II. СТОЛЫПИНСКИЕ РЕФОРМЫ: ПРОВАЛ ПРОСВЕЩЕННОГО КОНСЕРВАТИЗМА

II. СТОЛЫПИНСКИЕ РЕФОРМЫ: ПРОВАЛ ПРОСВЕЩЕННОГО КОНСЕРВАТИЗМА

1. Основы «обновления» страны

Отделавшись от оппозиционной Думы, Столыпин в течение четырех лет (с июля 1907 по сентябрь 1911 г.) пытался проводить политику авторитарную и консервативную, но разумеется, «просвещенную», основанную на твердой решимости обновить страну и укрепить свою власть на иной основе, нежели полицейские репрессии. С этой целью он воспользовался, и небезуспешно, ростом националистических настроений в среде русской буржуазии. Согласно концепции Столыпина, модернизация страны требовала трех условий: первое — сделать крестьян полновластными собственниками, чтобы наиболее «крепкие и сильные», освободившись от опеки общины, могли обойти «убогих и пьяных»; второе — осуществить всеобщее обучение грамоте в обязательной для всех четырехлетней начальной школе. Еще будучи предводителем дворянства в Ковно, Столыпин писал по этому поводу, что только грамотность поможет распространению сельскохозяйственных знаний, без которых не может появиться класс настоящих фермеров; и, наконец, третье — необходимо было добиться усиленного роста промышленности, подкрепленного развитием внутреннего рынка.

Разрушению крестьянской общины способствовал не только указ от 9 ноября 1906 г., но и другие законы 1909—1911 гг., предусматривавшие роспуск общин, с 1861 г. не подвергавшихся разделу, и возможность его проведения решением простого большинства, а не двух третей членов общины, как было ранее. Власти всячески способствовали дроблению и обособлению крестьянских хозяйств. Если хозяйство оставалось на территории села, оно получало название отруба, если оно находилось вне его пределов — хутора. Государство также помогло многим крестьянским семьям в приобретении земель через посредство Крестьянского банка. Банк перепродавал в кредит земли, скупленные ранее у помещиков или принадлежавшие государству. Между 1905 и 1914 гг. в руки крестьян перешли таким путем 9,5 млн. га земли. Эта политика была весьма разумной в отношении наиболее работоспособной части крестьян, она помогла им встать на ноги, однако не могла решить аграрную проблему в целом. Крестьяне–бедняки не смогли воспользоваться реформами. Они были вынуждены наниматься батраками, переселяться в города, где работали подсобными рабочими, или уезжать в осваиваемые регионы страны. Правительство всячески поощряло, например, заселение Сибири, Кредиты, отпускаемые переселенцам, увеличились в четыре раза по сравнению с периодом 1900—1904 гг. Однако это не оправдало надежд правительства и не дало должных результатов. Переселенцы предпочитали обосновываться в уже обжитых местах, таких, как Урал, Западная Сибирь, нежели заниматься раскорчевыванием безлюдных лесных зон. Между 1907 и 1914 гг. 3,5 млн. человек выехали на заселение Сибири. Вскоре 1 млн. из них вернулись в европейскую часть России, а многие вообще так и не тронулись с места. Накануне первой мировой войны России еще была неизвестна тяга на Восток, которую можно сравнить с американским освоением Запада. В 1 8 9 7 г. в Сибири насчитывалось 8,2 млн. жителей; в 1917 г. их было уже 14,5 млн., что составляло менее одной десятой населения Российской империи.

В целом можно сказать, что аграрным реформам Столыпина не хватало времени. Примерно за десять лет только 2,5 млн. крестьянских хозяйств удалось «освободиться» из?под опеки сельской общины. Движение за упразднение «мирского» правления на селе достигло наивысшей степени между 1908 и 1909 гг. (около полумиллиона запросов ежегодно, что свидетельствовало об одном из сокровенных желаний многих крестьян выйти из?под опеки «мира»). Однако впоследствии это движение заметно сократилось. Случаи полного роспуска общины в целом были крайне редкими (всего 130 тыс. случаев). «Свободные» крестьянские землевладения составили лишь 15% общей площади обрабатываемой земли. Едва ли половине работавших на этих землях крестьян (1,2 млн.) достались отруба или хутора, закрепленные за ними постоянно, как собственность. Между тем это был наиболее важный этап, так как только он превращал крестьянина в настоящего собственника, хозяина достаточного для жизни надела. Собственниками смогли стать лишь 8% общего числа тружеников, но они терялись в масштабах страны. Вскоре, под натиском революционных событий между 1917 и 1921 гг., дрогнувшая было сельская община вновь окрепла.

