуэлью.

По праву оскорбленного Шарон выбрал пистолеты. Поскольку его противник стрелял неважно, поединок решили провести на короткой дистанции в восемь шагов, причем стрелять договорились одновременно, что уравнивало шансы.

Классический дуэльный набор.

Дуэль состоялась 24 января 1836 года. Противники явились на поединок без секундантов, подать четкую команду было некому. Шарон нажал на спусковой крючок чуть раньше, но последовала осечка. Он приготовился к выстрелу Гогеля, но штабс-капитан проявил благородство, сказав, что они не договаривались считать осечку за выстрел — хотя, как уже говорилось, по дуэльным правилам было наоборот: если не существовало иного уговора, осечка приравнивалась к выстрелу.

Противники снова разошлись. На этот раз выстрелы прозвучали одновременно. Шарон схватился за шею, но рана оказалась не серьезной. Оба отделались трехмесячным заключением в крепости, а Гогель, сверх того, был переведен из гвардии в армию.

… Случайно попавший из пехоты в кавалерию прапорщик Залесский никак не мог научиться верховой езде. Местный остряк поручик Ген предположил во время выездки, что ему впору ездить на палочке. Залесский в ответ обозвал Гена хвастуном, и тот, недолго думая, принес пару пистолетов, предложив драться тут же, без секундантов.

Отсчитав десять шагов, противники скомандовали сами себе: «Раз, два, пли! Стрелять!» — и нажали на спусковые крючки. У Залесского курок не двинулся. Оказалось, он забыл его взвести. Но поскольку по дуэльным правилам за выстрел при технических неполадках считалась только осечка, противник позволил ему взвести курок. Выстрел — и Ген упал замертво.

Суд без колебаний приговорил Залесского к повешению. Приговору сопутствовало представление на высочайшую конфирмацию, в котором отмечались заслуги осужденного в походах против Польши, три сабельные раны, полученные им при взятии Варшавы, и орден за храбрость. 11 января 1834 года Николай I повелел: «Единственно во уважение прежней отличной службы, продержав год в каземате, перевести тем же чином в драгунский полк».

Николай I, по свидетельству Александры Осиповны Смирновой-Россет, говорил: «Я ненавижу дуэли; это — варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского». Но на деле едва ли он твердо был верен этим словам, во всяком случае, нередко шел на поводу у общественного мнения. Есть основания думать, что императорская ненависть была в значительной мере наигранной. Например, царь нисколько не возмутился, когда парижский мастер Л. Ф. Девим поднес ему пару дуэльных револьверов. Свои дуэльные пистолеты бельгийского производства имел и великий князь Михаил Павлович.

Любопытен документально подтвержденный факт вызова на дуэль самого Николая I, ставший известным благодаря исследованиям Н. Я. Эйдельмана.

1 января 1836 года царю было направлено письмо, автор которого, едко высмеивая самодержавие, заканчивал такими словами:

«Я оскорбил Вас и все Ваше. Вы, конечно, потребуете удовлетворения известным Вам способом. Но стоит ли? Многих — на одного: нехорошо для рыцаря и дворянина… Посему предлагаю добрый древний обычай — поединок. В дуэли много мерзости, но есть одно, может быть, перевешивающее все другое, — право свободного человека решать свои дела самому, без всяких посредников. В Вашей стране имеется неподвластная Вам территория — моя душа. Одно из двух: либо признайте свободу этой территории, ее право на независимость, либо сразитесь за свои права, которых я не признаю. Есть и третий выход: дать всеобщую свободу всем — и Вам, и мне, и России (проект прилагается к письму). Так ведь не дадите!

Если Вы сразитесь и проиграете, я диктую условия, если одолеете, я готов признать Ваше право надо мною, потому что Вы его завоевали в честной борьбе, рискуя за это право наравне со мною…

К барьеру, Государь!..

Александр Сыщиков».

Мерами, принятыми к отысканию автора, причем в качестве эксперта в числе прочих был привлечен известный литератор и издатель, осведомитель III отделения, Фаддей Венедиктович Булгарин, получивший за свои услуги 30 рублей, удалось установить, что Сыщиков — тамбовский дворянин, отставной артиллерийский поручик, получивший образование за границей, откуда вернулся, по словам Николая I, «с духом критики».

В письме к генералу-фельдмаршалу Ивану Федоровичу Паскевичу-Эриванскому император сообщил, как он поступил с мятежным подданным: «…я ему объяснил, что слушать его неинтересно, потому что и за меня и за себя все уж в своих гнусных письмах он высказал. Затем я объявил мою волю: Могу и на виселицу тебя, и в крепость, и в солдаты, и в Сибирь, все заслужил. Но, по твоему собственному разумению, ты не виноват и тебя карать не следует. Ты останешься в убеждении, что какое бы я тебе не назначил наказание, души твоей мне не завоевать. Ну что же, я тебя удивлю неслыханным милосердием. Приказываю: иди и живи. Ты свободен. Когда же сам совершишь такое преступление, в коем найдешь себя виновным, тогда получишь сполна».

