Политическое сотрудничество с представителями предвоенной эмиграции

Политическое сотрудничество с представителями предвоенной эмиграции

Отношение к представителям предвоенной эмиграции в Германии с приходом к власти нацистов было неоднозначным. Свой, чисто «практический» интерес к ним, понятно, имела тайная полиция — гестапо. Так, например, в сентябре 1936 г. гестапо заинтересовалось личностью Алимджана Идриси, когда он должен был принимать визитера из Москвы и информировать об этом полицию. Заодно при этом проверили и «подноготную» самого Идриси. Он еще должен был доказывать, что он не является «агентом Москвы».[408] Но подобные случаи носили единичный характер и совершенно не были проявлением планомерного и заметного «политического сотрудничества».

Заключение советско-германского пакта о ненападении значительно ухудшило статус эмигрантов из СССР в Германии, поскольку обе страны теперь стали «дружественными державами». 25 октября 1939 г. шеф гестапо Г. Мюллер приказал ужесточить контроль над эмигрантским организациями и лидерами. Хотя роспуск эмигрантских объединений и не предусматривался, но в их деятельность вносились серьезные ограничения: им было запрещено проведение открытой антисоветской деятельности, масштабных публичных мероприятий (в том числе и разного рода выставок, собраний, митингов, публичных богослужений и пр.), демонстрация своих символов, флагов. Им не разрешалось через прессу, рекламу делать сообщения о своей деятельности. Оставалось только проведение внутренних собраний и культурных мероприятий, но и о них в прессе не должно было быть упоминаний.[409] Конечно, такие запреты были актуальны для наиболее крупных эмигрантских групп в Германии — русских, украинцев, представителей закавказских народов, а тюркские, мусульманские народы в этой стране были скорее представлены отдельными крупными личностями, чем организованными группами. Но это узаконение помогает лучше понять не только лицемерную подоплеку установившихся «дружеских» отношений между Германией и СССР после подписания пакта о ненападении 1939 г., но и общую атмосферу отношения к эмигрантской публике.

Еще более жесткие ограничения в деятельности эмигрантов, но на этот раз совершенно по иному поводу — по поводу начавшейся войны против СССР, — последовали 2 августа 1941 г.[410] Такова ирония судьбы — теперь гестапо видело в них не антисоветчиков, а потенциальных сторонников Советского Союза, советских шпионов! В свое время следовало преследовать первых, теперь — вторых, и все это в разное время было в одном лице — в лице эмигрантов.

Другим крупным германским ведомством, которое обратило внимание на эмигрантов, стало Министерство иностранных дел. Это стало особенно заметно тогда, когда подготовка к нападению на СССР шла уже полным ходом. В апреле 1941 г. началось формирование так называемого «Комитета по России» во главе с советником Георгом Гросскопфом. Согласно планам МИД, этот комитет должен был вести основную работу в оккупированных областях СССР. Гросскопф проводил многочисленные переговоры, собирал информацию, подбирал кандидатуры для работы. Так, в начале мая 1941 г. в МИД активно обсуждался вопрос о лицах, которые непосредственно будут отвечать за работу с конкретными народами. Речь шла о кавказских, среднеазиатских народах, калмыках, поволжских и крымских татарах. При этом, можно предполагать, шла речь и об эмигрантских лидерах, но в тексте соответствующего документа никаких конкретных кандидатур названо не было.[411] Только после начала войны против СССР, 28 июня 1941 г., в Комитет в качестве специалиста «по юго-восточным народам (кавказцы, киргизы, татары)» был рекомендован знакомый уже нам посол В. фон Хентиг.[412]

«Комитет по России» существовал скорее только на бумаге. Можно сказать, что реально он создан не был, так как практически все лица, предложенные для работы в нем (например, профессора Г. фон Менде и Оскар фон Нидермайер) довольно скоро были «перетянуты» другими учреждениями, а МИД постепенно оттеснялся от работы на оккупированных территориях Советского Союза. Но работа по сбору информации о конкретных представителях эмиграции, в том числе и из тюркских народов, все же была проведена значительная. Нетрудно предположить, что по должности и по заинтересованности активно привлекался к такого рода деятельности Алимджан Идриси, которого его собственное ведомство также проверило на «благонадежность», на следующий день после начала войны — 23 июня 1941 г. В справке Г. Гросскопфа было отмечено, что Алимджан Идриси, долгие годы работающий в МИД, уже неоднократно «попадал под подозрение своих земляков, но никогда расследования, которые проводили МИД и гестапо, не приводили к какому-либо подтверждающему эти подозрения результату. Господин Идрис смог во всех случаях предъявить на все обвинения свои противопоказания». Поэтому считалось, что его и дальше можно «использовать в консультационных целях».[413]