Не хватило также времени для проведения в намеченный десятилетний срок и школьной реформы, утвержденной законом от 3 мая 1908 г. (предполагалось ввести обязательное начальное бесплатное обучение для детей с 8 до 12 лет). И все же с 1908 по 1914 г. бюджет народного образования удалось увеличить втрое, было открыто 50 тыс. новых школ. Всего же в стране в 1914 г. насчитывалось 150 тыс, школ, тогда как требовалось 300 тыс. Иными словами, для реализации плана всеобщего начального обучения детей такими темпами, как в 1908 — 1914 гг., требовалось еще не менее 20 лет.

2. Политические и идеологические преимущества

Для проведения своей линии Столыпин умело воспользовался экономическими и политическими «козырями», находящимися в его руках.

В Третьей Думе, прозванной «господской», так как она была избрана на неравноправной основе (курия помещиков и первая городская курия, то есть менее 1% населения, объединяли 65% избирателей), значительное большинство правых, «правительственный блок» (225 депутатов от националистов и октябристов), противостояло ослабленной новой избирательной системой оппозиции (52 кадета, 26 депутатов от национальных меньшинств, 14 трудовиков и 14 социал–демократов). Вплоть до 1909 г. благодаря позиции октябристов отношения между правительством и Думой оставались хорошими. Партия октябристов была одной из ведущих в Думе. Ее возглавил А. Гучков, внук крепостного крестьянина, разбогатевшего на производстве тканей. Начиная с 1909 г.»взаимоотношения между Гучковым и Столыпиным ухудшились, камнем преткновения явился в особенности вопрос о военных расходах страны, которые Гучков стремился поставить иод непосредственный контроль Думы. Но к тому времени на волне национализма в деловых кругах часть октябристов, представлявших интересы русской буржуазии, пошла на сближение с властями, и в 1909 г. партия раскололась. Часть депутатов объединилась с представителями правых националистических кругов умеренного толка, образовав новую группировку — Партию русских националистов, которую возглавил П. Балашов. Эта группировка впоследствии превратилась в «законодательный центр» Третьей Думы. На него вплоть до 1911 г. опирался Столыпин. Националистический угар за эти годы распространился и на более левые круги. Разумеется, кадеты оспаривали антисемитские, ксенофобные лозунги крайне правых, тем не менее их, несомненно, притягивала идеология национализма, которая в то время в России, как и в других странах Европы, представляла собой альтернативу социализму. Социалистическая идеология в России теряла популярность.

Столыпин использовал в своих целях как раздробленность революционной оппозиции, так и отсутствие согласия среди радикально настроенной интеллигенции. Если в 1905 г. обстоятельства вынудили революционеров разных взглядов сплотиться, то после поражения революции разнородность движения ослабила его и расколола. Многим революционерам пришлось вновь эмигрировать. Надежда Крупская хорошо описала образ мышления эмигрантов–революционеров, считавших себя гражданами некоей собственной республики. Потеряв дом, семью, родину, они подчинялись только своим собственным законам, особому кодексу чести революционеров, ритуалу своих собраний. Между ними существовала строгая иерархия, с собственными ренегатами и отщепенцами, и каждый из них действовал в соответствии с той идеологией, которую он исповедовал.