Император Николай I.

Вместо царя в «поединок» с тамбовским дворянином вступило III отделение. Какие оно принимало меры, осталось тайной канцелярии, однако же, при не до конца выясненных обстоятельствах Сыщиков был вызван на дуэль неким Василием Ивановичем и на этой дуэли убит.

Не лишним будет здесь заметить, что, например, в студенческих кругах тогдашней России разного рода конфликты, в том числе вопросы оскорбления, вопросы чести, решались способами если не дуэльными, то близкими к ним (по крайней мере, по накалу страстей).

Константин Аксаков вспоминает из своей студенческой жизни: «На второй курс, когда мы были на третьем, поступил к нам в аудиторию невыносимый студент Соловьев, забияка и трус, и шут в одно и то же время. Однажды он до того приставал к Казаринову, что тот ударил его в лицо и расшиб ему нос до крови. «Вот я так и пойду к инспектору!» — заревел Соловьев. — «Стой! — закричали студенты. — Не смей ходить, мы это дело покончим сами». Студенты пошли с Соловьевым к Казаринову и окружили их обоих. — «Казаринов, ты ударил Соловьева? Проси прощенья». — Казаринов медлил. — «Проси прощенья!» — крикнули студенты. — «Прошу», — сказал Казаринов.

Ободренный Соловьев закричал, торжествуя: «Нет, скажи: прошу прощения!» Слова его, при его нелепом голосе и выражении торжества на лице, возбудили всеобщий смех. Казаринов сказал: «Прошу прощения», — и суд кончился».

Недаром, однако, тамбовский помещик формой своего мятежа избрал вызов на дуэль. Воинственный дух царствования Николая не смог не отразиться на числе поединков, они стали неотъемлемым явлением русской жизни. В армии же они попросту стали неизбежны. Очерк военной жизни того времени свидетельствует: «Войсковые начальники прозрачно намекали молодым корнетам, как они должны отстаивать честь, чтобы быть достойными своей чести и своих товарищей».

И «корнеты» стремились вовсю соответствовать традициям.

Никакая обида не прощалась, а за обиду могло быть принято все что угодно.

К примеру, поручик Пащенко доложил командиру, что прапорщик Иванов не выполнил его приказ. Иванов был посажен на гауптвахту. Выйдя оттуда, он пошел выяснять отношения с Пащенко. Взаимная брань быстро привела к соглашению драться на пистолетах без секундантов. Барьеры были расставлены на десять шагов, первым стрелял Иванов и промахнулся.

Пащенко целился тщательнее и ранил противника в ногу. Такие дуэли — подчиненных с начальниками — в прежние, совсем недалекие времена считались из ряда вон выходящими. В правление Николая I они уже не казались чем-то особенным. Не стало более жестоким и наказание их участникам. Пащенко приговорили к месячному содержанию на гауптвахте, а Иванова — к двухмесячному пребыванию в крепости. Кроме того, обоих по разу обошли производством в чине.

С самого начала николаевской эпохи стал меняться характер дуэли. Если при Александре I смертные случаи были относительно редки, а дуэли окружал некий ореол романтического легкомыслия, то уже в тридцатые годы российская дуэль становится более жесткой и кровавой.

Причины дуэлей были самые разнообразные. Корнет Бамберг вызвал своего однополчанина Кандалеева, вступившись за честь русского правительства. Так, во всяком случае, утверждал сам корнет.

Кандалеев, по натуре спорщик и скандалист, зайдя на квартиру к Бамбергу, разразился длинной тирадой в адрес правительства, хвалил декабристов, а в довершение обругал выходцев из Германии, к которым принадлежал и Бамберг, занявших «российские стулья так, что русским остается на земле сидеть». Возмущенный Бамберг обещал пойти с жалобой «по начальству», поскольку Кандалеев «оскорбил не столько его лично, сколько правительство». На это Кандалеев заметил, что настоящие офицеры не доносят, а дерутся на дуэли!

Договорились стреляться на расстоянии восемь шагов, причем одновременно — по сигналу. Бамберг оказался удачливее. Кандалеев получил тяжелую рану и вскоре умер. Перед следственной комиссией корнет сначала отпирался, вместе с секундантами показывая, что Кандалеев сам себя ранил, но потом признался в «произведенной» дуэли, заявив, что, кроме чести собственной, защищал «честь мундира русского, а вместе с ним и честь русского правительства».

В 1833 году из-за пустяка поссорились офицеры гвардейского полка Воейков и Канатчиков. Слово за слово, и Канатчиков назвал поведение Воейкова свинством, а тот в свою очередь обозвал его дрянью и запустил в него подсвечником.