Результаты данной проверки оказались для Идриси «благоприятными», поэтому по поручению руководства 25 июня 1941 г. ему было «доверено» составление справки об отдельных эмигрантских лидерах тюркских народов. Как уже упоминалось во второй главе, он назвал большинство из них «сепаратистами», которые стремятся из разных стран прибыть в Германию, чтобы «продолжать свою вредную деятельность». Среди таких лиц Идриси особенно отметил Гаяза Исхаки, Мехмет-Амина Расул-заде, Абдул-Гани Усмана, Ахмед-Заки Валиди, Мустафу Чокай-оглу, всех лиц, связанных с «темной», по словам Идриси, организацией «Прометей», которой руководил «с виду враг, на самом деле друг Сталина» грузинский социал-демократ Жордания.[414]

МИД скрупулезно изучал представителей тюрко-мусульманской эмиграции именно на предмет какого-либо практического использования их, но, как уже упоминалось, только не в сфере военной — на совещаниях начала июля 1941 г. в МИД было заявлено, что стремление эмигрантов в качестве добровольцев подключиться к войне против СССР необходимо «приветствовать», но «никакого интереса в подобном представительстве» Германия на тот момент не имела. Более развернутые директивы по этому поводу дал Эрнст Вёрманн 26 августа 1941 г., поскольку обращения эмигрантов в МИД не прекращались: «В связи с развитием событий на Востоке разного рода эмигранты обращаются в МИД и германские представительства за рубежом, предлагая свои услуги по установлению нового порядка в России. В сотрудничестве с этими эмигрантами по данному вопросу нет никакой заинтересованности. Следует отвергать такие предложения, особо избегая каких-либо политических обещаний. (…) В ответ на такие предложения необходимо ограничиваться благодарностями и обещаниями учесть их в дальнейшем. Контакты с эмигрантами, которые представляют интерес как информаторы, остаются, как и прежде, желательными».[415] Официально, таким образом, не поощрялось ни военное, ни политическое сотрудничество с представителями эмиграции.

Но в плане сбора информации об эмигрантских группах и лидерах деятельность МИД летом—осенью 1941 г. продолжалась действительно очень активно.

25 июля посол фон Папен из Стамбула дал характеристику на лидеров тюрко-мусульманской эмиграции в Турции, оценив как антигерманскую позицию и взгляды Гаяза Исхаки и Джафера Сеидамета, в то же время рекомендовав для сотрудничества Мехмет-Амина Расул-заде, Сайда Шамиля, Барасби Байтугана, Айтека Намитока и др.[416]

9 августа вновь фон Папен характеризовал Мехмет-Амина Расул-заде, Мирзу Бала, Мир Якуба, Джафера Сеидамета, Мустафу Чокай-оглу, Гаяза Исхаки (о последнем: «Убежденный сторонник Польши и Англии, в 1940 г. поехал в Лондон, чтобы посетить Сикорского. Здесь 23 марта 1941 г. выступил в „Турецком культурном объединении“ с резко антигерманской речью»[417]).

13 августа тот же фон Папен сообщал о деятельности эмигрантской организации «Милли Туркистан бирлиги» в Турции и о лицах, в нее входящих: Ахмет Карадагли, Азам Огуз, Тахир Чагатай, Заки Валили, Халим Сабит («казанский татарин, бывший профессор теологии Стамбульского университета, сейчас руководит Турецкой исламской энциклопедией»), Ильхан Мусахай, имам Абдулхай Курбангали, кади Рашид Ибрагим (двое последних проживали в Токио), Алимджан Идриси (Берлин), Осман Токумбет. По мнению посла, «вышеназванные господа из басмачей под руководством профессора башкира Заки Валиди хотели бы отправиться в Германию для ведения пропаганды среди представителей своих народов на русском фронте».[418]

