Взаимоотношения между РННА и местным населением

Взаимоотношения между РННА и местным населением

На оккупированной немцами территории во время минувшей войны остались 50–60 миллионов населения на милость победителя. При гитлеровских порядках по отношению к побежденным этому беспризорному населению приходилось очень трудно. Оно страдало морально и материально. Обманутое в своих надеждах найти в лице немцев спасителей от коммунизма, теперь оно нищенствовало, и требовались большая энергия и виртуозная изобретательность, чтобы как-то просуществовать. Положение населения усугублялось еще и тем, что при большевиках все жизненные ресурсы были огосударствлены, а при немцах все государственное считалось трофеем. Для оставшегося на местах населения собственности как при большевиках не было, так и при немцах не стало. Таким образом, народ сразу же оказался в полной зависимости от новых хозяев.

При этом нужно заметить, что и в мирное время, перед войной население не жило на широкую ногу; уцелевшие от бомбардировок дома в городе десятками лет не ремонтировались, улицы и дороги были в ужасном состоянии, народ был одет бедно. Поэтому, когда красные отступили и пришли немцы, у населения не было никаких запасов. Жизнь и смерть теперь тоже зависели исключительно от новых хозяев. В особенно тяжелом положении в этом отношении очутились горожане и рабочие. Я бы сказал, что рабочим приходилось, пожалуй, хуже всего, ибо у горожан в какой-то мере существовал налаженный аппарат питания, а рабочие остались беспризорными, вернее, их семьи, старики, жены и дети, ибо сами рабочие целиком отсутствовали: одни ушли с армией, оставшиеся скрывались в лесах. А раз кормильцы ушли — семьи остались на произвол судьбы и стали голодать. В этот тяжелый период положение спасала деревня. С уходом красных колхозники остались хозяевами всего колхозного имущества и спрятанных от немцев продуктов. И, конечно, часть спрятанного какими-то тайными путями просачивалась в город.

Вот в такое прискорбное время ранней весною 1942 г. и прибыли мы в Осинторф, где центральный поселок был еще занят семьями рабочих и беженцами. Я бы не сказал, что нас встретили с распростертыми объятиями, но и антипатии проявлено не было: население заняло выжидательную позицию. Однако этот первый холодок очень быстро стал исчезать, и люди все чаще и чаще приходили к нам за помощью по всем своим нуждам. А нужда была большая и в самом существенном — в питании. Теперь, вспоминая эти дни, могу охарактеризовать наши отношения так: чем больше мы познавали друг друга, тем больше сближались и тем теплее и отзывчивее относились друг к другу.

Возьмем для примера несколько случаев. Мы приехали в Осинтроф ранней весною, когда было еще холодно и земля в низинах была покрыта толстым слоем снега. Как-то из окна своей комнаты я увидел на другой стороне торфяного поля человек пять женщин, бродивших взад и вперед по черным пятнам земли. Меня эти женщины заинтриговали, и я спросил у одного из офицеров, что они могут там делать. Тот, не задумываясь, сказал, что они ищут картофель. Но о каком картофеле могла идти речь в такое время года? Я оделся и пошел к ним. Их было пятеро — в тулупах, в валенках, с мешками за спиной и с длинной, на конце заостренной палкой в руке. Мое появление их смутило. Поздоровавшись с ними, я спросил, что они тут делают, и получил ответ, что ищут картошку. «А много ли вы ее нашли?» В мешках оказалось с ведро грязевой жижи, в которой плавали какие-то кругляшки. Эта же жижа, просачиваясь сквозь мешок, широкой полосой протекала но спинам женщин до самого низа тулупа. У меня сердце защемило, узнав о том, что из этих полугнилых, полузамерзших картофелин эти женщины после того, как их помоют, высушат и помелют с какими-то кореньями, спекут лепешки. На мой вопрос, будут ли такие лепешки съедобны, женщины, перебивая друг друга, заявили: конечно, у их детей болят животы и они плачут, но что можно сделать? Чем-то нужно кормить… «Уложила я своих не накормленных, — говорит одна, — а они не засыпают и все просят есть… только когда заснули, смогла сама плакать».

Мне стыдно стало смотреть этим женщинам в глаза, стыдно за себя и за всех мужчин, доведших наших жен, матерей и детей до такой страшной трагедии взаимной грызней. (Вспоминая теперь об этом случае, думаю, что трагедия, выпавшая на долю русской женщины и ее детей, — одна из самых страшных страниц истории российского лихолетья.) Я повел этих женщин в штаб и распорядился интенданту выдать каждой но буханке хлеба и зачислить на работу и на довольствие в хозяйственной части. Со временем у нас стало 65 таких женщин. А затем открыли в Центральном поселке нечто вроде детского сада, куда матери приводили своих детей на целый день, а питание им шло из нашего неприкосновенного запаса.

Весна 1942 года была дождливая, сырая и холодная, и казалось, что холоду конца не будет. Гражданскому населению в валенках ходить уже нельзя было, обувались кто во что горазд, но большинство женщин ходили босыми. От одного такого вида кожа на голове стягивалась и по телу пробегала дрожь. И вот как-то приезжает к нам добрейший Зеебург. Когда после обеда мы остались с ним одни, он вдруг спросил меня: «Проезжая через поселок, я заметил, что почти все женщины ходят в новых сапогах. Откуда они их взяли?» Не задумываясь, я ответил, что, очевидно, нашли спрятанный красноармейский склад. А он прошелся раза два по комнате, подошел ко мне и, положив руку на плечо, сказал: «Махен зи дас вейтер» («Продолжайте так же делать»).

