Ло Чжэньюй

Только в Тяньцзине я обнаружил, что далеко не все уже приготовлено, как уверял Ло Чжэньюй. Поэтому мне пришлось на один день остановиться в гостинице "Ямато". На следующий день прибыли Вань Жун, Вэнь Сю и все те, кто находился со мной в японской миссии, и мы перебрались в наскоро приготовленный для нас Чжанюань.

Чжанюань (или "сад Чжана") представлял собой огромный сад площадью около двадцати му [49], посреди которого стояло большое здание. Здесь обычно развлекался Чжан Бяо — бывший цинский наместник и командующий войсками в городе Учане.

Во время Учанского восстания Чжан Бяо, захватив свои драгоценности и имущество, вместе с семьей бежал в Тяньцзинь, где подыскал себе особняк на территории японской концессии. В нем я и устроился. Этот в прошлом знаменитый цинский полководец решительно не хотел брать с меня денег за квартиру; каждый день рано утром он приходил с метлой и подметал двор, выражая этим свою преданность мне. Впоследствии кто-то отговорил его это делать. В его доме я прожил пять лет. Когда Чжан Бяо умер, его сын стал требовать с меня арендную плату. Поскольку к тому же квартира эта мне не очень подходила, я переехал в Цзинюань (Тихий сад) к Лу Цзуюю.

Первоначальная цель моего переезда в Тяньцзинь состояла в том, чтобы уехать за границу, но получилось так, что я прожил здесь целых семь лет. Все это время я метался между представителями самых различных группировок. Помощь и поддержка, которую я получил от маньчжурских князей, значительно уменьшилась. Отец вначале редко приезжал в Тяньцзинь, и хотя позднее он стал наведываться чаще (он жил на английской концессии, в доме, который был сначала куплен для меня), роли это уже не играло. К тому времени меня покинул и мой наставник Джонстон: он получил новую должность и уехал в Вэйхайвэй.

В 1926 году, после того как Вэйхайвэй отошел к китайскому правительству, он как-то приезжал в Тяньцзинь. Джонстон пытался добиться для меня помощи от У Пэйфу и других, но безуспешно. Затем он уехал в Англию, где получил титул сэра и стал профессором китайской филологии Лондонского университета и советником Министерства иностранных дел Англии. В течение этих семи лет вокруг меня боролись всевозможные фракции. Их можно было разделить на следующие: некоторую часть старых сановников во главе с Чэнь Баошэнем, которая сначала надеялась на восстановление "Льготных условий", а потом согласилась на сохранение существовавшего положения, можно было назвать группой "назад во дворец"; во главе группы, которая возлагала надежды на мой выезд за границу и иностранную помощь (главным образом Японии) и состояла из сторонников восстановления монархии всех возрастов, а также отдельных князей, вроде Пу Вэя, находился Ло Чжэньюй. Ее можно было назвать группой "контактов с Японией" или "выезда за границу". Группу, считавшую, что лучший метод — это контакты с милитаристами и их подкуп, можно было назвать группой "использования военных". Состав ее был весьма неоднороден. В нее входили и бывшие цинские ветераны, и республиканские политики. Ведущей фигурой в этой группе был я сам. Вернувшийся потом снова ко мне Чжэн Сяосюй первоначально не примыкал ни к одной из групп. Получилось так, что со всеми группами он вроде бы в какое-то время соглашался, в какое-то время выступал против них, а его собственная, никем ранее не выдвигавшаяся политика "открытых дверей" (связь с любым государством, которое хотело бы помочь реставрации) и так называемое использование иностранцев вызвали возражение других группировок. Когда же он стал твердо проводить линию опоры на Японию, его соперники потерпели поражение. Он не только победил, но и присвоил себе результат многолетней борьбы руководителя группы "контактов с Японией" Ло Чжэньюя. Однако об этом несколько позже, сейчас же речь пойдет о самом Ло Чжэньюе. Когда Ло Чжэньюй пришел во дворец, ему было чуть больше пятидесяти лет; он был среднего роста, носил очки в золотой оправе (которые снимал в моем присутствии), козлиную бородку и седую косу. Когда я жил во дворце, он всегда носил цинскую дворцовую одежду. После того как я покинул дворец, он стал носить длиннополую верхнюю куртку с широкими и короткими рукавами, из-под которых виднелись узкие манжеты. Говорил он медленно, с шаосинским акцентом, ходил не спеша. К концу правления династии Цин Ло Чжэньюй занимал должность помощника секретаря в Министерстве народного просвещения, и у меня не могло быть с ним никаких дел. После моей свадьбы по рекомендации Шэн Юня, зная о способностях Ло Чжэньюя в области археологии, я принял предложение Чэнь Баошэня и сделал его членом Южного кабинета, пригласив принять участие в установлении подлинности древней ритуальной утвари из бронзы, имевшейся во дворце. Среди известных ученых, пришедших почти одновременно, находился его родственник Ван Говэй и известный специалист по юаньской истории Кэ Шаоминь. Чэнь Баошэнь считал, что присутствие в Южном кабинете таких людей только украсит цинский двор. Конечно, деятельность Ло Чжэньюя в деле реставрации монархии привлекала мое внимание больше, чем его талант ученого.