1907—1911 гг. стали годами спада революционного движения. Разрешенные с марта 1906 г. профсоюзы сократились с 250 тыс. членов в 1907 г. до 12 тыс. в 1910 г.; число бастующих рабочих снизилось до 50 тыс. В партии социалистов произошел окончательный раскол из?за полярности выводов, сделанных каждой фракцией социал–демократов из поражения революции 1905—1907 гг. Меньшевики, проанализировав провал московского восстания в декабре 1905 г., пришли к мнению, что Россия еще не созрела для социальной революции. Пока следовало предоставить инициативу буржуазии, помочь ей свергнуть царский режим, а главное — не спугнуть ее начинаний. Большевики же на опыте революции 1905—1907 гг. пересмотрели свою революционную тактику и предложили новый план действий, более приемлемый для специфических условий России, как подтвердило будущее. Большевики считали, что слишком рискованно доверять буржуазии руководство будущей революцией, — как показал провал либерального движения, у буржуазии нет ни сил, ни подлинного желания уничтожить самодержавие и осуществить коренные социальные перемены. Только рабочий класс в союзе с крестьянской беднотой, следуя за авангардом профессиональных революционеров, сможет принудить буржуазию осуществить новую революцию, в которой Советы сыграют важную роль — не только организуют пролетариат и защитят его от буржуазии (как того желали меньшевики), но станут своего рода прообразом революционной диктатуры пролетариата. Приобретала конкретные черты мысль об ускоренном переходе к следующему революционному этапу — к демократической революции, воплощенной и поддержанной Советами.

Однако на данном этапе шла междоусобная борьба различных тенденций, а конструктивных действий было мало. На IV (Стокгольм, апрель 1906 г.) и V (Лондон, май 1907 г.) съездах партии сохранилось лишь внешнее ее единство. Полемика разгорелась с особой силой по вопросу об экспроприациях, осуществленных подпольными большевистскими отрядами. Самая известная из этих акций была проведена 13 июня 1907 г. Тер–Петросяном, соратником Сталина. Он изъял из Государственного банка в Тифлисе 340 тыс. руб. Меньшевики и часть большевиков выступили против подобных действий. Ленин же отказался от осуждения этих «партизанских действий» и на V партийной конференции, состоявшейся в Париже в декабре 1908 г., резко обрушился на меньшевиков, обвинив их в желании «ликвидировать» подпольные организации и ограничиться только легальной деятельностью. Все эти годы большевикам пришлось бороться с возникшей в рабочей среде тенденцией, которую Ленин охарактеризовал как «ликвидаторскую», ставящей своей целью создание легального демократического рабочего движения по образцу западных стран, очень далекого от той подпольной боевой организации, какой была партия большевиков. Лучшим союзником Ленина в его борьбе с «ликвидаторами» стало само правительство, с его бескомпромиссностью и полным отсутствием какой?либо социальной политики, направленной на улучшение жизни рабочих. Ленину пришлось бороться и с многочисленными внутрипартийными фракциями. Споры разгорались по всякому поводу: по вопросам теории, методов революционной борьбы, руководства газетами, распоряжения денежными фондами. Фракции разделились следующим образом: с одной стороны — соглашатели (во главе с Рыковым), склонявшиеся в пользу общих действий с меньшевиками, с другой — отзовисты, требовавшие отзыва депутатов социал–демократической партии, так как считали всякую парламентскую деятельность предательством по отношению к народу. Ленин боролся с ними, называя их «ликвидаторами наизнанку».

Партия эсеров, несмотря на все усилия Чернова, тоже находилась в состоянии распада. Группа максималистов, сторонников немедленного осуществления всех пунктов программы эсеров сразу же после захвата власти, тяготела к былому терроризму и действовала боевыми организациями. Хотя формально эти отряды состояли в партии, они, по сути дела, уже не подчинялись ей. В них легко проникали агенты царской охранки, самым известным из которых стал Азеф, организатор убийства Плеве и великого князя Сергея. Он успел занять ответственный пост в партии, прежде чем был разоблачен в 1908 г. Дело Азефа окончательно дискредитировало террористическое движение в эсеровской партии. Противоположное крыло эсеров представляли трудовики. Они по–прежнему участвовали в работе Думы, обсуждали земельную реформу, вели среди крестьян легальную пропаганду в защиту обобществления земли.