Берлинской эмиграции не нужно было объяснять, что русскому населению в оккупированной зоне тяжело живется. Там об этом знал каждый. Поэтому летом 1942 года Анна Митрофановна Сахарова и моя жена, Евгения Константиновна Кромиади, открыли сбор женской одежды, белья, обуви, а также иголок, пуговиц, ниток и т. д. Набрали шесть больших ящиков, которые ухитрились через ОКВ выслать в Осинторф: все эти вещи поступили в распоряжение нашего священника, отца Гермогена, который раздавал их не только осинторфкам, но и женщинам окружающих деревень.

Отец Гермоген — молодой архимандрит, в прошлом окончивший Оксфорд. Он был большим идеалистом и блестящим проповедником. По воскресеньям он служил обедню в одном из бараков в поселке Урал. Посещали его службы главным образом пожилые люди, но детей крестили, от младенцев до десяти лет, и молодые матери. За воскресный день бывало иногда по десяти крестин. В военных частях о. Гермоген вел беседы с людьми на патриотические, религиозно-нравственные и исторические темы.

Когда наставало время косить сено или же убирать хлеб, наша дежурная рота распределялась по деревням помогать многодетным семьям, и не было случая, чтобы партизаны кого-либо из них тронули.

В мае месяце как-то ночью я возвращался из Смоленска и издали наблюдал, как советские аэропланы спускают десант в лесах, окружающих Осинторф. Это обстоятельство навело меня на размышления. И, к великому моему удивлению и еще большей радости, на следующий день пришли предупредить меня об этом осинторфцы.

Как-то наш интендант поехал в Оршу за продуктами и вернулся с пустыми руками. Оказалось — партизаны взорвали поезд с продуктами. Что было делать? Интендант, майор Содель, поехал искать счастья по деревням. В одной из соседних деревень бургомистр сказал: «Для народников у меня картошка найдется», — и насыпал целый грузовик картофеля. Чтобы закончить эту главу, позволю себе сказать несколько слов о весеннем посеве после голодной зимы.

В 1942 году весна была поздней, холодной и сырой. Весенние дожди не унимались, кругом царили сырость, холод и грязь. Население было одето очень плохо, но еще хуже обстояло дело с обувью. Зимою все ходили в валенках, весною в грязи и по воде в валенках не пройти, а другой обуви мало у кого сохранилось. Все население ходило босиком, и не только у себя дома и по улицам, но и на больших дорогах и дальних расстояниях. Жалко бывало смотреть на проходивших осунувшихся, худых и бледных женщин с сизыми от холода ногами, на которых волосы торчали, как у ежа иглы. Это была бедная, беспризорная и босая Русь. А как ей помочь, когда мы сами находимся во власти нацистов? Да и помощь требовалась серьезная, не по нашим силам. Однако прошли дожди, под яркими весенними лучами солнца земля задымилась, люди повеселели, настала пора посева. Сеять старались все, кто мог достать семена (речь идет о рабочих поселках), свободной земли было много. Но как вспахать поля, когда в колхозах отступившие власти угнали всю техническую тягу и лошадиную (небольшую часть лошадей крестьяне спрятали в лесах). Но пришли немцы и мобилизовали найденных у крестьян лошадей. Таким образом, у крестьян осталось очень мало спрятанных лошадей, которыми боялись открыто пользоваться. Но недаром говорят: голь на выдумки хитра. Очень быстро в деревнях и поселках, как по команде, образовались женские артели и вышли лопатами перекапывать свои поля. Женщины, человек 20, становясь в ряд, перекапывали поле, один пожилой мужчина сеял, а другой легкой бороной боронил на себе перекопанное. Так по очереди перекопали поля всех участниц артели.

К счастью, в том году уродился хороший урожай; рожь на нолях стояла стеной, и колосья гнулись под тяжестью зерен. Неплоха была и пшеница. Когда хлеба стали поспевать, на полях здесь и там сторожили женщины, отгонявшие от полей стаи прожорливых птиц. Итак, все шло хорошо, казалось, зимою народ не будет голодать, но, вдруг, партизаны заявили крестьянам, что они сожгут урожай и не дадут им убрать его для немцев. Народ переполошился: а чем же зимою будут питаться сами и кормить своих детей? Даже те, кто ненавидел оккупантов, и те побежали к немцам просить защиты. Из окружавших Осинторф деревень бургомистры пришли к нам просить помощи. И мы разослали по деревням наряды, которые не только охраняли деревни от партизанских налетов, но и помогали многодетным женщинам по уборке хлеба… Думаю, что этот приказ был дан партизанам сверху, ибо в нашем районе они никого не тронули и урожай был полностью убран.

Конечно, вышеприведенными примерами взаимоотношения РННА с местным населением не исчерпываются, но не хочу утруждать читателя. К тому же следующая глава дополняет их.