Во время Синьхайской революции Ло Чжэньюй уехал в Японию и прожил там десять лет, занимаясь археологией и научной деятельностью. Когда Шэн Юнь и Шань Ци действовали в Японии в интересах реставрации, они встретились и установили друг с другом связь. Позднее Шэн Юнь отошел от дел, прожил некоторое время в Циндао, а затем приехал в Тяньцзинь, где поселился на территории японской концессии. Шань Ци избрал своим местожительством Люйшунь и Далянь, находясь на содержании японцев. Но Ло Чжэньюй оказался активнее их всех. В 1919 году, по возвращении на родину, он, живя сначала в Тяньцзине, установил связи с японцами. Потом переехал в Далянь, где в порту открыл антикварную лавку, перепродавая контрабандой антикварные вещи. Одновременно он продолжал поддерживать контакты с японцами и в широких масштабах вел поиски сочувствующих реставрации.

Ло Чжэньюй уже имел многолетний опыт в накоплении богатств путем продажи антикварных изделий, старинных картин, каллиграфических надписей, драгоценных камней и черепашьих панцирей.

Он родился в уезде Шаосин провинции Чжэцзян в семье книготорговца старого типа. В молодые годы в провинции Цзянси служил учителем в семье одного знатного сановника, который был книголюбом и имел большую библиотеку.

Когда хозяин внезапно умер, Ло Чжэньюй решил воспользоваться невежеством хозяйки и, притворившись, что опечален смертью сановника, отказался от вознаграждения за целый год, чтобы таким путем выразить свое соболезнование. Он только попросил разрешения оставить себе на память о покойном несколько старых книг, картин и каллиграфических надписей. Хозяйка, тронутая его благородством, предложила самому выбрать в библиотеке покойного мужа любые книги и картины. Таким образом, этот потомственный книжник смог отобрать "на память" несколько корзин книг, среди которых находилось свыше сотни текстов Танской династии и более пятисот картин и свитков с каллиграфическими надписями династий Тан, Сун, Юань и Мин. Нагрузившись "подарками", он вернулся домой. Вскоре его маленькая книжная лавка превратилась в солидный антикварный магазин. Торговля расширялась, росла его известность как крупного специалиста по антикварным предметам. Постепенно именно это и помогло ему установить связь с японцами. В те годы, когда Ло Чжэньюй жил в Японии, благодаря книготорговцам он завязал дружбу со многими известными японцами; многие из них, считая Ло Чжэньюя авторитетом в области древних китайских памятников культуры, часто просили его определить достоверность и оценить картины и каллиграфические надписи. Ло Чжэньюй наделал себе множество печатей с надписями: "Определено Ло Чжэньюем", "Оценено Ло Чжэньюем". За один отпечаток такой печати японские антиквары платили ему три японские иены. В конце концов Ло Чжэньюй дошел до того, что стал вырезать поддельные печати знаменитых людей древности и ставить их на безымянные картины; рядом с такими печатями он ставил свою печать и продавал картины по высокой цене. Когда его просили оценить редкие бронзовые сосуды, он часто, ссылаясь на занятость, задерживал их у себя, стремясь снять с них как можно больше отпечатков, а затем продать их. Говорят, что все проданные им книги Сунской эпохи оказались искусной подделкой. Некоторые считали, что хотя человек он и не совсем порядочный, но все же талантливый и эрудированный. По-моему, в этом можно было усомниться. Однажды, уже во время Маньчжоу-Го, он принес мне показать несколько вещей из ханьского нефрита. Я не был большим специалистом по нефриту, однако имел кое-какие коллекции. Так называемый ханьский нефрит — всего лишь название и вовсе не должен обязательно относиться к эпохе Хань. Разглядев то, что принес Ло Чжэньюй, я невольно разочаровался в его "таланте и эрудиции", ибо все это оказалось чистой подделкой.