В то время как революционные группировки дробились в поисках своих путей, философские течения, которые десятки лет владели умами русской левой интеллигенции, такие, как позитивизм, материализм, социалистический марксизм, переживали закат. С новой силой возродилась наметившаяся еще в 1903 — 1904 гг. склонность к национализму, мистицизму, эстетике «чистого» искусства, тогда как интерес к политике и социальным проблемам падал. Ярким примером этого отказа подчинять любое занятие искусством или интеллектуальной деятельностью социальному утилитаризму или политике стало появление сбор пика «Вехи», вызвавшее широкий отклик и страстные обсуждения. Создателями его стали семь видных интеллигентов, в основном бывших марксистов, пришедших или вернувшихся к вере (П. Струве, Н. Бердяев, С. Булгаков и др.). Бердяеву, в частности, принадлежит одна из ключевых мыслей сборника: «Любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине». В то время как Бердяев изобличал «внутреннее рабство» русской интеллигенции, Струве обрушивался на ее безответственность. Интеллигенция во всех бедах России обвиняет правительство, писал он, как будто она сама не несет никакой вины за них и они касаются ее лишь в той мере, что вынуждают бунтовать против правительства. При такой позиции, заключал свою мысль Струве, обществу предоставляются только две возможности — деспотизм или диктатура толпы.

Десятилетие с 1905 по 1914 г. было отмечено небывалым расцветом искусства, литературы и философии. Достаточно вспомнить о колоссальном всемирном успехе русского балета Дягилева, достижениях русского авангарда как в области музыки (Стравинский), так и в области живописи (Кандинский, Малевич, Ларионов), о расцвете поэзии в творчестве символистов (Белый, Блок), акмеистов (Гумилев) или футуристов (Маяковский). Революционеры с осуждением отнеслись к этому расцвету, шедшему вразрез с социалистическими идеалами 1890–х гг. Максим Горький, например, хотя и сам отдавал дань мистическим тенденциям (1910 г.), назвал эти годы «позорным десятилетием». Отказ от позитивизма и служения социальным идеалам, к чему была склонна радикальная интеллигенция XIX в., не мешал, однако, отрицанию буржуазных ценностей и материальных благ и подчеркнутому презрению интеллигентов к режиму, который их превозносил. Часть творческой элиты с нетерпением и тревогой ждала последнего часа «буржуазной цивилизации». Во многих просвещенных кругах столицы говорили о грядущем «конце света». Ожидали апокалипсиса — как в религиозном смысле, так и в политическом. Этим апокалипсисом должна была стать революция, которая откроет новую эру, предоставит лучшим умам возможность реализовать свои замыслы в обновленном обществе, вышедшем из горнила революции. Пока же в Санкт–Петербурге царила вседозволенность. Столица стала самым «современным» и, безусловно, самым свободным из европейских городов того времени. Парадоксально, но бурление новаторских идей в художественной и интеллектуальной жизни, увлечение эсхатологией и моральный эклектизм — все это, вместе взятое, скорее нарушало былое равновесие образованных кругов общества, нежели способствовало появлению новых незыблемых духовных ценностей, цельных философских теорий и общей системы принципов, которыми можно было бы впоследствии руководствоваться в социальной и политической жизни.

3. Экономические преимущества

Реализации планов Столыпина способствовали не только обстоятельства политической и идеологической ситуации, успешно им использованные, но и блестящая экономическая обстановка. Рост промышленности в России возобновился с небывалой быстротой, соответствовавшей благоприятной внешней конъюнктуре. Благодаря массовому экспорту продовольственных товаров (Российская империя экспортировала треть своей товарной продукции зерновых и была самым крупным в мире поставщиком зерна) внешняя торговля была прибыльной, государственный бюджет уравновешенным, даже несмотря на необходимость выплачивать внешний долг. За пять лет (1908—1913 гг.) промышленное производство возросло на 54%, общее количество рабочих увеличилось на 31% — это были конкретные показатели роста промышленности в целом. Все отрасли промышленности находились на подъеме, особенно передовые, такие, как производство стали, металлургия, добыча нефти, производство электроэнергии, сельскохозяйственных машин. К тому же в ведущих отраслях наметился небывалый процесс концентрации производства, как в плане техническом (в России процент рабочих, занятых на заводах, где работало свыше 1000 человек, — 40% общего числа рабочих, — был выше, чем в США), так и в плане увеличения торгового оборота и денежной прибыли. Картели, тресты, концерны монополизировали большую часть производства и распределения в самых современных отраслях экономики.

Концентрация обеспечивалась деятельностью нескольких крупных банков, которые, как и в Германии, полностью управляли рынком. В 1913 г. более половины банковских сделок производилось через посредство шести крупнейших деловых и депозитных банков России, находившихся в Санкт–Петербурге. В столице в это время расцвела биржевая и финансовая деятельность, чему способствовал заметный рост курса ценных бумаг на бирже, особенно с 1909 г.