5 сентября 1941 г. очередную и весьма подробную «характеристику» составил А. Идриси.[419] Профессора Халима Сабита, отмеченного в справке фон Папена, он, как оказывается, знал очень хорошо с давних лет: в 1908–1912 гг. они вместе учились в Стамбульском университете, он являлся «убежденным националистом с твердым характером» (так и напрашивается сравнение: «истинный ариец с нордическим характером»!). О Заки Валиди, его жизненном пути Идриси написал подробнее — как он боролся против большевиков, затем перешел на их сторону, потом вновь рассорился с большевиками и бежал в Среднюю Азию и Турцию. «Теперь, — заключал автор, — в Турции и Германии он больше занимается наукой, чем политикой. Он хороший знаток тюркской истории, но очень честолюбив, стремится создать Башкирскую республику, чтобы затем занять пост президента этой республики». Имам Курбангали для Идриси был «личностью очень неблагонадежной», Осман Токумбет — «неблагонадежным авантюристом», Рашид Ибрагим — «старым борцом восточных тюрков», который успешно пропагандировал ислам в Японии, но для реальных политических дел был уже слишком стар. Вновь упомянуты в документе Гаяз Исхаки и Мустафа Чокай-оглу: «Оба они националистами не являются, а последний к тому же и наполовину русский. Оба они сторонники „русско-еврейского“, позднее „польско-еврейского“ марксизма и сторонники демократии (это не относится к профессору Заки Валиди), оба являются врагами сегодняшней Германии. В сотрудничестве использованы быть не могут». Идриси рекомендовал МИД приглядеться к Мухарряму Февзи Тогаю (газета «Тесвири эфкяр»), профессору Халиму Сабиту(Сибаю), доктору Сибгатулле, профессору Заки Валиди, доктору Ахмеджану Ибрагиму и Мустафе Шакулу.

10 октября 1941 г. с просьбой о предоставлении немецких виз Гаязу Исхаки, Мустежибу Улкюсалу, Эдиге Кирималю и Абдул Хакиму Бали к фон Хентигу обратился турецкий генерал Эркилет (этот документ также уже упоминался выше).[420] Из четверых эмигрантских лидеров впоследствии лишь Эдиге Мустафа Кирималь станет заметен в политическом сотрудничестве с немецкой стороной, но уже не под эгидой МИД.

24 ноября 1941 г. посол Р. Надольны сообщал фон Хентигу о лидерах тюркской эмиграции в Турции.[421] Его опять заинтересовали Джафер Сеидамет, Гаяз Исхаки, Мир Бала, которые, по сведениям дипломата, создали «своеобразный комитет» для осуществления своих политических целей.

МИД собирал информацию не только об эмигрантах, но и по различным актуальным политическим вопросам (чем в довоенные годы больше занимался Внешнеполитический отдел НСДАП). Так, в октябре 1941 г. Г. Гросскопф составил подробную справку о положении религии в СССР, отмечая среди прочего, что в 1928 г. в СССР было закрыто 38 мечетей, в 1929 г. — 96 мечетей в городах и 98 мечетей в деревнях, в 1937 г. — еще 110 мечетей.[422]

Такого рода информацию, собиравшуюся в первые месяцы войны чиновниками германского МИД, можно рассматривать и как пример розыгрыша этим ведомством «пантуранистской» карты (использование тюркской эмиграции для активизации турецкой позиции, с тем чтобы она скорее вступила в войну на немецкой стороне), и как осторожное зондирование политических возможностей эмигрантов из нерусских народов СССР для возможных будущих контактов. Сведений о них было накоплено немало, но все же практического применения в «восточной политике» они почти не нашли. Большинство реальных лидеров тюрко-мусульманской эмиграции на сотрудничество с гитлеровским режимом не согласились. Кроме того, и сам режим к эмигрантам довоенной поры относился с явным недоверием и опаской.

По мере изменения военно-политической ситуации ориентиры несколько сместились. Уже в декабре 1941 г. один из ответственных чиновников МИД фон Эрманнсдорф подготовил документ о привлечении русских эмигрантов в зоне германского влияния.[423] «Хотя привлечение эмигрантов в зоне германского влияния в целом отвергнуто, все же использование русских эмигрантов, которые состоят из основных народов Советского Союза (очень любопытный оборот! — И. Г.) в ограниченных масштабах имеет место», — замечено в справке. В каких же случаях они привлекались: переводчики (вермахт, при организации Тодта), в роли полицейских, фабричных рабочих, командиров антипартизанских отрядов, «использование эмигрантов в создающемся рейхскомиссариате Московия, с созданием комиссариата участие эмигрантов будет увеличиваться. Восточным министерством уже подготовлены объемные списки русских эмигрантов, которые в необходимое время будут задействованы в экономике как инженеры, врачи, ветеринары, земледельцы и пр.». Автор документа «предрекал», что «участие русских эмигрантов, способных нам содействовать, весной 1942 г., после занятия новых территорий Советского Союза, значительно расширится». Он не мог предполагать, что это участие будет расширяться отнюдь не по причине оккупации новых территорий, а по причине вынужденного изменения общей политической линии. В то же время рекомендовалось «оставлять это участие в определенных границах».