Ло Чжэньюй не часто ходил во дворец. Вместо него "на службу" являлся его родственник Ван Говэй, который всегда ему рассказывал, что произошло во дворце в его отсутствие. Ван Говэй во всем слушался Ло Чжэньюя — главным образом потому, что всегда чувствовал себя чем-то ему обязанным.

Ло Чжэньюй знал это и помыкал им как хотел. Лишь позднее я узнал, что известность Ло Чжэньюя во многом была связана с его особыми родственными отношениями с Ван Говэем. Когда Ван Говэй начал учиться, он был очень бедным человеком, и Ло Чжэньюй оказывал ему большую помощь, полностью оплачивая его расходы во время учебы в Японии. В знак глубокой признательности свои первые несколько произведений Ван Говэй издал под именем Ло Чжэньюя. Изданный впоследствии в Японии нашумевший трактат о древних гадательных надписях эпохи Инь фактически явился плагиатом большой исследовательской работы Ван Говэя. Семьи Ло и Ван позднее породнились. Казалось, положение изменится, но не тут-то было. Ло Чжэньюй по-прежнему оставался строг и требователен, поэтому Ван Говэй во всем слушался его. Когда я приехал в Тяньцзинь, уже после того как Ван Говэй стал профессором китайского языка в университете Цинхуа, не знаю из-за чего, но вдруг Ло Чжэньюй стал требовать у Ван Говэя уплаты долгов, неоднократно угрожая ему. Доведенный до отчаяния Ван Говэй, который и так жил в нищете, не вынес унижений и 2 июня 1927 года покончил с собой, утопившись в озере Куньминху в парке летнего дворца Ихэюань.

После смерти Ван Говэя в общественных кругах прошли слухи, что он погиб за династию Цин, сохранив ей верность до самой смерти.

В действительности все это сочинил Ло Чжэньюй, а я невольно стал его соучастником. Дело было так. Ло Чжэньюй тайно прислал мне в Тяньцзинь "предсмертное послание" Ван Говэя. Преданность и верность Ван Говэя глубоко взволновали меня. Я посоветовался с наставниками и издал указ, в котором жаловал Ван Говэю посмертный титул "верный", послав вместе с Пу Синем, который должен был принять участие в обряде похоронных жертвоприношений, подарки и две тысячи юаней. Ло Чжэньюй устроил поминки по Ван Говэю, пригласив на них многих китайских и японских ученых. Ло Чжэньюй говорил, что никогда не было такого честного и преданного человека, как Ван Говэй. Во время обряда жертвоприношений он уверял, что скоро встретится с Ван Говэем у "девяти источников". Однако, как оказалось, предсмертное послание было фальшивым, и его автором явился сам Ло Чжэньюй.

В то время меня окружали несколько больших любителей интриг, пытавшихся всеми правдами и неправдами разузнать о действиях своих соперников. Подкуп слуг противников был одним из методов их действий, и некоторые слуги в связи с этим стали наживать капитал. Именно таким способом Чжэн Сяосюй узнал о подделке Ло Чжэньюем "предсмертного послания" Ван Говэя, и весть об этом быстро распространилась среди ветеранов-монархистов. Тогда я всего этого не знал. Дело замяли, и лишь после смерти Ло Чжэньюя мне рассказали, что же произошло в действительности. Недавно я снова просматривал это "предсмертное послание". Иероглифы в нем, написанные рукой мастера-каллиграфа, не были похожи на почерк Ван Говэя. Тогда мне не пришло в голову, что вряд ли человек, замышляющий самоубийство, будет просить другого писать за него предсмертное послание.

Речь Ло Чжэньюя о Ван Говэе по меньшей мере ввела меня в заблуждение. В ней он говорил, что не знаком с содержанием предсмертного послания, выражая тем самым мне свою верность и преданность. Далее он подчеркнул, что трижды хотел умереть, но не умер. Дважды — когда я покинул дворец и когда переехал в японскую миссию — он хотел покончить с собой. В третий раз это было совсем недавно, он решил завершить все неоконченные дела и умереть. Но неожиданно "покойный опередил меня…". Ло Чжэньюй в своей речи также всячески пытался показать, что Ван Говэй только ему был обязан своими моральными качествами и творческими успехами. Именно такое впечатление оставила у меня тогда эта речь.