Довольно трудно определить точно долю иностранного капитала в российской экономике того времени. Однако можно сказать, что к 1914 г. треть общего числа всех акций обществ, действовавших на территории империи, принадлежала иностранным владельцам. Вклады иностранного капитала были особенно значительными в металлургической и нефтяной промышленности, а также в банках. В 1914 г. 65% капитала самого крупного Русско–Азиатского банка, принадлежали французским вкладчикам. Иностранцы делали также значительные капиталовложения в наиболее технически развитые отрасли промышленности, такие, как электрификация, кораблестроение, автомобилестроение. Если судить по общей сумме капиталовложений, французы занимали первое место среди инвесторов, особенно принимая в расчет суммы, внесенные ими в виде займов. Доля французского капитала достигала 12,5 млрд. франков, доля немецкого капитала — 8 млрд., доля британского капитала — 3 млрд.

Национальный доход страны увеличивался с каждым годом. Период с 1908 по 1914 г. можно по праву назвать золотым веком капитализма в России. Капитал вновь созданных в течение этих лет акционерных обществ составил 4 1 % общей суммы капитала всех обществ, созданных начиная с 1861 г. Более 70% новых вложений начиная с 1908 г. были сделаны за счет отечественных фондов. Свидетельством этого богатства, распределенного очень неравномерно, было двойное увеличение размеров вкладов в сберегательные кассы и на текущие счета в банках, а также то, что русские стали активно выкупать ценные бумаги, издавна находящиеся в руках иностранцев.

Для того чтобы дать объективную оценку этой картине общего преуспевания, следует рассмотреть ее в мировом масштабе. В 1913 г. общий уровень промышленного производства в России оставался все же в два с половиной раза меньше, чем промышленное производство Франции, в шесть раз меньше, чем в Германии, в четырнадцать раз — чем в Америке. Здесь встает один важный вопрос: способствовал ли курс экономического развития, взятый Витте и продолженный Столыпиным, коренному преобразованию русской экономики и русского общества?

В своем уже ставшем классическим исследовании Р. Порталь отвечал на него утвердительно. Он считал, что период с 1905 по 1914 г. способствовал возникновению в России настоящего класса предпринимателей и рынка частного спроса, способного как в городе, так и в деревне заменить собой государственное стимулирование во всех секторах экономики. Если бы анализ Порталя соответствовал действительности, можно было бы считать, что Россия перед 1917 г. приблизилась к западной модели государства, как считают некоторые историки.

Однако утверждения Порталя оспаривали многие английские и другие исследователи, особенно такие, как Т. С. Оуэн, Ж. Л.Вест и К. Гольдберг, выдвигая следующие доводы:

— В сельском хозяйстве предвоенное десятилетие скорее благоприятствовало сельским общинам (они выкупили 6 млн. га земли), чем настоящим «крестьянам–предпринимателям» (они выкупили только 3,4 млн. га земли в личную собственность).

— В промышленности вместе с окончанием кризиса и возобновлением производства увеличился спрос в основном на металлические заготовки, что больше отвечало правительственной программе перевооружения, нежели нуждам частного предпринимательства.

— Российская буржуазия, представлявшая собой довольно разнородную группу предпринимателей, по своей идеологии была далека от норм Шумпетера: часть из них паразитировала на государственной деятельности, другая — выходцы из «староверческих» кругов — заботилась о прибыли не ради нее самой, а видя в ней средство «послужить стране» и утвердить русское могущество.

С этой точки зрения экономическая политика Витте — Столыпина не привела к какому?либо действительному приближению к западной модели. Навязанная сверху, она некоторым образом предвосхищала через постоянство индустриалистских устремлений то, что осуществлялось Сталиным с 1928 г.

В мае 1911 г. французский поверенный в делах в Санкт–Петербурге отмечал, что капиталисты России, располагающие большими суммами и поощряемые расцветом дел в стране, предприняли русификацию промышленности. Эта тенденция энергично поддерживалась министром финансов, который никогда не делал тайны из желания освободиться от требований иностранного рынка.