«Предвидение» фон Эрманнсдорфа оказалось верным. В начале 1942 г. состоялась первая со стороны немецких дипломатов масштабная акция по привлечению политических эмигрантов. Свою роль в ней сыграла и несколько отличная от общепринятой позиция бывшего германского посла в Москве фон Шуленбурга, который выступал за возможно тесное сотрудничество Германии с представителями старой эмиграции. Он считал необходимым создание «эмигрантских комитетов», которые впоследствии могли бы стать «национальными правительствами». Когда в конце 1941 г. было принято решение о создании Восточных легионов, фон Шуленбург, вероятно, представил, что наступило время и для более тесного сотрудничества с восточными народами. Поэтому в апреле 1942 г. он обратился ко многим виднейшим представителям эмиграции из СССР, пригласив их прибыть для политических переговоров и консультаций в Берлин. В конце апреля — начале мая 1942 г. многие из приглашенных действительно появились в столице Германии. Они разместились в престижном отеле «Адлон», поэтому вся эта акция уже тогда получила наименование «Адлониада».[424] Среди участников «Адлониады» были достаточно крупные фигуры политической эмиграции — Хайдар Баммат, Сайд Шамиль, Али Хан Кантемир (Северный Кавказ), Мехмет-Амин Расул-заде (Азербайджан), представители Грузии Спиридон Кедия, Лео Кереселидзе, князь Дата Вачнадзе, претендент на грузинский престол Ираклий Багратиони. Наряду с ними среди участников оказались и совершенно случайные люди, настоящие авантюристы, что, по словам П. фон цур Мюлена, придало всей этой акции «окраску экзотического фарса». Авторитетных представителей поволжских татар среди участников переговоров не было. Состав участников, как видно, был очень пестрым по политическим взглядам: среди них и сторонники «Лиги Прометей», и правые, и левые, и монархисты. «Адлониада» фактически свелась к длительным переговорам между Шуленбургом и эмигрантами по поводу возможностей политического сотрудничества Германии с национальными группами из СССР. Но о переговорах не было официальной договоренности между МИД и Восточным министерством. Розенберг, естественно, очень разозлился на то, что МИД вступил в его «вотчину», переманивал его сотрудников, и поэтому поспешил нанести решающий удар по своему давнему сопернику, используя ошибку Шуленбурга. Поскольку верховное руководство Третьего рейха своего отношения к эмиграции не поменяло, Шуленбург изначально рисковал. Конфликт, о котором уже упоминалось в третьей главе этой книги (тогда речь шла о попытках МИД вмешаться в дела военнопленных), резко обострился. «Адлониада» при этом стала главным аргументом Розенберга.

Ему удалось убедить Гитлера, и 5 мая 1942 г. тот в категоричной форме запретил МИД заниматься вопросами, связанными с оккупированной территорией СССР.[425] Этот вопрос подробно обсуждался в ставке Гитлера и 8 мая 1942 г.[426] Но и после того, очевидно, он еще некоторое время сохранял свою актуальность, ибо еще раз, и уже окончательно, Гитлер дал предписание о разграничении полномочий между МИД и Восточным министерством 28 июля 1942 г.[427] Хотя МИД и были оставлены какие-то полномочия в отношении оккупированных советских территорий (например, при решении международных вопросов, связанных с ними), и заинтересованным ведомствам рекомендовалось обсуждать многие проблемы совместно, предписание от 28 июля 1942 г. означало, безусловно, победу Розенберга. МИД фактически был исключен из реального осуществления любых контактов с народами СССР, как с военнопленными, так и с восточными добровольцами, и представителями предвоенной эмиграции. Это, однако, не означает, что отдельно взятые чиновники министерства (например, тот же А. Идриси) не могли поддерживать такие связи, — речь идет о ведомстве в целом.

Поскольку летом—осенью 1942 г. полным ходом осуществлялись мероприятия по созданию Восточных легионов, то, естественно, на первый план в отношениях с народами СССР выходил фактор военный, тогда как политическое взаимодействие немцами было оставлено почти без серьезного внимания. Перед легионерами был поставлен общий лозунг «борьбы с большевизмом» и, очевидно, считалось, что этого вполне достаточно для своеобразного фона вооруженной борьбы. Но Восточные легионы ожиданий германской стороны не оправдывали, потому военное и политическое руководство начало спешно разыскивать новые формы «сотрудничества», новые стимулы для восточных добровольцев. И именно здесь зашла речь о политических лозунгах и о возможностях усиления политического фактора. Различные источники того времени подтверждают, что такой поворот произошел ближе ко второй половине 1943 г. Теперь первую скрипку начало играть Министерство по делам оккупированных восточных территорий, или Восточное министерство.