Хотя я долго не мог понять истинного характера Ло Чжэньюя, его желаниям, связанным со мною, никогда не суждено было сбыться.

Под конец он проиграл Чжэн Сяосюю, но и до этого времени также не мог оказывать сопротивления борьбе Чэнь Баошэня и Ху Сыюаня. В этих вопросах я сам не имел твердого мнения и действовал нерешительно.

Спор между Ло Чжэньюем и Чжэн Сяосюем касался главным образом моего выезда за границу. После того как я переехал из японской миссии в Пекине в Тяньцзинь, на меня обрушилась новая волна общественной критики. В Тяньцзине возникла Анти-цинская лига, выступавшая против меня. Ло Чжэньюй и его сторонники воспользовались этим, чтобы еще раз убедить меня в том, что единственный выход в создавшейся обстановке — мой выезд за границу. Влияние этих людей в то время было очень велико. Некий Чэнь Ботао из провинции Гуандун прислал мне письмо-меморандум, в котором говорил, что "невыезд за границу не обеспечивает безопасности и тем более не способствует реставрации".

По его мнению, после путешествия по Европе и Америке мне можно будет остановиться в Японии и там выждать, пока изменится ситуация. А Чэнь Баошэнь и его сторонники считали выезд за границу делом опрометчивым. Во-первых, говорили они, вряд ли Фэн Юйсян долго продержится у власти и потому опасность не так уж велика. Во-вторых, где гарантия, что в Японии меня встретят достойно?

Если же я не смогу жить ни в Японии, ни в самом Китае, тем более нет оснований думать, что Дуань Цижуй, Чжан Цзолинь и им подобные дадут мне возможность вернуться в Запретный город и восстановить прежние порядки. Меня не привлекали предложения Чэнь Баошэня, однако его предостережения заставили усомниться в доводах Ло Чжэньюя.

В 1926 году политическое положение в стране изменилось так, как того желала группа Чэнь Баошэня. Чжан Цзолинь неожиданно объединился с У Пэйфу и выступил против своего бывшего союзника Фэн Юйсяна. Армия Фэн Юйсяна была остановлена фэнтяньскими войсками Чжан Цзолиня, и Фэн Юйсяну пришлось вывести свои войска из Тяньцзиня. В Пекине его войска оказались в окружении. Когда Фэн Юйсян обнаружил, что между Дуань Цижуем и Чжан Цзолинем существует сговор, Дуань Цижуй бежал. Сам Фэн Юйсян не мог удержаться в Пекине и со своими войсками отступил на юг. В столицу вошла фэнтяньская армия под командованием Чжан Цзунчана. В июле оба маршала — Чжан Цзолинь и У Пэйфу — встретились в Пекине, вызвав тем самым беспредельную радость у так называемой группы "назад во дворец".

Чэнь Баошэнь лично отправился в Пекин установить связь со своим старым другом, ныне вновь назначенным премьером Ду Сигуем. Кан Ювэй в это время слал телеграммы У Пэйфу, Чжан Цзолиню, Чжан Цзунчану и другим, призывая восстановить "Льготные условия". Кан Ювэй написал большое письмо У Пэйфу, в котором перечислял "заслуги" Цинской династии. Используя в качестве аргумента тот факт, что Китай стал республикой с добровольного согласия Цинской династии, а не благодаря собственным усилиям, он просил У Пэйфу, пользуясь моментом, реставрировать монархию, подчеркивая, что со стороны Чжан Цзолиня и других препятствий быть не может, что в дипломатических кругах тоже имеются единомышленники. Даже среди "гоминьдановцев нет таких, которые не хотели бы реставрации, — писал Кан Ювэй. — Среди образованных людей страны нет таких, кто бы не сомневался в республике и не приветствовал реставрацию". Поэтому "ныне все ждут Вашего мудрого решения"!