«Русификация промышленности» повлекла за собой усиление различных форм национализма. Во–первых, национализма, устремленного вовне империи (пан- или неославизм), что уже свидетельствовало о стремлении к завоеваниям. Старые мечты о распространении влияния на Дарданеллы и Константинополь, в прошлом обосновывавшиеся религиозными, мистическими и идеологическими мотивами, получили теперь экономическую поддержку: захват Константинополя и установление контроля за Дарданеллами служили интересам торговцев, которые смогли бы экспортировать зерно и прокат черных металлов через южные порты страны. Не было ли это стремление закрепить за собой, подобно всем крупным державам, зону влияния ощутимым свидетельством того, что Российская империя вступила в следующую стадию развития? Между экспансионистской политикой самодержавия и экономическими интересами национальной буржуазии существовало полное соответствие. Кадеты явно не стремились к критике подобной ориентации самодержавной политики.

Следующей формой проявления национализма можно, безусловно, считать желание буржуазии и чиновничества освободить страну от присутствия иностранного капитала в экономике. Желание высвободиться было тем большим, что не только интеллигенция, но и особенно те, кто непосредственно сталкивался с иностранным присутствием и конкуренцией, осознавали российское отставание и зависимость страны от заграницы. С распространением высшего образования служащие все острее чувствовали ущемленность своего положения, финансовую и иерархическую дискриминацию, которым они подвергались по сравнению с иностранцами, работающими на тех же предприятиях. Посол Франции в Санкт–Петербурге М. Палеолог докладывал о новом состоянии умов: «Иметь иностранцев в качестве сотрудников — пожалуйста, но дать им возможность стать хозяевами рынка — нет. Таков, кажется, нынешний девиз». Данная форма национального самосознания русских, по всей видимости, соответствовала определенному этапу развития экономики, переходу к большей независимости.

Третья форма проявления национализма в России, повлекшая многочисленные последствия для режима, — всячески разжигаемое властями и самим Столыпиным чувство превосходства русских над нерусскими народами, населявшими империю.

4. Ошибки Столыпина

Несмотря на благоприятные экономические, идеологические и политические обстоятельства, Столыпин совершил все же ряд ошибок, поставивших его реформы под угрозу провала. Первой ошибкой Столыпина было отсутствие продуманной политики в отношении рабочих. Как показал опыт Пруссии, для удачного проведения консервативной политики необходимо было сочетать жесткие репрессии по отношению к революционным партиям с одновременными усилиями в области социального обеспечения рабочих. В России же, несмотря на общий экономический подъем, за все эти годы не только жизненный уровень рабочих нисколько не повысился, но и социальное законодательство лишь делало свои первые шаги. Закон 1906 г. о десятичасовом рабочем дне почти не применялся, равно как и закон 1903 г. о страховании рабочих, получивших увечья на предприятии. Разрешенные профсоюзы находились под бдительным контролем полиции и не пользовались доверием среди рабочих. Между тем количество рабочих постоянно и заметно росло. Новое поколение оказалось весьма благосклонным к восприятию социалистических идей. Очевидно, Столыпин не давал себе отчета в значении рабочего вопроса, который с новой силой встал в 1912 г.

Второй ошибкой Столыпина стало то, что он не предвидел последствий интенсивной русификации нерусских народов. Столыпин не скрывал своих националистических убеждений; однажды на заседании Думы он резко ответил польскому депутату Дмовскому, что почитает за «высшее счастье быть подданным России». Он открыто проводил националистскую великорусскую политику и, естественно, восстановил против себя и царского режима все национальные меньшинства. Финляндия стала прибежищем для многих оппозиционеров. Столыпина возмущало, что сейм Финляндии состоял преимущественно из социалистов и либералов. В 1908 г. он безуспешно попытался ограничить полномочия сейма, дважды распускал его, а затем вновь ввел в стране прежние диктаторские методы. К 1914 г. неприязнь финнов к «русским оккупантам» стала повсеместной. Что касается Польши, там ситуация была сложнее, так как отношение поляков к России не было единодушным. Часть поляков под руководством Дмовского пыталась, используя панславянские симпатии правительства, добиться для своей страны большей автономии. Другая часть, руководимая Пилсудским, требовала полной независимости. Столыпин закрыл польскоязычные школы, а в городах насадил муниципальные учреждения с преобладанием русских служащих. На Украине, где пресса и высшие учебные заведения подверглись насильственной русификации, росло национальное самосознание украинской элиты, основанное на понимании экономического могущества края, ставшего житницей и индустриальным центром всей империи. Царские власти жестоко преследовали украинских националистов, организовавших Союз освобождения Украины и нашедших прибежище в Галиции, входившей в состав Австро–Венгрии. Австрийские власти охотно покровительствовали украинским националистам, желая всячески помешать российским властям в отместку за поддержку в Богемии и на Балканах антиавстрийских настроений малых славянских народов. По тем же причинам тюркские меньшинства на территории Азербайджана, объединившиеся с 1 91 2 г. в партию Мусават («Равенство»), решительно пошли на сближение с обновленной после младотюркской революции Турцией. Часть мусульманской интеллигенции татарского происхождения, проживающей на территории Крыма и на Нижней Волге, пыталась возродить тюрко–татарскую цивилизацию, добиваясь ее признания наравне с русской. Царское правительство, естественно, не желало идти на подобные уступки, считая мусульманские народы слаборазвитыми. Оно также поощряло внедрение русских колонизаторов и переселенцев в Среднюю Азию не менее жестко, чем это делали другие европейские государства–завоеватели по отношению к странам Азии и Африки.