Решение полковых офицеров было единодушным: Воейков и Канатчиков оскорбили своим поведением достоинство полка, а потому им следует подать в отставку.

Но и отставка не принесла облегчения Канатчикову. Его нигде не брали на гражданскую службу. Он недоумевал, пока один высокопоставленный чиновник не сказал его матери: «Ваш сын оскорблен своим товарищем, и они еще не потребовали друг от друга удовлетворения. Ваш сын публично оскорблен, замаран, и такие люди не могут быть терпимы ни в каком обществе».

Канатчикову ничего не оставалось, как вызвать Воейкова. Дуэль состоялась на Крестовском острове, излюбленном месте петербургских дуэлянтов. По жребию первым стрелять выпало Канатчикову, и он не промахнулся. Пуля попала Воейкову в голову.

Суд постановил лишить убийцу дворянства и после церковного покаяния отправить рядовым в армию. Но общественное мнение, вставшее теперь на сторону Канатчикова, оказалось сильнее суда. Николай I начертал на деле: «Прапорщика Канатчикова, продержав месяц на гауптвахте, возвратить на службу».

Наряду с причинами чисто общественного порядка значительную роль в ужесточении поединков играли сплошь и рядом происходящие нарушения неписаных дуэльных традиций. Случалось, поединок вообще не обставлялся никакими условиями. Нередко дуэлянты обходились без секундантов, обычно секундантов было всего двое и почти никогда — положенных четырех. Врачей, как правило, на дуэли не приглашали, поэтому первая помощь раненым всегда запаздывала.

Изменилось оружие дуэлянтов: почти всегда применялись пистолеты, причем повысились их убойная сила и точность.

Все чаще происходили поединки на условиях чрезвычайно суровых, по дуэльной классификации — исключительных: надо умудриться промахнуться с десяти, восьми, а то и с трех шагов.

Но если и промахивались оба, то часто становились к барьеру повторно, ибо условливались биться «до повалу».

Случалось, из одного пистолета бывали убиты оба противника. В 1834 году в Бадене стрелялись местный офицер Голер и русский капитан Веревкин. При первом обмене выстрелами оба промахнулись. Вторым выстрелом Веревкин тяжело ранил Голера. Полагая, что противник уже не в состоянии продолжать бой, он бросил пистолет на землю, но Голер все-таки поднялся на ноги и попытался выстрелить. Трижды его пистолет давал осечку. Тогда секундант Голера подобрал брошенный русским офицером пистолет, зарядил его и передал своему доверителю. Тот выстрелил и убил Веревкина на месте. А вскоре и сам скончался от полученной раны.

Но стрелялись не только офицеры. Порою дуэльные поединки выходили далеко за пределы хотя и не писанных правил (кодексы появились куда позднее), однако же более или менее известных и соблюдаемых.

Широкий резонанс вызвал неординарный случай ссоры между коллежским секретарем А. Ф. Апрелевым и чиновником Военного министерства H. М. Павловым, братом обольщенной Апрелевым девушки. Какое-то время обольститель обещал жениться на возлюбленной, родившей ему двоих детей, но потом нашел себе более богатую невесту. 26 апреля 1836 года должна была состояться его свадьба с некой Надеждой Кобылиной. Павлов, отстаивая честь сестры, требовал от Апрелева либо жениться на ней, либо принять вызов на дуэль. Апрелев отказался и от того, и от другого. Тогда отчаявшийся Павлов набросился с кинжалом на Апрелева в тот момент, когда он выходил из церкви после обряда венчания с Кобылиной, и тяжело ранил его. Рассказывают, что смертельно бледный Павлов, появившись с кинжалом, произнес медленно, с расстановкой: «Я здесь, г-н Апрелев, я пришел сюда свести с вами наши прежние счеты.

Я предупреждал вас об этом и сдержал свое обещание». Нападавший был тут же арестован (впрочем, он и не пытался бежать), но объяснить мотивы своего поведения отказался, предлагая выспросить об оных у раненого Апрелева. Тот заявил, что ему мотивы агрессии неизвестны, и Павлов предстал в глазах общества немотивированным убийцей. Он был лишен дворянства и осужден на сибирскую каторгу. Однако довольно скоро вскрылись все обстоятельства дела. Общественное мнение стало склоняться в пользу осужденного Павлова.

Спустя три недели Пушкин писал из Москвы жене в Петербург: «Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызывал Апрелева. — У нас убийство может быть гнусным расчетом: оно избавляет от дуэля и подвергается одному наказанию — а не смертной казни».

Военный суд, пересмотрев дело, лишил Павлова прав состояния и определил рядовым на Кавказ. Апрелева же уволили со службы, запретив ему проживание в обеих российских столицах. Впрочем, ранение оказалось для Апрелева смертельным. Павлов же погиб от нелепого случая: он был ранен во время обряда гражданской казни, когда ломали шпагу над его головой.