Однако это уже были последние дни бэйянских милитаристов. Хотя неожиданно северные милитаристы вновь стали сотрудничать друг с другом, а кандидатура Чжан Цзолиня даже была предложена на пост главнокомандующего армией установления мира в стране, уже в 1924 году впервые было осуществлено сотрудничество коммунистов с Гоминьданом, а в 1925 году начался Северный поход национально-революционной армии.

К 1926 году передовые позиции северных милитаристов были смяты. Войска Сунь Чуаньфана, У Пэйфу, Чжан Цзолиня без конца терпели крупные поражения. В это время им было не до "Льготных условий". Усилия Чэнь Баошэня и Кан Ювэя оказались напрасными. Сам Кан Ювэй, так и не осуществив своей мечты, спустя год умер в Циндао.

Надежды группы "назад во дворец" были уничтожены. Чэнь Баошэнь пал духом, а Ло Чжэньюй оживился вновь. В марте 1926 года, в то время когда приближение армии Северного похода стало меня сильно тревожить, Пу Вэй прислал из Люйшуня человека с докладом для меня и письмом для Ло Чжэньюя. Он сообщал, что с японцами достигнута полная договоренность, и выражал надежду, что я приеду в Люйшунь. "Необходимо сначала покинуть опасное место, а потом уж составлять далекоидущие планы… Перед выездом за границу следует сначала обосноваться", — писал Пу Вэй. Я был наслышан о Ло Чжэньюе, и это меня несколько тревожило. Пу Вэй же произвел очень хорошее впечатление. Когда я только приехал в Тяньцзинь, он специально прибыл из Люйшуня повидать меня. Этот великий князь Гун, которого я видел впервые, при встрече произнес фразу, тронувшую меня. Он сказал: "Пока есть я — Пу Вэй, династия Цин не погибнет". Письмо Пу Вэя, естественно, взволновало меня. Так как все эти советы были переданы мне через Ло Чжэньюя, я стал менее подозрителен к нему, чем раньше. Армия Северного похода в то время заняла Учан. Позиции Северной армии на всех фронтах пошатнулись. Ло Чжэньюй уверял меня, что революционная армия подобна бурному паводку и лютым зверям. Она предает все огню и мечу. Попасть в ее руки — значит наверняка погибнуть. Услышав это, я собрался уехать с ним в Далянь, но мне отсоветовал Чэнь Баошэнь, и я решил повременить. Чэнь Баошэнь узнал в японской миссии, что дела не так уж плохи, как это казалось. Вскоре гоминьдановцы начали проводить чистку партии. Чан Кайши совершал бесчисленные массовые убийства коммунистов. В это время одна новость поступала за другой: английские корабли обстреляли Нанкин; в провинции Шаньдун происходило передвижение японских войск, чтобы задержать продвижение на север Южной армии. Эти новости убеждали меня в том, что группа Чэнь Баошэня более уравновешенна и что события не столь серьезны, как утверждал Ло Чжэньюй. Поскольку Чан Кайши так же боялся иностранцев, как Юань Шикай, Дуань Цижуй и Чжан Цзолинь, то, пока я жил на территории иностранной концессии, я находился в безопасности, как и прежде.

И сторонники возвращения во дворец, и сторонники выезда за границу в конечном счете мечтали об одном — о реставрации. После того как надежды вернуться во дворец потерпели крах Чэнь Баошэнь и его сторонники взялись за старую песенку — спокойно выжидать и наблюдать за переменами. В вопросе о союзе с Японией они фактически не были против группировки Ло Чжэньюя. Сам Чэнь Баошэнь допускал, что если все же мне придется выехать за границу, то основная проблема будет связана с выбором сопровождающего. Сейчас я могу вспомнить лишь нескольких цинских ветеранов, которые были принципиально против моего выезда за границу, однако их было очень мало. Один из них говорил, что Япония заинтересована лишь в собственной выгоде и не сможет оказать помощь реставрации. Такие люди, как этот, верили, что реставрация может быть достигнута только благодаря цинским ветеранам, поэтому они хотели исключить из своих рядов Ло Чжэньюя.

Поскольку борьба шла не за убеждения и не за методы, а за господствующее положение отдельных лиц, то, кроме открытых дискуссий, велась и закулисная война. К каким уловкам ни прибегал Ло Чжэньюй, все же он потерпел поражение.

Однажды Ло Чжэньюй вошел в мою маленькую приемную, держа в руках небольшой сверток.