Столыпин совершил ошибку и в вопросе об учреждении земств в западных губерниях (1911 г.), в результате чего он лишился поддержки октябристов. Дело в том, что западные губернии экономически продолжали зависеть от польской шляхты. Дабы укрепить в них положение белорусского и русского населения, составлявших большинство, Столыпин решил учредить там земскую форму правления. Дума охотно его поддержала; однако Государственный совет занял противоположную позицию — классовые чувства солидарности со шляхтой оказались сильнее национальных. Столыпин обратился с просьбой к Николаю II прервать работу обеих палат на три дня, чтобы за это время правительство срочно приняло новый закон. Заседания Думы были приостановлены, и закон принят. Однако данная процедура, продемонстрировавшая пренебрежение государственной власти к собственным учреждениям, привела к расколу между правительством и даже самыми умеренными либералами. Самодержавие поставило себя в изоляцию, отныне его поддерживали только представители крайне правых националистических кругов. Столыпин же потерял поддержку Николая II, которому явно претило иметь столь предприимчивого министра, обвиненного крайне правыми противниками, пользующимися влиянием при дворе, в желании «экспроприировать всех помещиков вообще» с помощью аграрной реформы.

18 сентября 1911 г. Столыпин был убит в Киеве одним из двойных агентов, которыми полиция наводнила революционные организации. Его смерть означала поражение последней попытки сознательного и целенаправленного обновления политической системы в стране. Будучи консервативной, она все же была не лишена творческой мысли.

5. 1912 — 1914 гг.: политический застой и социальные брожения

Столыпина сменил министр финансов Коковцев, известный своим изречением: «Слава Богу, у нас нет парламента!» Оно как нельзя лучше характеризовало и самого деятеля, и его программу. Хорошо разбираясь в технических вопросах финансового дела, он сумел успешно провести переговоры с целью получения второго крупного займа от французских властей: 2,5 млрд. фр. сроком на пять лет. В отличие от Столыпина у Коковцева не было никакой политической или социальной программы, если не считать желания сохранить статус–кво. В результате выборов в Четвертую Думу в октябре 1912 г. правительство оказалось в еще большей изоляции, так как октябристы отныне твердо встали наравне с кадетами в легальную оппозицию. Социальное брожение достигло наивысшей точки в 1912—1914 гг. Оно возобновилось сразу после смерти Л. Толстого (7 ноября 1910 г.) со студенческих волнений и многочисленных манифестаций, в особенности против смертной казни, за отмену которой боролся великий писатель. В январе 1911 г. министр народного образования Кассо запретил какие?либо собрания в высших учебных заведениях. Студенты возмутились этим посягательством на университетскую автономию и ответили всеобщей забастовкой, продолжавшейся в течение многих месяцев и охватившей многие университеты страны.