— Ваш покорный слуга заслуживает десяти тысяч смертей за то, что осмелился побеспокоить вас. Однако если бы я стал скрывать проступки человека ради личной дружбы, я был бы неверным и несправедливым.

— О чем ты говоришь? — Я посмотрел на него с недоумением и стал наблюдать, как он медленно, не спеша начал развязывать свой узелок. В нем находились два свитка. Ло Чжэньюй стал их постепенно раскручивать, и я сразу узнал в них парные надписи, написанные мною специально для Чэнь Баошэня.

— Ваш покорный слуга нашел эти произведения императорской кисти на рынке. Благодаря счастливой случайности я смог получить их обратно.

Я тогда не знал, что Ло Чжэньюй и его друзья занимаются подкупом слуг своих противников, и искренне поверил, что Чэнь Баошэнь настолько неучтив к "милостивому дару" императора, что разрешил продать его на базарном лотке. Разгневанный, я не знал, что сказать Ло Чжэньюю, и только приказал ему удалиться.

Сам Чэнь Баошэнь в это время находился в Пекине. Когда об этом поступке прослышал его друг Ху Сыюань, он стал уверять меня, что Чэнь Баошэнь невиновен. Не верил он и тому, что его слуги посмели украсть свитки для того, чтобы продать их на рынке. Украсть и продать частным образом они могли. Но кому? Каким образом эти свитки попали в руки Ло Чжэньюя? На это Ху Сыюань ответить не мог. Когда же я стал настаивать, он рассказал историю об одном сановнике, служившем при моих предках, который не хотел открыто сказать императору об угрожавшей тому опасности:

— В годы правления императора Цзяцина (1796 — 1820) жил при дворе ученый по имени Сун Юнь. Император знал, что это очень преданный ему человек. На двадцать четвертом году своего правления (1810) император Цзяцин задумал объехать свои владения. Сун Юнь, узнав об этом, забеспокоился. Во-первых, он знал, что император не совсем здоров и утомительная поездка будет ему не под силу. Во-вторых, вокруг было неспокойно, и Сун Юнь боялся, что поездка императора навлечет несчастье. Однако он не мог открыто высказать императору свои опасения. Тогда Сун Юнь составил доклад, в котором дал императору понять, что поездку лучше отложить.

Император, прочитав доклад, страшно разгневался и сказал: "С давних пор небо поощряет тех, кто правит Поднебесной, соблюдая сыновнюю почтительность. Может ли быть моя поездка неблагоприятной, если я еду поклониться могилам своих предков?"

И он направил Сун Юня в армию в качестве одного из нижних чинов.

Во время поездки император Цзяцин (посмертное храмовое имя Жэньцзун) был убит в своем загородном дворце в провинции Жэхэ. На престол вступил его сын Даогуан (храмовое имя Сюаньцзун). Вернувшись в столицу, у ворот Сичжимэнь Даогуан Увидел Сун Юня, подметавшего вместе с группой солдат улицу. Он вспомнил, как Сун Юнь убеждал его отца не предпринимать поездку, и догадался, что означали его намеки. Он понял, какого преданного сановника имеет династия в лице Сун Юня, и немедленно вернул ему прежнюю должность… — Ху Сыюань замолчал.

— Что же дальше? — нетерпеливо спросил я. — Какое это все имеет отношение к Чэнь Баошэню?

— Я говорю, что Чэнь Баошэнь, как и Сун Юнь, боится прямо сказать то, что думает…

— Кто же в таком случае я — Жэньцзун или Сюаньцзун?

— Нет, нет… — От страха Ху Сыюань не мог вымолвить ни слова.

Я нетерпеливо продолжал:

— Вы человек прямой, нечего ходить вокруг да около, говорите прямо!

— Я хочу сказать, что Чэнь Баошэнь вам искренне предан, но он избегает давать советы вышестоящим. Вы, мудрый император, можете его понять.

Хотя я по-прежнему не понимал подтекста рассказанной истории, добрые слова, сказанные в адрес Чэнь Баошэня, стерли неприятный осадок от истории со свитками.

После ряда неудач Ло Чжэньюй совсем потерял мое доверие и в конце концов в 1928 году переехал в Люйшунь, где занялся другими делами.

Теперь, оставив в стороне распри между цинскими ветеранами, рассмотрим другую причину, из-за которой я остался в Тяньцзине и не уехал за границу. Эта причина была связана с моими надеждами на милитаристов.