Рабочие волнения возобновились 4 апреля 1912 г. в связи с трагическими событиями на сибирских золотых приисках «Лена голдфилдс», связанных с крупными банками и дворцовыми кругами. В этот день войска расстреляли группу бастующих, требовавших лучших условий труда. Погибло 270 человек, и столько же примерно было ранено. На заседании Думы министр внутренних дел Макаров по поводу этих событий так ответил на депутатский запрос: «Так было, и так будет впредь». Общественное мнение было возмущено не только расстрелом рабочих, но и уверенностью правительства в своей правоте. 1 мая 1912 г. сотни тысяч бастующих прекратили работу. Число их продолжало непрестанно расти, в первом квартале 1914 г. оно достигло 1,5 млн. человек. Столкнувшись с жесткой реакцией хозяев (лишь 38% бастующих добились успеха в 1913—1914 гг.), рабочие действовали все более решительно. Идея всеобщей забастовки завладела умами. В мае 1914 г. в знак солидарности с бастующим Баку остановили работу предприятия Петербурга и Москвы. В обеих столицах наблюдалась значительная радикализация политической жизни рабочих, социалистическая идеология и лозунги большевиков все глубже проникали в сознание. С социологической точки зрения тому имелся ряд причин.

Во–первых, в этих городах имелось уже достаточное количество потомственных рабочих, потерявших, полностью или частично, связь с деревней; во–вторых, за десять лет заметно вырос уровень грамотности, особенно среди рабочих, прибывших из деревень, которых потомственные рабочие легко увлекали на путь борьбы за свои права. Наконец, в–третьих, в столичных городах пустили корни рабочая культура и рабочая община, более гармоничная и организованная, включающая в себя в отличие от предшествующего десятилетия не только холостых рабочих, но и рабочие семьи, в том числе женщин и молодежь. Рабочая среда окончательно разочаровалась в монархии и в либералах, идеи социализма, и в первую очередь большевиков, проникали в глубь сознания. Начиная с января 1912 г. большевики окончательно порвали с меньшевиками и с «ликвидаторами»; они организовали свой собственный Центральный Комитет, которому надлежало усилить легальную и подпольную деятельность большевиков в России. С другой стороны, под влиянием Мартова и Троцкого социал–демократы других направлений образовали в Вене так называемый Августовский блок. В Думе фракция большевиков состояла из шести депутатов, меньшевиков было семь. Раскол между ними произошел в октябре 1913 г. Каждый лагерь постарался закрепить за собой сферы влияния: так, меньшевики обосновались в Грузии и на Украине, в то время как Санкт–Петербург, Москва и Урал остались за большевиками. У каждого были свои газеты: у меньшевиков — «Луч», у большевиков — «Правда», Ежедневный печатный орган большевиков стал выходить с 5 мая 1912 г. в количестве 40 тыс. экземпляров. «Правда» пользовалась большим успехом среди рабочих столицы благодаря слаженной цепочке распространителей, самоотверженно выполнявших свою работу. Газету запрещали и закрывали восемь раз, однако вплоть до июля 1914 г. она всякий раз выходила в свет под другим названием.

Волна забастовок, захлестнувшая преимущественно Москву и Санкт–Петербург в первой половине 1914 г., несомненно, грозила революционными событиями. Однако она все же не являлась, как о том писали советские историки, предвестницей революции, неизбежной и необходимой, идущей в русле истории. Доказательством тому служит быстрота, с которой взлет патриотизма, с одной стороны, и правительственные репрессии — с другой, положили конец забастовкам начиная с августа 1914 г. Самодержавию вынесли приговор два обстоятельства: неспособность к реформам и война. Первое из них еще раз продемонстрировало себя в январе 1914 г., в момент назначения на пост премьер–министра И. Горемыкина, уже доказавшего в 1906 г. свою полную некомпетентность; в этом назначении проявилось отсутствие у властей возможности обновления и их политическая бесперспективность.

Модернизация экономики страны, ее переход к капиталистической стадии предполагали внешний мир как непременное условие. Это понимали как Витте, яростный противник русско–японской войны, так и Столыпин и Коковцев. Смена министров, произведенная в январе 1914 г., развязала руки воинственно настроенным ультраправым националистам. Война с Германией — «лучший подарок революции» от царского правительства, писал Ленин сразу после случившегося. Его мнение по данному вопросу совпало с предсказаниями бывшего министра внутренних дел Дурново, который считал, что «конфликт с кайзером может привести только к социальной революции в самых крайних формах и к полной анархии». Объявление войны положило начало шести годам потрясений, завершившимся столь радикальным преобразованием, какого не испытывало в столь короткий срок еще ни одно общество.